Словом это я обозначаю нечто необъяснимое. Невольно нагнувшись, я увидел у своих ног что-то знакомое и давнее. На песке лежал тот самый складной нож, который я потерял в детстве. Чтобы проверить, не обманывают ли меня мои чувства, я поднял нож. Да, такой же точно. Правда, он был немножко тяжелее дильнейских вещей, давал почувствовать себя объем планеты. Что же такое случилось? Не знаю. И не знал никто из моих спутников, тоже получивших каждый по одному подарку. Все находили здесь то, что когда-то утеряли на Дильнее. Планета не была населенной. Больше того, на ней не было никакой органической жизни, даже плесени. А вещи тем не менее появлялись, только те вещи, которые были когда-то утеряны нами - членами экспедиции или экипажа. Казалось, кто-то затеял с нами забавную игру. Но кто мог играть с нами на мертвой планете? Никаких происшествий. Ровно ничего. Если не считать этих маленьких сюрпризов, Планета возвращала нам то, в чем мы, в сущности, не нуждались.
      Для чего мне был этот складной нож, изделие прошлого века? Для чего был нужен командиру космолета Хымокесану-дильнейцу зрелых лет-детский компас с нервной, тянувшейся к магнитному полю стрелкой, когда в его распоряжении были совершенные приборы ориентировки в космосе?
      Но каждый находил только то, что потерял в детстве. Нет ничего ужаснее помеси забавного с таинственным. Шутил и посмеивался только один повар и фармацевт Нев. Он ничего не нашел, потому что ничего не потерял. Он появился на свет, миновав детство и юность. Повар и фармацевт Нев был автомат, правда автомат, очень похожий на живого дильнейца.
      Нев не ведал, что такое страх. Нам же стало страшновато.
      С изумлением смотрели мы на возвращенные подарки, сложенные в кучу в одном из контейнеров корабля. В реальности их невозможно было усомниться. Они пребывали на месте, играя с нами в недозволенную игру, смеясь над нашим опытом и нашей логикой.
      - О, если бы мы были детьми, - сказал командир космолета Хымокесан, - с их наивным доверием в доброе чудо! Но мы не дети. Мы взрослые и не можем верить в чудеса.
      Он собрал нас, всех членов экспедиции и экипажа, на совещание. Физики, химики, математики и биологи сделали обширные сообщения, рассказали о том, что показали анализы и эксперименты, словно формулы и цифры могли успокоить нас.
      - Ну, а все эти сюрпризы? - спросил Хымокесан.
      Главный физик Ывар почему-то счел этот вопрос обидным для себя и для своей науки.
      - Пусть ответит психиатр и невропатолог Хым. Это относится к его компетенции, - сказал он раздраженно.
      Психиатр и невропатолог Хым сидел бледный как бумага.
      Он тоже получил подарок, или, точнее, нашел то, что потерял совсем в другом месте и в другое время.
      - Хым, почему вы молчите? - спросил Хымокесан, бросив на бедного невропатолога убийственный взгляд. - Вы-то должны знать.
      - При чем же здесь я? Они ведь не кажутся, они реальны. Это по части физиков и химиков, а не моей.
      -Действительно, - поддержал врача биолог, - это явление физическое, а не психическое.
      Главный физик экспедиции Ывар вспылил.
      - Это фарс! - крикнул он.-Причем тут законы природы?
      "Фарс". Наконец-то найдено было то слово, которое, казалось, могло внести ясность в чрезвычайно неясные и запутанные обстоятельства.
      - Фарс, - охотно ухватился за это слово психиатр и невропатолог Хым.-Фарс. Вот именно-фарс!
      Иных это даже чуточку успокоило. И только трезво настроенный командир Хымокесан не намерен был даже на одну минуту удовлетвориться словесным обозначением необъяснимого.
      - Ну, хорошо, фарс. Согласен. Но ведь и за фарсом должны стоять причины и следствия. Не у повара-фармацевта Нева мне просить объяснения этого загадочного факта.
      Забегая вперед, я должен сказать, что именно повар и фармацевт Нев, этот дильнееподобный автомат, помог нам разобраться в необъяснимых и загадочных обстоятельствах.
      Планета, сделав каждому маленький сюрприз, перестала играть с нами и забавляться. Ее щедрость не была чрезмерной. Напрасно надеялись те, кто рассчитывал, что игра затянется и вслед за возвращенным из прошлого пустячком появится и само прошлое во всем его богатстве, - прошлое, от которого мы так давно отчалили, уходя в безбрежную неизвестность. По правде говоря, я тоже надеялся на большее.
      Почему только этот складной нож, спрашивал я, а не все, что ему сопутствовало? Нож, вырванный из живой конкретной среды и преодолевший время и пространство, нарушив все логические основы бытия... Зачем?
      Ответа не было. Наступило то длительное и нормальное состояние, когда не происходило уже никаких чудес. А складной ножик между тем лежал в отсеке рядом с детским компасом и другими предметами, о наличии которых нас уведомляло наше напряженно рaботавшее чувство. Находки, повидимому, не собирались исчезать, как это бывает во сне.
      Нет, все это нам не приснилось, все происходило наяву. Это-то и приводило в бешенство нашего мужественного командира Хымокесана. Он ходил, сжимая кулаки.
      -Абсурд! - ворчал он.-Нелепость! Чепуха! Алогизм!
      Его трезвый ум продолжал работать, работать лихорадочно, пока не нащупал причину. Я пользовался доверием Хымокесана и не удивился, когда, отозвав меня в сторонку, он сообщил то, к чему привела его беспокойно работавшая мысль.
      - Какого вы мнения о нашем психиатре и невропатологе Хыме? - спросил он.
      - По-моему, серьезный и знающий свое дело специалист.
      - Я не об этом. Еще на Дильнее мне говорили, что он когда-то занимался телепатией и тешил себя и других психологической и парапсихологической игрой, угадывая чужие мысли.
      - Очень возможно. Но ведь это естественно. Он психолог. И парапсихолог.
      - Не думаете ли бы, - спросил меня Хымокесан, - что, угадав какие-то наши мысли и желания, он затеял эту недостойную игру?
      - Не думаю. Это было бы почти преступно. К тому же слишком много предметов. Где он мог их спрятать?
      - Разумное возражение, - ответил задумчиво Хымокесан. - И все же я вынужден настаивать на своем предположении. Не могу же я поверить в абсурд. Легче поверить в розыгрыш, в шутку, затеянную, пока неясно мне, с какой целью, одним из нас. Подозрение падает на парапсихолога Хыма. В юношеские годы он прославился тем, что давал время от времени полусомнительные сеансы парапсихологии, гипноза, объяснения снов. Это ведь чуть не послужило препятствием, когда шел отбор участников нашей экспедиции. Я был против. Но меня переубедили. У Хыма, если не считать этих сеансов, была завидная репутация среди специалистов. Специалисты меня и переубедили. А вы знаете, я не из тех, кого легко переубедить.
      - Знаю, - сказал я.
      Хымокесан стоял в глубокой задумчивости, словно вдруг потеряв нить начатого со мной разговора. Я ожидал молча, не напоминая о себе и не торопя своего собеседника.
      - Больше ничего не остается, - сказал командир, и лицо его приняло то выражение, какое появлялось в минуты всеобщей опасности и тревоги.-Это он, Хым! Прошу пока никому об этом не говорить.
      Хымокесан круто повернулся и ушел в свою каюту.
      Согласился ли я с доводами командира? И да и нет. Я был слишком доверчив, чтобы заподозрить товарища в столь жестокой и нелепой шутке. Хым, с которым вместе я пробыл не один год, странствуя в беспредельности, производил на меня впечатление серьезного и сердечного дильнейца, большого знатока психологии. Держался он просто, незаметно, и если можно было его в чем-нибудь упрекнуть, то только в отсутствии юмора. Он был всегда серьезен, никогда не шутил, но серьезность его не отдавала педантизмом и никого не раздражала. Это была скромная серьезность дильнейца, который не позволял себе шутить в пути, слишком уважая суровую действительность и окружавшую нас неизвестность, чтобы относиться к ней фамильярно и игриво. Он был не только крупный экспериментатор-ученый, но и отличный врач, тщательно следивший в продолжение многих лет за состоянием нашей нервной системы, подвергавшейся тяжелым испытаниям во время длительного пути.
      Врачи любят шуткой смягчать переживания больного. Но он был слишком честен, чтобы облекать в фамильярную форму нечто чуждающееся фамильярности. Да, он был серьезен. И это не всем нравилось. Мог ли я допустить, что его серьезность была только маской, за которой скрывалось нечто противоположное? Опытный парапсихолог и экспериментатор, он, конечно, мог вычитать наши сокровенные мысли, но вряд ли он стал подбрасывать ножички, компасы и прочие сувениры, спрятав их про запас еще на Дильнее и храня их в пути в течение многих лет. Уж легче было поверить, что забавлялась планета, хотя это был и абсурд. Да, планете я не доверял, но я не мог не доверять своим товарищам. Таков уж мой характер. И Хымокесану не удалось сделать меня своим единомышленником. Между тем нужно было действовать, и действовать решительно. Ведь скоро космолет должен был оторваться от гравитационного поля планеты, названной нами Планетой ненужных сувениров...
      Все - и члены экспедиции, и члены экипажа-готовились к отлету. Физики и химики брали пробы, вещественные доказательства физического и химического своеобразия планеты, тем же были заняты и астрогеологи. Механики-электроники и силовики-возились с механизмами, с многочисленными аппаратами. Они проверяли силовое поле, защищавшее нашу жизнь от воздействия среды. И только психолог Хым пока не находил, чем себя занять. Что-то невидимое, но ограждающее-вроде силового поля-уже стояло между ним и коллективом. Волна подозрения уже охватила почти всех, даже самых объективных, еще недавно симпатизировавших невропатологу и психиатру. Начали вспоминать вопросы, которые задавал невропатолог Хым нам еще на Дильнее, изучая нервную систему своих будущих попутчиков, а затем и во время длительного пути. Даже я, что до сих пор не могу простить себе, поддался этой недостойной путешественника слабости и припомнил, что я рассказывал Хыму о складном ножичке, потерянном в детстве и неизвестно почему начавшем тревожить мою память в пути. Поддавшись слабости, я подумал: "А что, если Хымокесан прав, подозревая психиатра? Что, если мы стали объектами психического эксперимента со стороны чрезмерно любознательного Хыма, пренебрегшего нашим покоем ради интересов своей специальности?"
      Я боролся с собой и с теми, кто поддался недоверию и подозрительности.
      - Не может этого быть. Не верю, - говорил я. - Если бы Хым поступил так, он бы нам сказал.
      - Возможно, эксперимент еще не закончен, - возражал Хымокесан и его единомышленники, - потом он, может, и признается.
      Как только космолет оторвался от сил притяжения планеты, случилось то, чего, впрочем, можно было ожидать. Сувениры исчезли. В том месте контейнера, где они лежали, зияла пустота. Все молчали, и только повар-фармацевт Нев сказал своим бесстрастным голосом автомате:
      - Их нет.
      -Но они были! - возразил Хымокесан. - Были! Я за это ручаюсь!
      - В том-то и парадокс, - сказал Нев, - что их никогда здесь не было.
      - И ты это знал?
      - Знал.
      - Но почему же ты ничего не сказал?
      - Потому что каждый верит себе больше, чем другим. Вас много. Я один. Вы бы мне не поверили.
      - Ты прибегаешь к уловке, - крикнул разгневанный Хымокесан, - не достойной машины! Ты не имел права молчать. Всем известно, в том числе и тебе, что твои электронные чувства не поддаются ни гипнозу, ни воздействию наркотиков. Уж не в заговоре ли ты с тем, кто был заинтересован в этой недостойной игре, в этом возмутительном эксперименте?
      - В заговоре с планетой? - изумился Нев.-Но она же не живой дильнеец. Онавещь. Огромная вещь.
      - Ты тоже вещь, - сказал кто-то из присутствующих.
      - Заговор вещей, - пошутил биолог Карег.
      Хымокесан метнул в него гневный взгляд, не одобряя неуместную шутку.
      Наступило молчание, которое не предвещало ничего доброго. Тяжелая тень необъяснимой загадки легла на наше сознание и придавила его. Все начали расходиться, каждый к своим обязанностям и размышлениям,
      Прошло часа два, томительных, неясных, тревожных.
      Меня вызвал к себе Хымокесан.
      - Ларвеф, - начал он бел всяких предисловий, - я считаю вас справедливым и объективным дильнейцем.
      - Надеюсь, не более объективным, чем повар-фармацевт Нев?
      - Не напоминайте мне об этом электронном мерзавце.
      Он в сговоре с парапсихологом Хымом. Сейчас всем без исключения ясно, что был проделан недопустимый эксперимент....
      - Вы говорите, всем ясно? Разумеется, кроме меня. Мне это вовсе не ясно.
      Хымокесан улыбнулся.
      - Вы из тех, кто никогда не торопится произнести свой приговор. Потому я и хочу просить вас быть судьей. Парапсихолога Хыма за его проступок мы должны предать общественному суду.
      - Но, может, судить следует не его, а планету, с которой мы недавно расстались?
      - Слушайте, Ларвеф. Я мог терпеливо выслушать такую нелепость от автомата Нева, но не от вас. Мертвые планеты не занимаются психологическими экспериментами.
      Хымокесан был категоричен. Это я за ним заметил давно. Это был его главный, а может, единственный недостаток.
      Но этот недостаток мог погубить всех нас.
      - Откуда вы можете это знать, чтобы говорить так уверенно? - сказал я.-Для столь смелого обобщения у вас не так уж много материала.
      - Я доверяю приборам больше, чем своим чувствам, Ларвеф. Ни химики, ни физики, ни биологи не нашли на Планете сюрпризов ничего такого, что могло воздействовать, как гипноз, на наши чувства. Мне нужна истина, Ларвеф. Нельзя вести корабль в космических просторах, не зная явления, которое стоит на вашем пути. Я почти уверен в том, что психолог Хым ради интересов своей науки решил пожертвовать спокойным состоянием наших нервов.
      - Откуда у вас такая уверенность, Хымокесан?
      - Прежде всего из знания всех сильных и слабых сторон своих спутников. Прежде чем пустить на корабль каждого из вас, не исключая автоматов, я тщательно изучил характер каждого. Прошлое Хыма заставило меня долго сомневаться. Я об этом, кажетс o, уже говорил. Мне было известно, что это страстный экспериментатор, ради познания готовый пожертвовать собой...
      -Собой-не сомневаюсь, - прервал я своего разгневанного собеседника, - но не вами, не мною.
      - Вы в этом уверены?
      - Почти уверен. Я с ним говорил. Я ему доверяю.
      - Я тоже с ним говорил. Так вы отказываетесь быть судьей?
      - Мне легче судить самого себя, чем этого дильнейца. Ведь его подозревают в проступке, которого он не совершал.
      - Ларвеф! Вы уклоняетесь от общественного долга...
      - Нет. Я против всякого суда. Мы слишком мало пробыли на Планете сюрпризов, чтобы быть в чем-либо абсолютно уверенными. Нужно забыть о том, что случилось, и спокойно лететь дальше.
      Ларвеф прервал свой рассказ, не закончив его. Наступил тот час, когда не оставалось времени на разговоры, час неотложных занятий и дел.
      Двое слушателей и одна слушательница с нетерпением ждали продолжения рассказа. Но были дела поважнее всяких рассказов и историй. Этими делами и занялся Ларвеф.
      Он проверял приборы летательного аппарата, который принес его из бесконечности в этот малый и тихий мир. Уж не собирался ли он в самом деле улететь отсюда?
      Наконец, потрудившись вволю, утомившись и желая чуточку отдохнуть, он продолжил свою историю.
      -На чем я остановился? - спросил он своих слушателей. - Да, на споре с Хымокесаном. Хымокесан был отличный астронавигатор, а значит, он обладал талантом не только замечать явления крупного порядка в их целом, но отмечать про себя детали, мелочи. Без этого нельзя управлять таким сложным хозяйством, как космический корабль, Но, по-видимому, гнев и пристрастие заставили его не заметить того, что заметил я. Психолог Хым целиком ушел в исследования. Он, в сущности, один на всем космолете теперь искал ответ на всех тревожащий вопрос. И физики, и химики, и биологи успокоились, поспешив уверить себя, что они изучили Планету сюрпризов. Он один не успокоился.
      Зайдя к нему в лабораторию, я застал его в глубокой задумчивости.
      - Ларвеф, - вдруг спросил он меня, - вам, разумеется, известно, что такое здравый смысл?
      Наивность вопроса удивила меня. Я принял его за шутку.
      - Еще бы! Здравый смысл есть здравый смысл.
      - Да, в обычных и стабильных условиях, когда наш опыт и наши чувства дома. Но здесь...
      - Уж не считаете ли вы, - сказал я, смеясь, - что здесь он мешает?
      - Да, Ларвеф. На Планете сюрпризов он нам помешал. Столкнувшись со странным и алогичным явлением, мы все стали рассуждать, как рассуждали бы у себя на Дильнее. Все, впрочем кроме автомата, который оказался объективнее нас, а значит, и разумнее.
      - Вы думаете, что планета сыграла с нами в эту недозволенную игру?
      - А кто же еще? - Он посмотрел мне прямо в глаза. - Или вы думаете, что это сделал я?
      - Нет, я этого не думаю.
      - Но если не я, то кто? Кто же? Почему вы молчите?
      - Не знаю. Ни за что не поручусь.
      - А я готов поручиться. Я в этом убежден. Мы поторопились улететь с планеты, не изучив ее так, как она того заслуживает. Еще за несколько дней до посадки, когда мы только приближались к ней, я, как психолог и врач, не мог не обратить внимания на одно крайне странное обстоятельство. В сознании каждого как бы пробудилось прошлое, проснулись воспоминания. Этого никогда не бывает в том случае, если космолет приближается к новому неизвестному месту.
      В новом неизвестном месте чувства не ищут встречи с прошлым. Это бывает только тогда, когда вы возвращаетесь домой и близка ваша родная планета. Многие признавались в удивительном самообмане, в надежде встретиться с тем, что они покинули несколько лет назад. Да, вопреки здравому смыслу, вопреки рассудку, многие рассчитывали на невозможное.
      - И даже Хымокесан?
      - Думаю, что и он тоже. Но разве он когда-нибудь признается в слабости даже самому себе? Такие сильные и закаленные навигаторы, как Хымокесан, побороли свое настроение. Но менее сильные и волевые признавались мне в этой странной слабости. Они искали у меня поддержки, как у врача. А у меня не хватало знаний, чтобы объяснить это психическое явление.
      - А сейчас у вас хватает знаний? - спросил я,
      Он усмехнулся, выражением своего лица намекая на то, что мой вопрос был недостоин ни меня, ни обстоятельств, о которых шла речь.
      - Как вы думаете, - сказал он, - могу я дать исчерпывающий ответ, находясь здесь, а летящем космолете, далеко от Планеты сюрпризов? Нужно возвратиться туда, возвратиться, пока не поздно.
      - Хымокесан не согласится. Он и так упрекал экспедицию, что было потеряно зря столько времени. Планета ведь никого не заинтересовала. Кажется, кроме вас.
      - Постарайтесь переубедить его, сделайте все, что возможно ради самого великого из того, что существует, ради истины, ради знания, ради интересов общества, которому мы служим.
      Я дал согласие. И мне в конце концов удалось переубедить Хымокесана. Хым, на этот раз поддержанный биологом Карегом и одним из химиков, предъявил несколько неоспоримых доказательств того, что мы столкнулись с неразгаданным явлением.
      Участники экспедиции много говорили о направлении времени, о необратимости его, о памяти, единственном аппарате в природе, который противится однонаправленности времени, и о странном явлении, с которым мы столкнулись.
      И вот корабль снова начал сближаться с планетой. И снова всех охватило чувство, хорошо знакомое всем, кто хоть раз в жизни возвращался домой после долгих странствий, предчувствие встречи с прошлым. Казалось бы, сейчас здравому смыслу было легче побороть смутное чувство приближения к прошлому, мы уже имели представление о планете, однажды побывав на ней. И все же ощущение, что прошлое возвратится, было сильнее нас.
      Хымокесан после совещания со своими помощниками решил спуститься в другой части планеты. Он уменьшил скорость движения корабля. На этот раз и командир, и главный штурман заинтересовались спутниками планеты.
      Хымокесан вызвал меня в отсек управления кораблем.
      На его обычно спокойном лице я заметил следы тревоги.
      - Вот что, Ларвеф, - сказал он, - мой выбор пал на вас. Зная ваш характер, не думаю, что вы будете этим недовольны. Я поручаю вам обследовать спутники планеты. Одноместный летательный аппарат в вашем распоряжении. О результатах обследования вы доложите мне уже на Планете сюрпризов. Мы раньше вас попадем туда.
      Перед вылетом он обнял меня. Я простился с ним с легким сердцем, не думая, что вижу его в последний раз.
      Наступила пауза. Слишком долгая пауза. Ларвеф молчал.
      - Ну, а что же было дальше? - спросила Эроя.-Вы же не кончили свой рассказ.
      - Я его кончаю. Это случилось... Возвращаясь со спутников и держа курс на планету, я услышал последнее донесение. Кванттелеграф принес мне слова Хымокесана:
      "Не приближайтесь к планете, Ларвеф. Я вам приказываю. Случилась катастрофа. Мы гибнем. Постарайтесь добраться до космической станции Уэра. Мы..."
      Это были последние его слова,.
      - И вы выполнили его приказ не приближаться? - спросил Туаф.
      - Только отчасти. Я приблизился к планете и, не спускаясь, облетел вокруг нее, используя специальные оптические приборы. Но ни космолета, ни его экипажа я не нашел...
      ЭТО Я! Я! АРИД!
      Электронный Эрудит молчал полтора года. Физа Фи, Математик и все другие сотрудники и сотрудницы сочли, что он устарел, занимает много места и что его нужно за ненадобностью убрать из лаборатории. Но Эроя не разрешила его трогать.
      - Пусть пока стоит, - сказала она. - В этом механическом старце есть что-то трогательное. Особенно его не хочется убирать сейчас, когда некоторые нескромные и живые старцы, спеша расстаться со старостью, занимают очереди у пунктов обновления клеток. Он хорош хотя бы тем, что не торопится обновляться. Включи его, Физа. Я хочу услышать его голос.
      - Но он устарел. Он не в состоянии сказать ничего нового. Его знания одряхлели сразу после того, как нашли способ обновлять клеточную "память". Опять будет плести всякую чушь о бренности жизни. А ведь жизнь стала практически почти бесконечной. У всех теперь другой взгляд на мир. Только он один видит мир так, как видели его полтора года назад. А эти полтора года больше, чем все тысячелетия истории общества.
      - Да, это был переломный год в истории общества. Но ко всему нужно привыкнуть, Физа, даже к тому, что должно взорвать все привычки и навыки. Включи его. Пусть поговорит.
      - О чем?
      - Ну, хотя бы о любви.
      - Вы же сами запретили задавать ему вопросы, в которых он некомпетентен.
      - Это верно. Но кто сейчас компетентен в этом вопросе.... Никто не знает, какой будет любовь, когда смерть стала почти практически невозможной, когда никто не станет стареть, если, разумеется, этого не пожелает. Пусть говорит.
      Физа Фи включила Эрудита.
      Ровный, тихий, приятный академический голос начал говорить. На этот раз он не перечислял события, не называл исторические факты, не напоминал даты и имена. Он начал читать повесть старинного писателя Инзижа, знаменитую "Повесть о двух любящих".
      Все слушали. Не странно ли, что посредником между эмоциональной мыслью Инзижа и слушателями был автомат, созданный математиками и инженерами? На несколько минут все забыли об этом. Голос Эрудита на этот раз обращался к чувствам, непосредственно к чувствам, отбросив холодную логику.
      Голос читал:
      "Еще вчера я села писать это письмо вам, Сенаг, как будто письмо способно остановить и удержать его. Я не хочу умирать, мне хочется прожить хотя бы до весны".
      Предчувствие чужой смерти и соприкосновение с чужой жизнью захватило всех слушавших в эти дни, когда смерть от всех живущих была бесконечно далеко.
      Голос читал. Ощущение чьей-то беды, чьего-то горя, казалось, растрогало даже автоматического чтеца, изменило и преобразило его голос.
      "Я прощаюсь с тобой, Сенаг, навсегда. Ты чувствуешь железный необратимый смысл этого слова? Прощай, мой милый. Прощай навсегда".
      - Я не могу слышать это, - Физа вскочила и выключила Эрудита.
      Ни у кого не хватило ни сил, ни желания включить его снова.
      Потом все молча разошлись. Разошлись, полные смятенных чувств. В лаборатории осталась одна Эроя. Сегодня она ждала здесь Арида, которого не видела давно, со дня их совместного путешествия по Дильнее.
      Ее желание двоилось, она хотела, чтобы он пришел, и одновременно не хотела. Ощущение смутной тревоги томило ее.
      Арид вошел в лабораторию так тихо, что она не слышала его шагов. Да и он ли пришел к ней? Перед ней стоял незнакомец, чем-то чуточку похожий на Арида. Может быть, это был его младший брат, решивший пошутить?
      - Это я, - сказал он, - я, Арид! Помолодели только те клетки, которые не ведают памятью. Житейский опыт остался прежним. Мое "я" тоже не изменилось. Узнаете вы меня?
      Эроя готова была расплакаться. Перед ней стоял юноша, Она искала в чертах его лица прежнего Арида - зрелого и мудрого дильнейца. Но этот дильнеец исчез. Вместо него здесь стоял юноша-жизнерадостный и охмелевший от избытка сил.
      - Это я! Я! Арид! - повторял он все менее и менее уверенным голосом, словно сам сомневаясь в том, что это был он.-Я! Я! Неужели вы мне не верите?
      - Пока еще не очень!
      - Я тоже испытал это, когда взглянул на себя в зеркало. Но я знал себя таким. Это было двадцать лет назад. Возвратилось мое прошлое.
      - Но зачем? К чему? Я знала вас, а не ваше прошлое. Я ждала вас. Но вместо вас пришел другой. Ваш брат, ваш тезка, но не вы. Неужели вы не понимаете, какое я испытываю сейчас чувство? Я не нуждаюсь в иллюзии, в обмане.
      - Это не иллюзия, не обман. Это истина. Моим клеткам пришлось вспомнить то, что было записано в них двадцать лет назад, меня вернули в прошлое.
      - Но мне нужно ваше настоящее, а не прошлое. Вы, а не воспоминание о том, каким вы были в юности.
      - Я не воспоминание. Я - реальный дильнеец. Поймите!
      Он протянул руки, словно трогая ту невидимую абсолютно прозрачную стену, которая разделяла теперь их, его и ее, удивительную стену, превращавшую время в пространство.
      - Я - реальный дильнеец! Я не хочу, я не могу быть воспоминанием!
      - Но дело же не в том, реальный вы или не реальный. Важно то, что вы уже не тот, а другой. Вы юноша, а я знала зрелого дильнейца. Что осталось от него, кроме имени?
      - Но я тот же. Совершенно тот же, каким был, каким вы меня знали. Помолодели только клетки. Сознание осталось тем же. Личность не изменилась. Я помню все, что помнил до того, как подверг себя эксперименту. С кого-то же надо было начинать. Я решил, что надо начать с самого себя... Разве я поступил неэтично?
      - Я не осуждаю вас за это. Я только говорю, что передо мною не тот Арид, которого я знала и ждала. Где мне найти его?
      - Его уже нет. Вместо него - я!
      - Но между нами время! Разве вы этого не чувствуете? Время! Я осталась такой же, какой была. А вы резко изменились. Вы вернулись в прошлое, в свою юность.
      - Но я вернулся в свое прошлое, не в чужое, в свою юность. Почему же вы смотрите на меня так, словно я совершил нехороший поступок?
      Эроя не ответила. Пауза длилась, пожалуй, больше, чем следовало.
      - Почему вы не отвечаете? Говорите! Говорите! Я вас умоляю. Разве я не имел морального права поступить так с собой, вернуть себе утраченное?
      - Но какой ценой!
      - Вы не ответили на вопрос - имел ли я право поступить так с собой?
      - Но ведь вы поступили так не только с собой, но и со мной. Я потеряла вас в прошлом.
      - Вы это тоже можете сделать. Достаточно...
      - Я этого не хочу. Я не хочу расставаться со своим возрастом. Не хочу. Я стала стареть. На днях, причесываясь, я увидела седой волос. Я не стала его вырывать. Зачем? Он часть меня, результат моих переживаний. Пятнадцать лет назад я была юной. На моем лице не было морщин. Но я не требую ни от судьбы, ни от науки, чтобы мне вернули прожитое. Оно стало частью моего опыта. Вы утверждаете, что изменились только внешне. Но возможно ли это? Ведь между внешностью и внутренней жизнью должно быть единство. Хорошо ли, когда за внешностью юноши прячется душа зрелого мужа или старика?
      Арид ничего не ответил на ее слова. Он молча вышел.
      У ОТЦА
      - Молодеют, - сказал водитель-автомат, открывая дверцу вездехода.
      - Кто молодеет? - спросила Эроя.
      - Все. Решительно все, кроме вас.
      - Ну, не все. Многие. Это верно. Но не все. Не преувеличивай, Кик.
      - А почему бы и вам немножко не помолодеть? Хорошее дело.
      - Ты в этом убежден. Кик?
      Кик не ответил.
      - Куда вас доставить? - спросил он.
      - К моей приятельнице Заре. Ты же отлично знаешь. Зачем спрашиваешь?
      - Она тоже помолодела?
      - Не знаю. Кик. Думаю, что нет. На днях я ее видела. Она не из тех, кто слишком торопится расстаться со своим настоящим ради прошлого.
      - Ради будущего.
      - Юность-то была в прошлом, Кик.
      - Но из прошлого она стала настоящим и будущим. Не так ли?
      - Откуда, Кик, ты научился так логично рассуждать?
      - От вас. С тех пор как мне подарили душу...
      - Душу? Душой ты называешь телепатическое устройство, последнее достижение парапсихолога Монеса?
      - Не важно, как ее называть, устройством или душой. Но теперь я сопереживаю ваши чувства и настроения. Все эти дни вы гадали о том жизненном парадоксе, который влечет обновление клеточной "памяти"...
      - Не так уж важно, о чем я гадала. Кик. Ну-ка, поторопись и поторопи свою старушку машину.
      Движение над океаном, под океаном, над лесом, под лесом, над облаками, под облаками и наконец остановка у дверей дома в саду, где жила Зара.
      Дверь открылась, еще дверь. А затем еще три сразу, Огромное окно в мир. И возле окна- девочка.
      - Где же Зара? - спросила Эроя девочку.
      - Зара - это я. Разве ты не узнаешь меня, Эроя?
      - Не шути, позови Зару.
      - Я - Зара! Зара! Почему ты не узнаешь меня? Я же тебя узнала сразу.
      - Но я же не изменилась. А ты поспешила расстаться с собой. Почему же ты девочка, почти ребенок?
      - Цитологи сами не могут этого понять. Они объясняют это тем, что "память" моих клеток оказалась более податливой, более восприимчивой, чем они ожидали. "Это единственный случай", - говорят они. Как ты думаешь, Эроя, это действительно единственный случай?