Утром Туаф, встретившись с Веядом, не подал и вида, что слышал ночью женский смех и слова. Но сейчас... После того как наглая вещь обыграла его в сотый, в тысячный раз и высказала свое презрение, у него не было больше сил молчать. Ему надоело одиночество...
      - Послушай, Веяд, - остановил он своего спутника.
      - Слушаю, - сказал Веяд.
      - Познакомь меня с ней.
      - С кем?
      - С той, с которой ты разговаривал сегодня ночью.
      - Я разговаривал с мечтой.
      - Где она? Где ты ее прячешь? Я хочу знать!
      - Где же прячут мечту? Да и стоит ли ее прятать?
      - Мечту? Для мечты она слишком болтлива и смешлива, слишком обыденна...... Слишком...
      - Остановись. А что, если она услышит эти не слишком лестные эпитеты?
      - Если это только мечта, призрак, то она не обидится на мои слова.
      - А если это не только мечта, не только призрак?
      - Я и не сомневался в ее реальности. Где она?
      - На Дильнее.
      - - Но с Дильнеей нет связи. А я слышал ее смех.
      - Это не ее смех.
      - А чей?
      - Чей? Не знаю. Философская загадка, гносеологическая проблема.
      - Проблема не может смеяться и говорить на живом дильнейском языке. Не с проблемой же ты объяснялся в любви,
      - А ты подслушивал?
      - Я не подслушивал. Я услышал нечаянно.
      - Если нечаянно, то тебе могло и показаться. Может, ты слышал женский смех во сне?
      - Во сне так не смеются. Да и за кого ты меня принимаешь? Неужели я не умею отличать сон от действительности! Познакомь меня с ней, Веяд. Я тебя прошу. Мне надоело одиночество... Надоело! Мне просто хочется перекинуться словом с кем-нибудь кроме тебя и этого обнаглевшего автомата, этого искусственного гроссмейстера, чье искусство выводит меня из себя. Познакомь меня с ней.
      - С проблемой?
      - У этой проблемы, вероятно, теплые круглые руки и насмешливые глаза.
      - Ты ошибаешься. У нее нет рук.
      - А ноги?
      - И ног тоже нет.
      - Лицо?
      - У нее нет и лица.
      - Но имя у нее есть или нету?
      - Имя есть, но имя - это еще не все.
      - Как ее зовут?
      - Эроя.
      - Она здесь? Где-то тут? Поблизости?
      - Вот это как раз и загадка. Здесь она или там? Ее бытие, если это можно назвать бытием, в какой-то степени снимает противоречие между "здесь" и "там". Она здесь и не здесь. Она там и не там.
      - Я этого не понимаю. И, кроме того, у меня нет основания не доверять своим чувствам. А чувства мне сказали, что она была здесь.
      - Здесь была не она, а только ее отражение, ее информационный дублер.
      - Не может быть. Смех был слишком реален. И слова.... Отражение не может отвечать на вопросы. А в прошлый раз... Ведь я давно догадываюсь, что ты кого-то прячешь.
      - Я прячу надежду.
      - Надежду? Но с надеждой не разговаривают по ночам. Я слышал голос. Веяд, ты чего-то недоговариваешь, скрываешь от меня. Подумай, может, нам придется провести всю жизнь на этом островке. Помоги мне...
      - В чем тебе помочь?
      - Я сам не знаю, чего прошу. Может, и действительно то был только призрак...
      Веяд ответил не сразу и странно, словно он отвечал не своему спутнику, а кому-то другому, неизвестному, от кого нельзя было ничего таить:
      - И все-таки это был не призрак.
      И сразу наступила тишина, напомнившая о бездне своей суровой бесконечностью, окружавшей этих двух дильнейцев и третье существо, не боявшееся ничего, даже бездны.
      ЛОГИК АРИД
      Эрон-младший в разговорах с сестрой слишком уж часто повторял это имя, имя логика и изобретателя, философа и инженера, которого звали Арид.
      - Познакомь меня с ним, - сказала Эроя, - если он заслужил твои эпитеты и восторги, то он действительно незауряден.
      И Эрон-младший познакомил сестру со своим помощником.
      -Это Арид, - сказал он.-Мой друг Арид. Посмотри, Эроя, на него. Этот ученый обогнал нас на полстолетия или даже на целый век. Он живет в другом тысячелетии. Как это ему удалось? Спроси его. Но он едва ли выдаст свой секрет.
      - Бросьте, Эрон. Вы хотите бросить тень на мою реальность.
      -Если бы я сомневался в вашей реальности, я бы не поручил вам проектировать логику искусственного мозга небывалой мощности.
      Эроя с любопытством взглянула на Арида. Нет, он был слишком реален для дильнейца, избравшего своей специальностью изучение логики. Плотный, по-видимому склонный к полноте, он был больше похож на актера-комика, чем на философа. Наивное, чуточку плутоватое лицо взрослого ребенка. И смеялся он совсем по-детски, весь преображаясь и погружаясь в то удивительное состояние, истинный смысл которого до сих пор не удалось открыть. Что рождает смех? В чем сущность смешного? Об этом гадали мыслители еще на заре цивилизации. Но вот дильнейцы раскрыли сущность гравитации, происхождение жизни, но до сих пор не знают, что такое сущность смеха. Правда, это никому не мешает смеяться.
      - Чему вы так весело смеетесь? - спросила Эроя логика, когда ушел брат.
      - Чему? Хотя бы тому, что сказал ваш уважаемый брат. Он верит в то, что действительно можно выпрыгнуть из своего времени и свить интеллектуальное гнездо в другом тысячелетии. Но птицы не вьют гнезда в вакууме, в абсолютной пустоте. Им нужна верхушка дерева, ветка или по крайней мере карниз дома. Моей мысли не на что опереться. Но ваш брат не хочет ни с чем считаться. Ему нужен мозг, искусственный мозг небывалой мощности. Но в чем суть этой мощи, только ли в силе логических способностей? Как вы это себе представляете, Эроя?
      - Специалисты по изучению логики обычно лишены чувства юмора. Они слишком серьезны. Вы, Арид, по-видимому, представляете исключение.
      - Благодарю за комплимент. Но вы не ответили на мой вопрос: в чем вы видите главную силу мозга? Только ли в логике?
      - В умении видеть смешное и смеяться, - сказала Эроя скорее шутя, чем всерьез.
      - Вы даже не представляете, как вы близки к правде. Мне думается, Эроя, без смешного не существует и истинно серьезного. Вы историк. Изучаете прошлое. А известно ли вам, когда дильнеец научился смеяться?
      - Фольклор полон юморе. Он единственное свидетельство того, как мыслил древний дильнеец, если не считать пещерной живописи.
      - Да, - сказал задумчиво логик Арид, - у историка преимущество перед ученым моей специальности. Вы можете судить о прошлом на основании точных фактов. Будущее же, в отличие от прошлого, не спешит сообщить нам о себе. Мы не знаем, каким будет видение мира через много столетий. Я как-то сказал вашему уважаемому брату: первое, что совершит искусственный мозг, это то, что он расхохочется от души. Ведь ему многое покажется смешным и устаревшим, ему, понявшему суть вещей, отдаленных от нас завесой будущего.
      - Чтобы весело смеяться, нужно иметь душу, чувства, ваш искусственный мозг будет бездушен, как всякая машина.
      - Кто вам это сказал?
      - Никто не говорил. Я его таким представляю.
      - Я научу его смеяться. Но не станем гадать. У меня к вам просьба, Эроя. Не могли бы вы познакомить меня со своим знаменитым отцом? Мне хотелось бы побывать в его лабораториях, посмотреть на результаты его последних работ.
      - Отец всегда рад тем, кто интересуется экспериментальной энтомологией. Если хотите отправиться к нему, не откладывайте это на завтра. Сегодня я обещала быть у него.
      Арид и Эроя шли по берегу озера. Увлеченные беседой, они не обращали внимания на окружающий ландшафт, величественный и спокойный.
      На песчаном берегу стоял вездеход. Расторопный водитель распахнул дверь в кабину.
      - Ну что. Кик? - спросила Эроя автомата-водителя. - Небось скучал, ожидая меня?
      - Нет, я не скучал. Да и вообще я не знаю, что такое скука.
      - Скука - это временная утеря...
      - Чего?
      - Самого себя.
      - Где?
      - В образовавшемся психологическом вакууме. Растворение себя и вещей в монотонности времени.
      - Я этого не могу понять, - сказал автомат. - Разве время бывает монотонным?
      - Ты не можешь понять, а я не умею объяснить. Ну, трогаемся. Кик. Нам пора.
      - Куда?
      - К отцу. В его лабораторию.
      Машина поднялась над озером. На одно мгновение вбзникла, синея, прозрачная гладь, большое и быстрое тело скользнувшей в воде рыбы, облако, не то отраженное в воде, не то плывущее в небе, затем все смешалось, растворилось в обезумевшем, заторопившемся пространстве.
      - Не очень быстро, Кик, - сказала Эроя водителю. - Пусть это будут минуты, а не секунды. Я хочу побеседовать со своим спутником.
      СВЕРХОРГАНИЗМ
      - Ну, как ваше самочувствие? - спросил Эрон-старший своего гостя, когда тот вышел из энтомологического аппарата новой конструкции.
      - Чудесно провел время, - ответил, улыбаясь, Арид. - Но что скажет жена, когда узнает, что ее муж превратился в муравья?
      - Вы уже не муравей. Вы логик Арид, представитель вида дильнеец-разумный.
      - Вы твердо в этом уверены? А я нет. Во мне что-то еще осталось муравьиное. Во всяком случае, к событиям моей жизни прибавился еще один не совсем обычный факт. Дома на письменном столе у меня лежит вопросник, оставленный журналистом, сотрудником видеомузыкальной станции. Вечером мне придется отвечать на вопросы его анкеты, перечислять наиболее значительные события своей биографии. Кем я был по окончании факультета математической логики? Чем занимаюсь сейчас? Представляю, как удивится журналист, когда узнает, что в числе всего прочего я успел побывать муравьем, настоящим муравьем, видящим мир, как видят его крошечные собратья, В течение часа я воспринимал эту комнату чуть ли не как равнину. Беспокойство овладело мною. Я чувствовал себя затерянным среди огромных незнакомых предметов. У обыкновенного муравья все же есть кое-какой опыт. Я оказался муравьем без опыта. "Где я?"-спрашивал я себя. Но самое странное случилось с временем. Мгновения непостижимо растянулись. Я смотрел на время словно через увеличительное стекло.
      - Ну, а ваша логика? - спросила Эроя.
      - Она превратилась в муравьиную логику. Мне хотелось скорее в муравейник. Пространство пугало меня... Но довольно об этом. Все уже позади...
      -У вас это позади, - сказал Эрон-старший, - у меня и позади и впереди. Я столько раз пользовался своими аппаратами, чтобы познать иное время и иное пространство, что иногда мне кажется, что я живу одновременно в разных мирах. Хотите попасть в пчелиный улей, дорогой Арид?
      - Хочу. Очень хочу. Но, пожалуй, не сегодня. Превратиться в пчелу-это превратиться из целого в часть. Ведь пчелиный рой - это сверхорганизм. Не правда ли?
      - Да, это сейчас ни у кого уже не вызывает сомнения. Пчела как индивид не в состоянии жить без других пчел. Она часть не только пчелиного общества, но и пчелиного организма. Для логики это, пожалуй, загадка. Отдельность пчелы как организма, в сущности, фикция. Она связана с пчелиным ульем. Как орган, ну, как ваши рука или нога. Нога или рука часть вашего организма, не правда ли?
      - Но моя рука или нога не ходит отдельно от меня и не выдает себя за логика Арида, они с самого начала примирились с тем, что они часть того целого, которое принято называть Аридом.
      - А почему вы думаете, что пчела протестует против того, что она часть сверхорганизма?
      - Я этого не думаю. Я не настолько дильнеецентричен, чтобы наделять пчелу своей собственной психологией. Действительно, это пример парадоксального единства части и целого. Парадоксальность в том, что часть имеет форму целого, отдельного организма. Явление обманывает. Сущность отдельной пчелы - быть органом, частью сверхорганизма, то есть пчелиного роя. У низших организмов это не редкость, какие-нибудь губки заставляют гадать о различиях части и целого. Но пчелы стоят на верху эволюционной лестницы. Это сложно устроенные живые существа. И поэтому ум профана, а в энтомологии я профан, теряется перед причудливостью этого факта.
      - Не поверю, чтобы растерялся ваш ум, Арид, - сказала Эроя, - Но что вас привело в лабораторию моего отца? Не думаю, что только бескорыстный интерес к энтомологии.
      - Ну вот видите. Я так и знал. Вы не верите в мое бескорыстие. Мир насекомых меня очень интересует. Муравей и пчела заранее знают все, что им нужно знать, чтобы жить в том мире, который открывают им их чувства. Им не дано перейти черту, которую провела сама природа. Дильнеец, делая первый шаг, уже выходит за черту. Он учится. Его детство и юность занимают половину его жизни. И, становясь стариком, он все еще продолжает учиться. Но что такое ум гения? Для логика это загадка. Гений умеет учиться, как никто. Его умственный аппарат-это Вселенная в миниатюре. Гений-это тоже сверхорганизм, но не в физическом смысле, а в интеллектуальном. Он сверхорганизм не в пространстве, а во времени. Представьте себе рой пчел. Пчелы разлетелись в разные стороны собирать нектар для меда. Но все равно каждая из них часть одного целого. Частности гениального ума собирают нектар во времени, одни из них в прошлом с его опытом, уходящим корнями в далекие поколения, другие в будущем, которое они стараются предугадать. Корни гения одновременно позади и впереди. У гения есть нечто общее с пчелиным роем...
      - Я не совсем понимаю вашу мысль, хотя кое-что угадываю, - сказала Эроя.-Каждый ум-создание истории, общества. Но, пытаясь создать искусственного логика, вы отрицаете историзм. Машина лишена истории, она всегда только здесь, за ее бездушной спиной нет времени, нет истории, нет прошлого. А раз нет прошлого, то нет и будущего. Ее настоящее освобождено от всякого процесса.
      Арид рассмеялся.
      - "Бездушной спиной"? Неплохо сказано. Мы создадим существо гениальное. Сверхорганизм. А будет ли у него спина? Не знаю. Мозг у него будет. За это ручаюсь. Но не довольно ли на сегодня о сверхорганизме. Тем более что мой собственный организм, все мои клетки проголодались... Эроя, я хочу есть и пить. А вы?
      - Я тоже. Отец, веди нас в столовую.
      ПАВЛУШИН
      ВОЗВРАЩАЕТСЯ ИЗ ЭКСПЕДИЦИИ
      Я лежал на верхней полке, смотрел в окно вагона и думал. Постепенно, не спеша, исподволь бегущий поезд возвращал мне все, что отобрала у меня тайга. Потерянный мир, наполненный домами, дорогами, дворами, полями и человеческими лицами, в которых множество и единство сливались в чудесную и бесконечно заманчивую игру, потерянный мир возвращался. Я вглядывался в каждое лицо, ища в нем полноты бытия и еще чего-то сильного и необъяснимого, чего мне недоставало в таежных просторах и о чем смутно тосковало сердце. Не сразу и не вдруг я понял, и даже не понял, а угадал, что мир, оставленный мною весной, изменился, и это было уже непоправимо. Нечто неожиданное и уже необратимое прикоснулось к истории, ко всем вместе и к каждому в отдельности. С особой остротой я почувствовал это, когда увидел в руках у соседа, лежавшего на нижней полке, книгу, от одного названия которой у меня заколотилось сердце и зашумело в ушах.
      Я смотрел на соседа с изумлением, словно он мне снился, фантом, врезанный в будничный мир, впаянный в тесноту и духоту бегущего на запад и слегка покачивающегося вагона. Книга, которую он держал в руках, превращала даже реальность вагона, с его теснотой, запахом мыла и одеколона, в тревожное сновидение. Это ведь была та самая книга, которую я нашел в сквере, но переведенная на русский язык и, по-видимому, молниеносно изданная в одном из массовых издательств.
      Сосед читал. Я с любопытством смотрел на его лицо, желая прочесть на нем то, чего не было и не могло быть в книге, - удивление, страх, радость, тревогу от внезапной встречи с тем, что считалось невозможным, противоречащим вековому опыту поколений, и, в сущности, равнялось чуду.
      Лицо, обычное лицо пожилого человека, бухгалтера, инженера или скромного учителя, преподавателя химии или математики. Лысеющая голова. Шрам возле узкого рта - повидимому, след операции. Очки в обычной оправе. И сквозь стекла очков глаза, читающие текст, от содержания которого следовало бы спрыгнуть с полки, кричать, говорить, спорить, утверждать, не соглашаться.
      Лицо поражало спокойствием. Пальцы перевернули страницу без всякого нетерпения. Иа минуту глаза отвлеклись от текста и заглянули в окно вагона, как бы ища соответствия между тем, что бежало рядом, с тем, о чем рассказывала книга. Затем эти глаза заметили меня.
      - Спали? - спросил меня ровный тихий голос.
      - Нет, не спал.
      - А мне показалось, что вы спали.
      Я хотел спросить, соседа о книге, которую он читал. Но что-то удержало меня. Оно, это чувство, оказалось сильнее моего любопытства, сильнее желания выйти из прошлого в будущее, в тот обогнавший меня миг, в котором уже жил этот мой спутник, читавший необыкновенную книгу. Его не отделяло лето, проведенное в тайге, от всего того, что принесла в мир книга, найденная мною в сквере. Что же она принесла? Я не смел об этом спросить. Мне что-то мешало.
      Что? Может быть, и страх, а может, и радость. Книга пришла в мир. И это была не такая книга, чтобы не оставить в мире следа...
      Сосед читал. Он читал медленно, не спеша. Может быть, он нарочно замедлял чтение, задерживал свою жадно воспринимающую мысль, чтобы она не слишком быстро освоилась с удивительным содержанием. Обычный коленкоровый переплет, привычный шрифт - все это должно было чуточку затормозить сознание и понемножку приучить его к тому, что до конца трудно понять и что невозможно освоить. Да, книга была переведена и напечатана, предварительно ее читали и вычитывали корректоры, ревнители абсолютной грамотности и знатоки правописания, ее набирали наборщики в типографии. Но книга-то была переведена на русский с неземного, с дильнейского языка. И никто, даже ее редактор, не знал, как она попала на Землю.
      Сосед закрыл книгу. Чтобы не забыть нужную страницу, он вложил в книгу осенний лист березы, только что залетевший в окно. Пассажир слез с полки, прошел по вагону.
      А затем принес стакан чаю от проводницы. Пил медленно, помешивая ложечкой в стакане и о чем-то думая. Неужели он мог думать о чем-нибудь другом, не имевшем отношения к книге?
      - Вы сели ночью? - спросил он меня.
      - Да, сегодня ночью. Надеюсь, я не очень шумел и не разбудил вас?
      - Нет, что вы! Я спал... В вагоне я сплю еще крепче, чем дома.
      - А где ваш дом? - спросил я.
      - Где мой дом? - повторил он и как-то странно, с веселой настороженностью посмотрел на меня. - Где мой дом? Пока мой дом тут, с вами под одной крышей.
      - Пока... - спросил я. - Ну, а потом?
      -Потом, - сказал он негромко, - я улечу на...-Последнее произнесенное им слово показалось мне до того странным, что я не поверил своим собственным чувствам.
      - На Звезду? - переспросил я.
      Он не ответил, словно не слышал моего вопроса.
      - На Звезду? - повторил я свой нелепый вопрос.
      - Да, на Звезду, - ответил он. - Это в песне поется. Разве вы не знаете эту песню?
      - Не знаю. Я в экспедиции был всю весну и все лето. В мое отсутствие, что ли, появилась эта песня?
      - Возможно, что в ваше отсутствие, - ответил он. - Композитор написал музыку в связи с появлением одной книги. А поэт, известный поэт сочинил слова,
      - А вы слова не помните?
      - Помню. Кто их сейчас не помнит! Но я без голоса. Да эту песню беспрерывно передают...
      Он протянул руку и включил радиорепродуктор. Мужской чуточку мечтательный голос запел:
      На Звезду, на Звезду
      Улетел он, скиталец Ларвеф,
      А в далекой Дильнее, милой Дильнее...
      Не дав прозвучать песне, сосед выключил репродуктор.
      - Надоело, - сказал он, зевнув.-Сколько можно петь! Да и банально. Не тот мотив, и слова не те.
      - А откуда вы знаете, что слова не те?
      - Знаю, - ответил он тихо, почти шепотом, вложив в это краткое обычное слово какой-то особый, интимный, на что-то важное намекающий смысл.
      Он замолчал. Молчал и я. В купе, кроме нас, никого не было. Две полки-нижняя и верхняя-пока были не заняты. Хотя неопределенное смутное чувство подсказывало мне, что нужно молчать, я заговорил.
      - Какого мнения вы о той книге, которую только что читали? - спросил я.
      - Эта книга вряд ли нуждается в моей оценке, - ответил он.
      - Почему же, - возразил я, - каждая книга, так или иначе, оценивается читателем.
      - Но ведь это необычная книга... Книга без имени автора.... Известно только, что он не человек и родился не на Земле.
      - Разве это так уж важно?
      - А вы думаете! Языком этой книги разговаривает другая действительность, другой, чуждый вам мир,
      Слово "вам" он выделил интонацией, подчеркнул его смысл, словно между ним и мною зияла пропасть.
      - А вам, - сразу спросил я, - вам не чуждый?
      Он будто бы не заметил моего вопроса, а продолжал развивать свою мысль.
      - Мир далекий, странный, хотя чем-то похожий на тот, в котором мы сейчас с вами находимся. Подчеркиваю, мир. Значит, оценивать нужно этот мир, а не стиль, то есть слова. Да и к тому же перевод довольно неточный. Переводила машина.
      - Вы недовольны работой машины? - спросил я не без иронии в голосе.
      - Недоволен.
      - А кто вам дал право так категорически и безапелляционно судить? спросил я с чрезмерной резкостью.
      - Кто мне дал право? - ответил он спокойно.- Не будем говорить о правах. Смешно. Надеюсь, машина не обидится на критику. Не передан дух языка, а значит, дух мышления, неповторимый голос иной действительности.
      - А откуда вам это известно?
      - Известно, - ответил он тихо, но твердо.
      - Вы специалист? Кибернетик? Лингвист?
      - Это неважно, - сказал он уклончиво.-Я же не спрашиваю вас, кто вы.
      - Мне нечего скрывать, кто я. Я геолог, возвращающийся из экспедиции. Да это и без того видно по моему ватнику.
      - Вполне допускаю, что вы геолог, и доверяю вашему ватнику. А вы допустите, что я учитель, преподаватель химии или математики.
      - А почему бы мне в это не поверить, - сказал я. - Только вот разговариваете вы как-то странно, уклончиво.
      Он промолчал.
      - Меня, не интересует, кто вы. Вы пассажир. И этого с меня довольно. Меня интересовало ваше мнение о книге...
      - О переводе?
      - О переводе пусть судят специалисты. Да и они знают не так уж много. До смысла и содержания текста кибернетическая машина добралась чисто логическим путем. Консультироваться, насколько я себе представляю, было не с кем.
      - Не с кем? - перебил он меня. - А с тем, кто эту книгу доставил на Землю... О нем вы забыли?
      - Но он же неизвестен. Его не нашли.
      - Плохо искали, потому и не нашли.
      Я не вполне уверен, что он произнес именно эти слова. Возможно, они возникли в моем воображении.
      - Вы думаете, что книгу эту кто-то доставил?
      - Не сама же она прилетела, преодолев пространство и время. Изрядное притом пространство...
      На этом и кончился наш разговор. Он оборвался вдруг, сразу, внезапно. Я смотрел на соседа и думал. Вот, думал я, человек, в котором произошла заметная и необратимая перемена. Еще год или два назад он был обычным школьным учителем, привязанным корнями к своему столетию. Но найденная мною книга вырвала его из его времени, выхватила, подняла над обыденной жизнью и приобщила к иной действительности и к иному опыту. Потому мне и показалась странной его манера говорить. Пребывая лето в тайге, я отстал от убежавшей вперед современности не на четыре месяца, а больше чем на век.
      Сосед улегся на своей полке и вскоре уснул. Я тоже лег и тоже постарался уснуть. Когда я проснулся, в вагоне было уже светло. Сосед исчез. Полка испугала меня своей внезапной и абсолютной пустотой. Ощущение чего-то значительного, выходящего за пределы обыденного заставило тревожно биться сердце. Кто же был он, этот случайный спутник? И почему он так загадочно отвечал на мои вопросы, как бы намекая на особые обстоятельства, известные только ему одному?
      Еще вчера я мог получить ответ на все эти вопросы. Но сейчас я мог спрашивать только самого себя.
      Я протянул руку и включил репродуктор. Мужской мечтательный голос запел:
      На Звезду, на Звезду
      Улетел он, скиталец Ларвеф,
      А в далекой Дильнее, милой Дильнее...
      ТУАФ ЗНАКОМИТСЯ С ЭРОЕЙ, А ВЕЯД С ИНЖЕНЕРОМ TEEM
      В этот день Веяд познакомил Туафа с Эроей. Пусть его спутник убедится, что эта Эроя не настоящая Эроя, а только искусное отражение той, что осталась в другой части Галактики. Может, Веяд это сделал, чтобы взглянуть на то, что называло себя Эроей, чужими глазами, увидеть со стороны, узнать что-то новое об этом странном существе.
      Веяд следил за выражением лица Туафа, когда декоратор увидел бесформенный комочек вещества.
      - Это не она, - сказал Туаф.
      - А кто же?
      - Не знаю кто. Но знаю - другое. Ты говорил с настоящей женщиной, а не с этим жалким кусочком вещества. Не оно же тебе сказало; "Я тебя люблю"!
      - Не она? Но тогда кто? Кто мне это сказал? Может быть, это сказала настоящая Эроя с другого конца света?
      Туаф не ответил. Недоверчиво он разглядывал этот шарик, в котором было спрятано нечто безграничное.
      - С кем же я разговаривал? - повторил Веяд.
      - В наших особых условиях здесь, на Уэре, - сказал Туаф, усмехаясь, важно, не с кем ты разговаривал, а кто с тобой. Ведь здесь, кроме тебя и меня, никого нет.
      - Я разговаривал вот с ней.
      - А почему же она сейчас молчит?
      - Потому что нужно нажать кнопку. Я сейчас ее нажму.
      И Веяд действительно нажал кнопку.
      Эроя. Зачем ты разбудил меня, Веяд?
      Веяд. Я хочу познакомить тебя вот с этим дильнейцем. Его зовут Туаф. Я, кажется, рассказывал тебе о нем?
      Эроя. Где? Здесь или еще на Дильнее?
      Веяд (изумленно). На Дильнее?
      Эроя. Почему это тебя так удивляет?
      Веяд. Потому что на Дильнее я разговаривал не с тобой.
      Эроя. А с кем?
      Веяд. С той частью тебя, которая осталась там. С той, чью память и ум ты отражаешь.
      Эроя (обиженно). Я не зеркало!
      Веяд. Не обижайся. Я ведь только хочу понять, понять, чтобы объяснить ему и самому себе. Но это необъяснимо и непонятно. Такое чувство, словно ожил вдруг и заговорил портрет или письмо сказало больше того, что было в нем написано.
      Эроя, Я не портрет. И не письмо. Ты же это знаешь, дорогой. Зачем ты произносишь эти сухие, бесчувственные, не похожие на тебя слова?
      Туаф. Мне нравится ваш голос. Говорите, умоляю вас, говорите. Все мое существо превратилось в слух. Женский голос, мелодичный, полный таинственной музыки. Говорите. Чего же вы замолчали?
      Эроя. Я слышала, что вы увлекающийся игрок. Как ваши успехи в игре? Кто же кого победил - вы гроссмейстера или гроссмейстер вас?
      Туаф. Гроссмейстер-подставное лицо. За него играл логик, живший в конце позапрошлого века.
      Эроя. Он разве не умер?
      Туаф. Умер, но тем не менее продолжает посмеиваться над своими партнерами. Его искусство было запрограммировано и вложено в этого гроссмейстера.
      Эроя. Не может быть!
      Веяд. Почему не может? Тебя это меньше, чем других, должно удивлять.
      Эроя. Ты хочешь сказать, что мне это знакомо по собственному опыту?
      Веяд (с грустью). Не знаю. И ничего не хочу знать.
      Туаф (к Эрое). Мне нравится ваш голос. Я готов слушать вас весь день. Ваш голос полон жизни. Он здесь, ваш голос, со мной.
      Эроя (с интересом). А что такое "здесь"? Я не понимаю смысла этого слова.
      Туаф. Хотите, я вам сейчас объясню?
      Эроя (с интересом). Веяд объяснял много-много раз, но не смог объяснить. Может, вам это удастся.
      Туаф. Постараюсь. Здесь-это значит нигде в другом месте. Только здесь, рядом. Здесь-это значит вы вся здесь, ваш голос и ваши желания, ваша мысль и ваше сердце. Здесь-это значит чувствовать ваше дыхание... Здесь... нигде... Только здесь.
      Э роя. Пока я еще не поняла. Но продолжайте. Мне хочется понять смысл слова "здесь". Никогда еще мне так этого не хотелось, как в последние дни. Но думаю, что одной логики недостаточно, нужно чувство. Продолжайте.
      Туаф. Здесь-это когда можно дотронуться, увидеть, убедиться, когда между мною и другим нет пространства с его космическим холодом.
      Э роя. Продолжайте. Почему вы замолчали?
      Туаф. Я посмотрел на вас. И теперь не уверен. Я, кажется, сам не знаю, что такое "здесь".
      Веяд расстался с Туафом в тяжелом настроении. Расстался? Только в относительном смысле этого не подходящего для Уэры понятия. Здесь трудно было расстаться, слишком уж мал был этот мир.
      Каждый раз, когда нужно было успокоить себя, обрести надежду, а вместе с ней и энергию, мужество, Веяд искал общения с тем, кто оставил на Уэре свой дневник, с инженером Теем. Тея не было. Но он как бы присутствовал. Каждый предмет на Уэре напоминал о нем. Ведь он и его мужественные товарищи опредметили беспредметное, создали этот крошечный мирок, опору для тела и для духа.
      Придя в библиотеку, где стояли и лежали духовные сокровища Дильнеи, доставленные сюда полтора столетия назад, Веяд раскрыл дневник Тея, его письмо, посланное в будущее, тем, кто окажется на Уэре, вдали от всего прочного и привычного.
      "Общение... - писал инженер Тей. - Связь всех с каждым и каждого со всеми. Она непрерывна, с тех пор как возникла цивилизация. Я спросил себя, почему я появился на свет именно в этот век и час, а не на несколько столетий раньше или позже? Я спросил себя именно в тот день, когда не следовало задавать судьбе такого рода вопросы. Время шумело возле меня, как прибой. Сердце билось. Я готовился лететь в бесконечность... Предвестие огромного и неведомого хмелило мое воображение. Казалось мне, что мне и моим друзьям дано скрепить своей жизнью несоединимое: прошлое и будущее, Дильнею, крошечную планету с ее лесами и женщинами, с ее морями и младенцами, и весь остальной мир, уходящий в бесконечность. Мне казалось, что в контейнерах нашего космического корабля и в моем сердце спрятаны эти скрепы, эти спайки и нам удастся спаять неспаянное.... И вот я расстался с Дильнеей. Жена пришла меня провожать. На руках она держала ребенка, нашего десятимесячного сына. Ребенок смеялся и протягивал ко мне свои пухлые ручонки. А потом, много лет спустя, я вспоминал этот смех, и детское лицо, и протянутые детские ручонки. Я знал, что никогда не увижу жену и сына, и все же летел в бесконечность, потому что жажда познания и действия была сильнее и самого меня, и даже сил притяжения, уходящих в глубину бытия. Я оторвал себя от своего прошлого и бросил в бесконечность. Мне каждую ночь снились жена и две протянутые детские ручонки сына..."