Геннадий Гор
      ОЛЬГА НСУ
      1
      Корреспондент "Квантовой Зари" Олег Нар, придя в лабораторию субмолекулярных проблем, в недоумении остановился. Над письменным столом Главного Субмолекулятора висела надпись, смутившая журналиста явным несоответствием ее содержания здравому смыслу: "Попробуй, отними у меня мою смерть".
      Может быть, следовало помолчать и подумать, но журналист слишком ценил свое время, чтобы тратить его на молчание.
      - Вы же отняли ее у всех, - сказал Нар.
      - Что я отнял? - рассеянно спросил Субмолекулятор. Он просматривал какую-то сводку, принесенную ему лаборантом.
      - Смерть, - ответил неуверенно и смущенно Нар, словно вдруг забыв это деликатное слово.
      - Надеюсь, что вы пришли сюда не для того, чтобы меня за это упрекать?
      - Нет. Но для чего висит эта надпись?
      Лодий улыбнулся. Он выглядел старше своих лет. И выражение его лица совсем не подходило ни к его положению в обществе, ни к его заслугам. Вероятно, так улыбались люди полтора столетия тому назад, люди, чьей участью и призванием были неуверенность и слабость.
      Олегу Нару вспомнились старинные романы об униженных и оскорбленных. Как удивительно и нелепо, что Великий Субмолекулятор чем-то походил на них, этих бедных людей. На лице его было просящее, почти умоляющее выражение. Но корреспондент "Квантовой Зари" сделал вид, что не заметил этого.
      - Эти слова,- сказал Нар,- потеряли свой смысл. Они звучат почти как шутка.
      - Но ведь полвека назад они соответствовали истине. Десятки тысяч лет люди жили, зная, что у них могут отнять их жизнь, но не смерть.
      - Но когда-то у них можно было отнять все: благополучие, радость, честь. Их, кажется, называли тогда униженными и оскорбленными?
      Нар посмотрел на Субмолекулятора.
      Но теперь на него глядел уже совсем другой человек, величественный и строгий, похожий на командира сверхкосмолета или на строителя буев в межзвездных вакуумах. Корреспондент был удовлетворен. Лодий без улыбки больше соответствовал его представлению о том, каким должен быть современный гений.
      - Эта надпись, - сказал Великий Субмолекулятор, - много лет дразнила меня и старалась опровергнуть мою идею более остроумно и лаконично, чем все мои многословные противники.
      - Расскажите о вашей идее. О противниках не надо. Они первыми побежали на субмолекулярные пункты, спеша расстаться навсегда со своей смертью, а заодно и со своими убеждениями.
      - Не все. Вы преувеличиваете. Но зачем рассказывать мне вам о моей идее?
      - Как зачем! Читатели "Квантовой Зари" хотят знать.
      - Но они же знают о моей идее, пожалуй, больше, чем я сам. Они и вы тоже, Нар. Я не совсем понимаю, зачем, собственно, вы пришли сюда?
      - Узнать о бессмертии.
      - Но вы-то сами, в конце концов, бессмертны или нет?
      - Кажется,- сказал Нар, покраснев. В его голосе прозвучала нотка явной неуверенности.
      - Что значит "кажется"? Это слово меньше всего подходит, когда речь идет об абсолютном. По-видимому, вы оговорились.
      - И да, и нет. Ведь прошло всего три недели, как я подвергся бессмертизации. Я еще не вполне освоился с новым состоянием своего организма. Привыкаю.
      - А сколько времени вам понадобится, чтобы привыкнуть?
      - Годков сто или двести. Не знаю. Во всяком случае, не три недели.
      - А почему вы так медлили с субмолекуляризацией? - Голос Главного Субмолекулятора стал металлическим и отчужденным.
      - Я ведь журналист. У меня не было свободного времени. Я должен был описывать это великое событие, беседовать с людьми, перешагнувшими через порог временного и природного и приобщившимися к бесконечности.
      На лице Субмолекулятора появилась брезгливая гримаса.
      - Ради всего святого, только без метафизических выспренностей. Бесконечность! Зачем эти громкие и пустые слова, когда речь идет о земном и обыденном?
      - Вы считаете субмолекуляризацию обыденным явлением? - В голосе Нара опять появилась нотка неуверенности, непонимания, опасения, что его высмеивают.
      - А чем же вы мне рекомендуете ее считать? Чудом? Запомните, дорогой. Чудо - это явление единичное, исключительное. Оно похоже на эксперимент, удавшимся только самому экспериментатору, и всего один раз. Оно не поддается проверке. Чудо не может иметь массового характера. Запомнили? А теперь скажите, сколько людей, по вашим данным, подверглось субмолекуляризации?
      - Двадцать три миллиарда. Все население планеты, включая зону Луны, Марса и больших космических станций.
      - Ну, положим, не все население. Не следует так округлять. Не обошлось и без исключений, нашлись люди, которые не пожелали.
      Журналист вскочил, протестуя.
      - Мне неизвестны такие факты, не хочется верить. Неужели нашлись люди...
      - Не торопитесь осуждать их, Нар. Я тоже принадлежу к их числу.
      Лицо журналиста покрылось крупными каплями пота. Ему стало холодно. Ему всегда становилось холодно, когда он был очень возбужден. Он достал из кармана портативного робота, записывающую машинку, вбирающую в себя мысли, эмоции, звуки, все, что можно вобрать и отразить, воспроизвести.
      - И об этом я могу поведать читателям "Квантовой Зари"?
      - Разумеется, можете, Нар. Но я не советую. Все станут сомневаться. А исправить уже поздно.
      - Абсолютно поздно?
      - Абсолютно, Нар.
      2
      В мире остался всего один смертный. Это был сам изобретатель бессмертия академик Лодий.
      Журналист Олег Нар не решился опубликовать то, что он узнал от Лодия. Что удержало его и помешало выполнить профессиональный долг? Он и сам не смог ответить на этот вопрос, хотя и считал себя знатоком людей и глубоким психологом. Его ум столкнулся с загадкой.
      Он снова и снова добивался свидания с Лодием. Но тот отказывал. Разговор их на расстоянии по аппарату, сливавшему звук с образом, неожиданно оборвался.
      - Так вы пошутили? - спросил Нар.
      - А вам чего бы больше хотелось, - ответил Главный Субмолекулятор, истины или шутки?
      Нар сам не знал, чего он больше хотел. Он услышал смех Лодия, а затем смеющееся лицо Молекулятора исчезло с экрана.
      Олег Нар остался наедине с тайной. И это мешало ему жить, наслаждаться безбрежностью предоставленного ему наукой и обстоятельствами времени. По характеру он был суетлив, всегда боялся опоздать и приходил заранее, сердясь на себя и на свою торопливость. Еще недавно эта торопливость была связана не только со свойством его суетливого и чересчур нервного характера, но и с полуосознанным чувством, что спешить следует хотя бы потому, что жизнь временна и скоротечна. Теперь Олег Нар отлично знал, что не подчинен времени, и все-таки не мог избавиться от суеты и спешки. Беспокойное чувство торопило его, и свою безвременность он осознавал только умом. Нет, он не ощущал себя бессмертным, наоборот, ему по-прежнему казалось, что время его утекает, спешит, и, как прежде, он нервно посматривал на часы.
      Часы - вот предмет, который в продолжение многих столетий человечество слишком ценило, радуясь им, вместо того чтобы печалиться.
      В тот день и час, когда Нар вышел из районного пункта субмолекуляризации, он тоже взглянул на часы, подчиняясь силе привычного. Сознание, что он больше не подвластен времени, хмелило его, как вино. Он снял с руки изящные часики, произведение усовершенствованной часовой промышленности, и бросил их на пол. От сильного удара часики разбились. Две стрелки лежали отдельно и неподвижно, словно время уже не нуждалось в измерении.
      Но вскоре свободное и хмелящее чувство прошло. Суетливый Нар вспомнил, что он опаздывает в редакцию. Он представил себе недовольное лицо редактора и его насмешливые слова:
      - Ну и что из того, что вы бессмертны? Это вовсе не освобождает вас от обязанностей и не дает права опаздывать. Взгляните, не отстают ли ваши часы?
      - Я их выбросил.
      - Выбросили часы? От вас этого следовало ожидать. Таких людей, как вы, к субмолекулярным пунктам и на пушечный выстрел допускать не следует.
      Редактор любил громкие и выспренние выражения, уже вышедшие из употребления.
      Нар спешил в редакцию. Мысленно он подыскивал себе оправдание в том, что его интервью с Главным Субмолекулятором оказалось бесцветным. Но разве он, Олег Нар, был в этом виноват? Общечеловеческие интересы бесконечно выше интересов личных. Он должен хранить в тайне признания Лодия.
      Вечером, после беседы с редактором, Нар снова связался с Главным Субмолекулятором.
      - Что вы хотите от меня? - спросил ученый.
      - Я хочу узнать, почему вы предпочли остаться смертным?
      - Дорогой, не задавайте глупых вопросов. Предпочел? У меня просто не было времени пойти на пункт субмолекуляризации. Не было и нет. Можете вы это понять?
      - Могу, - ответил Олег Нар, словно не своим, а занятым у редактора голосом.
      3
      Первый, кто высказал эту идею, был Николай Федорович Федоров, русский ученый и мыслитель, живший во второй половине XIX века.
      Лев Толстой и Достоевский считали его образованнейшим и гениальнейшим из своих современников. У него брал первые уроки понимания космоса и Земли юный Циолковский.
      Книга Федорова пробудила в Лодии страстное и неукротимое желание осуществить дерзновенную идею.
      Николай Федорович Федоров писал свою удивительную и во многом загадочную книгу в эпоху, когда человечество не только мало знало о космосе, но еще не умело оторваться от Земли. Мысль скромного библиографа Румянцевской библиотеки, опережая на столетие свое время, рвалась вперед в будущее, ища главное решение проблем, связанных с освоением безмерных пространств Вселенной.
      Ничто так не препятствовало победе над пространством, как краткость человеческой жизни. Природа, столь "предусмотрительная" в приспособительной способности земных организмов, совершенно не "предвидела" то, казалось бы, очевидное обстоятельство, что человечеству рано или поздно придется выбраться из земной колыбели. Сильный и быстро прогрессирующий разум она одела в слишком бренные и непрочные биологические одежды. Больше рассчитывая на род и генотип, чем на индивид и сому, она поставила человечество перед проблемой, которую, казалось, не дано ему было решить. С "ошибкой" непредусмотрительной природы столкнулись все смелые и решительные космонавты, пытавшиеся выйти за пределы солнечной системы. Им не хватало времени, не хватало жизни, даже замедленной анабиозом и околосветовой скоростью космических кораблей. Сколько дерзких исследователей не вернулось домой только из-за того, что слишком большое расстояние отделяло их биологические возможности от их цели. Их вечно подстерегал коварный цейтнот.
      Читая Федорова, юный Лодий испытывал ни с чем не сравнимое чувство тоски по невозможному. Сама бесконечность распростерлась на страницах загадочной книги, бесконечность, казалось, способная поддаться и уступить перед усилием гениального разума.
      И все-таки это только казалось. Идея Федорова была только мечтой и вряд ли осуществимой.
      Возвращаясь из книгохранилища домой в Большой Студенческий городок, Лодий смотрел на окружающий мир другими глазами. Даже Солнце рано или поздно должно было потухнуть, но человеку кем-то, жившим в старинной купеческой Москве, было обещано нечто более продолжительное, чем жизнь звезд и планет. Не слишком ли высокого мнения был московский библиограф о силе человеческого разума и возможностях науки?
      Лодий был слишком горяч, страстен и смел, чтобы испугаться мнения людей без воображения. Окончив факультет космической биологии, он опубликовал восторженную статью о Федорове и идее бессмертия, которую должна осуществить молодая наука - субмолекулярная биология.
      Удивительно, что орган строгой науки, журнал, редактируемый крупнейшими биологами солнечной система, решил опубликовать эту статью. Лодию стало известно, что статья была принята после ожесточенной дискуссии большинством всего в два голоса и что сразу после голосования один из членов редколлегии Аркадий Мамар в знак протеста отказался сотрудничать в журнале.
      Это он потревожил Лодия в ночной час, когда тот уже был в постели. Взглянув на экран, Лодий увидел насмешливое лицо Мамара.
      - Русские мальчики, - сказал Мамар, словно дразня Лодия, - русские мальчики!
      - Какие мальчики? - спросил Лодий.
      - Те русские мальчики, о которых еще писал Достоевский.
      - При чем тут мальчики? Федоров был глубокий старик.
      - Он был, седоволосым мальчиком преклонного возраста. И, как все русские мальчики, готовый к поискам абсолюта.
      - Это делает ему честь.
      - Ему - возможно. Но не вам, Лодий. Еще Гёте в своем "Фаусте" осудил эту мальчишескую идею.
      - Вы не поняли "Фауста", вчитайтесь.
      - Зато я понял вас. И вашего седовласого мальчика. Мальчики - старые враги логики.
      - Мне наплевать па вашу логику.
      - Ну, что ж,- ответил Мамар,- тогда нам не о чем говорить. Я отключаюсь от вас. Люди не нуждаются в бессмертии. Оставьте, голубчик, мне мою смерть. Слышите? Оставьте!
      Лодий напомнил Мамару эти его слова через много лет, когда тот явился на пункт бессмертизации. Мамар оказался там среди первых, выражая крайнюю степень нетерпения. От сильного волнения у него тряслась щека.
      - Эх, Мамар, Мамар, - сказал Лодий, - где же вы оставили свои принципы?
      - Бросьте, - погрозил пальцем Мамар. - Оставьте эти свои штучки русским мальчикам. Я уже не мальчик!
      - Вы старец, жалкий старец. Не волнуйтесь, никто не заменит вашу смерть своей.
      - Бросьте эти штучки. Фауст тоже был не мальчик!
      4
      Жена Лодия Ольга Нсу спрашивала его чуть не каждый день:
      - Главный Субмолекулятор, когда же ты пойдешь на пункт? Или тебе так дорога твоя смерть?
      Когда она обижалась, она всегда называла его Субмолекулятором. Это еще можно было ей простить. Но Лодия раздражал ее нынешний тон, та легкомысленная интонация, с которой она произносила слово "смерть". Лодий, один из самых талантливых людей солнечной системы, забывал о простых вещах. Ольга Нсу, как и миллиарды других людей, уже была по ту сторону смерти, а Великий Субмолекулятор - по эту. Он был смертный и поэтому уважал смерть.
      - Когда же ты пойдешь на субмолекулярный пункт? - допытывалась Ольга Нсу.
      - Завтра, - отвечал Лодий.
      - Я слышу это каждый день. Отчего же завтра, а не сегодня?
      - Но, дорогая, почему это тебя так беспокоит? Я еще не стар и здоров. У меня просто нет времени, чтобы тратить его на свою особу. Я продолжаю своп исследования. Ведь для всех, кроме меня, проблема бессмертия потеряла всякую актуальность. Признаюсь только тебе одной, я боюсь тоже потерять к ней интерес и поэтому откладываю...
      Ольга Нсу рассмеялась. Но выражение ее лица не изменилось, но стало менее тревожным и озабоченным. Судьба мужа беспокоила ее. В этом прочном, почти абсолютном человеческом мире он один не обладал никакой прочностью. Он был, как все биологические существа - индивиды на Земле, от слона до бабочки, кроме человека, кратковременен, относителен, почти эфемерен.
      Невеселые мысли Ольги Нсу прервал тихий гудок отражателя. Она взглянула на экран. Оттуда глядело на нее незнакомое лицо. Густой низкий голос, однако же полный странной неуверенности и замешательства, произнес:
      - Вы Ольга Нсу. А я, кажется, Олег Нар, корреспондент "Квантовой Зари".
      Ольга Нсу рассмеялась.
      - Нар вы или не Нар?
      - Кажется, все-таки Нар.
      - Вы хотите меня в этом убедить или просите, чтобы я вас в этом убедила?
      - Нет. Впрочем, да. И нет.
      - Вам не хватает только уверенности или еще чего-то?
      - Для моей уверенности недостает самого главного. Ведь я, так же как вы, абсолютен, бессмертен. Но вечное во мне еще не слилось с временным. Мой характер не изменился. Н чувства тоже остались прежними.
      - Я уже оценила вашу откровенность. Но ваш звонок ко мне вызван, вероятно, не только желанием поделиться своим самочувствием и настроением.
      - Я хотел узнать, - сказал Нар, - почему ваш знаменитый муж откладывает свою субмолекуляризацию?
      - Это известно вам одному, - спросила Ольга Нсу с тревогой, - или это уже знают многие?
      - Пока мне одному. Но стоит нам опубликовать короткую заметку, и будет знать вся солнечная система.
      - Я уже догадываюсь.
      - О чем?
      - Вам очень хочется порадовать солнечную систему своим сенсационным сообщением.
      - Если бы мне этого хотелось, я давно бы это сделал.
      - Что же вас удерживает?
      - Я хочу понять вашего гениального мужа. Мысль о том, что среди нас, абсолютных, вырванных из цепких объятий времени, есть один смертный, не дает мне покоя.
      - Вы тревожитесь о нем? - спросила Нсу. - Боитесь, как бы он не умер случайной смертью?
      - Я тревожусь не о нем, а о себе и обо всех, в том числе и о вас. Что это значит? Не поспешили ли мы? Не сделали ли мы роковую, неисправимую ошибку?
      - Вас интересует философский аспект проблемы? Не так ли? Так почему же вы обращаетесь не к философам, а ко мне?
      - Меня интересует человеческий аспект проблемы. Только человеческий. И поэтому я обращаюсь к вам. Жена академика Лодия должна знать истинные мотивы поведения мужа.
      - А если не знает?
      - Исходя из логики, должна.
      - Ему некогда. Он занят. Вот и вся причина.
      - Вы уверены в этом?
      - О, если бы я была в этом уверена!
      До напряженного слуха Олега Нара донеслись всхлипывания. Затем экран отражателя покрылся пеленой отчуждения. Нсу отключила себя от свидетеля своей нечаянной слабости.
      5
      - Я почти бог, - сказал Нар своей жене, ложась спать. - Почеши, пожалуйста, мне спину.
      - У бога не должна чесаться спина. Богу не мешало бы принять ванну.
      - По-твоему, у бога не должно быть никаких желаний?
      - Оставь, Олег. Это мне надоело. Ты воображаешь, что стал Аристотелем или Спинозой от того, что сходил на пункт субмолекуляризации? Не забывай, что там побывало несколько миллиардов. Но никто, кроме тебя, не вообразил себя богом.
      - У них не хватает воображения. Так же, как и у тебя.
      - Откуда ты это знаешь?
      - Ты думаешь, все изменилось с тех пор, как открылись субмолекуляризационные пункты?
      - Я ничего не думаю, Олег. Я устала. Я устала от тебя за эти три недели. С тоской я думаю о том, что прошло всего двадцать дней, а впереди еще целая вечность.
      - Разве тебя это не радует?
      - Радует. Но меня бы это радовало еще больше, если бы ты не воображал себя богом.
      - А кто же я, если не бог? Кто? Человек, в чьем распоряжении вечность, вправе так о себе думать.
      - Сколько я тебя знаю, ты всегда был слишком высокого мнения о себе. Можно подумать, что ты предвидел субмолекулярные пункты и абсолютную власть над временем.
      - Обойми меня. II поговорим о чем-нибудь временном и мимолетном.
      - О чем, Олег?
      - Ну, хотя бы о нашей любви.
      - Разве она кончилась от того, что мы стали бессмертны?
      - Не знаю. Я бог, я вечное существо. Но я еще мало знаю о вечности.
      - Олег, перестань называть себя богом. Мне стыдно за тебя.
      - Лучше обойми меня. Мне нужно встать рано и писать статью.
      - О чем?
      - О любви... Редактор утверждает, что читатели хотят знать, какой станет любовь теперь, когда в распоряжении любящих целая вечность.
      - Почему он поручил это тебе?
      - А я знаю? Он сказал: "У вас есть воображение, Нар. Вам придется заглянуть в будущее. А на это не все способны". Его слова польстили моему самолюбию.
      - И что же ты напишешь?
      - Еще не знаю. Мне нужно выспаться и набраться сил. Почеши, пожалуйста, мне спину. Когда ты чешешь, мне кажется, что все осталось прежним, как было до этих пунктов. Забыл их название.
      - Субмолекулярных, Нар.
      - Мне хочется забыть это слово. А тебе? Я все смотрю на тебя и ловлю себя на опасной мысли, что ты не изменилась. Может ли это быть?
      - Может, Олег. Все может быть. Это сказала мне одна старуха, не пожелавшая пойти на пункт.
      - И она так и не пошла?
      - Нет. Это ведь дело добровольное. Она осталась дома и до сих пор не может решить - стоит или не стоит?
      - Где она живет? Ты знаешь ее адрес?
      - Его можно узнать. А что?
      - Я хочу помочь ей сделать выбор. Свой я уже сделал. Но мне хочется еще раз пережить этот миг, миг сомнения. Разбуди меня пораньше.
      6
      Ольга Нсу, молодая и энергичная, не любила тратить драгоценное время на встречу с утраченным. Она не любила вспоминать. Ее жизнь была наполнена настоящим, всем тем, что приносил огромный мир. Зачем оглядываться на прошлое? Но с тех пор, как она стала вечной, ее начали томить и услаждать воспоминания, как восьмидесятилетнюю старуху. Она не могла отдать себе отчет, почему это происходило. Ведь впереди были тысячелетия, подаренные ей наукой. И тем не менее она не могла избавиться от воспоминаний. Прошлое, состоящее из мимолетных минут и мгновений, словно дразнило ее.
      Ей являлось то ее детство, то юность. Она мысленно видела ту местность, в которой жила вместе с матерью, отцом и сестрой. Там было множество рек, речек и озер. И когда она садилась в маленький детский вездеход, они говорила автоматическому водителю:
      - Тин, остановись в том месте, где пасутся пятнистые олени. Я хочу взглянуть на них.
      - А я не хочу, - ответил своенравный робот. - Терпеть не могу пятнистых оленей.
      - Ну, Тиник. Я тебя прошу. Ты такой добрый.
      - Не льсти мне, - ответил автомат. - Я ипохондрик. Не нужно лакировать действительность. И кроме того, мы можем опоздать в школу.
      - Ипохондрик? Что это такое? Это очень красивое слово.
      - Все слова красивы, когда они не льстят.
      - Ну, Тин. Ну, ради твоих родных.
      - У меня нет и не было родственников. Ну, так и быть, я остановлюсь.
      Плыли ленивые облака. И вода в ручьях звенела. Грохотал водопад. На ветке сидела синяя белка. Мгновения тоже плыли, как облака.
      - Тин, хочешь, я расскажу тебе сказку?
      - Сказка - ложь. А я люблю истину. О чем же твоя сказка?
      - О тебе, Тин. И обо мне. И об этих облаках, которые плывут над лесом.
      - Ну, пора. Собирайся! Не то мы опоздаем в школу.
      Как далеко детство! Ольга Нсу недавно летала в тот край. На месте были ручьи, речки, озера, леса и даже облака. Паслись пятнистые олени там же, где бродили раньше, возле скал, пахнущих лиственничными ветвями и смолой. Но чего-то не хватало там, Ольга не могла понять, чего. Чего-то такого, что было и исчезло.
      Свой детский вездеход она нашла в сарае, там же обнаружила и Тина-водителя, погруженного в вечное молчание.
      Милый Тин, чудесный ипохондрик, сколько раз мы опаздывали с тобой в школу, заглядевшись на лесную синеву, на плывущие облака или на стройные ноги оленьей важенки!
      Воспоминания несли Нсу дальше, сквозь детство в юность. С Лодием они познакомились на площади большого города возле памятника Уотсону и Крику. Нсу с удивлением смотрела на памятник. Вместо двух фигур там, на пьедестале, застыло три.
      - Кто же третий, с бородой? - спросила Ольга Нсу высокого человека, стоявшего рядом.
      - Чарльз Дарвин, - ответил он.
      - А при чем тут Дарвин?
      - Дарвин совершил самое крупное биологическое открытие в XIX веке, а Уотсон и Крик в XX. Они в интеллектуальном родстве.
      - Я проходила это в школе, - сказала Нсу.
      - Но почему же вы не узнали Дарвина?
      Нсу смутилась. Уж очень строгое лицо было у этого молодого человека, типичное лицо экзаменатора.
      - Кто вы? - спросила Ольга Нсу.
      - Пока никто. Аспирант. Специализуюсь на субмолекулярной биологии.
      - Пока. Ну, а потом?
      - Вы хотите заглянуть в мое будущее? Не нужно. Если мне удастся реализовать одну идею, будущее навечно сольется с настоящим.
      - Что вы хотите сказать?
      - Когда-нибудь мне удастся отнять у людей страх смерти.
      - Ведь не все ее боятся.
      - Но почти все ее не хотят.
      - Я не понимаю.
      - Сейчас объясню. Если мне удастся то, что я задумал, вы будете жить почти вечно.
      Нсу рассмеялась.
      - Благодарю вас за остроумную шутку. Но ваши слова мне понравились больше, чем ваша мысль. Слово "почти" нельзя ставить рядом со словом "вечность".
      - Другим нельзя. А мне можно, - сказал молодой человек.
      - Да, я вижу, вы себе разрешили все, даже говорить нелепости.
      И они пошли вместе по улицам, еще не придавая большого значения этой встрече.
      В языке еще существовало доживающее свой век слово "судьба". Оно возникло еще в те наивные времена, когда человек ставил себя в центре мира и воображал, что вся Вселенная занята только им. Но если не судьба, то случай. Памятник двум биофизикам, открывшим информационные и наследственные свойства нуклеиновых кислот, был той точкой, в которой пересеклись жизни Нсу и принципиального противника смерти.
      Воспоминания несли, несли Нсу дальше. То, что она приняла за шутку, оказалось истиной: Лодий действительно работал над решением проблемы, которая всем представлялась неразрешимой.
      - Чем занимается ваш муж?- спрашивали знакомые Ольгу Нсу.
      - Поисками абсолюта.
      - Кажется, так называется повесть Оноре Бальзака?
      - Да, Бальзак этими словами осудил своего героя.
      - Героя легче осудить, чем мужа, - отвечали знакомые.
      - Прежде, чем его, мне бы пришлось осудить самое себя. Я работаю в его лаборатории.
      Изучение клетки в свое время вели десятки тысяч ученых. Цитология стала самой актуальной наукой еще сто лет назад, когда специалисты поняли, что сложность и загадочность клетки может привести в отчаянье самый мудрый, терпеливый и оптимистически настроенный ум. Постепенно клетка поддалась и перестала быть загадкой. От клеточного уровня ученые перешли к субмолекулярному и молекулярному уровню изучения живого. И только тогда ученые воочию увидели принципиальную разницу между физикой и биологией.
      Физика - это наука о вероятностях. Биология - наука о невероятном. Это сказал еще знаменитый биохимик XX века Альберт Сент-Дьердьи. Он же сказал, что в живом организме становятся возможными реакции, которые кажутся физику невозможными и невероятными. Когда была вскрыта гробница Тутанхамона, оказалось, что за 3000 лет его завтрак не окислился. Такова физическая вероятность. Но если бы фараон воскрес и сам съел свой завтрак, то завтрак сгорел бы очень быстро. Такова была биохимическая вероятность. Сам фараон представлял собой очень сложную и высокоорганизованную структуру ядер и электронов, статистическая вероятность которой близка к нулю.
      Лодий развивал идеи Сент-Дьердьи, глубоко оценив его мысль о статистической парадоксальности живого организма.
      Природа и эволюция дали почти бессмертие роду и виду, ограничив индивид. Но в человеческом обществе индивид стал высокоинтеллектуальной личностью, которой трудно было примириться с биологическими границами своего бытия. Над каждым висел цейтнот. Каждому действительность напоминала о сроках. Но тут как бы раскрылись две действительности. Одна, физическая действительность, состояла как бы из действительного и возможного, утверждая закон вероятностей. Другая действительность, биологическая, состояла из действительного и парадоксального, казалось бы, невозможного.
      Еще в конце XX века биологи столкнулись с противоречием в развитии науки о живом. С одной стороны, огромные успехи в раскрытии тайн генотипа, наследственности, всего, что связано с эволюцией рода и вида, с другой полная неудача в раскрытии загадки развития фенотипа, индивида, того, как осуществляется заданное в наследственности и "записанное" самой природой в нуклеиновых кислотах. Ученые бились над вопросом: как оплодотворенная яйцеклетка, бесформенный комочек протоплазмы может превратиться в человека? Как одна простая клетка может превратиться в великое множество специализированных клеток, составляющих организм человека?
      И только в XXI веке ученые подошли к разрешению этой сложнейшей из проблем. Молекулярный и субмолекулярный уровень изучения малого и отдельного, объединенный с пониманием целостного организма, помог ученым разгадать загадку осуществления заданного наследственностью и хранящегося в устойчивости нуклеиновых кислот. Вот тогда-то Лодий пришел к дерзкой, поистине федоровской идее соединить родовое с индивидуальным, сделать индивид таким же бессмертным, как род.
      7
      - Нсу, - спросил Лодий, - что ты так смотришь на меня, словно мы на космическом вокзале? Я же не улетаю за пределы солнечной системы. Я всего-навсего только лечу в институт. Двадцать минут пути...
      - Двадцать пять, Лодий.
      - Ну двадцать пять. Это же не вечность.
      Нсу пыталась примириться с временностью мужа. Иногда она думала, что он ее обманывает. Разумеется, он в тайне от нее побывал на субмолекулярном пункте, но хочет, чтобы она беспокоилась о нем. Ведь слишком спокойная, бестревожная любовь близка к равнодушию. Он хочет, чтобы она его любила и беспокоилась о нем. Ах, эти мужчины.
      Лодий поднял руку и помахал ладонью. Затем он исчез.
      Он был близко, близко и вместе с тем далеко. Двадцать пять минут пути. День в институте, и к вечеру он снова будет здесь, рядом со своей Нсу. Работа не отпускала его. Ольга взяла отпуск, чтобы отдохнуть в Заповедных лесах, где тропы никуда не ведут и люди забывают о деле. Он тоже собирался полететь вместе с ней, но тут возникли проблемы. Перед ним всегда возникали проблемы. Одну из этих проблем он решил, проблему жизни без смерти. Ну и что из того? Разве от этого изменилась сущность науки и научного развития - беспрестанные поиски? Разумеется, нет.
      - Нсу, моя Нсу, - говорил он, - мы еще так мало знаем о живом.
      - Даже теперь, когда победили смерть?
      - Иногда мне кажется, что теперь мы знаем еще меньше. Особенно о человеке. Нсу, что я знаю о тебе?
      - Все. Мои привычки, мой характер.
      - Твой характер изменился. И ты, кажется, меньше стала меня любить.
      - Почему ты так думаешь?
      - Потому что ты, Нсу, уже другой человек. Ты смотришь на меня с высоты своей вечности. Как на временное существо. Что между нами общего? Ты переживешь Землю и увидишь, как будет гаснуть Солнце, а я исчезну через десять или двадцать лет.
      - Но зачем же ты послал меня на субмолекулярный пункт?
      - Я не мог сделать исключение для жены.
      - Почему же ты сделал его для себя?
      - Я боялся.
      - Чего?
      - До сих пор не могу дать себе в этом отчет. Я боялся себя. Мой характер не приспособлен для вечности. И кроме того, я опасаюсь, что люди обвинят меня, когда они поймут, что они потеряли...
      - А что они потеряли?
      - Приобретая, всегда что-то теряешь. Они потеряли единство с природой. Но они вышли из подчинения ее главному закону, они победили энтропию. Приобретение намного выше утрат.
      - Ты противоречишь себе. Тебе изменила твоя безукоризненная логика... II кроме того, ты дезертир. Ты не захотел быть великаном... Я знаю, ты всегда ценил в людях слабость. Но зачем же ты реализовал свою идею, отдав ей столько сил?
      - Не знаю. Слабость победила меня. Может, это временно. И мне удастся себя пересилить.
      8
      Редактор вызвал к себе в кабинет репортера Олега Нара.
      - Ну? - сказал он.
      Олегу Нару стало не по себе. В редакции всем было известно, не исключая автоматической курьерши, что слово "ну" не сулит ничего хорошего.
      - Ну? - повторил редактор.
      Олег Нар молчал.
      - Я поручил вам написать заметку, предварительно поговорив с субмолекулярным биологом Лодием, а вы принесли мне фантастический рассказ. Для чего?
      - Я хотел заглянуть в будущее.
      - Почему?
      - Потому что Лодий только приступил к работе и еще ничего не сделал. Он заявил, что проблему можно решить не раньше, чем через пятнадцать - двадцать лет.
      - Ну, вот и написали бы об этом. Самая скучная и пресная истина ценнее красивой неправды.
      - Вам не понравился мой рассказ? - спросил Нар.
      - Какое мне дело до вашего рассказа! Мне не понравился ваш поступок. Что, если все репортеры вместо кратких заметок будут приносить длинные и причудливые рассказы? Уж не вообразили ли вы себя философом?
      - Нет. Пока еще не вообразил. Я не философ, я писатель.
      - Ну? - сказал редактор и посмотрел на репортера глазами холодными и абсолютными, как вечность.
      - Да, кстати, как зовут вашу героиню!
      - Ольга Нсу.
      - Послушайте, зачем вам понадобилось такое странное имя? Не могли бы вы его переменить на что-нибудь более естественное, близкое к жизни? Что значит Нсу? Не имя, а пустой звук! Я уже не говорю о том, что не следовало выставлять напоказ самого себя и свою спину! Это нескромно, Нар. И нескромно выступать против идеи Лодия. Вы же репортер, а не философ.