ГЕННАДИЙ ГОР
      НЕОБЫЧАЙНАЯ ИСТОРИЯ
      - Вы кто? - спросил я его.
      Он ответил с легкой грустью в голосе:
      - Разве я знаю, кто я? Я слишком похож на тебя, чтобы настаивать на самостоятельном значении своего личного "я". Я еще не знаю, кто я. Но надеюсь, скоро буду знать. А кто ты?
      - Джек Питерс. Твой создатель.
      - Бог?
      - Откуда тебе известно о боге? Бога нет. И кроме того, разве я похож на бога?
      - А кто же ты? - допытывался он.
      - Твой создатель.
      - Отец?
      В его голосе прозвучал оттенок неуверенности.
      - В прямом смысле, нет. В переносном - да. Ты не рожден. Ты создан, как создаются...
      Я не нашел в себе сил, чтобы закончить начатую фразу. Ведь я хотел ему сказать: "Ты создан, как создаются вещи". Мне стало жалко его. Он был так обидчив, так самолюбив.
      - Отец,- сказал он ласково.- Отец,- повторил он это так странно звучавшее в его устах слово.- Отец...
      Самой интонацией, модуляцией своего голоса он вложил в это слово столько непосредственного и глубокого чувства, что мне стало не по себе.
      - Суди сам, как я могу быть твоим отцом? - сказал я.- Ты выглядишь моим ровесником.
      - Брат? - спросил он.
      - Нет,- ответил я.
      - А кто?
      Я оставил его вопрос без ответа. Не мог же я ему сказать, что я конструктор, изобретатель, изобретший его.
      - Приятель, друг? - спросил он.
      - Возможно, когда-нибудь мы станем друзьями, - сказал я.
      Но возможно ли это, в самом деле? Я все еще смотрел на него, как на вещь, правда, разумную вещь, но все же вещь.
      - Не довольно ли на сегодня? Ты, наверное, устал? Отдохни. Осмотрись. Завтра я приду к тебе.
      Он, по-видимому, не хотел, чтобы я уходил от него. Ему претило одиночество.
      - Отец! - звал он меня.- Отец...
      Я обучал его видеть мир. Мне хотелось добиться, чтобы он видел вещи более остро и свежо, чем видят обыкновенные люди, чуточку утомленные тем, что окружает их с детства.
      У него не было ни детства, ни юности. Он сразу стал взрослым.
      Я клал на стол яблоко.
      - Что это за предмет? - спрашивал я его.
      Он ответил, как ответил бы Сезанн, Петров-Водкин или великие фламандцы, если бы они могли вложить в слова всю объемную мощь, силу и мудрость своего живописного видения. Он рассказывал мне о том. что открывал его глаз, погружаясь в яблоко, в его мягкую округлость, в его свежесть и аромат.
      Обучая его, я обучался и сам.
      - Отец...- Он все-таки называл меня так.- Отец, не находишь ли ты, что природа мудра и искусна.
      Я не поправлял его, не говорил ему, что я не отец. Я объяснял.
      - Яблоко создано не только природой, но и садовником. Садовник затратил не меньше усилий, чем природа.
      Он слушал. Слушал не без удовольствия. Ведь он самто не имел никакого отношения к природе.
      Я учил его слушать и учился сам. Шепот дождевых капель, падающих в траву. Музыкальное биение весеннего ручья, ломающего звенящие льдинки. Голос кукушки, сливающей протяжные тающие звуки с зарей. Свист иволги. Рокот и стон рояля... Он вбирал в себя мир и впитывал все, что его окружало.
      - Учитель,- спрашивал он,- скажи, а что такое человек? Почему он появился на Земле? Откуда пришел и куда идет?
      - Ты сам должен ответить на эти вопросы. Учись думать...
      Многие его вопросы ставили меня в тупик. Я был всего-навсего инженером-биологом, создателем думающих объектов, а он задавал такие вопросы, на которые мог бы ответить только философ.
      Помню, как я принес ему знаменитый роман Александра Дюма "Три мушкетера".
      Он начал читать с конца. Я подумал, что это объясняется крайней его рассеянностью. Но я ошибся.
      - Я читаю с конца,- сказал он,- потому что в конце ищу начало.
      - Не проще ли,- спросил я,- искать начало на первой странице книги?
      Ответил он не сразу.
      - А что такое начало, учитель, и что такое конец? Разве каждая вещь не бесконечна?
      Я растерялся еще больше. Уж не шутит ли он, не смеется ли надо мной? Он был всегда так логичен, так строг и точен в обращении со словом.
      - Ладно,- сказал я,- Оставим эту тему на будущее. Твой разум еще не настолько окреп, чтобы мы могли вести споры на столь отвлеченную тему. Как спал?
      - Спал, как всегда, крепко.
      - Какие видел сны?
      - Видел во сне свое прошлое.
      - У тебя нет прошлого, дорогой. Я же от тебя никогда этого не скрывал. Ты возник в тот день, в тот час, который был обозначен в графике работы моей лаборатории.
      - Нет, у меня есть прошлое,- настаивал он.- Я его вижу во сне.
      - Что же ты видишь?- спросил я.- Будь добр, расскажи.
      - Мне снится,- сказал он, мечтательно глядя вдаль,- река, на берегу которой я провел свое детство. Тропа снится. Она теряется в лесу. Мои братишки и сестренки играли со мной в жмурки. Я помню, как мне завязали глаза платком. Мир вдруг исчез. Из темноты слышались веселые смеющиеся голоса. Я кружился на месте, протягивая руки, чтобы кого-нибудь схватить. Потом я сорвал платок с глаз. Солнце ослепило меня. Чудесный мир открылся. Гора. Прозрачная синь лесной речки. Птичьи голоса... Это было у меня, правда? Что ты молчишь? Не отбирай этого у меня.
      В этот раз он был чем-то возбужден.
      - Отец,- спросил он,- к тебе часто возвращается прошлое?
      - Прошлое не может возвращаться... Время необратимо.
      - Ты не понял меня, учитель. Я говорю о воспоминаниях. Вчера меня весь вечер томили воспоминания. В юношеские годы, когда я был студентом, я встретил девушку. Ее звали Мери... Мери Остен. Какой чудесный голос у нее был! Она пела... Мы встречались с ней в большом саду. Иногда она опаздывала. Ты понимаешь, учитель, как билось в эти мгновения сердце? Она появлялась вдруг, как из небытия, всегда с той стороны, откуда я ее не ждал. Но однажды она не пришла. Я стоял и ждал. Сердце билось учащенно. Я ждал, когда пространство расступится и выпустит ее из своих цепких объятий. Но она не появилась. Только к концу дня я узнал, что она попала в больницу. Через месяц она умерла. Я до спхнор не могу понять этого слова - "смерть"... Что ты смотришь на меня так? Ты не веришь, что это было? Но это было. Было! Понимаешь? Не отбирай этого у меня.
      Он не знал того, что знали все сотрудники моей лаборатории, с которых я взял обязательство строго хранить молчание. Он не знал, что он не принадлежал мне. Эксперимент стоил огромных денег. Деньги ассигновала фярма Мэлори. И сегодня в четыре часа дня я ждал специальную комиссию, состоящую из инженеров, кибернетиков и физиологов, для приемки заказа № 032, как это было обозначено в документах, хранящихся в специальном сейфе банка, финансировавшего нашу экспериментальную группу.
      Комиссия опоздала всего на десять минут. Явился и сам Мэлори-старший, глава фирмы.
      Специалисты вошли в тот момент, когда он сидел с книжкой в руке и читал стихи. Он читал их вслух своим мелодичным, вдохновенным, бесконечно искренним голосом. Увидя Мэлори, он прервал чтение и спросил:
      - Кто это, отец?
      Он, по-видимому, догадался, почему я не ответил.
      - Отец! - крикнул он.- Не отдавай меня! Не отдавай, отец!
      Он не мог понять, что я не мог не отдать его.
      - Отец! - кричал он.
      Я и сейчас слышу его голос. Этот голос сидит в моем сознании, опровергая все усилия оправдать и оправдаться.