Короче говоря, в Черноморцеве-Островитянине было слишком много от бойкого беллетриста и слишком мало от подлинного художника. Традиционная и во многом обветшалая система наивного приключенческого романа не в состоянии была схватить и передать сложную сущность зрелого Сережиного опыта, голосом которого с нами пыталась заговорить биосфера и история загадочной планеты, чья цивилизация сумела доставить Сережу сюда, развременив время и развеществив пространство, сжав до отказа главную пружину бытия.
      Передо мной был пустой сосуд, раскрывшаяся ладонь, которая держала нечто, но не сумела удержать. Книги Черноморцева-Островитянина напоминали капкан, из которого только что убежала добыча, не тронув приманку.
      И я закрыл эти книги с досадой и положил их на полку.
      24
      Нет, фантаст все же чувствовал разницу между мной и Сережей. И время от времени он давал мне это почувствовать и понять.
      Он даже не удержался и сказал:
      - Вот если б вы тоже были оттуда.
      - Откуда? - поинтересовался я.
      - Ну, оттуда, откуда прилетел к нам Сережа.
      - Разве он откуда-нибудь прилетел? Вы же взяли его из детского дома?
      - Да, да, - уже кивал и соглашался со мной фантаст. - Я это только в метафорическом смысле,
      Он сидел рядом со мной и рассеянно слушал. Я объяснял ему, что такое идеограмма. Я рисовал на листе бумаги сосуд, из которого льется вода, образчик идеограммы, обозначающей свойство прохладно. Да, существовало на Земле время, когда люди прибегали к слишком наглядной и предметной информации, еще не умея оторвать свою не слишком гибкую мысль от форм самих вещей.
      Я говорил, следуя за логикой той увлекательной дисциплины, которой я отдал много лет.
      Но что-то мешало фантасту меня слушать. Ему не давало покоя сознание, что Сережа, занявшийся книжной торговлей и увлекшийся дружбой с моим аспирантом, отказывается делиться с ним своим уникальным опытом.
      - Я выведу его на чистую воду, - ворчал маститый фантаст. - Тоже мне этот кудесник! Волшебство запрещено, как опасный пережиток. Нет, я угощу его фельетончиком или даже серьезной научной статьей, его и вашего неосторожного аспирантика. Пора положить этому конец. В каком веке мы живем, в каком веке?
      Я пытался его успокоить.
      - Насчет волшебства, - говорил я, - я ничего не встречал в законах. Волшебство кодексом не предусмотрено.
      - А суеверие и мрак?
      - Но ведь у него все на строго научной основе, на опыте, который он принес оттуда к нам на Землю!
      - Типичная лженаука, родная сестра телепатии.
      - Насчет лженауки в кодексе ничего нет. Да и нельзя. При желании кого угодно можно объявить лжеученым или телепатом.
      - Не спорьте. Речь идет о волшебстве. Это нужно пресечь. И я пресеку с помощью общественности и прессы.
      Я пытался урезонить фантаста, отвлечь его, увлечь своей любимой наукой историей знаков. Я рассказывал ему о древнеперсидском клинописном алфавите, но он слушал рассеянно. Его томила одна и та же мысль, одно и то же желание.
      - Я принципиальный человек, - говорил он, - и мое материалистическое мировоззрение не позволяет мне мириться с этим мраком и суеверием, которые он тут распространяет.
      - Но раньше, - убеждал я его, - раньше, до того, как Сережа отказался сотрудничать с вами, ваше мировоззрение позволяло же вам не замечать его некоторые странные особенности.
      - Это была моя ошибка, которую я должен исправить.
      Я что-то пытался ему сказать, но он меня не слушал.
      - Нет, нет. Не мешайте мне. Я должен найти контакт со своей совестью и немедленно исправить свою ошибку.
      - А что вы намерены делать?
      - Пресечь. Понимаете, пресечь. Не допустить, чтобы невежественная личность продавала книги. Пресечь. Немедленно пресечь всякое волшебство.
      - А факты? - спросил я. - Где же факты?
      - Факты? Их сколько угодно. До меня дошли слухи, что и в пушкинских местах он позволил себе сомнительную игру со здравым смыслом. Представьте, одну пожилую туристку, преподавательницу английского языка... Да, да, он нанес ей моральный ущерб, нравственное увечье. В результате она потеряла веру в законы природы. Я это должен пресечь. Моя материалистическая совесть требует немедленных действий.
      25
      Серегин был чем-то встревожен. Он сидел напротив меня у окна, нервно курил и сосредоточенно о чем-то думал.
      - Расстроили угрозы фантаста? - спросил я. - Думаете, он в самом деле подымет шум?
      - Нет, он, как тот, про кого сказал Толстой. Пугает, а нам не страшно. Я тревожусь за Сережу.
      - А что с ним? Болен?
      - Да. Притом странная болезнь. Изменился, пополнел, стал как будто ниже ростом. Так переменился, что не может даже пойти на работу.
      - Неважно себя чувствует?
      - Наоборот. Чувствует себя отлично,
      - Отлично? Так почему же он не может пойти на работу?
      - Пойти-то он может. Сослуживцы не узнают. Директор. Покупатели. Я же говорю, он сильно изменился.
      - Постарел?
      - Нет, просто стал совсем другим человеком. Боюсь, что это даже не признают за болезнь. Не дадут бюллетень. Не положат в больницу. Не окажут необходимой помощи.
      - А что, собственно, произошло?
      - Почти ничего. Пустяк.
      - А все-таки?
      - Вы видели когда-нибудь портрет знаменитого французского писателя Ги де Мопассана?
      - Видел!
      - Так вот он теперь вылитый Мопассан. Черные усы. Густая речь. Румянец. Понимаете? Теперь он Мопассан.
      - Как же быть? - спросил я.
      - Вот я и пришел к вам посоветоваться. Такая проблемка мне одному не по плечу.
      - Но почему, как это случилось?
      - Не знаю.
      - А сам Сережа? Сам-то он чем-нибудь это объясняет?
      - Сережа? Да ведь его нет. Ведь он сейчас не он, а Ги де Мопассан, знаменитый французский писатель.
      - Вообразил себя?
      - Не вообразил, а превратился. Румянец. Усы. Южные манеры. И полное сознание, что он в девятнадцатом веке. Все это было бы полбеды, если бы вокруг в самом деле был девятнадцатый век. Просто не знаю, как быть. Его невозможно одного пустить на улицу. А главное, никому ничего невозможно объяснить - ни соседям, ни управхозу, ни даже вам.
      - А как ом будет жить?
      - Откуда я знаю? Надеюсь, что он снова превратится в Сережу.
      - Не надо никому ничего говорить. Давайте держать в секрете.
      - Нельзя скрыть от всех человека, да еще такого экспансивного, полного жизни. Я сейчас боюсь, чтоб он не вышел на улицу. Он обожает гребной спорт. Мечтает покататься на лодке.
      - Ну и пусть катается. Это полезно. А главное, несложно. Недалеко от вас Острова. Сведите на Елагин. Там много лодочных станций.
      Серегин с сомнением посмотрел на меня.
      - В залог оставляют паспорт.
      - А разве у Сережи нет паспорта?
      - Есть. Разумеется, есть. Но там на фотокарточке Сережа, а не Ги де Мопассан.
      - Совсем нет никакого сходства?
      - Ни малейшего.
      - Да, - согласился я. - Действительно неразрешимая проблема. А нельзя ли как-нибудь изменить наружность? Побрить усы? Соответствующим образом одеться? Прибегнуть к гриму?
      - Попробуйте-ка его убедить. Не хочет. Не видит причин, почему он должен скрывать от всех свое честное имя.
      - А вы не пытались ему внушить, что он не Мопассан, что это ошибка, недоразумение?
      - Пытался. Не получается. Поверили бы вы мне, если бы я стал вам втолковывать, что вы не вы, а кто-то другой?
      - Но я не другой. Я это я.
      - У него тоже нет никаких причин думать, что он не Мопассан. Даже зеркало и то это подтверждает. Иногда я и сам думаю, что он Мопассан, что произошел какой-то сдвиг в ходе времени и что Сережа попал в девятнадцатый век, а поменявшийся с ним комнатой Мопассан оказался здесь, на его месте. Эта догадка мелькнула у меня вчера, когда знаменитый французский писатель стал рассказывать мне о фантастической новелле, которую собирается писать... Путаница, алогизм, беспорядок похуже, чем с тем рисунком, который то появлялся, то исчезал. Есть еще одно предположение, одна гипотеза, которая вам может показаться сумасшедшей.
      - Какая? Выкладывайте.
      - Иногда я думаю, что Сережа продолжает беседу, найдя для этого способ, который нам кажется странным. Но что мы знаем о способах их информации? Наши человеческие символы и знаки, слова, буквы - это модель бытия, способ его отражения. Законы их мышления, по-видимому, слишком своеобразны. Может, потому Сережа и не спешит войти в контакт с земным человечеством, может, он ищет пути, играя таким образом со мной, с вами?
      - Ас ним это случалось раньше?
      - Что?
      - Превращался ли он до этого в кого-нибудь?
      - Да. Всего один раз. Черноморцев-Островитянин достал ему путевку и отправил в санаторий. Там отдыхали научные работники, философы. И он не нашел ничего лучшего, взял и превратился а Спинозу.
      - В Спинозу?
      - Да, в Спинозу.
      - Это я еще могу понять. Ведь вокруг были научные работники, философы, И никто из них не протестовал?
      - Были и протесты. Но фантаст все уладил.
      - А для чего он стал Мопассаном? "
      - Не знаю.
      - Почему именно Мопассаном? Почему не Виктором Гюго, не Александром Дюма, не Тургеневым или Флобером?
      - Не знаю. Ничего не знаю. Знаю только одно, что это было бы ничем не лучше. Вчера во второй половине дня, когда я отлучался в булочную и задержался, из книжного магазина, где работает Сережа, пришла девушка-продавщица справиться о его самочувствии. Звонит, стучится, дверь открывает Мопассан, знаменитый французский писатель. Увидев классика, узнав его, девушка растерялась.
      Встретив меня возле дома, она спросила, кто ей открывал дверь и где Сережа? Когда я ей сказал, что дверь открывал сосед, на ее лице появилась недоверчивая улыбка. "Вылитый Мопассан, - сказала она, - как на портрете". Боюсь, как бы девушка не влюбилась в него. Жизнерадостен и обаятелен. Все это, конечно, пустяки. Но как быть дальше?
      Я не сумел найти ответ на этот вопрос. Впрочем, на него ответила сама жизнь.
      26
      Как же ответила жизнь на вопрос моего аспиранта? А очень просто. К Ги де Мопассану, знаменитому французскому писателю, все стали понемножку привыкать. Соседи. Прохожие. Работники лодочной станции на Елагином острове. Контролерши в кинотеатрах "Молния" и "Свет", куда Мопассан зачастил, желая ликвидировать свое отставание. Только в Эрмитаже на него немножко косились после того, как он заявил, что знал лично многих французских художников, живших в ХIХ веке и согласно земным законам сменивших временное бытие на долговечную отлучку.
      Все очень полюбили знаменитого писателя. Правда, большинство предполагало, что это только случайное сходство, подарок оговорившейся природы.
      Мопассану тоже все и всё нравилось. Особенно Елагин остров, куда он ежедневно уходил заниматься гребным спортом.
      Продолжалось это не больше двух недель. А потом знаменитый французский писатель исчез, вернулся в свое собственное, отведенное ему судьбой столетие, а на его месте снова оказался Сережа.
      Мой аспирант немедленно меня об этом уведомил по телефону.
      Телефон был не в полной исправности. Плохая слышимость помешала мне понять, как произошла эта подмена, в присутствии ли аспиранта или в те часы, которые он проводил в Публичной библиотеке, делая выписки для будущей диссертации.
      Вечером Серегин пришел ко мне, и я смог узнать подробности.
      - Как же это все-таки произошло?
      - Сам не отдаю себе отчета. Мопассан вышел в ванную принять душ. Минут двадцать не было, сорок. Я стал беспокоиться и заглянул. Смотрю, вместо него стоит Сережа и растирает себе спину махровым полотенцем.
      "А где Мопассан, - спрашиваю я его, - где знаменитый французский писатель?" - "Как где? - удивился Сережа. - У себя во Франции, в своем XIX веке". - "Нет этого ничего, - говорю. - Был XIX век, да давно кончился". А Сережа уже иронически прищурился. Смотрит на меня, как студент физмата, пытающийся объяснить какому-то болвану сущность броуновского движения. "Девятнадцатый век кончился? То есть как это кончился? Совсем? Исчез? Ладно, хватит этих басен". Я ему: "Но объективные законы времени..." Он мне: "Что вы знаете о времени и его законах, вы, вы жители неолита?" Меня это даже удивило и расстроило. Раньше, до этого прискорбного случая с Мопассаном, он был скромнее и никогда не, смотрел свысока на наш земной опыт, на нашу науку. А тут он обидел всю нашу современную цивилизацию. Обозвал нас неолитом! Как вам это нравится?
      - А что он теперь собирается делать? - спросил я у Серегина.
      - Кто? Мопассан? Откуда я знаю. Мопассана нет. Все меня спрашивают о нем. Интересуются. Все его полюбили. Соседи. Жиль-цы из дома напротив. В гастрономе, в булочной, в парикмахерской. Такой приятный и сердечный человек.
      - Я спрашиваю не о Мопассане, а о Сереже.
      - О Сереже что спрашивать? Принял душ, побрился и пошел на работу.
      Вот что услышал я от своего аспиранта.
      Когда ом кончил свой рассказ, изображая себя, Ги де Мопассана и Сережу в лицах, я спросил его:
      - Ну, а как подвигается диссертация? Смотрите, сроки подходят. Не подведите меня, своего научного руководителя.
      - Не подведу. А если немножко и задержусь, есть уважительная причина.
      - Какая?
      - Ги де Мопассан, знаменитый французский писатель. Не мог же я его оставить одного в коммунальной квартире. На улицах неуютно. Троллейбусы, автобусы, машины. Ни одной лошади. Ни одного извозчика. И эти светофоры. Они его очень раздражали. Однажды он чуть не угодил под машину.
      - А что тогда было бы?
      - Не знаю. Не хочу думать. Ведь все сошло благополучно. Сейчас он там, у себя, в своем тихом застенчивом веке. Отдыхает. Катается на лодке... Но я задержал вас. До свиданья. Бегу в публичку.
      На другой день утром я зашел а книжный магазин на Большом проспекте. Сережа стоял на своем обычном месте.
      - Здравствуйте, - сказал я.
      - Приветик, - ответил он.
      - Что нового?
      - Да ничего особенного. Однотомник великого французского писателя Мопассана. Отличное издание. С иллюстрациями Рудакова. И с портретом авторе на веленевой бумаге. Может, хотите посмотреть?
      - Покажите.
      Он достал книгу с полки, раскрыл ее и показал портрет.
      Я почувствовал что-то вроде легкого головокружения. Земля поплыла из-под ног. Это был Ги де Мопассан и в то же время не был. Какое-то неуловимое сходство с Сережей напоминало о том, что рассказывал мне вчера мой аспирант.
      Я взглянул еще раз, и мне показалось, что знаменитый писатель подмигивает мне с портрета.
      - Это не Мопассан, - сказал я.
      - Вы думаете?
      Сережа закрыл книгу и поставил ее на полку.
      - Вам бы следовало остепениться, - сказал я.
      - Вы думаете? - спросил он.
      - Непозволительно. Легкомысленно. Глупо.
      - Вы находите?
      - Стыдно! - сказал я и, хлопнув дверью, вышел из магазина.
      27
      С диссертацией у Серегина не очень-то ладилось. Отрывок, который он мне показал, привел меня в тихий ужас.
      Вместо того чтобы ограничиться довольно обширным материалом, взятым из истории культуры и теории знаков, он стал рассказывать о планете Ин.
      Я живо представил себе выражение лиц будущих оппонентов и отзыв, начинающийся примерно такими словами: "Вероятно, произошла ошибка по вине ли машинистки или самого соискателя степени кандидата наук. В диссертацию случайно вклеился кусок из научно-фантастического романа..."
      - Это не научная работа, - сказал я Серегину.
      - А что?
      - Вымысел. Беллетристика. Нелепая сказка.
      - Какой же это вымысел? Ведь за основу взяты строго проверенные факты.
      - А кто их проверял? Лейтенант милиции Авдеичев? Та дамочка, которую ваш Сережа якобы превратил в облако и поднял над лесом? И кто вам поверит?
      - Поверят не мне, а Сереже.
      - Сереже? А кто такой Сережа? Бывший продавец лотерейных билетов, нынешний сотрудник Ленкниготорга?
      - Не только. Кроме того, он...
      - Допустим. Даже вопреки здравому смыслу. Но при чем тут вы и ваша диссертация?
      - Посредством моей диссертации он и хочет вступить в контакт с человеческой цивилизацией, начать, наконец, диалог двух Разумов, земного и инопланетного. Это не моя идея, эта идея принадлежит самому Сереже. И он настаивает. Категорически настаивает.
      - Это для чего же? Уж не для того ли, чтобы помочь вам стать кандидатом наук? Но если Сережа действительно посланец оттуда, то вас и академиком сделать будет мало.
      - Вы, кажется, смеетесь?
      - Хотел бы последовать совету Спинозы - не смеяться, не плакать, а только понимать. Но разум отказывает, чувства. Вы что же защиту кандидатской диссертации хотите превратить в мировое событие? А о результатах вы подумали?
      - Обо всем думал. И сто раз говорил "нет". Но Сережа настаивает. Это его мысль. И он не хочет от нее отказаться.
      - Не понимаю. Ни вас, ни его. Вам же это в конечном счете невыгодно. Все члены ученого совета воспримут это как полное отсутствие скромности, как ловкий трюк и погоню за сенсацией, Накидают черных шариков.
      - Помилуйте, какая же это сенсация! Это событие. Переворот в науке. Небывалый в истории планеты обмен информацией, Плохого же вы мнения о своих коллегах. Вы заблуждаетесь.
      - Нисколько. Поставьте себя на мое место. Мы живем не в мире чудес, а в мире обыденных академических фактов. Никто из членов ученого совета не подготовлен к восприятию этого странного феномена. Вас обвинят в лженаучной махинации, и вашего Сережу отправят на экспертизу. А потом в каком-нибудь научно-популярном журнале, вроде "Техника - молодежи" или "Знание - сила", начнется дискуссия, как о Розе Кулешовой. Одни будут говорить, что ваш Сережа телепат с уникальной психической организацией, а другие, что он шарлатан и фокусник...
      - Но вы-то отлично знаете, что он не шарлатан, не фокусник и даже не телепат.
      - В том-то и дело, что не знаю. Да и он сам не дает себя узнать. Ведет себя самым недопустимым образом.
      - Что вы имеете в виду?
      - Все... Сначала помогал этому фантасту Черноморцеву-Ост-ровитянину писать его космические романы, а сейчас помогает вам делать вашу диссертацию. Уж лучше бы остался при своем фантасте. Нет, я этого не могу допустить.
      - Что не можете допустить?
      - Чтобы в вашу диссертацию проникла вся эта сомнительная игра со здравым смыслом.
      - Вы это окончательно? - спросил Серегин. - Или еще подумаете?
      - Хорошо, - сказал я. - На неделю отложу свой ответ. Надеюсь, что вы сами взвесите все "за" и "против" и откажетесь от своего странного намерения.
      Неделя прошла.
      Она прошла в сомнениях, в бессоннице, в конфликте с самим собой. Я высоко ценил способности аспиранта Серегина, удивлялся его энтузиазму, энергии, оригинальному складу его характера и ума. Но всему есть границы. Чувство реальности, здравый смысл не позволяли мне согласиться на этот рискованный и нелепый эксперимент. Многие представляют себе ученых романтиками и чудаками, какими их нередко изображают писатели в угоду сложившимся традициям и благодаря плохому знанию этой среды. На самом же деле ученые так же любят обыденность, как и представители самых прозаичных профессий. Они менее всего подготовлены к восприятию чего-то совершенно неожиданного, слишком парадоксального, почти невозможного, граничащего с чудом. Они презирают всякую шумиху и сенсацию - одни из любви к строгой истине, другие (большинство) из привязанности к привычному, доступному, легко соглашающемуся с обыденной логикой. Не надо думать, что каждый ученый - это не сумевший реализовать свои потенции Лобачевский или Эйнштейн. И плохо будет Лобачевскому или Эйнштейну, если они не сумеют обосновать свое теоретическое чудо, свою занятую у далекого будущего идею.
      Серегин не был ни Лобачевским, ни Эйнштейном. Его теоретическое чудо досталось ему в подарок от будущего слишком легко и случайно. Морально он не имеет права брать от судьбы этот подарок. Ни Лобачевский, ни Эйнштейн не подобрали свое теоретическое чудо на тротуаре, как находят оброненный кем-то кошелек. В противном случае они отнесли бы его в стол находок. А Серегин хочет воспользоваться находкой. И я не могу, не имею морального права это одобрить.
      28
      В этот раз Сережа торговал книгами под открытым небом на легком столике-раскладушке возле памятника Добролюбову.
      - Мне надо с вами поговорить, - сказал я.
      - Сейчас я на работе. И не имею права заниматься посторонними разговорами.
      - Хорошо. Я обожду. Посижу в сквере.
      Ждать мне пришлось около часа.
      Сережа тихо подошел ко мне и сел рядом. Лицо его уже не казалось строгим и холодным, а приняло добродушно-обыденное выражение.
      - Ну, что там у вас? Выкладывайте.
      - Вы что ж? - спросил я. - Решили помочь моему аспиранту написать диссертацию?
      - А почему бы и нет? - сказал Сережа и усмехнулся.
      Я тоже усмехнулся и сказал:
      - К сожалению, он хочет превратить защиту обычной кандидатской диссертации в мировое событие.
      - Не он хочет, - поправил меня Сережа. - Я.
      - И с какой целью?
      - Дело тут не в цели, а скорее в характера.
      - Я знаю характер своего аспиранта.
      - Дело не в его характере, а в моем.
      - Какое отношение ваш характер имеет к его диссертации? Не понимаю.
      - Сейчас объясню. Не могу же я придти в Академию наук или в редакцию газеты и сказать, что я пришел поделиться с человечеством своим опытом.
      - А что, собственно, вам мешает? Если вам есть что сказать человечеству, то как раз туда и следует обратиться.
      - Я бы обратился, но как-то неловко. Боюсь шумихи. Глядишь, еще и почести окажут, как представителю внеземной цивилизации. А мне этого не надо. Я этого не люблю. А фотокорреспонденты способны навести на меня ужас.
      - Этого не избежишь, - сказал я.
      - А я все-таки постараюсь избежать. Фотокорреспонденты не ходят на защиту кандидатских диссертаций. Все это пройдет без шума, без огласки, как явление довольно обычное. Вы понимаете мою мысль?
      - Признаюсь, не совсем.
      - Я хочу остаться в тени, пожить, как живут рабочие, служащие, учителя, районные врачи. Мне нравятся эти люди. Я не выношу всяких сенсаций и не хочу выделяться.
      - А ваша миссия? - спросил я.
      - То-то и оно. Я и без того откладывал беседу с человечеством. Но сколько же можно тянуть? Время здесь у вас, на Земле спешит так же, как у нас. Но есть и другая причина. Личная. Серегин мой друг, Я хочу ему помочь. Он этого, в конце концов, заслуживает. Вы, кажется, не согласны?
      - Не согласен.
      - Напрасно. Я постараюсь вас убедить. Ваш аспирант, как никто на Земле, ждал этого разговора, этого контакта. И он его дождался. Он будет посредником. Он этого достоин. А потом во всем этом деле мне нравится и другое.
      - Что?
      - Обыденность. Простота. Отсутствие всякой парадности. Защита кандидатской диссертации. А идея не совсем обычная, далекая от трафарета. Контакт между двумя цивилизациями - земной и внеземной. И не только гипотеза, а факт.
      - Факт? - спросил я. - Но где ж?
      - Здесь, - ответил он тихо. - Рядом с вами. На скамейке. Вам этого недостаточно?
      - Дело ведь не только в моей придирчивости. Там будут и другие члены Ученого Совета. Среди них есть и мои недруги, недоброжелатели моего аспиранта. Он немножко заносчив. Не умеет скрыть свою эрудицию. И насмешлив, насмешлив выше всякой меры. Предвижу осложнения.
      - Напрасно, Я ведь буду там и все улажу.
      - При помощи телепатии и гипноза?
      - Зачем? При помощи трезвых фактов, которые я им тут же предъявлю. Они поймут, кто я, откуда и с какой целью.
      - Вы думаете, поймут?
      - А вы?
      - Я думаю, не все. Николаичев наверняка не поймет, а Хорошко... Есть у нас такой... Хоть и поймет, но притворится, что не понял.
      - Перед очевидными фактами и им придется склонить голову.
      - Не знаю. Не уверен. В свое время не склонили же головы перед генетикой, хотя у генетиков тоже были факты.
      - Время было другое.
      - Нет, - сказал я, - советую вам избрать более естественный путь для этого контакта. Не любите сенсации, шумиху? А я, думаете, люблю? Потому и не допущу, что это противоречит научной этике.
      - Не будьте слишком категоричным.
      - Вы называете это категоричностью?
      - А что это?
      - Принципиальность.
      - Принципиальность? Вот не думал.
      Сережа встал.
      - Извините. Обеденный перерыв на исходе, а мне еще закусить надо, забежать в буфет. Если не возражаете, я к вам зайду. Продолжим наш разговор.
      29
      И разговор был продолжен.
      - Я знаю - сказал Сережа тихо, - вы не верите, что я оттуда.
      - Не верю.
      - Это хорошо, что вы не верите.
      - А что же в этом хорошего?
      - Все! Все хорошо. И я этим удовлетворен... Сережа встал и задумчиво прошелся по кабинету.
      - Я не похож на пришельца, - продолжал он, - а похож на обычного служащего, живущего на сто рублей в месяц и в коммунальной квартире. Потому-то вы и не верите.
      - И не только потому...
      - А почему?
      - Жизнь - редкое явление во Вселенной, согласитесь, а разум еще реже. Как вы попали сюда?
      - Не спешите. Все узнаете.
      - Когда?
      - Скоро. Когда ваш аспирант закончит свою диссертацию.
      - А до того, как он закончит, нельзя узнать?
      - Нельзя.
      - Почему?
      - Мы так условились, А я свое слово держу. На этот вопрос я пока не отвечу. Но можете задавать другие.
      - Расскажите что-нибудь о своей цивилизации, только так, чтобы это было похоже на правду, а не на романы Черноморцева-Островитянина.
      - Но ведь наша правда может быть не похожей на вашу. И у меня нет гарантии, что вы мне поверите.
      - Ладно, - сказал я. - Рассказывайте.
      - А что, собственно, рассказывать? Почти все вы знаете из научно-фантастических романов. Ну, научились управлять гравитационными волнами. И давненько. Еще когда у вас на Земле был палеолит. Ну, заселили соседние планеты, предварительно создав там биосферу и наладив климат. Ну, научились замедлять время... Установили контакт с кое-какими цивилизациями. Для этого пришлось искривить время и пространство, не думайте, это далось не легко. Чуть не перевернули вверх ногами Вселенную.
      Он зевнул, стыдливо прикрыв рот ладонью.
      - Все, что я вам рассказываю, такие зады, такая древняя история, что самому скучно, как историку в средней школе. А вы уже и уши развесили? Мы изобрели аппарат, воссоздающий бытие, вещи. И это тоже не новинка. Вот вы видите меня. А у вас не возникла мысль, что, может, меня здесь нет, что я там? Здесь же мое отражение, воссоздающее себя! Об этом, кажется, не писали ваши фантасты? Впрочем, может, и писали. Всего не перечитаешь. И вот я скажу вам по секрету, что я совсем не похож на того Сережу, что продает книги. Вы только видите меня таким.
      - А на самом деле? - спросил я.
      - Замнем. Может, я чудовище с рогом вместо носа! Или минотавр? Не верите? Мне ничего не стоит выбрать себе любую наружность. Но я не хочу вас пугать. Зачем? Я выбираю себе наружность тех, кого уже давно нет. Некоторые считают, что это нескромно. Но было ли бы скромнее, если бы я вдруг стал похож на вас? Каждый считает себя неповторимым. И сходство, слишком буквальное сходство с кем-то посторонним оскорбляет, ущемляет чувство собственного достоинства. Недаром все сочувствуют близнецам. И понимают, что тут уж ничего не попишешь, обмолвилась сама природа. Вам не наскучила моя лекция? Не знаю, что еще вам поведать. Поймите, действительность, которая меня сюда послала, слишком пластична. История и прогресс сделали каждого из нас богом, который лепит себя и все окружающее. Потому-то мне так и хочется побыть в обыденности. Она еще сохранилась на Земле. Ее изображал милый Чехов, самый глубокий и скромный из земных писателей. Я перед ним в долгу, как перед учителем.
      - А как вам удалось войти в контакт с Чеховым?
      - Очень просто. Взял и прочел все, что он написал. Я понял, что обыденность в сущности великая вещь. И наша цивилизация, сделав нас богами, лишила нас существенного...
      - Чего?
      - Многого. А главное, простоты... Мне немножко надоело быть богом. Захотелось пожить в менее пластичном мире, в мире, где нет еще средств для искривления времени и пространства, для сжатия пружины бытия, для кодирования вещей и организмов, для умения воссоздавать ненужное и нужное, в том числе и себя самого. Я понимаю, это временная слабость, духовное недомогание, возможно, ошибка. Эту ошибку я исправлю во время защиты диссертации вашим аспирантом. А потом вернусь в свой мир. Закодируюсь и отправлю себя, как телеграмму.
      Сережа грустно посмотрел на меня, словно уже прощался с Землей.
      - Ну, как, верите или не верите?
      - Верю. Да! Но не в такой степени, чтобы ввести это в диссертацию аспиранта. Нет, это не пройдет. Во всяком случае в нашем институте. Пусть попытается в другом месте. Может, что-нибудь и выйдет.
      30
      На этом не кончился наш несколько затянувшийся разговор.
      Сережа еще несколько раз забегал ко мне, убеждал, просил, рассказывал разные подробности о пластичном мире своей цивилизации и каждый раз снова возвращался к любимой теме.
      - Так у вас что же, - спросил я, - так ее начисто и нет, обыденности-то?
      - Была когда-то, но кончилась. Не помню уж, в каком веке. В средней школе проходили, запамятовал.
      - А как же без нее? Не совсем себе представляю. Ведь любовь к обыденности - это любовь к знакомому, к известному, к тому, что стало привычным. Вы что же, там у себя ни к чему не привыкаете, что ли?
      - А к чему, собственно, привыкать? Все слишком подвижно, пластично. А главное, каждый все может. Каждый - бог.
      - Бог?
      - Да нет, не пугайтесь. Не бог, а вроде. Бога не существует, это я, разумеется, знаю. Даже кибернетического бога нет, того, который якобы придумал молекулярную запись, биологический код, зашифрованный и спрятанный от всех план.
      - А откуда вам это известно?
      - Откуда? Смешно. Я же книгами торговал. Распространял антирелигиозные издания. То, о чем я сейчас вам толкую, - только метафора.