ГЕННАДИЙ ГОР
      МИНОТАВР
      1
      Кто он? Книгоноша или тот, кого уполномочила сама неизвестность? Появлялся он в вагоне пригородной электрички словно ниоткуда и исчезал будто в никуда, неся пачку залежавшихся книг и журналов.
      Иногда он продавал и лотерейные билеты, крутя ручку, тасуя в круглом стеклянном ящике, а этом тесном убежище случая, чужое и всем доступное счастье.
      Он был похож на кого-то из классиков, на одного из тех, кто смотрит на вас из другого века с дагерротипа или с портрета, написанного маслом.
      Брет-Гарт, Стивенсон? Нет, пожалуй, все-таки Диккенс. Вот кого он напомнил мне.
      Гибкий и стройный, похожий на героя и одновременно - на автора старинных книг, он всем своим обликом утверждал чувство собственного достоинства. Он не навязывал ни себя, ни свой интеллигентный товар, а только тихо предлагал его.
      Нет, он продавал довольно скучную и уцененную продукцию, то, что не удалось сбыть киоскам и книжным магазинам. Но каждый раз я смотрел на его узкое старомодное лицо, на его красивую бороду с легким удивлением и ожиданием несбыточного, противоречащего всем законам обыденной жизни.
      И однажды это случилось. Он подошел ко мне в вагоне и сказал тихо и вежливо чрезвычайно свежим, приятным голосом:
      - Не хотите ли приобрести лотерейный билет?
      - Нет, не хочу, - ответил я, пожалуй, излишне громко, привлекая к себе внимание окружающих. - Я никогда не выигрываю.
      - А чего бы вы хотели? - спросил он, глядя на меня с живым с грустным интересом.
      - Мне всегда хочется невозможного, того, чего нельзя хотеть. Например, мне хотелось бы, чтобы кто-нибудь хотя бы на час вернул мне детство.
      Почему, зачем я это сказал? Это была непроизвольная, хотя и неделикатная шутка, и я пожалел о ней. Но он спросил так же тихо и грустно:
      - Откуда вам известно, что мне доступно и невозможное?
      Признаться, я принял это за шутливую оговорку, за проявление своеобразного юмора, тонкость которого я сумел оценить не сразу.
      - Попытаюсь помочь вам, - сказал он. - Иногда Это у Меня получается. Если разрешите, я вам позвоню.
      - Но вы же не знаете ни моего имени, ни номера телефона.
      - Благодарю, - ответил он и пристально посмотрел на меня. - Теперь уже знаю.
      Он улыбнулся, как улыбались, наверное, в эпоху дагерротипов. Соединил своей улыбкой два века и вышел.
      Вышел? Нет, скорее исчез в никуда, словно за дверями электрички была не станция Парголово, а созвездие Лиры. Прошло недели две или три, и я уже почти забыл об этом странном разговоре, но обстоятельства напомнили мне о нем. На столе зазвенел телефон. Я снял трубку и крикнул:
      - Слушаю!
      Приятный вежливый голос произнес:
      - Извините за беспокойство. С вами говорит Диккенс,
      - Какой Диккенс?
      - Мы с вами встречались в пригородной электричке.
      - Разве вы Диккенс?
      - Я на него похож.
      - Родство или только случайное сходство?
      - Не то и не другое. Но сейчас нет времени объяснять. Настоящее имя я скажу позже. А пока называйте Диккенсом.
      - Как-то, знаете, неловко. Классик.
      - Ничего. Ничего. Это только для удобства. На первое время. А потом...
      - Кто же вы такой на самом деле?
      - Фауст, если вас устраивает,
      - Исполнитель роли в опере Гуно?
      - Как вам сказать? В мою роль входит слишком много и мало. Продаю книги, лотерейные билеты, а в свободные часы пытаюсь связать два мира, мой и ваш.
      - Два мира? Не понимаю. Вы шутите?
      - Сейчас некогда шутить. К делу. Так вы действительно хотите увидеть свое детство?
      - Хочу.
      - Тогда поскорее включите телевизор.
      2
      Я включил телевизор с опозданием всего на несколько минут. Но я сразу узнал гору своего детства, прилегшую под моим окном, гору, похожую на большого усталого зверя.
      Я увидел и себя в кругу тех, кого унесло с собой неумолимое время: дедушка, бабушка, мать.
      Они были тут, на экране телевизора, тут, всего в двух шагах от меня и бесконечно далеко, в безвозвратно минувшем прошлом. Взрослые ушли. На экране остался только мальчик. Тот, кто был мной почти пятьдесят лет тому назад, десятилетний школьник спросил, обращаясь ко мне с экрана;
      - Почему вы смотрите на меня в окно? Зайдите сюда к нам.
      - А разве существует дверь? Я только зритель. И смотрю не в окно, а на телеэкран.
      - А как вас зовут? - спросил тот, кто был мною почти полвека назад.
      Я назвал свое имя.
      - Но ведь меня зовут так же, как вас. Мы однофамильцы и тезки?
      - Нет, - ответил я. - Мы одно и то же. Я - это ты, но не сейчас, а через пятьдесят лет.
      Мальчик, милый некрасивый мальчик, словно сошедший с одного из многочисленных фотографических снимков, хранящихся в старинном семейном альбоме, недоверчиво улыбнулся.
      - Я буду таким, как вы, через пятьдесят лет? Но откуда вы знаете, что я буду точно таким, как вы? Это никому не известно.
      - Я - это ты. Понимаешь? Ты, но через много-много лет.
      Он улыбнулся еще раз.
      - Вы, конечно, шутите. Я понимаю. Я не хочу быть таким, как вы. Уж лучше остаться навсегда мальчиком.
      - Это тебе не удастся, - сказал я. - Время несет тебя с собой. И в один прекрасный день ты оглянешься назад и увидишь себя из будущего, как я сейчас вижу себя. Я - это ты!
      - Тогда объясните, - сказал мальчик, - объясните мне. Я попал в будущее или вы в прошлое?
      Вот этого я не мог объяснить ни ему, ни даже самому себе, и я стал рассказывать ему о том, что такое телевидение. Я объяснял медленно, логично, с ужасом думая о парадоксе, об алогичном и сумасшедшем происшествии, о нашей встрече, о необъяснимом появлении его на экране телевизора, о нашем разговоре зрителя с изображением.
      - Теперь все понятно, - сказал мальчик, тот, кем я был давным-давно. - Мне нравится изобретение, которое дает возможность встретиться с самим собой. Но все-таки это изобретение не настоящее. Вам только кажется, что вы - это я. Мы смотрим друг на друга из окна. Сейчас вы откроете дверь, войдете и мы познакомимся.
      Он сказал это тихо, еле слышно. Затем изображение исчезло. Когда я взглянул на экран, там уже сидел лектор-международник. До меня донеслись слова:
      - Антинародная политика неоколониалистов привела...
      Я обрадовался этим словам, этому солидному обыденному голосу, этой стереотипной фразе. Почему? Ведь просыпаясь и тем прерывая сновидение, мы радуемся не только возвращению в мир обычного, но и контакту с самим собой.
      Может быть, я нечаянно уснул и видел свое детство во сне? Нет, то, что я видел, было слишком отчетливо и реально.
      Зазвенел телефон.
      - Слушаю, - крикнул я, сняв трубку.
      Чрезвычайно приятный и светлый голос сказал:
      - Это я, Диккенс. Ну, как вам понравилась передача?
      - Какая передача?
      - Детство.
      - Какое детство?
      - Ваше детство. Да, ваше. А не инсценировка повести фантаста Черноморцева-Островитянина, как обозначено в телевизионной программе.
      - Но это же невозможно.
      - Невозможно? Так вы что же, не верите самому себе, своим чувствам?
      - Если вы способны совершать такие чудеса, - сказал я, - зачем же вы занимаетесь продажей уцененных книг и залежавшихся скучных журналов?
      - Продажа книг - это серьезное, нужное дело.
      - А чудеса?
      - Пустячок. Шутка. Игра. Иногда позволишь себе, а потом жалеешь об этом. В наше строго научное время непозволительно так легкомысленно кустарничать. Я занимаюсь этим не часто. Любой волшебник и иллюзионист тоже...
      Он сделал паузу.
      - Волшебник и иллюзионист тоже? - переспросил я. - Что тоже? - Вы же не волшебник и не иллюзионист, а книгоноша.
      - Это верно, не волшебник, а книгоноша. Извините. Звоню из автомата, и за мной уже стоит очередь. Всего хорошего,
      3
      Я не из тех, кто любит убивать время, смотря на голубой экран. Но теперь я подходил к телевизору с таким чувством, что это не пустая забава, а окно, за которым можно увидеть не только самого себя, но и свое прошлое.
      Своим глазам я верил все же больше, чем программе, где сообщалось о телеинсценировке научно-фантастической повести Черноморцева-Островитянина.
      Черноморцев-Островитянин давно стяжал себе славу литератора, любившего подчеркивать свою интимную и в сущности немножко загадочную связь с будущим. Он любил выступать от лица будущего, выступать с таким видом, словно в настоящем он только гость, таинственный посланец... С телезрителями и читателями он держался так, словно где-то за городом в укромном месте его ждет космический корабль, прилетевший из другого мира. Так он держался со всеми, даже с редакторами своих книг. Книги его имели успех, но мне они казались всегда немножко растянутыми. Людей будущего Черноморцев-Островитянин нередко изображая склонными к полноте, к благодушию и занимавшимися главным образом удовлетворением своих возросших потребностей.
      При всех человеческих недостатках сам он был, по-видимому, намного значительнее того, что он написал. На меня, как, впрочем, и на всех, производило сильное впечатление его мужественное, не-обычайно волевое лицо. Да, он был похож на пришельца. Тут ничего не скажешь...
      Я расспрашивал о телеинсценировке его повести у своих знакомых.
      - Оригинально, - отвечали они. - Человек встречается с самим собой. Этот Островитянин не прочь поиграть с временем в кошки-мышки. Но хочется задать ему вопрос: "А где же логика, где здравый смысл?" Впрочем, забавный старик.
      Многим нравились его статьи, написанные дерзкой рукой, как бы пытавшейся открыть завесу, скрывшую от людей тайну, великую тайну мироздания.
      Несколько лет тому назад он страстно защищал гипотезу о существовании снежного человека и даже ездил со специально организованной им экспедицией в один из высокогорных районов Азии и чуть там не погиб, не раз подвергая свою жизнь риску ради истины.
      Впрочем, у него были странные взаимоотношения с истиной, взаимоотношения, давшие повод известному карикатуристу изобразить его в новогоднем номере популярного литературного еженедельника в виде старого ловеласа, ухаживающего за чрезмерно гибкой жеманной красавицей, прячущей свое таинственное лицо истины за черной вуалью.
      Седой, старый, но наполненный до краев юношеской романтикой и детской наивностью, он приходил на литературные вечера танцующей походкой, неся с собой многочисленные подтверждения и доказательства своей интимной связи с другими мирами, - осколки метеоритов, какую-то внеземную пыль в стакане и кость мезозойского ящера, подаренную ему другом-палеонтологом на недавнем юбилее. На восьмом десятке он не побоялся лезть на ледяные вершины самых высоких гор в поисках снежного человека. Нет, он был достоин всяческого уважения, хотя и благодушествовал, заглядывая в будущее через замочную скважину.
      Но эта телевизионная постановка поистине была загадкой. Каким чудом Черноморцеву-Островитянину удалось заглянуть в мое детство, инсценировав мои затаенные мысли? И как могли скреститься в одной точке мое прошлое, вымыслы фантаста и жизнь этого загадочного продавца лотерейных билетов и уцененных книг?
      В словах моих знакомых, не одобрявших инсценировку, скрывалось что-то недоговоренное и даже двусмысленное. Их настороженные взгляды, украдкой устремленные на меня, говорили мне больше, чем их слова.
      Куда более чистосердечным оказался парикмахер, бривший мне голову раз в неделю.
      - Ловко вы сыграли, - сказал он, - ловко. Но одного не могу понять. Объясните. Когда вы играли самого себя, не прибегая к гриму, все было вполне ясно. Но как вам удалось уменьшиться в росте и в объеме и сыграть тут же мальчика, то есть тоже себя, но в детстве?
      - Техника, - сказал я, - профессиональные навыки, умение преображаться.
      - Мальчик был точная копия. Я даже сначала подумал, что это ваш внук. Но оказалось что-то другое, более странное.
      - Так полагается, - сказал я. - Инсценировка научно-фантастической повести. Понимаете? Сказка на строго научной основе.
      - Пытаюсь понять. Чем освежить, тройным или цветочным?
      Сжимая в ладони резиновую грушу пульверизатора, он коварно пустил в меня тугую душистую струю и усмехнулся:
      - Помолодели. Конечно, не так, как в телевизоре. Тут лет на пяток, а там сбросили полсотни, Приятно брить такого умелого человека.
      4
      Именно в эти дни в городе появились афиши, огромными " буквами извещавшие о вечере космических проблем знаменитого писателя Черноморцева-Островитянина:
      "ВСТРЕЧА С ПРИШЕЛЬЦЕМ. СНЕГА МАРСА. СНЕЖНЫЙ ЧЕЛОВЕК"
      С афиши глядело на прохожих лицо фантаста, задумчивое и, пожалуй, чуточку грустное. Его выражение обещало даже больше, чем было написано в афише.
      Мне с трудом удалось достать билет на "встречу с пришельцем", хотя для этого вечера был снят самый большой зал.
      Зрители приветствовали маститого писателя аплодисментами. Он вышел на сцену, держа в руке сосуд с таинственно мерцавшей жидкостью, намекавшей своим видом на иное, возможно, даже инопланетное происхождение.
      Он вышел не по летам легкий, почти танцуя, оглянулся и, вдруг встав на цыпочки, произнес неуместное к случаю слово, если учесть, что он только что появился и еще не собирался скрыться в безграничных далях.
      - Прощайте, - сказал он негромко и зловещим голосом, вкладывая в произнесенное им слово какой-то совсем особый, незнакомый смысл.
      Затем он сделал паузу и спокойно, медлительно, деловито стал объяснять, что едва ли это жалкое словечко существует где-нибудь в другом месте, кроме грешной Земли. Он лично подозревает, что представители инопланетных цивилизаций никогда не прощаются ни с бытием, ни со своими знакомыми и родственниками, не желая поддаваться духовной слабости и признаваться в своей бренности.
      Все слушали с таким чувством, словно мост между Землей и внеземным уже переброшен.
      В голосе Черноморцева-Островитянина послышались нотки таинственной интимности и всепричастности фантаста к беспредельным сферам Вселенной, мысленно давно обжитой им и обследованной его чувствами настолько добросовестно и тщательно, что он имел все основания поделиться своим внутренним опытом.
      - Наше мышление, - продолжал он, - свидетельствует не только о мудрости землян, но и о некоторой ограниченности земного воображения. Имели ли право люди, создавая язык и обозначая звуковыми знаками все находящееся по эту сторону духовного горизонта, забыть о возможных встречах и контактах с представителями иного, внеземного опыта? Не говорит ли это об известной узости взгляда, о бытовой посюсторонности языка? Уже много лет назад я поставил перед собой задачу - создать язык, способный связать человечество с иным духовным объектом, с иной умственной средой. Я составил звездный словарь и подверг переоценке все наши земные человеческие понятия. Я взглянул на себя, на вас, на весь наш человеческий мир глазами звездного пришельца. Для этого мне пришлось создать новые понятия, новые, небывалые мысленные приемы. А что же дальше? С помощью нового мысленного аппарата, с помощью нового, небывалого языка я превратил себя в инопланетца. Чуткие читатели и читательницы давно обратили внимание на это, внимательно вчитываясь в мои романы и повести; мои произведения в сущности не только информация о неведомом, - это мост, переброшенный мною между читателем, моими чувствами и тем, что находится далеко за пределами земной биосферы, но что мне удалось угадать благодаря новой, созданной мною логике. Я хочу познакомить вас с ней, но после короткого перерыва. Объявляю антракт.
      Проталкиваясь сквозь густую толпу к буфету, я увидел стол с книгами, с многочисленными изданиями и переизданиями романов и повестей Черноморцева-Островитянина. И продавал их не кто иной, как тот самый человек, который походил на Диккенса.
      - Расстались с электричкой? - спросил я,
      - Куда пошлют, там и торгую.
      - Старое, залежавшееся барахло?
      - Нет. Зачем? Есть и новинки.
      Он протянул мне книгу в чрезмерно яркой обложке, название которой поразило меня: "Звездный словарь. Логика мышления разумных существ планеты Ин".
      - Разве есть такая планета?
      - В бесконечной Вселенной с ее законами вероятности все может быть.
      - Роман или философский труд?
      - Гибрид философии и беллетристического азарта.
      - Советуете купить?
      - Я никому никогда не даю советов.
      - Почему же?
      - Чтобы советовать, нужно иметь опыт.
      - Разве у вас нет опыта?
      - Мой опыт особый. Так, покупаете?
      - Покупаю.
      - Вам эта книжонка пригодится. Это ведь не просто книга, а нечто большее.
      - Уж не сама ли жизнь?
      Я посмотрел на продавца. Но он уже не замечал меня. Он занялся другим покупателем,
      5
      Книга лежала передо мной на столе, и я читал ее. Читал ли? У меня такое чувство, что не столько я читал книгу, сколько она читала меня. Это слишком живая и активная книга чтобы спокойно, степенно и обстоятельно информировать читателя, осведомлять его и просвещать. Нет, она была похожа на крайне странного собеседника-телепата, гипнотизера, тонкого психолога и аналитика, незаметно и подспудно выспрашивающего читателя. У меня было такое ощущение, что в комнате находится кто-то невидимый, спрятавший себя между страниц книги, сливший себя с ее текстом.
      Вопросительная и вопрошающая интонация черноморцевского повествования по мере того, как я читал книгу, становилась все ощутимее, все навязчивее и навязчивее. Казалось мне, что рядом сидит сам Черноморцев-Островитянин, держа сосуд с мерцающей жидкостью, и экзаменует меня, выясняя мои способности общения с представителями внеземного Разума.
      В книге была глава, состоящая только из одних вопросов, которые должен задать представитель далекой цивилизации нам, земным и обыкновенным людям. Иллюстратор скупыми графическими средствами изобразил этого строгого и иронического экзаменатора, дав ему самую неземную и не располагающую к себе внешность. Мне стало жутковато, словно я остался один на один с этим строгим экзаменатором, готовым провалить не только меня, но заодно и все человечество.
      О чем спрашивал меня и все человечество полномочный представитель внеземного Разума?
      На первый взгляд эти вопросы казались странными, вздорными, неожиданными, случайными, как опечатка, сделанная машинисткой.
      Почему я двуног?
      Почему в генетической информации, закодированной в наследственных молекулах, предусмотрено не три уха и не два носа?
      Я мысленно дал уклончивый ответ, сославшись на законы целесообразности и красоты.
      Перевернув страницу, я нашел там свой ответ, насмешливо комментируемый Черноморцевым-Островитянином, словно он заранее знал мои мысли, свидетельство стереотипного мышления, своего рода человеческого клише, отпечатанного незадачливой историей.
      Внеземной экзаменатор со страниц книги пытался поставить меня лицом к лицу с проблемами, мимо которых прошли ученые и мыслители из-за своей земной ограниченности и субъективизма.
      Подконец мне стало неуютно с этой книгой. Я закрыл ее и поставил на полку. Но что-то магическое, по-видимому, было в этой книге, как в портрете, описанном Гоголем. Меня неудержимо тянуло к полке. Я снова взял книгу и раскрыл ее. На той странице, которая случайно раскрылась, была иллюстрация. На рисунке изображен был я. Но я был не один. Рядом стоял мальчик, в котором я тоже узнал себя. Этот мальчик тоже был я.
      То, что я прочел под рисунком, имело отношение не ко мне, а к структуре времени, физическая и психическая реальность которого была разгадана представителями внеземного Разума. Удивительно, что книга на моем личном примере иллюстрировала нечто внеличное.
      Овладев структурой времени, жители планеты Ин жили, как бы проектируя свое бытие во все концы личной жизни. Ребенок не предшествовал юноше, юноша взрослому, взрослый - старику, а пребывали в несливающейся одновременной разновременности.
      Книга пыталась мне объяснить сущность явления, не поддающегося тем логическим средствам, которыми я располагал. Казалось, текст играл со мной в жмурки. Рисунок смотрел на меня со страницы, повергая в изумление все мое существо, словно и моя жизнь тоже была вписана в текст этой более чем странной книги.
      Как попало мое изображение на страницу, да еще в виде иллюстрации к идее разновременно-одновременного бытия? Разве книга была написана только для меня? Нет, сколько мне помнится, на столе тогда лежало много экземпляров. Я взглянул на последнюю страницу: тираж сто пятнадцать тысяч. Фамилии редактора и двух корректоров. Сведения о том, когда книга была сдана в набор и подписана к печати.
      Мне стало не по себе.
      Надев пальто и шляпу, я отправился на Большой проспект в книжный магазин, где оставляла для меня дефицитные новинки знакомая пожилая седоволосая продавщица Мария Степановна.
      За прилавком вместо седоволосой Марии Степановны я увидел его, Диккенса.
      - Разве вы здесь работаете? - спросил я.
      - Да. Мария Степановна ушла на пенсию. И меня направили сюда. Надоело, знаете, ходить по вагонам электричек.
      Он говорил спокойно, обыденным и ленивым голосом. И при этом улыбался ласково, чуточку двусмысленно, одновременно как бы одобряя и осуждая меня. Он, конечно, уже знал, зачем я пришел в магазин.
      Подошла старушка-покупательница, и Диккенс, услужливый и расторопный, стал ей показывать новинки.
      Старушку смущали цены.
      - Нет, это для меня дороговато, - повторяла она. - Это мне не по карману.
      - Вот уцененная, - сказал Диккенс, показывая ей какую-то книгу. - Видите, старая цена перечеркнута, а здесь обозначена новая. Эта книжка даже школьника не разорит.
      Все еще полная сомнений, старушка стала просматривать иллюстрации. Одна из них привлекла ее внимание.
      Я ощутил на себе взгляд продавца. В нем было что-то настороженное и в то же время игривое. Взгляд указывал мне на рас-крытую старухой страницу.
      Взглянув, я увидел на странице самого себя. Старушка вздохнула, закрыла книгу, сказала продавцу;
      - Заверните. Беру.
      Странное, дикое ощущение охватило меня, когда она протянула продавцу чек и взяла покупку. Мне казалось, что она унесет сейчас с собой часть меня самого. Что-то во мне словно оторвалось. Старушка пошла тихими негнущимися подагрическими шагами.
      Диккенс наклонился и шепнул.
      - Догоняйте. Унесет. Там ваше прошлое и будущее.
      Я кинулся вслед за старухой, толкнув в дверях девочку, и даже не оглянулся.
      Дурной сон. Нелепая сцена в плохой кинодраме. Все мелькало, спешило, торопилось, как я сам. Подскочил автобус. Старушка стала садиться. Я вырвал у нее из рук книгу. Она вскрикнула. Я отпрянул. Несколько прохожих кинулось за мной.
      В сквере я остановился и перевел дыхание.
      Мой профессорский облик, казалось, спорил с очевидным фактом. Но подошли дружинники, чтобы быть арбитрами в этом споре нелепости с действительностью.
      - Кто вы такой? - спросил один из дружинников.
      Я назвал свою ученую степень.
      - А по мне хоть бы и академик. Вы что-то вырвали из рук пожилой гражданки и пытались скрыться. Предъявите документ.
      Я протянул ему паспорт. С замедленной и углубленной внимательностью он стал изучать мою фотографическую карточку, приклеенную к обложке паспорта, потом перевел настороженный взгляд на меня. На карточке я был без бороды и усов, в других очках, а главное, моложе себя на пятнадцать лет.
      - Это ваш документ?
      - Мой.
      - Идемте.
      - Куда?
      - Рядом. Там разберутся.
      Меня взяли под руки два великолепных, наполненных до краев здоровьем и сытой упругой жизнью, парня. На их лицах играло убеждение, что они поймали крупного рецидивиста с международной репутацией, работавшего с чужими документами и выдававшего себя за доктора исторических наук.
      Они вели меня, пробиваясь сквозь густую толпу.
      - Интеллигент, - сказал густой голос, - а стащил мелочь. Стоит ли вести? Дать ему звонка, чтоб в голове загудело. И так будет помнить.
      - Тут не рынок, папаша, - ответил дружинник, - чтобы самосуд устраивать. Да и не мелкий жулик, а крупный авантюрист. Понятно?
      6
      Просмотрев мои документы и записав все, что он услышал от дружинников, дежурный, лейтенант с синими глазами и черными усиками, торжественно раскрыл книгу-вещественное доказательство моего противозаконного поступка.
      Он посмотрел на цену, обозначенную на обложке, и сказал, насмешливо обращаясь к моей совести и здравому смыслу:
      - Что вас, гражданин, соблазнило? Ведь книгу за ее неходкость уценили. Новая цена всего тридцать копеек.
      Затем он быстро перелистал книгу и вдруг заинтересовался иллюстрацией.
      По-видимому, иллюстрация ему показалась еще более подозрительной, чем мое фотографическое изображение на паспорте. Он посмотрел своими синими глазами на меня, потом снова на иллюстрацию.
      - А вы как попали в эту книгу?
      - Не знаю.
      - Отнекиваться будем после. А сейчас скажите, вы это или не вы?
      Я взглянул и увидел себя на странице, себя и мальчика - тоже себя.
      - Вы это или не вы?
      - Это действительно я.
      - Ну, а как вы попали в книгу из инопланетной жизни? Насколько я представляю, это научно-фантастический роман?
      - Роман.
      - Отлично. Курите?
      - Благодарю, Некурящий.
      - Если хотите знать, этот роман даже больше удостоверяет вашу личность, чем паспорт. На паспорте фотоснимок не совсем совпадает с вашей личностью.
      - Может, это и есть мой действительный документ?
      - Шутить позже будем. А сейчас нужно выяснить вашу личность. И объяснить, каким путем попала к вам в руки книга. Молчать дома будем. А здесь надо отвечать на вопросы.
      Я с выжидающим видом промолчал.
      - Допускаю, книга оказалась в вашей руке нечаянно. Чего не бывает при спешке. Но зачем же вы побежали? В вашем возрасте бегать очень вредно, особенно без причины.
      - Я остановился почти сразу.
      - Допускаю. Но книга-то ваша или пожилой гражданки?
      Я не ответил.
      - Вы не знали, что в пакете книга, - продолжал лейтенант, и синие глаза его стали еще светлее, еще прозрачнее, - да к тому же еще удешевленная. Вы подозревали, что это ценная вещь. Так или не так?
      - А не находите ли вы, - ответил я, - что существеннее другое.
      - А именно?
      - Каким образом в книге оказалось мое изображение? Лейтенант нахмурился.
      - Это не ваше изображение.
      - А чье?
      - Не ваше. Вероятно, того, кто описан в романе, Какого-нибудь героя!
      - А вы раскройте книгу и посмотрите.
      Лейтенант стал листать, но рисунка не было. Он куда-то исчез.
      Да, теперь я не сомневался, что он исчез. Я чувствовал это по себе. У меня было такое чувство, что ищут не мое изображение, а меня самого.
      - Что за ерунда, - сказал тихо дежурный. - Ведь оно же было, это изображение, или его не было?
      Лицо его вдруг стало утомленным, словно после бессонной ночи,
      - Вам все-таки надлежит, - сказал он, сердито отчеканивая каждое слово, удостоверить свою личность.
      - Позвоните в институт, где я работаю.
      - Успею. А вы мне объясните, зачем вы присвоили чужую кни-гу, а сейчас пытаетесь присвоить чужое изображение? За героя романа себя выдать хотите?
      - Но роман ведь фантастический, - сказал я.
      Лейтенант усмехнулся.
      - Даже очень фантастический. Больше чем надо. Но объяснение найти я все-таки должен. Наличие, а потом исчезновение рисунка. Это раз. Почему вы, хорошо обеспеченный человек, соблазнились удешевленной книгой? Это два. Почему уклоняетесь от прямых ответов и хотите спрятать себя в этот роман? Это три.
      - Не я хочу спрятать себя в эту книгу, а кто-то...
      - А кто именно? Прошу уточнить.
      - Диккенс.
      - Диккенс? Допускаю. Рассказывайте все по порядку.
      Я терпеливо и не вдаваясь в излишние подробности, рассказал все, что со мной было, начиная со знакомства со странным продавцом и кончая встречей с покупательницей-старушкой.
      - Допускаю и это, - сказал дежурный. - Но зачем было вырывать из чужих рук не, принадлежащую вам вещь? Знаете, как это называется?
      - Знаю.
      Он снова стал листать книгу. Листал медленно, сосредоточенно, подолгу держа и рассматривая каждый перевернутый лист. Я смотрел на его пальцы с надеждой, что рисунок вернется на свое место. Дежурный перевернул последнюю страницу и громко вздохнул.
      - Путаница. Беспорядочек. Ничего нельзя объяснить ни начальнику, ни даже себе самому.
      Я вспомнил содержание книги и подумал: дежурный милиционер - это представитель земной логики, которая сейчас в тупике перед загадочным феноменом.
      Лейтенант, словно угадав мою мысль, спросил:
      - Вы знаете содержание книги?
      - Знаком, - ответил я. - Эта книга своего рода экзамен.
      - Всякая книга-экзамен. Если, конечно, она идейная и ставит воспитательную цель.
      - У этой книги цель особая, - сказал я,
      - Какая?
      - Провалить на экзамене вас, меня и все человечество.
      Дежурный рассмеялся.
      - Это вы, наверное, ставите всем одни двойки. А книга добрая. Злую книгу не пропустит редактор.
      - Злые книги тоже нужны.
      - Смотря кому. Нарушителям порядка? Вернемся к делу. Не убедили вы меня.
      - Перелистайте и убедитесь.
      - Нет времени читать. Не имею права. Я на работе.
      - Интересно, - сказал я, - есть ли там та иллюстрация?
      - Какая иллюстрация?
      - Ну та, которая только что была здесь и вдруг исчезла.
      Лейтенант посмотрел на меня, и лицо его снова стало усталым и подозрительным.
      - В конечном счете я начинаю сомневаться, что она была.
      - А что я здесь, вы еще не сомневаетесь?
      - Пока не сомневаюсь.
      Он снова стал перелистывать книгу. Вдруг радостное изумление мелькнуло на его лице.
      - Смотрите! Нашлась. Вот она, на месте! И он показал мне иллюстрацию.
      - Страницы слиплись. Вот и вся загадка.
      Лейтенант был очень доволен, словно уже распутал дело. Я тоже был рад, что рисунок нашелся. Правда, у меня не было уверенности, что он опять не исчезнет. Дежурный тоже, по-видимому, этого опасался и теперь уже не закрывал книгу, держа на раскрытой странице тяжелую ладонь. Он внимательно рассматривал изображение, сличая его со мной.