Владимир ГОНИК
      ВОСЕМЬ ШАГОВ ПО ПРЯМОЙ
      Когда Рогов вышел, они еще стояли. Они поджидали его с восьми часов, а сейчас было около десяти. Высокий грел дыханием пальцы, а тот, что был пониже, пританцовывал, держа руки в карманах.
      Они прятались от ветра у гаражной стены, за длинным рядом осыпающихся деревьев; лица их покраснели от холода. Должно быть, они потеряли надежду и уже не ждали его, а стояли просто так, не решаясь уйти.
      Соседи, конечно, уже заметили их, слишком явно они торчали под окнами, мозолили всем глаза. В доме жили серьезные деловые люди, ходившие каждый день на службу, и им невдомек было, что можно праздно торчать под чужими окнами. При случае соседи были не прочь похвастать, что он живет здесь, в доме, но временами он чувствовал их иронию и снисходительность.
      Где-то шла у них своя жизнь, он угадывал смутно, в институтах, на заводах, в министерствах, в лабораториях, в конструкторских бюро, ну, да ладно, Бог с ними, ему до них дела нет. Все чаще в последнее время он испытывал непонятное раздражение, хотя мышцы не подводили и сердце работало, как мотор.
      Он уже давно привык к парням и мальчишкам, поджидающим его в разных местах. У дома его поджидали не часто, но бывало. Адрес узнавали разными путями, обычно через адресный стол, нужны всего лишь фамилия, имя, отчество и возраст, но многие знали его рост и вес. Цифры были как будто важными показателями урожая или добычи полезных ископаемых, их часто повторяли в печати, и комментаторы гордились ими словно собственными.
      Когда он вышел, они растерялись. Маленький увидел его первым и толкнул высокого в бок. Они отклеились от стены и испуганно таращили на него глаза.
      По такой погоде они были одеты слишком легко. Расклешенные брюки, истоптанные каблуками, одинаковые дешевые куртки с блестящими пуговицами, но высокий из своей вырос и его голые тонкие руки торчали из рукавов.
      Маленький был смуглым, черноглазым, черными были у него густые волосы, а на лице пробивался темный пух. Рядом с ним высокий казался светлее, чем был на самом деле: узкие плечи и длинные светлые волосы делали его похожим на переодетую девушку.
      Порыв ветра сорвал горсть листьев, а те, что лежали на земле, смахнул и погнал вдоль стены; на ветру мальчишки казались совсем беззащитными.
      Все утро они торчали напротив дома, шарили глазами по окнам, переговаривались, иногда толкались и подпрыгивали на месте, чтобы согреться, но сразу замирали, когда открывалась дверь.
      На него часто пялились на улице и в магазинах, даже в других городах: знакомое лицо, люди напрягали память. Ах, телевидение - отрада зимних вечеров, вся страна у экрана, бесконечное пространство - деревни, города, дома, квартиры, где уткнулись в экраны, а операторы так любят крупный план, когда человек сидит на скамеечке для штрафников: он посиживал не очень часто, но и не редко - не чурался.
      Юнцы смотрели на Рогова, будто не верили глазам. "Сейчас автограф попросят", - подумал Рогов.
      Обычно он молча расписывался, не глядя в лицо. Он считал это никчемным, но неизбежным занятием и покорился раз и навсегда расписывался и шагал дальше.
      Рогов снял замок и распахнул ворота. Мальчишки не двигались с места. Он выехал из гаража и остановился перед воротами, мальчишки напряженно за ним следили. Он вяло слушал мотор, включил приемник, отыскал музыку, закрыл ворота и навесил замок - они все смотрели издали. "Странные какие-то", - подумал Рогов.
      Они не выглядели разбитными городскими парнями, которые встречались ему каждый день. "Провинциалы. Когда-то и я был таким", - подумал он.
      На ветру они выглядели сиротливо: дети, оставшиеся без взрослых; губы у них были совсем синими.
      Рогов тронул машину с места, мелькнули их напряженные лица мелькнули и исчезли; в зеркало он видел, как они неподвижно смотрят вслед; машина проехала немного и неожиданно остановилась. Мальчишки смотрели все так же напряженно и серьезно.
      Рогов подъехал к ним, перегнулся через спинку сиденья, открыл заднюю дверцу и сказал:
      - Залезайте.
      Они не двинулись, вроде и не слышали и смотрели, как прежде, серьезно и напряженно.
      - Залезайте, кому говорю! - нетерпеливо повторил Рогов. - Машину выстудите.
      - Кто, мы? - спросил высокий, не веря ушам, а маленький испуганно оглянулся: нет ли еще кого?
      - Вы, вы!..
      Мгновение они еще не верили себе, потом робко залезли, осторожно сели на заднее сиденье и сидели не дыша; высокий три раза хлопнул дверцей, но не закрыл. Рогов перегнулся и захлопнул. Машина уже шла по улице, а они все еще не знали, что произошло, не решались шевелиться. Он и сам не знал, что произошло.
      - Продрогли? - спросил Рогов.
      Оба кивнули и вместе одним дыханием по-деревенски ответили:
      - Ага...
      - Откуда вы?
      Маленький потупился, а высокий помялся и сказал:
      - Мы за городом живем...
      - Сколько же вы сюда добирались?
      - Два часа.
      - А встали когда?
      - В четыре.
      "В четыре мороз будь здоров", - подумал Рогов и в зеркало посмотрел на их одежду.
      - Курточки ваши на рыбьем меху?
      Они смущенно улыбнулись, еле-еле, одними губами.
      Они встали в четыре утра, шли по морозу на станцию, дожидались поезда на платформе, а потом ехали в вагоне и добирались по утренней Москве, чтобы торчать на ветру под его окнами.
      - У вас здесь дела, что ли? - спросил Рогов.
      Они помялись и не ответили. Он рассмотрел их в зеркало: никак не меньше восемнадцати, только щуплые очень. Рогов вспомнил молодняк команды, их ровесников, которых называли полуфабрикатами: верзилы под стать взрослым мужчинам, примут на бедро или впечатают в борт - костей не соберешь.
      Мальчишки отогрелись. Он услышал восторженный шепот и поймал их взгляды: на ветровом стекле висели маленький хоккейный ботинок с коньком и такая же маленькая клюшка.
      - Сувенир из Канады, - сказал Рогов.
      Играла музыка, исправно грела печка, славно так было ехать холодным осенним утром, тепло и уютно. Вчера было воскресенье, команда после субботней игры отдыхала, и Рогов ночевал дома. Обычно они ночевали на загородной тренировочной базе, где проходил сбор. Домашний ночлег ценился высоко, и отыграл Рогов в субботу прилично, и команда выиграла, но сидело в нем недовольство, не понять только чем.
      По улице бежал сплошной, без просветов, лаковый поток автомобилей; Рогов улучил момент и юркнул в середину. Машины неслись большим сплоченным стадом, уносились назад дома и люди, и было тепло, играла музыка, и чуть-чуть кружилась от скорости голова: мальчишки озирались и бросали восторженные взгляды на Рогова.
      Он высадил их у метро и сразу о них забыл. Еще оставалось время подъехать к бензоколонке и наполнить бак. Заправившись, Рогов поехал на тренировку.
      У катка кучками стояли болельщики. Это было их постоянное место, да еще у касс на улице. В любую погоду они толпились здесь и спорили. Когда он вылез, они как по команде развернулись в его сторону и без смущения рассматривали в упор.
      - Молодец, Рог, в субботу хорошо бодался, - сказал кто-то из них.
      Он привык не обращать внимания, когда его рассматривали в упор и когда отпускали реплики, хотя после неудачных игр реплики бывали обидными, и первое время ему стоило труда пропускать их мимо ушей, но потом он понял раз и навсегда, что всем всего не объяснишь. К счастью, плохие игры случались редко.
      Вдруг Рогов снова увидел мальчишек. Дул пронизывающий ветер, и они поворачивались к нему то спиной, то боком. Он замедлил шаг, раздвинул толпу и приблизился к мальчишкам.
      - Опять вы? Времени свободного много? - недовольно спросил он. Они молча потупились. - Почему бездельничаете?
      - У нас отгул, - понуро ответил маленький.
      - Отгул за прогул?! Знаю я таких!
      - Нет, у нас правда отгул, - сказал высокий. - Мы не врем.
      Они стояли словно побитые. Он прошел несколько шагов и обернулся.
      - Ладно, пошли...
      Они недоверчиво переглянулись и стояли нерешительно, не зная, что делать.
      - Ну, идите же! - раздраженно повторил Рогов, и они кинулись за ним.
      Болельщики смотрели с интересом.
      - Может, и нас возьмешь? - спросил кто-то.
      Вахтер протянул Рогову ключ от раздевалки и бдительно перекрыл дорогу мальчишкам.
      - Со мной, - сказал Рогов. Он снял трубку телефона, набрал номер и подождал, никто не ответил. Он положил трубку.
      Втроем они прошли по коридору. Рогов открыл дверь, мальчишки осторожно вошли в раздевалку и стали озираться. Они стояли, как богомольцы в знаменитом храме, - едва дыша. Рогов любил приехать раньше всех и сосредоточенно, без спешки, переодеться.
      Рогов разделся, медленно зашнуровал панцирь, медленно приладил пластмассовые щитки. Идти на лед не хотелось. Он давно уже шел на лед, как ходят на давнюю привычную работу.
      Дверь распахнулась от удара, ворвался Пашка Грунин, весельчак и балагур, самый быстрый нападающий в команде.
      - Привет! - крикнул он живо и осекся. Потом, дурачась, поморгал. - У нас пополнение?
      - Привел двух классных игроков, - ответил Рогов.
      - Вот это удача! Повезло команде! Согласитесь за нас играть?
      Они ошалело молчали.
      - Не хотят, - сокрушился Грунин.
      - Брось, - улыбнулся Рогов.
      - А тебе, Алексей, благодарность. Вот это кадры! Вы где раньше играли? "Бостон брюинс", "Монреаль канадиенс"?
      - Кончай, - сказал Рогов.
      - Нет, Алексей, ты как знаешь, а я хочу расти. - Грунин выскочил в дверь и вернулся с двумя парами коньков. - Примерьте...
      Они растерянно посмотрели на Рогова.
      - Если хотите покататься, надевайте, - сказал он.
      Они стали обуваться.
      - Устроим совместную тренировку профессионалов, - Грунин показал на парней, - и любителей, показал он на Рогова и на себя.
      В зале было сумрачно и холодно.
      - Свет! - заорал Грунин, прыгнул с порожка на лед и сразу, на одном толчке укатил к другому борту; его крик прозвучал гулко и одиноко в емкой пустоте темного холодного зала.
      Электрик включил фонари. Лед засверкал, обозначилась цветная разметка, трибуны погрузились в полумрак.
      Грунин заорал, засвистел и, очертя голову, принялся бешено носиться, бросая себя в крутые виражи; на тренировках он заводил всю команду. Он еще испытывал голод по льду и по скорости, даже усталость не могла его угомонить: на льду он все забывал.
      Рогов и себя помнил таким, когда его волновал лед, а сила требовала выхода и рвалась наружу. Теперь он делал что нужно, не отлынивал и в игре отдавал что мог, но спокойно, без прежнего азарта.
      Грунин без устали носился из края в край катка. Рогов стоял у борта и смотрел. Молодость, твоя молодость скользила, неслась стремглав по льду сумасшедшей атакой на чьи-то ворота, жестким напором, в реве трибун, при ярком свете - вперед, вперед, и некогда перевести дыхание, лишь скорость и восторг забивают дух.
      Он стоял и внешне спокойно, даже безразлично смотрел на безостановочное движение напарника.
      Так незаметно проскользят годы, прокатятся безоглядно по льду, размеченному цветными полосами зон, и так же, как до тебя другие, откатаешь свое ты, исчезнешь незаметно, уступив кому-то место. Так было всегда, вечный закон, другого нет, но трибуны по-прежнему будут нетерпеливо требовать и лихорадочно молить, и кто-то горячий и неопытный будет рваться в клочья, забыв себя, как ты когда-то, как сейчас Пашка, так будет после нас, - и что же дальше, что еще?
      Он ступил на лед и стал медленно раскатываться вдоль борта, волоча за собой клюшку, как страшную тяжесть. Парни нерешительно вышли на лед и остановились.
      - Веселей! - крикнул Пашка через все поле.
      Они нелепо выглядели на льду в своих куртках с блестящими пуговицами, в длинных брюках, с которых сзади на коньки свисали нитки.
      Грунин подвез и сунул им в руки клюшки, парни медленно покатились, а потом стали горячиться, стучать клюшками о лед и неумело гонять шайбу.
      - Не робей! - крикнул Грунин и закружил вокруг них, засновал причудливыми резкими зигзагами, мелко-мелко сучил клюшкой, ведя шайбу, внезапно, без замаха ударял со страшной силой ею в борт и снова подхватывал.
      Рогов спокойно, как в игре, выкатился вперед, угадал следующий шаг Пашки, поймал его на бедро и резко разогнулся. Грунин перелетел через него как через забор. Коньки взлетели, блеснули в воздухе и прочертили полный круг; Рогов медленно покатил дальше.
      - Ух, ты! - восхищенно охнул высокий.
      Маленький в восторге махнул кулаком:
      - Во дал!
      Пашка приподнялся и с уважением сказал:
      - Как ты меня подловил...
      Команда собиралась на льду.
      Мальчишки стояли у борта и во все глаза пялились на игроков. Впервые они их видели так близко, наяву, могли слышать каждое слово и даже находились с ними на одном катке, вроде тренировались вместе.
      Игроки постепенно ускоряли бег. Рогов подъехал к мальчишкам.
      - Хотите посмотреть тренировку, снимите коньки и садитесь на трибуну, - сказал он и уехал работать.
      Он забыл о них. На бегу он падал на колени, на живот, резко вскакивал, ездил в свинцовом поясе, водил по льду диск от штанги, отрабатывал рывки, пристегнутый к борту тугим резиновым жгутом, а потом одного за другим принимал на себя стремглав бегущих нападающих и без передышки падал под шайбы, летящие от нескольких игроков, закрывая собой ворота, и сам стрелял по воротам; всей пятеркой они подолгу наигрывали комбинации и без жалости бросали друг друга на лед, потому что в игре их никто не жалел. Рогов взмок, пот скатывался со лба и заливал глаза, а по спине бежали струйки.
      Это была его обычная ежедневная работа, в которой у него не было секретов и которую он всегда старался делать хорошо.
      Сколько пота он пролил на этот лед за все годы, едкого пота настоящей мужской работы, но вот только в чем результат - в замирании ли трибун, в счете ли шайб, в неистовом мгновении победы, во множестве забытых игр или в тех немногих, которые помнятся?
      После тренировки команда мылась под душем. Голоса, плеск воды, шлепки ладоней и смех сливались в гулкий неразборчивый шум.
      Вот они, небожители, все голые, все на кривых ногах, потому что давно на коньках, мощные торсы и плечи под струями воды - сейчас всего лишь шумная компания здоровых молодых мужчин. Но вот наступает момент, когда они в яркой форме, в шлемах, под стать друг другу выходят один за другим на лед - выпрыгивают и катятся в свете всех фонарей, и гремит музыка, и тысячи людей замирают на трибунах и миллионы по всей стране, - у всех захватывает дыхание и волнение сжимает сердце, и тогда они - Команда!
      Все знают каждого по фамилии и по имени, но на льду они одно существо - Команда, их принимают как одно существо, и гордятся ими как одним существом, и любят как одно существо - неизменной вечной любовью.
      Рогов стоял под горячей водой, едва можно было терпеть. Товарищи резвились в облаках пара.
      - Рог наш воспитателем в детский сад устроился...
      - Леша, платят прилично?
      - "Я, го-о-рит, с детства мечту имел..."
      Все громко смеялись, но не зло, его любили. Он не наблюдал издали, когда в игре задирали товарища, а первым кидался на выручку, оттирая обидчиков, или устраивал им "шлагбаум": брал клюшку поперек груди и удерживал их до тех пор, пока страсти не угасали.
      - Ах, ты, Боже мой, что благородство с человеком делает!
      - "Я, го-о-рит, призвание чувствую..."
      Рогов засмеялся:
      - Ну, давай, жеребцы, давай...
      Кто знал его призвание? Знал ли он сам? Было оно в том, чтобы гонять шайбу, или в чем-то еще? Ладно, теперь уже поздно выяснять, нечего голову ломать.
      - Ох и задумчив ты стал! - крикнул из пара голый Грунин и с размаху хлопнул его по спине. Даже звон пошел.
      Рогов одевался, когда к нему подошел тренер и сел рядом.
      - Как самочувствие?
      - Нормально.
      - А вообще жизнь?
      - Нормально.
      - У тебя что, сегодня приема нет?
      - Почему? - засмеялся Рогов. - Есть.
      - Не нравишься ты мне...
      - Играю плохо?
      - Почему плохо? Прилично. Игра у тебя идет. Настроение мне твое не нравится. Что-нибудь стряслось?
      - Да нет, так ничего...
      - Как учеба?
      - Какая учеба, хвостов набрал.
      - Ничего, сдашь, нам в Канаду скоро.
      - Вышибут меня, вот и будет Канада.
      - Что ты преувеличиваешь?! - рассердился тренер. - Ты весело должен жить, легко... Вон как Пашка Грунин. Чего тебе не хватает? Из тебя защитник мирового класса может выйти, а ты... - Он умолк и глянул в глаза. - А?
      "Ладно, - подумал Рогов, - надо кончать, поговорили". Он бодро кивнул.
      - Да, - сказал он. - Конечно.
      - Что? - опешил тренер.
      - Все правильно, я и сам так считаю. Нормально. Не подведу.
      - Да? - недоверчиво посмотрел тренер. - Смотри, держись, молодняк подпирает. Я на тебя надеюсь. - Он глянул еще раз внимательно и отошел.
      Рогов не изменился в лице и не подал виду, но на мгновение кольнул страх. Он старался не думать об этом, ему только двадцать четыре, еще не вечер, поиграем, только и начинается настоящая игра. Но вот сказаны вслух слова - и впереди смутно обозначилась черта, за которой все неразличимо.
      Он подошел к столу вахтера и взял трубку.
      - Леша, подвезешь? - спросил Надеин.
      - Сейчас. - Рогов набрал номер, но ответа не было, и он положил трубку.
      Они вышли на улицу, сразу нахлынули болельщики, пришлось пробираться в плотной толпе; Рогов возвышался над всеми, самых назойливых отодвигал в сторону.
      Машина со всех сторон была облеплена мальчишками. Рогов тронулся с места и едва ехал, не переставая сигналить.
      - Черт, под колеса лезут! - Он напряженно сжимал руль.
      - А для него, может, счастье под твою машину попасть.
      - Балбесы! - в сердцах отмахнулся Рогов. Выехав на дорогу, он с облегчением перевел дух и прибавил скорость. - С Канадой играть легче.
      - Кумир! - засмеялся Грунин.
      - Развелось бездельников, прохода не дают. Выйти никуда не могу. Рогов посмотрел в зеркало заднего вида: неподвижная толпа мальчишек и подростков, запрудив дорогу, смотрела вслед машине.
      - Удивляюсь я тебе, - сказал Надеин, - что ты все звонишь? Мало женщин вокруг? О таком, как ты, любая мечтает. Хочешь, познакомлю?
      Рогов не ответил. Он часто слышал эти разговоры - привык, а первое время пытался объяснить, что ему не нужна любая, ему нужна одна - одна из всех.
      - Леша, не сохни, смотреть больно. Дать телефончик? - весело глянул Грунин.
      - Не понимаю. У нас решающие игры, а ты... Сопляков каких-то привел... - продолжал Надеин.
      - Да, а где они? - вспомнил Рогов.
      - Не знаю, я видел, сержант увез, натворили чего-нибудь.
      Рогов неожиданно развернулся на перекрестке и помчался назад. Он резко затормозил у здания катка и побежал внутрь.
      - Двое? В одинаковых курточках? - переспросил вахтер. - Они в милиции. Коньки увели.
      - Как?!
      - Украли. - Вахтер достал две пары коньков.
      - Это Грунин им дал! На моих глазах было.
      - Да? Значит, ошибка вышла. А их в отделение повезли.
      Рогов бросился к машине.
      - Леша, что стряслось? - невинно спросил Грунин.
      Рогов глянул на него в бешенстве и рванул машину с места. Они подлетели к отделению. Парни сидели у барьера на жестком вокзальном диване. Вид у них был убитый.
      Дежурный капитан сразу узнал Рогова, показал на парней и сказал:
      - Отпираются.
      Рогов набрал номер катка и протянул трубку капитану:
      - Поговорите...
      - Дежурный слушает, - сказал тот. Потом послушал и недовольно сказал: - Надо было на месте разобраться. - Он посмотрел поверх барьера на парней и спросил: - Что ж толком не объяснили? А то бормочете - мы не брали, а так все говорят. Можете идти.
      Они недоверчиво встали и неуверенно пошли к выходу.
      - Ну что? - спросил Рогов на улице. - Нашли приключение?
      Оба едва не плакали и горестно молчали.
      На улице гулял ветер. Было малолюдно и оттого еще холоднее. Ветер гнал по асфальту сухие листья, наметая к стенам домов; листья бились в сточных решетках, как живые.
      Рогов открыл дверцу и сел на сиденье. Тихо работал мотор. Парни остались на тротуаре и ежились, провожая Рогова взглядами. Нет, с него хватит.
      - До свидания, - сказал тот, что был повыше.
      - Спасибо, - сказал маленький.
      - Пока, - ответил Рогов.
      Он включил печку и приемник. Заиграла музыка, прибавилось уюта, жизнь показалась веселее, да и вообще не было повода печалиться: все живы, все здоровы, вот и справедливость восторжествовала.
      - Поехали, что ли? - спросил Грунин.
      - Поехали, - ответил Рогов и сказал в окно: - Ладно, лезьте в машину. Подвезу.
      - Да ты просто отец родной, - засмеялся Грунин.
      Они ехали по улицам. На шесть была назначена вторая тренировка, после которой команда уезжала на загородную базу.
      Вся их жизнь была расписана по часам день за днем, год за годом менялись вратари, защитники, нападающие, но распорядок не менялся.
      В редкие свободные минуты семейные торопились домой, а холостые находили занятие по душе, чаще бросались развлекаться, ныряя в городскую толчею. Еще недавно и Рогов пускался во все тяжкие, но со временем интерес пропал - стареем, что ли? - веселье шло стороной.
      Все тебя знают, все мечтают с тобой свести знакомство, девушки сохнут, мальчишки подражают, но вот выдалось свободное время - куда податься?
      Можно, конечно, пойти в разные места, в разные дома, где тебе всегда рады, приласкают, обогреют, но все не то, все не то, а где то - кто знает?
      Город жил дневной суетной жизнью, улицы были полны людей и машин. Рогов притормозил у тротуара, они вышли втроем, мальчишки остались в машине, во все глаза они смотрели на игроков.
      - А ты куда? - спросил Наедин.
      - Позвонить надо, - сказал Рогов.
      - Все звонишь, - засмеялся Грунин. - Леша, пошли со мной, найдем тебе подружку.
      Рогов покачал головой, отказываясь. Грунин заглянул ему в лицо и воскликнул:
      - Леша, не грусти, жизнь прекрасна! - Он погрозил через стекло юнцам. - Детки, не шалите, - и, уходя, сделал "козу" Рогову. - Папаша... пропищал он детским голосом.
      Они пошли по тротуару элегантно-спортивные, броские, мужчины-загляденье, широкоплечие, веселые лица, ясно - удачливые ребята. Отхватили в жизни счастья, пробились... Надолго? Не стоит об этом думать... Пока все чисто, на горизонте ни тучки. Ну, а потом, когда-нибудь? О, до этого - целая жизнь!
      Рогов вошел в будку, набрал номер, но никто не ответил. Они снова ехали по улицам, полным дневной сутолоки.
      - А вы раньше где играли? - спросил маленький.
      Ему казалось, он в команде всю жизнь. Вроде бы в ней родился, рос и живет. Все у него в команде, и потеряй он ее сейчас, он не знал бы, как жить. Но ведь придется... Да, когда-нибудь. Но это потом, позже, еще долго... Постепенно отмирает в тебе что-то, отсыхает, и отпадаешь сам, как... как осенью лист с дерева. Дерево стоит, а листья появляются, распускаются, вянут и облетают один за другим.
      - Я на шахте начинал. Работал, ну и... шайбу гонял... в свободное время. На Дальнем Востоке было.
      - В городе?
      - Вроде... Поселок.
      Город, городок - какой это город, избы среди гор. Правда, почти пять лет прошло, может, уже и город. Узкая долина, быстрая речка петляет среди хребтов, тайга начинается у дома.
      Стоит зайти в кассу Аэрофлота, день в кресле, потом пересаживаешься на местный рейс, еще три часа в воздухе - сопки становятся все выше, приходится набирать высоту. Ах, как хрупок самолетик в небе, болтается среди гор вверх-вниз, как детская игрушка на резинке, а ты - внутри. Но ничего, обходится...
      По утрам люди идут горбатыми улочками к сопкам, переодеваются в брезентовые робы, натягивают сапоги и каски с лампочками, расходятся по штрекам и забоям. И пошла работа, что твой хоккей: стране нужна руда.
      - А играть страшно? - спросил высокий.
      Маленький повернул к нему голову и сказал:
      - Трус не играет в хоккей.
      - А если бы наши и канадцы в открытую дрались, кто б кого? - спросил высокий.
      - Не знаю, надо попробовать.
      Он действительно не знал и не лукавил, но он всегда был готов идти до конца, противники это чувствовали и потому остерегались.
      - А вы чем занимаетесь? - спросил Рогов. - В школе учитесь?
      - Работаем, - ответил маленький.
      - Где?
      - А, железо всякое...
      - Мы монтажники, - добавил высокий.
      - Нравится?
      - Ничего, - вяло сказал маленький. - Только скучно.
      - Почему?
      - Каждый день одно и то же. На работу, с работы...
      - Вот у вас жизнь! - сказал высокий. - Ездите всюду, играете... Все вас знают, по телевизору показывают... Слава и вообще... А вас на улице узнают?
      - Иногда узнают.
      - А мы бы сразу узнали. Только не поверили бы. Нам и так никто не поверит, что мы с вами... ездили, говорили, - заметил высокий.
      - Я и сам не верю, - вставил маленький, и все засмеялись.
      - А что ж вы о себе не рассказываете? - спросил Рогов.
      - Да это неинтересно, - ответил маленький. - Что мы, так... - Он махнул рукой.
      Ему тоже нечего было рассказывать, когда он работал на шахте. Руда, она руда и есть, какой в ней интерес. Долбишь ее изо дня в день, пляшет свет лампы на влажной черной стене, а ты забираешься все дальше вглубь земли, будто ты корень дерева и в тебе его жизнь.
      - А хоккей вы любите? - спросил он у них.
      - Любим! - ответили они вместе.
      - Еще как! - добавил высокий. - Больше всего. Мы и сами дома играем. Скажите, а под шайбу страшно ложиться?
      - Об этом не думаешь.
      Они торопливо засыпали его вопросами, как будто опасались, что он вдруг исчезнет и они не успеют всего узнать. Глаза их горели, щеки пылали. Они ерзали на сиденье, а высокий то и дело возбужденно вскакивал и ударял головой в крышу.
      - Слушай, - сказал ему Рогов, - так ты мне крышу пробьешь. Представляешь, идет машина, а из крыши голова торчит.
      Они представили и рассмеялись.
      - А скажите... - начал высокий.
      Хватит, голубчики, хватит, сыт по горло. Он не очень подходит для игры в вопросы-ответы. Для этого есть специалисты получше. А он умеет принять на себя шайбу, сам может щелкнуть без подготовки, может встретить любого нападающего, бросить на лед или прижать к борту, как прессом, умеет постоять за себя, за партнеров, если выдалась нервная игра, - что еще он умеет? А что еще нужно?
      Все у него есть, полное благополучие, слава, как у киноартиста, девушки-подружки, звони любой, приятели - пол-Москвы. Что еще у тебя есть? Команда? Правильно, команда. Но не навек же. Что еще нужно? Любви? Не проговорись в команде, ребята засмеют. Да оглянись по сторонам, осчастливь кого-нибудь... Сколько писем ты получаешь, сколько красавиц смотрит на тебя, когда ты выходишь на лед? Губят, как говорится, широкие возможности твою личную жизнь.
      Они подъехали к дому, машина остановилась.
      - Приехали. Мне сюда, - Рогов вылез.
      - До свидания, - сказал высокий печально.
      - Спасибо, - добавил маленький.
      - Счастливо, - Рогов закрыл и подергал дверцы. - Вы, наверное, есть хотите? Поешьте. Деньги есть?
      - Есть, - кивнули они оба.
      - Вот и сходите. Шутка ли, с раннего утра не ели. Так недолго и ноги протянуть, как вы в хоккей играть будете?
      - Да что там мы играем, - улыбнулся с грустью маленький. - Так, балуемся.
      - Все равно есть надо, - сказал Рогов, и они опечаленно направились в пельменную на другой стороне переулка.
      Он смотрел сквозь широкие окна: мальчишки ставили на подносы тарелки, говорили о чем-то, медленно продвигались вдоль раздачи. Рогов стоял и смотрел. Он был рассеян и задумчив и не замечал уличной сутолоки вокруг.
      Высокий вдруг увидел его и застыл, а потом толкнул товарища локтем; оба ошалело уставились на стоящего за стеклом Рогова, потом бросили ложки и, подталкивая друг друга, кинулись к выходу.
      Втроем они вышли на широкую улицу, по которой гулял холодный ветер и текла пестрая толпа. Рогов открыл тяжелую дверь с массивной медной ручкой, они прошли в роскошный вестибюль, зеркала отразили среди пальм, бронзы и мрамора растерянно озирающихся мальчишек; как привязанные, они настороженно двигались за Роговым, боясь отстать; сразу было видно, что они впервые в таком месте.
      Вслед за Роговым они испуганно вошли в зал, стройный, франтоватый метрдотель слегка поклонился Рогову и спросил с недоумением:
      - А эти...
      - Со мной, со мной... - успокоил его Рогов.
      Мальчишки робко сели и стали настороженно озираться: резные дубовые панели, плафоны с пастушками и амурами, за окном иностранные машины, на столиках лампы с абажурами...
      Гибко двигались проворные официанты, один из них направился к столику, парни затравленно поджались.
      - Мои гости. - Рогов показал на сидящих напротив мальчишек.
      - Очень приятно, - ответил официант почтительно, но с еле заметной иронией и положил перед ними меню. Потом вышколенно отступил.
      Мальчишки заглянули в меню, ошарашенно переглянулись и оторопело взглянули на Рогова.
      - Ничего, ничего, рассчитаемся, - улыбнулся он. - Я выберу, хорошо?
      Над столами витал разноязыкий гомон, мальчишки таращились во все стороны. Официант быстро и умело расставил все на столе, поклонился "Приятного аппетита" и ушел; мальчишки боялись пошевелиться.
      - Вы что? - спросил Рогов. - Ешьте. - Они не двигались, и он повторил: - Ешьте, кому говорят!
      Они смущенно улыбнулись и робко взяли вилки. Он сидел напротив и рассматривал их: лица загорелые, но загар медно-красный, как у матросов или рыбаков, видно, много находятся на ветру, руки темные, в ссадинах, кожа грубая, шершавая, как наждак, на пальцах металлическая чернота, никакое мыло не отмоет, устанешь тереть. Он и себя помнил таким, только вместо загара - въевшаяся в кожу рудная пыль.
      - А вы на тренировках устаете? - спросил высокий.