Прислушиваясь, он осторожно вышел на улицу. Было пусто. Свет горящих окон освещал машину Степана; Митя подкрался и заглянул в кабину: повезло, ключи торчали. Не будь их, пришлось бы идти домой, подбирать другие.
      Митя осторожно открыл дверцу и сел на сиденье. Потом осмотрелся, нет ли кого. Никого не было. Из открытых окон соседних домов доносились неясные голоса, и оглушительно бухало в груди собственное сердце.
      Он проверил все в кабине и нажал стартер. Мотор всхлипнул, набирая дыхание, и смолк; стоило большого труда не выскочить и не удрать. Сжав зубы и чувствуя в груди холод, Митя нажал еще раз и с облегчением услышал рокот мотора.
      "Порядок", - подумал он, тронул машину с места и уже на ходу захлопнул дверцу.
      Из ворот выскочил голый по пояс, в одних брюках и босой Степан.
      - Стой! - закричал он на всю деревню. - Стой!
      Увесистые, как булыжники, ругательства полетели по улице вслед машине. Степан рванулся бежать, но было поздно: машина пронеслась мимо домов, вылетела за деревню и исчезла в лесу. Только вой мотора некоторое время доносился оттуда. Потом и он исчез.
      Степан стоял возле чужого забора и матерился. Из окон высунулись люди, кто-то вышел на улицу, голоса перекликались от избы к избе.
      - Угнал, - повторял Степан. - Митька угнал, подлец.
      Люди подходили, негромко переговаривались, узнавая, в чем дело.
      - Непутевый малый, плохо кончит, - сходились соседи на одном.
      Митя гнал машину по лесу. Деревья вплотную подступали к узкой дороге и в свете фар бежали мимо сплошным забором.
      "Хорошо идет, - думал Митя о машине, - следил, гад... Ничего, я тебе устрою..."
      Он пронесся пятнадцать километров и свернул на глухую просеку. Поблизости находилось небольшое лесное озерко с цветущей стоялой водой. Машина выла и скрипела, тужась без дороги, вокруг метались кусты и деревья.
      Берег был болотистый, вязкий, передние колеса сразу мягко подались вниз. Яркие фары осветили затянутое ряской озеро, от радиатора машины расходились волны.
      Митя проехал вперед, машина круто наклонилась, мотор заглох. Вода подступала к самой кабине.
      - Так... - сказал Митя и открыл дверцу.
      Он вылез на крыло и поднял капот, потом стал на ощупь вывинчивать детали - мотор он знал хорошо.
      Вынув деталь, Митя размахивался и бросал ее в воду; всплески нарушали тишину. Погасли фары, наступила полная темнота. Митя столкнул в воду сиденье, оно тяжело ухнуло, подняв брызги.
      - Ты меня запомнишь, - пробормотал Митя.
      Под конец он выдернул ключ зажигания, на котором висел брелок, и с силой пустил его подальше. С одиноким всплеском он упал где-то в темноте.
      "Все", - подумал Митя. Он вылез на кузов и с заднего борта прыгнул на берег. Земля чавкнула, обдав Митю грязью.
      Он долго шел по ночному лесу, вернулся поздней ночью. Деревня спала, он обогнул ее стороной и огородом подкрался к дому. Все было спокойно, тихо. Он осторожно вошел и закрыл за собой дверь на засов.
      - Дунькин Степан приходил, - лежа в темноте на кровати, бессонно сказала Варвара. - Грозился...
      - Я знаю, - ответил Митя.
      - Что ты натворил?
      - Ничего, спи.
      - Кабы беды не было, он сидел, у него вся кожа в наколках.
      - Ничего не будет, спи.
      - Боюсь я за тебя...
      - Не бойся.
      - Ох, когда это кончится... - тяжело вздохнула Варвара и умолкла.
      Митя, не раздеваясь, лег на свою кровать за занавеской.
      Едва рассвело, раздался стук в дверь. Варвара испуганно вскинулась и, сидя на кровати, тревожно спросила:
      - Кто там?
      - Я. Степан.
      - Чего тебе?
      - Митька пришел?
      - Отвори ему, - сказал Митя.
      - Нет, что ты, он бешеный.
      - Ничего, отвори.
      - Он убьет тебя!
      - Не убьет.
      - Открывай! - дико крикнул Степан, ударяя кулаком. - Дверь высажу!
      Варвара робко подошла к двери и оттянула засов.
      Степан рванул дверь и остановился. Посреди избы, рассекая ее почти до потолка, выпрямившись, стоял Митя с топором в руке.
      - Где машина? - медленно спросил Степан с порога.
      - Ищи, - ответил Митя.
      Степан выругался и сказал:
      - Ты же срок получишь.
      - Не твоя забота.
      - Ты угнал мою машину!
      - Докажи.
      - Доказывать не надо - ты!
      - Кто видел?
      - Вся деревня знает. Кроме тебя, некому.
      - Кто видел?
      - Я тебе голову откручу!
      - Попробуй.
      Степан посмотрел на топор.
      - Брось. За это знаешь...
      - Знаю.
      - Ты же сядешь...
      - Ты сам сюда пришел.
      - Отберу - руки переломаю.
      - Отбирай.
      Степан посмотрел долгим взглядом Мите в лицо и понял: убьет, не дрогнет. Он знал в тюрьме таких, кого и отпетые рецидивисты не трогали.
      - Ладно, - сказал Степан, повернулся и вышел.
      Машину он нашел на другой день, и только через три дня ее вытащил трактор. Потом на буксире отправили в район. Больше Степан никому не сказал ни слова. Вся деревня понимала, что-то здесь кроется, но что, никто не знал. А веселая Дуняша никак не могла взять в толк, почему Митя не выдал ее Степану.
      Но Митя никогда никого не выдавал, не хвастал победами, все хранил про себя.
      Постепенно все узнали - с ним лучше не связываться. Каждый сразу чуял: этот пойдет до конца. Даже взрослые, крепкие мужики остерегались:
      - Он же спяченный... Зря, что ли, тетка у него полоумная? Ну его к черту, еще пырнет...
      Было и это.
      На восемнадцатом году отправился Митя за три села на танцы. Среди веселья подошли к нему двое местных, подышали с двух сторон бражным духом и спросили:
      - Ты, говорят, орел?
      - Ходок, говорят, первый на район? К нашим подбираешься?
      Митя посмотрел по сторонам: гремела радиола, в густой пыли шаркали подошвы. Среди многолюдья он был один.
      - Пойдем, поговорим? - предложили местные.
      Митя все знал наперед, но отказаться ему не позволяла гордость. Он снял руки с испуганной партнерши, бросил ее посреди площадки и пошел в сторону.
      Он шел и чувствовал, как где-то в глубине появляется злость, поднимается сильными толчками и устремляется тугими сгустками в голову. Вдруг здесь, сейчас его мучительно потянуло в чистую горницу с гладкими крашеными прохладными полами и опрятным запахом - укрыться бы там от всех в надежном убежище, - он увидел ее так отчетливо, что даже больно стало, и так же невыносимо он почувствовал, как надоело все ему - до смерти, насквозь, - хоть сейчас под нож.
      Провожаемые серьезными взглядами, они шли среди танцующих; все вокруг поняли вдруг страшную, откровенную неумолимость их движения, сторонились и давали дорогу.
      Они пересекли улицу и задами вышли к большому амбару. Здесь было пусто, просторно, тихо; кротко горел закат, дальний лес зубчато отрезал ломоть солнца. И только там, откуда они шли, за домами и огородами, дико, как в издевке, выла радиола.
      Они подошли к амбару, местные затоптались, не зная, с чего начать. Митя стал спиной к бревенчатой стене.
      - У тебя нож есть? - спросил он у одного.
      Тот растерянно посмотрел на товарища.
      - Нет? Тогда возьми мой, - Митя вынул свою финку с наборной разноцветной рукояткой, сработанную им самим в мастерских, и сунул парню в руку.
      Парень оторопело и неловко зажал нож в руке.
      - Бей, - сказал Митя, расстегнул верхнюю пуговицу и подставил грудь.
      Парень испуганно оглянулся. Его товарищ стоял немного сзади. Медный закатный свет растекся по земле и окрасил копны; тень амбара рассекла второго парня пополам, один глаз его светился на солнце, другой скрадывала тень.
      - Ты что?! - спросил второй.
      - Отдай ему, - сказал Митя и мотнул головой на второго.
      Первый послушно отдал нож товарищу и отступил назад.
      - Да ты что?! - повторил тот, что держал теперь нож.
      - Бей, - предложил снова Митя, выставляя вперед грудь.
      - Мы ведь так... - вставил первый.
      - Так?! А я не так! - сказал Митя, вздрагивая от ярости.
      - Мы поговорить хотели, - сказал тот, что держал нож.
      "А-а, пропади все оно пропадом", - подумал Митя и срывающимся от ненависти голосом сказал:
      - Не можете?! Ну, так я могу!
      Он выхватил у парня нож и тут же сунул его назад.
      Парень взвизгнул, смолк и в ужасе посмотрел на Митю. Потом бережно приложил ладонь к боку, подержал и отпустил - пальцы и ладонь стали красными.
      - Кровь... - недоверчиво проговорил второй.
      Несколько капель, вспыхнув, повисли на пальцах - все трое неотрывно смотрели на них, - капли упали, пропитав землю, и оставили на ней аккуратные темные кружочки.
      Раненый, опустив голову, с медлительным любопытством рассматривал кровь. Митя и второй парень тоже не двигались и смотрели оцепенело.
      - Ты меня убить мог, - капризно сказал раненый.
      Второй вдруг сорвался и побежал. Раненый повернулся и медленно побрел за ним, изогнувшись и прижимая ладонь к боку; кровь пропитала рубаху и брюки, тонкие струйки сочились между пальцами.
      "Все. Теперь конец", - подумал Митя устало.
      Ему захотелось забиться в тесное укромное место, лечь, накрыться с головой, сжаться и застыть.
      Он медленно шел по лугу, держа нож в руке, не догадываясь спрятать его или выбросить. За спиной, за домами и огородами по-прежнему надрывалась радиола и как бы в насмешку вопила вслед.
      Митя без дороги вошел в лес. Начинались летние сумерки, под деревьями стемнело, над лесом и на открытых местах было еще светло.
      Он шел, ни о чем не думая, на память приходили какие-то слова, чьи-то лица, мимолетно он пожалел мать, но шел он не домой, и все, что он мог сейчас, это брести по лесу и ни о чем не думать. Иначе бы взвыть, кататься по земле...
      Постепенно стемнело. Митя не боялся ночного леса, сколько раз возвращался со свиданий, сколько раз бродил в ожидании, - в лесу ему было спокойнее, чем в деревне. И сейчас торопиться бы беззаботно в гости или весело возвращаться бы, шагая по лесу, как по своему дому, - он всем телом и кожей всегда ощущал защитную глушь окрестных лесов. Вот и нынче, кажется, никому не достать его, не найти, - но одна мысль давила его неодолимой тяжестью и студила ледяным холодом: сколько осталось ему быть на воле?
      Запах дыма, ленивый собачий лай и отдаленные женские голоса выдали в лесу деревню. Тихо и неторопливо жила она посреди вечернего леса и тронула сейчас Митю покоем и прочной безопасностью, поскребла по душе сладким щемлением летней деревенской глуши. И все это уходило надолго, может быть - навсегда.
      Митя не знал еще, что именно такие вечера вспоминаются потом вдали от родины, по ним ноет и болит грудь, - не знал, но сейчас в ожидании неизбежной и строгой разлуки угадал что-то от этого чувства, хотя его давно уже манили и влекли грохот и спешка большого мира.
      Выселки, казалось, были забыты всеми на земле. Укрыться бы здесь, притихнуть, отлежаться. Чтобы тишина и никого... Но нет, поздно, наверное, уже рыщет погоня, и скоро встанут за спиной конвоиры.
      За деревьями уютно открылись деревенские огни. Выселки спокойно коротали вечер, ничто здесь никому не грозило, не стерегло, - пронзительно и остро Митя завидовал сейчас всем, кто был в домах и ни о чем не тревожился. Но легче не было от деревенского покоя, а стало холодно и страшно. Спиной, кожей, всем телом он чувствовал неотвратимую опасность ближе, ближе, - и ни избавиться, ни скрыться.
      Таясь, он огородами пробрался к знакомому двору, подкрался к окнам и постучал.
      - Кто там? - раздался спокойный голос Дарьи. Она подошла к окну, но никого не увидела. - Кто там? - повторила она.
      - Это я, - тихо сказал Митя.
      - А-а, что ж хоронишься?
      - Я человека убил, - ответил он.
      Она посмотрела внимательно и впервые с того дождливого дня сказала:
      - Войди.
      Митя вошел в горницу. Дарья закрыла за ним дверь - стукнула щеколда, Мите на мгновение почудилось, что он в безопасности.
      Снова он был в заветном доме, второй раз - пораньше бы или вообще ни разу.
      Он сел к столу.
      - Это ты меня довела, - сказал Митя.
      Она молча стояла перед ним, сложив руки на горле. Два года прошло после того летнего дождя в сенокосе, перед ней сидел другой человек.
      - Меня уже ищут, наверное, - сказал он, прислушиваясь.
      Но в деревне было тихо.
      Дарья подошла к нему, наклонилась и поцеловала.
      - Если тебя будут брать, пусть у меня, - сказала она, крепко обнимая его.
      Варвара уже знала, в чем дело, ей рассказали деревенские, бывшие на танцах. Выслушав, она обессиленно села на лавку, не кричала, не плакала, окаменела и сидела, как неживая.
      Сима долго и неподвижно смотрела в гаснущую печь. Пламя увяло, Сима оглянулась.
      - Мы-ы-тя... - произнесла она с большим трудом.
      Ей никто не ответил. Твердая, отчетливая тишина стояла в доме.
      - Мы-ы-тя... - повторила она, и звук остался в тишине, как брошенный и вдруг повисший в пустоте предмет.
      Варвара сидела, не двигаясь, и невидяще смотрела перед собой.
      Сима встала и побрела к двери. Ее никто не удерживал. Она вышла за ворота, прошла несколько шагов вдоль забора и вошла в соседний двор. Босыми ногами она бесшумно поднялась на крыльцо и неслышно вошла в сени.
      Вся соседская семья мирно сидела за столом под красным абажуром, когда вдруг распахнулась дверь, на пороге возникло и столбом застыло длинное пальто.
      - Мы-ы-тя! - натужно прокричала Сима, как будто бросила в избу кирпич.
      Все вздрогнули, а дети сжались и вцепились в стол.
      - Фу ты, черт! - выругался хозяин. - Носит же образину! Нет твоего Мити, вали отсюда!
      Сима повернулась и бесшумно исчезла в темноте.
      Она прошла всю деревню, и дорога, как поводырь, ввела ее в лес.
      Не было видно ни зги. В кромешной темноте она бесшумно брела лесом, и даже крепкий мужик, натолкнись сейчас на нее, мог бы пропасть от разрыва сердца.
      Ни огонька, ни звука не было на этой дороге. Где-то железом гремела жизнь, не зная ни дня, ни ночи, здесь же даже смельчаку и сорвиголове бывала тревожна эта дорога в одиночку, но Сима не понимала страха - в лесу она была одним из его деревьев.
      Выселки уже спали. Дарья и Митя в чутком ожидании лежали на кровати, прислушиваясь к шорохам. Они вместе услышали, как снаружи кто-то тронул и потянул дверь, и напряглись.
      - Пришли, - замерев, прошептал Митя.
      Был он сейчас маленьким робким мальчиком и ждал от Дарьи защиты.
      Дарья поцеловала его и прошептала:
      - Не бойся, я пойду с тобой, - она встала, оттянула щеколду и сказала. - Входите.
      Но никого не было. Потом дверь медленно отворилась, со двора потянуло ночной свежестью, и на пороге возникла темная, неясная фигура. Дарья зажгла свет. В дверном проеме стояла и слепо щурилась Сима.
      - Мы-ы-тя! - промычала она радостно.
      Это было так неожиданно, что до первых слов прошло много времени.
      - Как она нашла? - спросил Митя.
      - Она была тогда здесь, - ответила Дарья. - С матерью...
      - Никто не знает, что я здесь. Откуда она узнала?
      - Спроси, приходили за тобой?
      - Она не ответит. Она ничего не понимает.
      - Сима, - громко и раздельно сказала Дарья, - за Митей приходили? Кто-нибудь домой приходил?
      - Мы-ы-тя... - улыбаясь, промычала Сима.
      - Сима, слушай... Я спрашиваю: за Митей приходили?! К вам, к вам домой! - еще громче и медленнее спросила Дарья.
      Но Сима продолжала тупо улыбаться и повторила:
      - Мы-ы-тя...
      Дарья покачала головой.
      - От нее ничего не добьешься.
      - Она такая с рождения.
      - Как только она нашла? - задумчиво спросила Дарья, внимательно глядя на Симу, на ее босые ноги. - Что-то она чувствует, мы не понимаем. Старухи раньше говорили: убогие - божьи люди.
      Они смотрели на нее, догадываясь, что кроется во всем этом какая-то загадка, которую им не раскрыть. Было ли у нее некое тайное чутье, неведомое прочим людям, или еще что - узнать они не могли.
      Неожиданно Сима опустилась на пол перед кроватью, прикрыла ноги полами пальто, как делала это дома, и уставилась на Митю. Дарья присела у стола. Долгая тишина установилась в горнице.
      - Что будем делать? - спросила Дарья, когда сидеть уже было невмоготу.
      - Не знаю, - ответил Митя.
      - Придется идти домой, мать, наверное, с ума сходит, - медленно произнесла Дарья. Он посмотрел на нее. - Вместе пойдем, - добавила она.
      Варвара неподвижно сидела на прежнем месте. Она не удивилась, увидев Дарью, ничего не сказала, только заплакала, оттаивая.
      Они сидели все вместе и ждали, как на вокзале. Только к утру их сморила тяжелая дрема.
      Проснувшись, они удивились, что находятся здесь все вместе, но вспомнили причину и удивились, что никто не пришел.
      Митю не взяли. Обошлось. Нож скользнул краем под рубаху и не вошел, лезвием рассек кожу на боку; парень не заявил, в деревне поговорили и умолкли.
      Митя вскоре отправился в ту деревню, разыскал парня, и они вместе напились в старой бане за огородом, а потом вышли в обнимку и, поддерживая друг друга, нетвердо побрели по улице, горланя песню.
      Ночевал Митя теперь всегда дома. И не потому, что его не оставляли на ночь или он сам не хотел. Если он долго не возвращался, Сима поднималась с полу и уходила из избы. Она неслышно брела в темноте, подходила к чужому дому и молча садилась на крыльцо. Никто не понимал, как она узнает, что Митя здесь. Но Сима ни разу не ошиблась.
      Подойдя к дому, она не стучала в дверь, не звала Митю - просто садилась на крыльцо и ждала. Как ни хоронился Митя, она всегда находила дом, в котором он был, и молча стерегла его под дверьми, могла прождать ночь.
      И Митя не выдерживал, выходил и, ругаясь, шел домой.
      - Пропади ты пропадом! - говорил он, ежась после тепла. - Ну что ты за мной ходишь, дура?! Нянька нашлась! Своего ума нет, другим жить не даешь. Как ты меня находишь, хотел бы я знать? Настоящая ищейка! Тебя бы в милицию, вместо собаки!..
      Сима молча шла следом, пока не приводила его домой.
      Иногда она улучала минутку, пока Варвара хлопотала по хозяйству, тихо отводила занавеску, за которой спал Митя, садилась на пол перед кроватью и смотрела на спящего.
      Это бывало утром, на рассвете, и под вечер, когда в полумраке все выглядит иначе, чем днем, - причудливо и странно, хотя на самом деле, кто знает, в какое время человек виден отчетливей, на свету или впотьмах?
      Но, говорят, на склоне ночи, под утро и вечером, в сумерках, душа понятней чужому взгляду. Правда, не всякому, не любому - нужен особый дар. И если дано, она откроется на исходе дня полней, чем днем.
      Так говорят, хотя многие верят лишь в ясный свет полдня.
      Сима сидит на полу, ее преданный взгляд плотно лежит на Митином лице, как тяжелая, грубая рука.
      Митя от взгляда просыпается. Веки его разомкнулись, он потянулся. И, встретив близко неподвижные глаза, вздрагивает. - Опять вперилась! Мать! кричит он требовательно. - Что пустила эту заразу?! Спать на дает!
      Сима поднимается, отходит к печи и садится на пол.
      Осенью Митю возьмут в армию. Кто знает, кем он станет, - кем-то станет, дороги открыты - выбирай. Одно известно: в деревню он не вернется - мир большой...
      Долгими туманными вечерами Сима будет ходить от дома к дому, подходить к светящимся окнам и неразборчиво мычать: "Мы-ы-тя..." единственное слово, которое научилась говорить.
      Хозяева уже знают, это повторяется каждый вечер, и никто не выходит. Только изредка какая-нибудь сердобольная старушка пожалеет убогую, высунется в приоткрытую дверь и скажет:
      - Нет твоего Мити...
      Дома Сима будет подолгу сидеть перед печью, иногда встанет, заглянет за занавеску, где стоит пустая кровать, хотя сестра повторяет каждый день:
      - Нет Мити, уехал...
      Но Сима по-прежнему будет заглядывать за занавеску и ходить по домам.
      Дарья тоже не станет жить в Выселках, уедет, и след ее затеряется в далекой стороне. Симу будет встречать мертвый дом, заколоченный старыми досками...
      Но это потом, позже, не скоро, а пока Митя пришел рано, включил телевизор, который показывает хоккей из Канады, и гул, и волнение далекой страны, пролетев полмира, попадают в избу.
      Сима сидит на полу, смотрит на экран и рассеянно, неизвестно чему улыбается.