– Да целое утро всякий день вертится.
      – Там она теперь?
      – Там-с.
      – Дай-ка мне свой серый сюртук.
      – На что это вам?
      – Дай, дай. Я знаю, на что. Ну, что, впору ли? – спросил Иван Савич, надев сюртук.
      – Коротенек. Да что вы хотите делать?
      – А вот что: ты скажи ей, что у нас два человека. Ведь она меня не видала?
      – Нет-с.
      – Ну, я утром буду приходить на полчаса к тебе в комнату, будто убирать что-нибудь. Вот и теперь пойду. Дай мне сапог и щетку.
      Иван Савич поместился у самого окна и стал чистить сапог. Авдей спрятался в простенок и прикрыл рот рукой, чтоб не засмеяться вслух, и качал головой.
      – Вишь ведь лукавый догадал – чего не выдумает! -40 бормотал он. – Не так, не так, Иван Савич! на что подошву-то намазали ваксой? И сапога-то не умеет вычистить, а еще барин!
      – Здравствуйте! – сказал Иван Савич девушке в окно.
      – Здравствуйте! – сказала она и продолжала гладить, не поднимая глаз.
      – Какие вы хорошенькие!
      – Да не про вас!
      – Как не про меня-с? Будто мы уж никуда не годимся? – сказал он. – Чем я хуже моего барина? Он такой худой!
      – Все ж он барин, какой бы ни был! да мне и до него дела нет, – отвечала она и посмотрела на него.
      Он послал ей поцелуй. Она улыбнулась и показала ему утюг.
      – Как же! не хотите ли вот этого? – сказала она, – как раз обожгу.
      – Да вы уж и так обожгли меня глазками.
      – Этак она догадается, – шептал Авдей, увлекшийся невольно на этот раз интересами своего барина, которым в другое время противился, – вы больно мудрено говорите-то.
      – Можно мне к вам в гости притти? – спросил Иван Савич.
      – Зачем? У нас есть свои.
      – Да есть ли такие, как я?
      Иван Савич указал на бакенбарды.
      – Может, и получше есть.
      – Ну, вы пожалуйте ко мне.
      – Вот еще! С чего вы это взяли? – сказала обиженным тоном девушка. – Прощайте: некогда мне с вами из пустого в порожнее переливать. Барыня ждет: она у меня там без юбки сидит!
      – А кто ваша барыня?
      – Известно, баронесса.
      Она схватила юбку и понесла было.
      – Да постойте же! куда вы? – сказал Иван Савич.
      – Нечего стоять; и вы-то чистите не чистите сапог. Смотрите, выйдет барин: он вас за ушко да на солнышко. Так-то!
      – Вы будете завтра тут? – спросил Иван Савич.41 – А вам что за дело?
      – Так; я бы покуражился с вами.
      – Буду, так буду, не буду, так не буду: сами увидите! – сказала она скороговоркой и, как мышонок, побежала по лестнице, почти не дотрогиваясь до ступеней.
      – Милашка! у! – нежно крикнул ей вслед Иван Савич. – Авдей! милашка, а?
      – Не могу знать!
      Авдей тряхнул головой.
      – Пожалуйте-ка, добро, сапоги-то, – сказал он, – вишь, всю подошву вымазали, да и окно-то у меня перепачкали. Ну вас тут совсем!
      В следующие дни, в условленный час, оба бывали на своих местах. Иван Савич все мазал подошву сапога, к великому соблазну Авдея, который нарочно для этого давал ему постоянно один старый и худой сапог. Маша тоже гладила долго одну и ту же юбку. Так продолжалось с неделю. Однажды вечером, когда баронесса уехала в театр, а, по словам Ивана Савича, барина егоне было дома, Маша тронулась его нежностями и, как тень, в платочке ? la Fanchon
       , мелькнула по двору и явилась в комнате Авдея.
 
      – Наконец ты у меня в гостях! – начал Иван Савич свою обычную фразу, с некоторыми вариантами, – ужели это правда? не во сне ли я вижу?
      Она с трудом согласилась пойти в другие комнаты и, при малейшем шуме, трепетала, как лист, опасаясь приезда барина.
      – Как я счастлива! как я счастлива! – твердила Маша, – вы такие… такие… вы сами словно как барин! Какой у вас славный жилет! уж не барский ли?
      – Да, барин подарил. Авдей! – закричал он, забывшись, – подай чаю!..
      – Что вы это? как вы на него кричите! – сказала Маша.
      – Авдей Михайлыч, – сказал Иван Савич, спохватясь, – уважь нас: чайку поскорее. Ведь я барский камердинер, – примолвил он, обращаясь к Маше, – ну, так Авдей и угождает мне. В другой раз замолвлю за него доброе словцо.42 – А! вы камердинер? – значительно сказала Маша, – вот как!
      Уже прошло недели три, как Маша частенько прокрадывалась к своему возлюбленному. Иван Савич лежал обыкновенно на барскойкушетке, как он говорил Маше, а она сидела подле него в креслах и болтала безумолку или жевала что-нибудь. Горничные вечно жуют или грызут. В карманах их передника всегда найдете орехи, изюм, или половинку сухаря, оставшегося от барынина завтрака, или бисквиту, вафлю, залог нежности какого-нибудь повара. Иван Савич не находил более предмета для разговора с ней. Он уж пересказал ей все анекдоты, которые рассказываются только мужчинами друг другу за бутылкой вина или горничным, и говорить больше было нечего.
      – Ну, скажи что-нибудь еще, – говорила однажды Маша. – Ты так смешно рассказываешь.
      Иван Савич зевнул.
      – И нынче конфеты да сливы: я лучше люблю яблоки, – продолжала Маша болтать, доедая сливу. – А это ведь, чай, дорого: неужели тебе барин столько денег дает? Это съешь, словно как ничего – и не попахнет; а после яблоков долго помнишь, что ела. Я могу целый десяток яблоков съесть, право!
      Иван Савич все молчал.
      – Вчера мы с Настасьей, с нянькой от верхних жильцов, два десятка съели, инда насилу опомнились, даже тошно сделалось: ейныйсын принес ей целый узел яблоков, пряников, орехов, да не одних простых, а разных. Он в мелочной лавке приказчиком. Ты вот мне никогда орехов не купишь.
      Иван Савич закурил сигару.
      – Что ты заплатил за цыгарки? – спросила Маша.
      – Это барские, – сказал Иван Савич.
      – Ну как он узнает?
      – Нет, у него много.
      – И то сказать, правда: что жалеть господского? Я вот, как живу на свете, не знаю, что такое покупать помаду, духи, булавки, мыло: все у барыни беру. Раз она и узнала по запаху: «ты, говорит, никак моей помадой изволишь мазаться?» Вот я ей говорю… так и говорю, право, я ведь ей не уступлю… она слово, а я два… «кроме вашей43 помады нешто и на свете нет!» – «А где ж ты взяла?» – говорит она. – «Где? подарили», – а сама прячусь, чтоб она не разнюхала. «А кто, говорит, подарил?» – «А вам, мол, зачем?» – «Дружок, верно!» – говорит. Что ж! ведь я соврала – сказала: дружок. А какой к чорту дружок! У меня после Алексея Захарыча до тебя никого и не было. Она и пошла допытываться, кто, да тут приехали гости, я и ушла.
      Оба замолчали.
      – Ах, Иван! – начала опять Маша, – какое платье купила себе Лизавета, наша бывшая девушка! креп-паше… чудо! Когда я соберусь сделать себе этакое?
      Она вздохнула.
      – А тебе хочется? – спросил Иван Савич.
      – Еще бы не хотелось! уж я давно думала, да куда! оно двадцать восемь рублей стоит.
      Иван Савич вынул из бумажника пятидесятирублевую ассигнацию и дал ей.
      – Ах! неужели? – сказала она с радостным изумлением. – Это мне? Сколько же у тебя денег-то? ведь у меня сдачи нет.
      – Ты всё себе возьми.
      – Как всё?
      Она повертывала в руках ассигнацию и смотрела то на нее, то на Ивана Савича и почти одурела совсем.
      – Послушай, где ты берешь деньги? – спросила она вдруг боязливо.
      – В барском бумажнике.
      – Нет, неправда! ты бы так не говорил, – сказала она, бережно завязывая деньги в узелок, – как же я за это крепко поцелую тебя… у!.. в знак памяти сошью тебе манишку.
      От радости она сделалась еще болтливее.
      – Что, бишь, я хотела сказать такое? а?
      – Не знаю, – сказал Иван Савич.
      – Эх, досадно! что-то хотела сказать тебе… ах, да! как давеча графский кучер бил какого-то мужика: тот в гости к нему пришел, а он и давай его бить; инда страсть, так прибил, что тот даже не знает, что и сказать ему. Да что ж ты все молчишь? – сказала она после множества вопросов, на которые не получила ответа.
      – Уж все переговорили, – отвечал Иван Савич.44 – Все? как не все! Нет, уж нынче ты не такой. Бывало, все говоришь, что любишь меня, да спрашиваешь, люблю ли я тебя, а нынче вот пятый день не спрашиваешь: видно, уж не любишь. А я тебя все так же люблю, еще больше, ей-богу! вот побожиться не грех! – примолвила она простодушно.
      Опять молчание.
      – Сколько у вас книг-то! всё толстые: чай, во всю жизнь не прочитаешь? – сказала она опять, – какие это книжки, Иван?
      – Философические! – сказал Иван Савич.
      – Какие же это? смешные или страшные? почитай мне когда-нибудь в книжке: я люблю смешные книжки. И у вас хорошо, – продолжала Маша, оглядываясь кругом, – а у нас еще лучше. Какие занавесы, какие ковры! решетки с плющами; какие корзинки для цветов! даже уму непостижимо. Вчера принесли маленький диванчик в спальню: какая материя! так глаза и разбегаются: четыреста рублей стоит. Как подумаешь, сколько эти господа денег сорят, так страшно станет. Хоть бы половину мне дали того, что иной раз в неделю истратят, так мне было бы на всю жизнь.
      – Так очень хороша твоя барыня? – спросил Иван Савич.
      – Ах! прехорошенькая! особенно утром, как с постели встает.
      – Как бы с ней познакомиться?
      – Кому?
      – Разумеется, моему барину. Уж он говорил: похлопочи-ка, говорит, Иван!
      – Нет ли у него приятеля, знакомого с нашей барыней? – сказала Маша, – пусть тот и приведет его; а не то пусть он выдумает, будто нужно спросить что-нибудь, да и придет: может, и познакомится. Славно бы! тогда бы я чаще к тебе бегала, будто к барину от барыни или попросить чего-нибудь. Уж когда господа знакомы, так и люди знакомы. Это так водится. Что бы выдумать? а! да вот что: барыня продает одну лошадь: не надо ли вам? пусть бы барин и пришел, будто поторговаться.
      – И прекрасно! – сказал Иван Савич, вскочив с кушетки, – я и пойду.
      – Ты? – спросила Маша.45 – И познакомлюсь, – продолжал Иван Савич, не замечая ошибки.
      – Что ты, что ты! опомнись, мой батюшка! заврался!
      – Ах, да! что я вру: барин, барин.
      – То-то же.
      – Ну, ты теперь поди домой, – сказал Иван Савич.
      – Вот уж и гонишь, экой какой! ну, прощай. Спасибо за подареньице, – сказала Маша, неохотно вставая с кресел.
      На другой день Иван Савич, идучи в должность, встретил на лестнице знатную барыню и остановился, пораженный ее красотою. Она приветливо взглянула на него, как будто в благодарность за это удивление. После того он старался ежедневно сойтись с ней на лестнице. Это было легко, потому что из его окон видно было, как ей подавали карету. Наконец он осмелился сделать ей робкий и почтительный поклон. Ему ласково кивнули головой, и Иван Савич был вне себя от радости.
      – Авдей! – сказал он, – знаешь что? знатная барыня поклонилась мне сегодня. Она всякий раз ласково смотрит на меня. Значит, я ей нравлюсь. Как ты думаешь?
      – Не могу знать.
      И Маша подтвердила ему, что у ее барыни только и разговора, что о его барине.
      – Все меня расспрашивает о нем, – сказала она, – богат ли он, есть ли у него экипаж, сколько людей? а я почем знаю… знаю, мол, только, что у него двое людей – Авдей да Иван – вот и все. Какая, право, чудная! Я ведь по парадной лестнице не хожу: где ж мне его видеть? Да что ж в самом деле твой барин нейдет покупать лошадь? коли хочет, вот бы и познакомился.
      Иван Савич, пока Маша говорила это, гладил бакенбарды.
      Утром он посмотрел лошадь. Она была стара и разбита ногами. Он поторговался с кучером, но не согласился в цене и вечером послал Авдея просить у знатной барыни позволения видеться с ней, в твердом намерении не покупать лошади, а только завязать знакомство.
      Сильно билось его сердце, когда он подошел к ее двери. «Страшно как-то с знатными! – думал он, осматриваясь и поправляясь, – что-нибудь не так сделаешь, беда, засмеют!..» Он позвонил чуть-чуть слышно. Человек доложил46 и потом, откинув занавес у дверей, впустил его в залу. Зала была обита белыми обоями, с светлодикими арабесками. Ничего лишнего. По стенам дюжины две легких, грациозной формы стульев белого дерева. Два огромные зеркала, у окон – те прекрасные корзины на тумбах, о которых говорила Маша, да великолепные драпри, которые он сам видел с улицы. В гостиной было все богаче, роскошнее. Темная резная мебель. На столе бронза, часы на мраморном пьедестале, несколько картин, два или три бюста, вазы.
      Иван Савич прошел гостиную и остановился в нерешимости, итти или нет далее. Все было тихо. В следующей комнате чуть-чуть виден был свет от лампы.
      «Как я войду? – думал он, – ну, как она там… того… что-нибудь такое… почивает?»
      Вдруг послышался шорох будто шелкового платья. Кто-то пошевелился, и опять все замолкло. Иван Савич сделал два раза хм! хм! и кашлянул. Вдруг там позвонили… Он обрадовался и вошел. Долго он искал глазами обитательницы этого будуара и не находил, пока, наконец, явившийся по звонку человек не навел его на путь.
      – Не надо. Поди! – послышалось из-за зелени.
      Человек ушел.
      Иван Савич прошел до камина и там, на полукруглом диване, обставленном трельяжем, отыскал невидимку. Она была, повидимому, лет двадцати. Густые, темнокаш-тановые волосы спускались по вискам до половины щеки и прикрывали уши. Голубые глаза, маленький нос и еще меньше рот, свежесть лица – все это ослепило Ивана Савича. Он уж не мог разобрать, в чем она была и как она сидела, – ничего.
      Он почтительно поклонился.
      – Наконец я у вас… – начал он робко, – неужели это правда? я как будто во сне.
      Ему молча показали другой конец дивана.
      «Вот как обрезала! – подумал Иван Савич, – ни слова! не то, что Анна Павловна: та сейчас стала кокетничать и заговорила. А эта… о, да тут надо осторожно».
      Она продолжала молчать. Иван Савич должен был опять заговорить. Он потерялся.
      – Я насчет лошадки… – начал он чуть слышно, – пришел справиться, извините, что я… беспокою…47 Больше у него не шло с языка, как он ни старался, точно как будто ему зашили рот.
      – Да, мне человек сказывал, – отвечала она небрежно, – что вы хотите купить лошадь. Она не подходит под масть прочим моим лошадям, оттого я и велела ее продать.
      – Кучер ваш говорит, что вы просите семьсот рублей… Это очень…
      – Дешево? хотите вы сказать, – перебила она еще небрежнее, – что ж делать! лошадь не стоит больше. Может быть, вам надо дороже и лучше… вы не церемоньтесь. Мне стоит сказать одно слово своим знакомым: графу Петушевскому, князю Поскокину, они бы сейчас избавили меня от этой лошади, лишь бы сделать мне удовольствие.
      Иван Савич струсил.
      – Точно-с, – начал он, – вы изволите правду говорить… Я не имею чести быть вашим знакомым; но, чтобы сделать вам удовольствие…
      У него занялся дух; он на минуту остановился собраться с силами. Она выразительно посмотрела на него.
      – Но, чтоб сделать вам удовольствие, – повторил он, – я… я… готов…
      Она кивнула слегка головой и улыбнулась.
      – Вы очень любезны! – сказала она.
      Иван Савич ободрился. «Каково же, – подумал он, – ай да Ванечка! ловко, брат! Что скажет Вася? как же ей деньги отдать? ведь, чай, самой нехорошо. О! выдумал, выдумал еще ловчее!»
      – Кому прикажете деньги отдать? – спросил он уже довольно твердым голосом.
      – Если они с вами, то потрудитесь бросить их вон в ту рабочую корзинку; а если нет, то пришлите.
      Иван Савич положил деньги в корзинку и стал раскланиваться.
      – Куда же вы? – спросила она, – вы были так любезны. Я еще не успела поблагодарить вас. Останьтесь пить чаю со мной. Я вас не пущу.
      Она взяла у него шляпу из рук и поставила с другой стороны подле себя. Она сделалась разговорчива и оставила небрежный тон.
      – Садитесь поближе. Расскажите мне, давно ли вы здесь живете, чем вы занимаетесь?48 – Я живу здесь четыре месяца, бываю в театре-с, читаю-с.
      – Что вы читаете?
      – Все философические книги.
      – А!
      «Говорить ли ей, что мы кутим? – подумал Иван Савич, – нет! что я! боже сохрани! ведь это не Анна Павловна».
      – Вы изволите тоже читать книги? – спросил он, глядя на этажерку, уставленную книгами.
      – Да, как же.
      – Какие-с, позвольте спросить?
      – Больше французские: теперь читаю
       . Вчера мне подарили прекрасный . Достаньте вон ту книгу.
 
      Он проворно вскочил, взял книгу и подал ей. Она подвинулась к столику и открыла книгу.
      – Посмотрите, какие гравюры. Да сядьте со мной рядом, поближе… еще…
      Иван Савич сел, как она желала, и смутился.
      «Вот как вольно знатные обходятся! – думал он, – как принято у них! а мы чинимся между собой. Прямые мещане! Завтра за обедом расскажу нашим. Что скажет Вася? Чай, удивится, не поверит! «Эк куда, скажет, залез!» Надо осмотреть хорошенько, как убрано, чтобы пересказать нашим».
      – Где же еще другая книга? – сказала знатная дама и позвонила.
      – Вели Маше, – сказала она вошедшему лакею, – принести из спальни книгу: она там лежит.
      При слове Маша у Ивана Савича забилось сердце. Вскоре послышались ее шаги. Она вошла, взглянула – и побледнела. Книга выпала у ней из рук.
      – Что ты валяешь книгу? – сказала барыня. – Испортишь переплет. Да что ж ты стала? Подойди сюда! разве ты не видала у меня людей?
      Маша тихо подошла и, склонив голову, еще тише пошла назад.
      А Иван Савич забыл и Анну Павловну, и Машу, и всех на свете. Знатная дама с минуты на минуту делалась все49 любезнее. Время незаметно прошло до одиннадцати часов. Он стал прощаться.
      – Приходите ко мне, как только будет у вас свободное время, – сказала она, – я всегда дома. Когда мы покороче познакомимся, то придумаем, как проводить вечера.
      Тут человек пришел с докладом, что граф Лужин приехал.
      – Проси. Прощайте, до свидания, – сказала она с дружеской улыбкой, подавая Ивану Савичу руку.
      В зале он столкнулся с адъютантом, который опрометью вбежал в будуар. Иван Савич услышал звонкий поцелуй.
      «Вот как знатные целуются! – сказал он сам себе. – А как поздно у них приезжают гости: у нас так спать ложатся. Мещане!»
      У своих дверей Иван Савич услышал, что кто-то будто плачет. Он посмотрел – и что же? в темном углу, опершись на перила, горько рыдала Маша.
      – Что ты? что с тобой? – спросил он.
      – Что с тобой!.. – всхлипывая, говорила она, – еще спрашиваете: что с тобой? Не грех ли вам так обижать бедную девушку?
      – Как обижать?
      – Обманывать! Сказали, что вы камердинер, что любите меня, а сами барин!
      – Так что же?
      – Как что! Сами к барыне пришли. Известно, барин не станет любить простую девушку…
      – Ведь это не мешает тебе бывать у меня.
      – Не мешает! Рассказывайте! Я видела, как вы близко с ней рядом сидели да шептались…
      Она зарыдала. Иван Савич махнул рукой и пошел прочь.
      – Постойте, – сказала она, – возьмите ваши деньги: я от барина не хочу! Вот сорок пять рублей. Пять рублей я истратила.
      Она вынула из кармана ассигнации, бросила их на лестницу и исчезла.
      Иван Савич так был поглощен впечатлением от свидания с знатною барыней, что тотчас же забыл о Маше. Он машинально поднял ассигнации и пошел.50 – Ну, брат, Авдей, вот прелесть, вот дама, так могу сказать!
      – Неужли-то, сударь, у вас и с ней уж дошло до чего-нибудь этакого?
      – Тс! тише, тише! – с испугом сказал Иван Савич. – Ты с ума сошел! ведь это не Анна Павловна. Ты этаких и не видывал. Ах, если бы… да нет!
      – Что ж лошадь-то, сударь?
      – Купил!
      – Неужли? – сказал Авдей, – такого одра! Да что вам в нем? Вот деньги-то сорите! А что дали?
      – Семьсот рублей.
      – Господи, воля твоя! да за нее двести рублей нельзя дать; а за семьсот рублей вы бы пару знатных лошадей купили.
      – Зато не познакомился бы с знатной барыней, – сказал Иван Савич. – Звала к себе как можно чаще.
      – Экая лихая болесть, прости господи, знатная барыня! Знатно же она вас поддела! Семьсот рублей… шутка!
      – Оно обошлось дешевле, – сказал Иван Савич, – вот Маша отдала назад сорок пять рублей – стало быть, в шестьсот пятьдесят пять рублей. Ну, не хочет, так как хочет!
      Иван Савич явился в собрание своих друзей с торжественным лицом. Его походка, все движения были величавы. Он тихо вошел, молча отвечал на их приветствия и молча сел за свой прибор, ожидая вопросов.
      – Что это у тебя такая физиономия сегодня? – спросил офицер.
      – Да, в самом деле: ты как будто награду получил, – заметил чиновник. – И в белых перчатках!
      – Нет, так, ничего! – небрежно отвечал Иван Савич. – Сейчас был с визитом.
      – У кого это, позволь спросить?
      – Помните, я вам говорил, – начал Иван Савич, сморщив лоб, – о той знатной даме… что живет у нас во втором этаже?..
      – Неужли у ней? – спросил Вася.
      Иван Савич молча кивнул головой.
      – Каков! а! Ах, чорт его возьми! и туда забрался! тьфу!51 Он плюнул.
      – В самом деле, ты не врешь? – спросил офицер.
      – Послушай! – сказал Вася, подсев к нему, – уж если ты меня тут не познакомишь, мы, брат, после этого больше не друзья!
      – Нельзя ли местечко через нее выхлопотать? Вот бы вспрыски-то были!
      – Ах ты, жуир, – начал другой, – а! мало тебе! Ты и знати спуску не даешь: баронесса! каково!
      – Поздравим, поздравим! – закричал офицер. – Чего спросить, креман или клико! Надо, братец, вспрыснуть, воля твоя: баронесса!
      – Тс! господа, господа! – заговорил серьезно, с испугом Иван Савич, – если вы станете кричать, я сейчас уйду. Ведь это не какая-нибудь Анна Павловна. Кругом нас множество народу, а вы кричите. Может быть, тут кто-нибудь из знатных есть: а у ней что ни вечер, то князь, то граф! услышат, и мне и вам достанется! Я вам по-дружески сказал, а вы и пошли… Надо, господа, знать тон, приличия, как с кем обращаться!
      Все струсили и начали говорить шопотом.
      – Ну, а Маша что? Изменил, злодей! – сказал Вася.
      – Фи! Неужели ты думаешь, что я к Маше питал что-нибудь такое?.. Да и что вы рано принялись поздравлять: ничего нет, а может быть, и не будет. Мне и подумать-то страшно об этом. Это так, лестное знакомство: я там, может быть, сойдусь с хорошими людьми: выиграю по службе, а не то, чтобы… А вы уж сейчас и на-поди!..
      – Да, да, толкуй! знаем мы тебя! – сказал офицер. – Нет уж, брат, если ты куда забрался, так будет твое. Ловок, злодей. Да как это ты?..
      – Как же… ловок… – говорил Иван Савич с улыбкой. – Куда мне!.. Эй! человек! четыре бутылки клико сюда!
      Иван Савич продолжал являться к баронессе церемонно, во фраке, отодвигался почтительно, когда она слишком близко садилась или подходила к нему, вскакивал с места, когда она вставала, и едва осмеливался дотронуться до ее руки, когда она ему ее подавала.
      Он кое-как успокоил и Машу, сказав ей, что она в этом знакомстве не должна опасаться ничего, что он ходит к баронессе затем, чтоб только посидеть, поговорить, провести52 вечер. Маша покачала головой и не сказала ни слова, только вздохнула. Он отдал ей назад пятьдесят рублей и прибавил еще столько же.
      – Вот лошадь-то опять обошлась не в семьсот, а в восемьсот рублей! – заметил Авдей.
      Лошадь кое-как сбыли за двести рублей извозчику.
      Уж с месяц посещал Иван Савич баронессу, но не позволял себе ни малейшего намека на любовь, или, как Авдей говорил, на «что-нибудь такое». А между тем она ему очень нравилась. Он у ней иногда сиживал по целому дню, обедал, даже ужинал. Сервировали прекрасно, стол был отличный, вино чудесное. Иногда там бывали сестра баронессы, такая же хорошенькая, как она сама, и две-три приятельницы, еще лучше ее… По вечерам бывали мужчины, принадлежащие к порядочному кругу. Приезжали они очень поздно, сидели долго. Иван Савич редко видел их, потому что он в это время уходил, когда они являлись.
      Однажды он сидел у баронессы один.
      – Послушайте, – сказала она тем же небрежным тоном, каким говорила в первом свидании, – дайте мне две тысячи рублей. Я вам возвращу дня через три.
      Иван Савич смутился. Ему совестно было признаться, что у него нет дома такой суммы.
      – Я получу пять тысяч не прежде, как недели через три, – сказал он, – а теперь… у меня… нет… дома.
      – Верно, вы можете у кого-нибудь занять, – продолжала баронесса, – мне надо завтра утром эту сумму. Если б можно было ждать до вечера, я взяла бы у графа Судкова. Но, зная вашу любезность, я обращаюсь к вам.
      – Конечно-с, – сказал Иван Савич, – я постараюсь завтра утром… даже теперь… но оставить вас…
      – Подите… подите… я вас не держу. Если достанете сегодня, будем вместе ужинать.
      Иван Савич занял у приятеля на честное слово и привез. Его поблагодарили продолжительным нежным пожатием руки и влажным взглядом… Между тем срок платежа пришел и прошел, но денег не отдавали. Иван Савич стал беспокоиться, но напомнить не смел. Ему прислали деньги от родных, и он заплатил долг.
      Один раз он хотел было напомнить, и, только заикнулся, ему зажали рот хорошенькой ручкой. Он нежно поцеловал ее и затрепетал от радости.53 Раз вечером он был в театре. По возвращении домой Авдей сказал ему, что Маша два раза приходила с запиской от баронессы. Явилась сама Маша. Она подала маленькую записочку и стала у дверей. Баронесса звала его ужинать, говоря, что у нее собрались граф Лужин, князь Поскокин, еще секретарь иностранного посольства, ее сестра и две приятельницы.
      – Авдей! бриться! мыться! одеваться! скорей приготовь фрак да синий бархатный жилет с золотыми узорами! – закричал Иван Савич.
      – Вы пойдете? – робко спросила Маша.
      – Разумеется; а что?
      – Не ходите, – сказала она печально.
      – Это что за новости? Отчего так?
      – Мне что-то сердце недоброе вещает. Вы там что-нибудь… вы оставите меня.
      – Какие пустяки! Авдей! одеваться!
      – Я без вас жить не могу, – сказала встревоженная Маша, взяв его за руку, – не ходите!
      – А я без тебя могу! – сердито закричал Иван Савич, отдернув свою руку. – Вот еще!
      – Я вас так люблю, – сказала она робко, почти шопотом.
      – Это очень глупо – любить! – говорил Иван Савич, намазывая голову помадой.
      – Что ж мне делать! я не виновата.
      – И я не виноват, что не люблю тебя.
      – Что вы обижаете девчонку-то? – сказал Авдей, – ведь и она человек: любит тоже.
      – Любит! – сказал еще сердитее Иван Савич, завязывая платком бакенбарды. – Всякая тварь туда же лезет любить! Как она смеет любить? Вот я барыне скажу. Зачем она любит?
      – Не могу знать! – отвечал Авдей.
      Иван Савич оделся и ушел. Маша села на кресла и долго смотрела кругом, потом горько заплакала.
      Авдей вынул зелененькую, четырехугольную бутылочку в плетенке, подошел к свечке, налил рюмку и поглядел на свет.
      – Эти господа думают, что у них у одних только есть сердце, – сказал он, отпивая из рюмки, – по той причине, что они пьют ликеру! А что в ней? дрянь, ей-богу дрянь!54 и горько и сладко; тем только и хорошо, что скоро разбирает! Не хочешь ли маленько испить? авось пройдет.
      Маша потрясла головой.
      – Напрасно! – сказал Авдей, выпив всю рюмку и подойдя к ней. – Полно тебе, глупенькая: есть о чем плакать! разве не видишь, какой он пустоголовый? Вишь ведь как разбросал все тут! Плюнула бы на него, право! Эй! перестань, говорю.
      Он жесткой рукой отер ей слезы и погладил по голове.
      – Ну, бог с ним! – сказала уныло Маша и задумчиво побрела домой.
      Маленькая столовая баронессы была ярко освещена огромным канделябром. Там были буфет красного дерева, горка с фарфором и хрусталем, раздвижной стол и больше ничего. Когда Иван Савич подходил к дверям, из столовой слышались пение, крик, смех: говорило несколько голосов. Вдруг человек поспешно пронес мимо его бутылки. «Эге! да здесь никак кутят! – подумал Иван Савич, – а говорят, знатные не кутят!» Он отворил двери и остановился. За столом, прямо против дверей, сидела сама баронесса. Она была удивительно хороша. Глаза блистали огнем, какого он не замечал прежде, румянец пылал ярче, на губах блуждала улыбка и, казалось, обещала долго блуждать. Шея и плечи были обнажены, грудь сильно поднималась и опускалась. Лицо, костюм, движение, громкий, одушевленный разговор – все показывало, что она была достойною председательницею пира. Подле баронессы был пустой стул. Далее сидела ее сестра. Подле нее, облокотясь рукой на спинку ее стула, почти лежал граф Лужин, с бокалом в руке. Он ей говорил что-то тихонько. Она хохотала… Напротив их, отворотясь к столу боком, сидел князь Поскокин, высокий мужчина с черными бакенбардами. По левую ее сторону секретарь посольства что-то живо бормотал другой приятельнице баронессы, интересно бледной и задумчивой женщине.
      – А! – сказала баронесса, увидев Ивана Савича. – Где вы пропадаете? мы не хотели садиться без вас за стол; да вот князь уверил, что вы уж не будете…
      – Виноват! – примолвил князь. – Я знал, что мы просидим долго и что вы во всяком случае подоспеете.
      – Помилуйте, ваше сиятельство, ничего! – отвечал Иван Савич, раскланиваясь почтительно на все стороны.55 – Садитесь скорее, полноте раскланиваться! – нетерпеливо закричала баронесса. – Я вам берегла место подле себя. Целуйте же ручку! да будьте живее. Ах, боже мой! вы ни на что не похожи. Будьте как дома, без церемонии.
      – Я и так… – сказал Иван Савич и, не кончив фразы, сел на стул.
      – Messieurs! – сказала баронесса гостям, – рекомендую вам m-r Поджабрина, отличного молодого человека.
      – Очень рад! – сказал князь, не поворачивая головы.
      Граф молча кивнул ему и шепнул что-то на ухо своей соседке. Та захохотала, а Иван Савич покраснел. Дипломат, открыв немного рот, смотрел с любопытством, как Иван Савич кланялся, говорил и как сел.
      – Где же ваше вино? M-r… m-r… – сказал граф.
      – Меня зовут Иван Савич. Про какое вино, ваше сиятельство, изволите спрашивать?
      – Нет, не нужно! – перебила баронесса. – Эти господа, – сказала она Ивану Савичу, – сделали мне своим посещением приятный сюрприз, и всякий привез свое вино. Они думали, что и вы знаете…
      – Позвольте-с… я сейчас… – сказал Иван Савич и с салфеткой побежал в переднюю, чтобы послать за вином.