– Мы вас не выдадим, вы герой! – весело прибавил Сухов.
      – Погоди одну минуту, – удерживал его студент, – вон Чешнев хочет что-то сказать!
      – Вы говорите о богачах, щеголях, – сказал Чешнев, – но ведь они и не в военном быту жили бы так же, даже шире и роскошнее, – а в кругу товарищей они все-таки ограничены условиями своего быта. Но ведь это исключения; много ли их? А не-богачи, живущие в казармах, жалованьем? А в армии – разбросанные по селам и деревням? Спросите, как они роскошничают?
      – Этих автор не коснулся, – с злой улыбкой заметил Кряков.
      – Пусть так! автор показал квинт-эссенцию военного звания: высшие, тонко выработанные типичные черты чести и военного достоинства, – словом, взял вершины.
      – Да разве честь – это привилегия военная, полковая, как полковая музыка, что ли… а не свойство всех порядочных людей в мундирах и не в мундирах? А он усвоил ее им как исключение!
      – Он этого нигде не говорит, он только коснулся некоторых форм ее; есть степени и оттенки, своеобразные обычаи, условия, существующие во всяком деле для одних, не существующие для других…
      – В деле чести все равно! все равно! – твердил Кряков.
      – Ну, нет, – заметил генерал, – уйти, например, из департамента или уйти с военного поста – есть разница!
      После этого настала пауза.
      – Да, роман замечательный, – рассуждал журналист. – Если б он явился лет сорок назад, он произвел бы сильную сенсацию в обществе!
      – А теперь?
      – Теперь, с Гоголя, все до того охвачено отрицательным направлением, что положительный тип лица почти невозможен в литературе. К этому подоспел реализм, ввел
      181
      новые приемы в искусство и одержал бесповоротную победу над классицизмом.
      – Вы думаете, что классицизм исчезнет в искусстве? возможно ли это? – сказал Чешнев.
      – В том виде, в каком он господствовал прежде, конечно – да…
      – Это зависит от степени таланта, – вмешался профессор. – Гений может реставрировать (при этом слове генерал поморщился) тот или другой стиль искусства! Ведь отказаться от классиков – значит отказаться от всякого наследия предков, от всякой преемственной связи с прошедшим…
      – Ну, опять запела канарейка! – ворчал Кряков соседям, которые не могли не засмеяться.
      – Если мы в живых организмах следующих одно за другим поколений замечаем, – продолжал профессор, – поразительную наследственность отличительных признаков, моральных и физических свойств, переходящую из рода в род, – то как же мы отвергнем передачу умственного, духовного или эстетического достояния?.. Это значит отвергнуть цивилизацию – и начинать сначала. Зачем?
      – Это совершенно справедливо, – заметил редактор, – но вы берете в обширном смысле.
      – Позвольте, позвольте! – перебил Кряков, – ответьте на мой вопрос, только непременно правду!
      Опять общий смех.
      – Oh, l’enfant terrible! – говорили в конце стола.
      – Давно ли вы читали ваших классиков и часто ли читаете их? – спросил он.
      Все вдруг смолкли.
      – У меня Гомер, Гораций, Виргилий и все классики, и древние и новые, – всегда под рукой! – после некоторого молчания сказал профессор.
      – Я не вас спрашиваю: это ваша служба! Вам классики нужны, как чиновнику свод законов. А вы? вы? – Он обратился к Чешневу, редактору и к прочим.
      – Я заглядываю иногда… – отвечал редактор.
      – Для справок по журналу, по части критики и беллетристики?
      – Я помню многое, как будто вчера читал, – сказал Чешнев, – и многое знаю наизусть…
      – Что заучили в школе; а теперь?
      182
      – И теперь, хотя редко, но беру в руки. Что же из этого?
      – А вот эти все господа, пожалуй, или вовсе, или со школьной скамьи не читали, – прибавил Кряков, указывая без церемонии на прочих гостей, – или перезабыли!
      Читал прилежно Апулея,
      А Цицерона не читал, -
      сказал, улыбаясь, Уранов.
      – Вот видите: и ваш «великий» поэт этою ирониею только прикрыл правду; никто их не читает, а учат их в школе сами не знают зачем; как учат и тому, что мир сотворен в шесть дней, что волчица кормила Ромула и Рема и т. п.; не верят, а учат, потом забывают!
      – Пусть волчица и не кормила Ромула и Рема, а все-таки нельзя не выучить этой фабулы, – заметил Чешнев, – вы без всего этого в жизни и шагу не сделаете! Пожалуй, забыть можно, но узнать нужно. Эти предания слились с историей. Мало ли вы выучиваете такого, что вам не понадобится потом в жизни; но все изученное входит в плоть и кровь вашего нравственного, умственного и эстетического образования! Без этой подкладки древних классиков, их образцов во всем – смело скажу, человек образованным назваться не может.
      – Да зачем же учить ложь? Зачем не переделать этого вздора, чтобы не набивать им головы людские? – вопил сердито Кряков.
      – Вы правы, – заговорил редактор профессору, – классицизм будет присутствовать в науке и искусстве и во всей жизни, пожалуй, как фундамент… или корень, если хотите; он будет скрыт в глубине земли. Но ведь человечество идет вперед и все производит, творит; нарастают новые роды, виды и образуют со временем новое здание, которое, в свою очередь, сделается классическим. От древнего же, начального классицизма – мы, воля ваша, ушли далеко! И дальше всё будут нарастать новые, свежие слои… Развитие остановиться не может!
      – Позвольте, однако, заметить, – сказал профессор, – что произведения искусства, как образцы, и сами по себе не отжили, и не одна только школа и молодость наслаждаются ими. Конечно, мы избалованы новыми и свежими побегами – это так, и вкус наш отчасти притупился и стал
      183
      мало чувствителен к простой и величавой эстетической трапезе. Но, как я хотел сказать, по временам является реставрация древности, производимая гениальными талантами, и в каком могуществе восстают тогда великие покойники! Например – Рашель разве не воскресила нам древних библейских и героических женщин! Мы видели их как живых!
      – По Расину воскрешала древность! хороша древность! – заметил Кряков. – Разве Расин и Корнель те классики, которых вы разумеете: полноте! А кто писал по классическим образцам, все провалились с своими эпопеями, одами, дифирамбами; от них ничего не осталось, все умерло!
      – Это оттого, что повторить их не легко; и даже близко к ним подойти! – сказал профессор.
      – Потому что не нужно! – вставил Кряков. – Учи и пиши новую жизнь!
      – Да, – прибавил Чешнев, – вон статуя Венеры Милосской пролежала в земле две тысячи лет, но и теперь никто из новых, в своих произведениях, не подошел и близко к ней! Или наша хоть бы керченская ваза!.. Да все, все, что ни найдут: руку, торс, черепок вазы – все оказывается неподражаемо!
      – Теперь все это машинами стали делать на фабриках, – сказал хозяин, – magnifique – et pas cher!1
      – Да, кажется, к этому идет! – со вздохом заметил Чешнев.
      – Вы съехали на пластические искусства, а мы, кажется, говорили об искусстве слова! – сказал Кряков.
      – И Гомера никто не повторил! – заметил профессор, – сами вы сказали!
      – Наладили! – вполголоса заметил Кряков. – И я-то связался спорить! Кто бы стал читать нового Гомера! Новый Гомер у нас – это Гоголь!
      Старики засмеялись.
      Опять настала пауза.
      – Скажите, как вы находите женщин в романе? – спросил Чешнев редактора.
      – Грациозные, нежные создания, прозрачные, как видения… – хвалил профессор.
      184
      – Да, именно видения! – повторил журналист тоном легкой иронии, – так воздушно и тонко очерчены они, что плоти и крови в них как будто нет! Это более тени, нежели живые фигуры. Иначе, впрочем, и быть не могло: автор, как я заметил, пишет условные, лицевые стороны жизни, не вводит нас ни в психологическую глубину, ни в интимную реальную жизнь, оттого очерки его и бледны. Притом женщины у него, как актрисы на сцене, действуют будто и на свободе, сами по себе, но во всяком их слове и движении заметно, что на них обращены тысячи глаз. Мало того, что называется… abandon и вообще натуры…
      – Завели речь о «клубничке»! – сказал с пренебрежением Кряков, – об этом и говорить-то тошно! Нет романа, где автор сам не захлебывался бы от юбочного счастья и не отравлял бы им и читателя! Ужели в зрелом обществе только в этом вся жизнь и все дело и состоит, и другого содержания нет!
      – Есть, как не быть! вон – совет, пожалуй, дела… есть клуб, есть карты; а убери женщин совсем – ничего без них и не надо! Это главное, это на первом плане; на этом все вертится! – вдруг провозгласил хозяин. – Я не пишу ни романов, ни драм, ни комедий, а знаю, что и там, и в жизни, без них – хоть в гроб ложись. Так ли?
      – Так! так! – закричали все. – За здоровье женщин! За ваше здоровье!
      Все обратились к Лилиной.
      – Браво! – пискнула она, сверкая детскими глазками. – Я принимаю за всех женщин этот тост и благодарю! – Она кокетливо отпила из бокала.
      – Да, женщины – все! – прибавил и профессор. – Они иногда явный, иногда скрытый мотив всякого человеческого дела; их присутствие, веяние, так сказать, женской атмосферы, дает цвет и плод жизни. Мы, мужчины, только орудие, рабочая сила, на нас лежит всякая черная работа… словом, мы – материя, а женщины – дух…
      – Перестаньте, ведь мерзко слушать! – при общем смехе сказал Кряков. – Вот ведь, кажется, и культурный век и культурное общество…
      – «Культурный век», – остановил его генерал, – позвольте спросить, поймут ли вас в харчевне, в вашем народе, если вы скажете эдак?
      185
      Кряков поморщился и отмахнулся рукой от генерала, как от большой собаки.
      – Автор, изображая сцены любви, – заметил редактор опять с иронией, – держался более теории «неземного чувства», как его называли, бывало, в стихах. У него любовь похожа скорее на религиозный экстаз католических монахинь, а не на живое, страстное человеческое чувство…
      – Как у Зола, например? – спросил Чешнев. – Да, надо прибавить и этот цветок к венку автора; он не отемнил своих страниц ни одним пятном грубой чувственности! Свет и огонь чувства сквозит и греет везде, а горячих углей нет! Это одна из его заслуг!
      – Он скупенек на поцелуи, это правда! – сказал Сухов, – нет, чтобы того… эдак… (он поглядывал на Лилину, как будто ее присутствие стесняло его) – что-нибудь насчет… как, например, там граф с княгиней… в парке, что ли, в ее деревне… ну, жаркую сценку… как водится… по-человечески!..
      Все посмеивались.
      – Вот чего захотел; смотри, узнает Анна Андреевна! – сказал ему хозяин.
      – Да, вы правы; если уж писать об этом, так пиши реально, – заметил и Кряков, – клубничка так клубничка! Изображай правду! не красней! рассказывай, как амурничают эти бары и барыни между собой! Или графы и княгини иначе делают любовь, нежели мужики? Открой нам тайны их будуаров и альковов, если открываешь всю их жизнь! А то делают любовь с напускным, невинным лицом, как будто играют пьесу в папашины именины.
      – А кто видал эти тайны? – спросил Чешнев.
      – Как кто? я думаю, все! – со смехом сказал Кряков.
      – Кого же? себя видали в чувственных излияниях любви? – продолжал Чешнев. – И у художника достанет духа писать с себя и с любимой женщины! Скажите, какое чувство испытывает порядочный человек, если ему случится быть посторонним свидетелем самой скромной ласки между любящимися, даже между мужем и женой? Его коробит; а вы требуете, чтобы художник вносил в искусство то, на что сама природа набросила покров, – стыдитесь!
      Кряков улыбнулся.
      – Каким изящным слогом рассказываете вы все это! – заметил он.
      186
      – Очень желал бы вам сделать такой же комплимент, но, к сожалению, не могу…
      Общий смех не дал договорить ему.
      – Превесело, право! – твердил Сухов.
      И хозяин развеселился.
      – Да, благодаря Мите! – сказал он.
      – А отделаю я автора, покажись только в печать! – грозил Кряков.
      – Да, если вы скажете печатно то, что вы говорили здесь, то, конечно, произведение нашего автора не выдержит такой критики. Это все равно, если б сюда вошел гость – и мы, вместо того чтобы раздвинуть стулья, очистить между нами место и встретить его вежливо и радушно, вдруг поднялись бы на него толпой, с криком, с упреками, что он не так одет, не так пригож, умен! Вот образ новой критики! Новый автор то же, что новый гость в литературе! Какие же это нравы? какая критика?
      – Это называется теперь critique militante… воинствующая! – с иронией заметил профессор,
      – Да, правда! критика – это война! – сказал Чешнев, – но одни воюют мечом или копьем, как рыцари…
      – Больше порохом и свинцом! – поправил генерал,
      – А другие…
      – Кулаком! Да, это бывает; и хоть не так больно, как свинцом, а все-таки морды до крови разбивают! – добавил Кряков и сам засмеялся, когда засмеялись другие. – Впрочем, до этого редко доходит; больше ругаются! – заключил он.
      – Что это за прелесть – малый! – сказал Сухов.
      – А вы, Матвей Иванович, – провозгласил вдруг хозяин, обращаясь к Скудельникову, – что молчите? ни слова не сказали?
      – Я давно хотел сказать, да не дали…
      – Ну, говорите теперь: что такое?
      – А вот дыню и ананас забыли, так и остались неразрезанными! – сказал он. Все засмеялись.
      – В самом деле! сейчас, сейчас! – захлопотался хозяин. – Да что вы о дыне, вы о романе-то ничего не сказали.
      – Я все слушал…
      – Ну, и скажите что-нибудь.
      – Все скажу.
      187
      – Говорите: мы слушаем.
      – Я не вам, я самому автору скажу.
      – Что скажете?
      – Все, что здесь происходило и что говорили о его романе…
      – Нельзя: мало ли что тут говорили. Он обидится.
      – Вы не знаете его, а еще друзья! Все скажу, что делали и говорили…
      – Все?
      – Все, даже и про ананас с дыней не забуду!
      – Скорей! скорей! кончим их…
      – Некогда, смотрите, на дворе день!
      Все оглянулись к окнам. Майское утро превозмогало, даже сквозь густые занавесы, блеск свечей.
      Кряков вдруг встал с места и скорыми шагами подошел к хозяину, вместе с студентом.
      – Прощайте, мне пора! – сказал он, – спасибо вам! Прекрасный вечер! Мне очень весело было… Ужин отличный, и вино тоже.
      Все смотрели на него с улыбкой. Хозяин, Сухов, генерал окружили его. Прочие сидели.
      – Не хотите ли рюмку на прощанье? – сказал хозяин.
      – Хоть стакан, с удовольствием!
      Ему подали вина.
      – За ваше здоровье! Благодарю! Я очень доволен вами! очень!
      Все хохотали.
      – А мы-то вами как! – сказал Сухов. Уранов пожимал ему обе руки.
      – Нам надо вас благодарить! Вы доставили нам так много удовольствия… – говорил он.
      – В самом деле? Ну, я рад! Прощайте и вы все, – сказал он прочим собеседникам, – я на вас не сержусь, господа!
      Общий хохот был ему ответом.
      – II ne manquait que ?a! Est il dr?le!1 – раздалось среди смеха в другом конце стола.
      – Право, не сержусь! ни на кого! даже и на вас! – обратился он к Красноперову. – И на ваше превосходительство тоже! – обратился он к генералу. – Дайте руку!
      188
      – Вы очень добры! – сказал генерал и весело хлопнул рукой по его ладони.
      Красноперов надулся. Хохот так и гудел.
      – Что же вы смеетесь? – упрекнул Кряков. – Скажите им, что это неучтиво! – обратился он к Чешневу, – вы мне дали урок в учтивости, а они вон что! Смейтесь, когда уйду!
      Но у всех лица так и сияли от смеха.
      – Dieu, dieu, dieu, dieu! – повторял гость в конце стола.
      – Я сам приеду к вам с визитом благодарить вас за посещение! – сказал хозяин.
      – Хорошо, хорошо! очень рад! Славная мысль! буду ждать вас! – отвечал Кряков. – Зачем с визитом, да еще благодарить? Просто так приезжайте! Не обманите!
      Уранов молчал и в недоумении поглядывал на него.
      – И мне позвольте покороче познакомиться с вами и просить вас когда-нибудь сделать мне честь пожаловать ко мне! – сказал Сухов. – Я приеду к вам вот с Григорием Петровичем…
      – Буду ожидать; что ж, я рад!.. И вас всех прошу: милости просим ко мне, кому угодно…
      Все смеялись.
      – Я теперь в Павловске! – прибавил он.
      – На даче? Где же вас там найти? – спросил с улыбкой Сухов.
      – Вот он знает! – отвечал Кряков, указывая на молодого Уранова. – С ним приезжайте! вот бы в четверг: там музыка в этот день… Право!
      – Где же мы вас там, на музыке встретим? – спросил Уранов с улыбкой.
      И все улыбались.
      – Да, хоть на музыке, а потом ко мне…
      – Прощайте, прощайте, не поминайте лихом! – твердил он, обходя стол. Чешневу он молча подал руку и крепко пожал ее; тот отвечал ему тем же и с каким-то состраданием посмотрел ему вслед. – Теперь, кажется, мало таких, – заметил он тихо соседу, – это один из последних могикан!
      – И этот, я думаю, тоже, – отвечал тот тихо, указывая глазами на Красноперова.
      Кряков все прощался.
      189
      – Et vous, l?-bas sans rancune!1 – сказал он вдруг, подходя к концу стола, откуда раздавались французские фразы.
      – Tiens! il parle correctement!2 – заметили там.
      Потом он остановился около Лилиной.
      – Прощайте, барыня! – сказал он, – я и на вас не сержусь; видите, какой я добрый! – Хохот возобновился. – Докажите же и вы доброту: дайте мне руку на прощанье! не бойтесь, я не укушу!
      Все с любопытством и смехом смотрели на них обоих. Лилина робко и нерешительно положила свою руку на его ладонь, особенно когда увидела, что у него рука была чистая и из рукава виднелись манжеты безукоризненной белизны.
      – Не сердитесь? нет? – спрашивал он, держа ее руку.
      – Нет, нисколько! – сказала она, поглядывая на окружающих, – мне тоже было весело!
      – И прекрасно! А какая у вас славная ручка: стройная, правильная, образцовая…
      Она хотела отнять руку, особенно когда все, не удерживая смеха, смотрели на эту сцену. Но он держал ее крепко.
      – Только пухла очень, мягка, изнежена она! Я знаю, однако, одну руку, которая не уступит вашей, особенно если на нее надеть вот этакую лепешку! – Он указал на ее браслет с большим изумрудом и с брильянтами вокруг. – Но та рука грубее; она не нежится, а работает и иглой, при случае и сварит что-нибудь, и около детей повозится!
      – Чья же это такая счастливая рука, что удостоилась вашего внимания? – с кокетливой иронией спросила Лилина, уже переставшая робеть. – Извините за нескромный вопрос! – прибавила она.
      – Моей жены, вот чья! славная бабенка! – сказал Кряков. – Но все-таки и у вас ручка образцовая!
      Он вдруг чмокнул ее руку и быстро побежал вон, преследуемый дружным хохотом и восклицаниями всех гостей. За ним следовал студент, а сзади провожал хозяин. Двери затворились, и хозяин воротился на свое место.
      190
      – Каков! а! – раздавалось с разных сторон.
      – Mais c’est une horreur! c’est une peste!1
      – Помилуйте, прелесть! – говорил Сухов.
      – L’ours mal l?ch?! Oh, quelle horreur!2
      – А я вижу, что он добрый малый, воля ваша! – сказал генерал.
      – И какой умный, образованный! – прибавил редактор.
      – Паршивая овца! – сказал Красноперов, – все стадо перепортит!
      – Заблудшая овца! – поправил с сожалением профессор.
      – А вы, Дмитрий Иванович, как находите его?
      – Он для меня… загадка! – сказал тот задумчиво. – Вы, конечно, знаете его? – спросил он у редактора журнала.
      – Нет, в первый раз слышу его имя, – сказал тот. – Теперь так много пишущих в газетах и журналах!
      В эту минуту воротился молодой Уранов и с веселым видом смотрел на гостей.
      – Ну что, проводил гостя? – спросил его дядя,
      – Да! Как он вам понравился?
      Все повторили ему свои отзывы.
      – Еще приглашает к себе, – сказал Красноперов. – Кто поедет к эдакому уроду, куда-нибудь в трущобу, на чердак!
      – Мы поехали бы – вот с ним! – сказал хозяин, показывая на Сухова, – если б это было в городе. Но, конечно, он не серьезно приглашал нас, да еще в Павловск! Ты, Митя, завези ему просто наши карточки.
      – Напротив, он очень серьезно приглашает вас всех, – сказал студент с лукавым смехом, – и даже вас! – обратился он к Лилиной. – Вот и приглашение!
      Он подал дяде какой-то листок. Все навострили уши и жадно впились глазами в хозяина.
      – Что это такое! – сказал тот и начал читать вслух:
      «В четверг, 12-го мая, в Павловском театре, дан будет, в пользу герцоговинцев, спектакль, с участием артиста императорских театров…»
      191
      Он не успел договорить имени артиста, как все общество гостей привстало с мест, хором ахнуло и вдруг оцепенело в молчании.
      – Это он! возможно ли! – шепнул кто-то точно в испуге.
      – Diable! diable! nous sommes joliment attrap?s!1 – проговорил про себя другой.
      Общая картина, которою вполне наслаждался только один зритель, молодой Уранов.
      Затем последовал общий, сплошной смех. «А мы-то! – А я-то!» – вырывалось среди хохота то у того, то у другого. Чешнев так и заливался детским смехом над собою. Только Красноперов угрюмо молчал.
      – Как это тебе в голову пришло, Митя! – обнимая племянника, сказал Уранов.
      – Вы просили, дядя, помочь, чтоб весело было! – сказал тот.
      – Спасибо! я в долгу у тебя не останусь! – заключил Уранов.
      Еще собеседники не очнулись от смеха, как вошел человек и сказал, что швейцар пришел снизу доложить что-то нужное. Швейцар и сам выглядывал из-за дверей в залу.
      – Что такое случилось? что тебе? – спросил Григорий Петрович швейцара. – Войди!
      – Насчет гостя; вот что сейчас изволили уйти…
      – Ну?
      Все с напряженным вниманием ждали.
      – Когда они вышли, я подал им пальто; а они подошли к зеркалу, покосились на меня и отвернулись вот эдак спиной… а я в зеркало-то все и увидал…
      – Что ж ты увидал?
      – Они хвать за усы, да в карман их, хвать за бороду – да в карман! Гляжу, совсем другой человек стал! Да без оглядки как бросится вон, на извозчика – и так прытко погнали…
      – Ну что же?
      – Я и побежал наверх доложить… господин незнакомый, в первый раз… все ли цело… серебро… Можно догнать…
      192
      Всеобщий гомерический хохот был ему ответом.
      С хохотом гости прощались с Урановым, с хохотом шли по лестнице, одевались и разъезжались.
      – ---
      В следующий за этим вечером, в четверг вечерний поезд привез, в семь часов, в Павловск всех гостей, бывших на литературном вечере Уранова, кроме Красноперова и графа Пестова, и много других лиц того же круга. За два дня до спектакля не было уже ни одного места; билеты были распроданы по баснословной цене.
      Артиста, как и всегда, при его появлении встретил восторженный прием. Раскланиваясь, он особый поклон обратил в ту сторону, где сидели: Уранов, Сухов, генерал, сам автор романа и дамы, между прочими графиня Синявская с дочерью, княгиня и княжна Тецкие, Лилина и много других. Пьеса прошла блистательно, вызовам не было конца, букетам и подаркам тоже. Тут были и венки, и несессеры, и футляры с разными вещами. Общее внимание обратил поданный из ложи, через капельдинера, большой старинный серебряный кубок, изящной работы, который Уранов показывал за ужином своим гостям.
      Артист принял кубок, узнал его, взглянул на ложу, откуда его подали, и не мог даже поклониться. Он только приложил руку к сердцу.
      На кубке были вырезаны имена всех присутствовавших за ужином.
      «Истинному виновнику вечера 7-го мая – благодарные собеседники», – сказано было в записке, вложенной в кубок.
      Там же оказался футляр с браслетом, украшенный большим изумрудом с брильянтами вокруг.
      «С одной женской руки на другую, достойнейшую, руку супруги знаменитого артиста – от женщины», – написано было мелким женским почерком на бумажке.
      Наконец со дна кубка артист достал пачку радужных ассигнаций. Он сосчитал – оказалось пятьсот рублей. Он отнес их в кассу, взял расписку в получении пожертвования от таких-то лиц в пользу славян – и отправил ее на другой день с своею визитною карточкою к Уранову.
      Сентябрь 1877.
      Сноски
      Сноски к стр. 105
 
      1 Это должно быть прекрасно! (франц.).
      Сноски к стр. 107
 
      1 Складывающийся цилиндр.
      Сноски к стр. 108
 
      1 Пожелания (лат.).
 
      2 В постоянном составе (франц.).
      Сноски к стр. 112
 
      1 Зондировал почву (франц.).
 
      2 Неслышными шагами (франц.).
      Сноски к стр. 114
 
      1 Боже мой! (франц.).
 
      2 До завтра… не так ли? Могу ли я вас проводить? (франц.)
 
      3 Вы, повидимому, думаете, что обращаетесь к Лидии N.? Вы ошибаетесь; она там! (франц.)
 
      4 Останьтесь с нею. Генерал! дайте мне вашу руку! (франц.)
      Сноски к стр. 115
 
      1 Золотой молодежи (франц.)
      Сноски к стр. 116
 
      1 Это изменник худшей породы! (франц.)
      Сноски к стр. 118
 
      1 Госпожа Арман клялась всеми святыми (франц.)
      Сноски к стр. 119
 
      1 Вы солгали. Прощайте! (франц.)
      Сноски к стр. 122
 
      1 Кумушек (франц.)
      Сноски к стр. 123
 
      1 Ну что же? (франц.)
 
      2 Всё сделано, кузина! – Где же? (франц.)
      Сноски к стр. 124
 
      1 Как это хорошо! Словно переносишься в эпоху Гомера! (франц.)
 
      2 Мало сказать, что это прекрасно – это возвышенно! (франц.)
      Сноски к стр. 126
 
      1 А она не в меру стыдлива, твоя кузина (франц.)
      Сноски к стр. 127
 
      1 Это правда! именно поэтому я снабжаю ее романами Золя. Один из них дожидается кузину в данный момент в прихожей – «Добыча». Она его великолепно переносит… (франц.)
 
      2 Хорошо написано, не правда ли? (франц.)
      Сноски к стр. 128
 
      1 Очень хорошо написано! да, очень, очень хорошо! (франц.)
 
      2 Почему не написали вы этого по-французски? (франц.)
 
      3 Очень способный человек! Что называется – голова! (франц.)
 
      4 Ничего! Нам отопрут! (франц.)
 
      5 Как это прекрасно!
 
      6 Да, восхитительно! (франц.)
 
      7 Это божественно! это Гомер, помноженный на Тассо! (франц.)
 
      8 Не правда ли, княгиня? (франц.)
      Сноски к стр. 129
 
      1 Спасибо! Это хорошо написано! (франц.)
 
      2 Очень хорошо написано! отлично! (франц.)
 
      3 Вы мне дадите экземпляр; я его поставлю рядом с Ж.-Ж. Руссо (франц.)
 
      4 Да, князь, я вам его доставлю… (франц.)
      Сноски к стр. 130
 
      1 «Добычи» Золя (франц.)
 
      2 Не так ли, Катя? (франц.)
      Сноски к стр. 131
 
      1 Как мила эта малютка Лидия, не так ли, Катя? – Да, мама, очень хороша (франц.)
 
      2 Подождите же (франц.)
 
      3 Вычеркните это! (франц.)
      Сноски к стр. 132
 
      1 А где Вольдемар? (франц.)
 
      2 Он уехал, мама (франц.)
 
      3 Не так ли? – Да, мама! (франц.)
      Сноски к стр. 133
 
      1 Скажите ему, чтобы он написал это по-французски! (франц.)
 
      2 Да, князь (франц.)
 
      3 Господа и дамы, кушать подано! (франц.)
      Сноски к стр. 134
 
      1 Суп из ласточкиных гнезд, филе из слона и лап крокодила с черепахой, овощи – испанский тростник в соке скорпиона… (франц.)
 
      2 Как это прекрасно, не правда ли? (франц.)
 
      3 Прелестно! Прелестно! (франц.)
      Сноски к стр. 139
 
      1 Это уж слишком! (франц.)
      Сноски к стр. 141
 
      1 Боже-боже-боже-боже! (франц.)
      Сноски к стр. 149
 
      1 «История одного крестьянина» (франц.)
 
      2 Что за язык, черт возьми! (франц.)
      Сноски к стр. 151
 
      1 Очень хорошо! (франц.)
 
      2 Он очень хорошо говорит! (франц.)
 
      3 То, что он говорит, – прекрасно! (франц.)
      Сноски к стр. 153
 
      1 Право на существование (франц.)
 
      2 «Отец Горио» и «Евгения Гранде» (франц.)
      Сноски к стр. 154
 
      1 Это «тоже» – уморительно! О, он несносен! (франц.)
      Сноски к стр. 155
 
      1 Непременное условие (лат.)
 
      2 Хорошо сказано! (франц.)
 
      3 Он делает хорошую мину при плохой игре, он не глуп! (франц.)
      Сноски к стр. 157
 
      1 Боже! как он хорошо говорит! (франц.)
      Сноски к стр. 159
 
      1 Непринужденность (франц.)
      Сноски к стр. 160
 
      1 Это очень мило, прелестно! (франц.)
      Сноски к стр. 161
 
      1 «Герцогиня Герольштейнская» (франц.)
 
      2 Жанровыми картинами (франц.)
 
      3 Правильно, правильно! Хорошо сказано! (франц.)
 
      4 Самообладание (франц.)
      Сноски к стр. 164
 
      1 Без гнева (лат.)
      Сноски к стр. 168
 
      1 А ведь это правда! (франц.)
      Сноски к стр. 169
 
      1 Жанр (франц.).
      Сноски к стр. 170
 
      1 Хорошо сказано! (франц.)
      Сноски к стр. 171
 
      1 Что он говорит? (франц.)
      Сноски к стр. 172
 
      1 Глупости! Остерегайтесь ему противоречить (франц.)
 
      2 Боже, боже, боже! Что за неотесанный медведь! (франц.)
      Сноски к стр. 174
 
      1 Как это глубоко! (франц.)
 
      2 Очень мило, не правда ли? (франц.)
 
      3 Это великолепно! (франц.)
      Сноски к стр. 175
 
      1 Ах, браво! вот это так!.. Вполне заслуженный урок! (франц.)
      Сноски к стр. 177
 
      1 Такое же призвание, как и всякое другое! (франц.)
      Сноски к стр. 179
 
      1 Превосходно! (франц.)
      Сноски к стр. 183
 
      1 Великолепно – и недорого! (франц.)
      Сноски к стр. 187
 
      1 Только этого недоставало! Ну и чудак! (франц.)
      Сноски к стр. 189
 
      1 И вы, там, не поминайте лихом! (франц.)
 
      2 Смотрите-ка! он правильно говорит! (франц.)