Сейчас просидел вечер у Старушки: она взволновалась при известии, что я пишу к Вам. Подай ей читать письмо да и только. Но не удалось прочесть; его со мной не было, а завтра Виктор Мих<айлович> отнесет его, идучи в Сенат, на почту. (Викт<ор> Мих<айлович> получил место помощ<ника> секр<етаря> и кланяется Вам: он понемногу начинает приобретать Ваши привычки, то есть раза два в неделю не ходит в Сенат, - словом, достойно идет по стопам Вашим). Вчера у Старушки с Юнинькой произошел неприличный спор за Ваши портреты. Ю<ния> Д<митриевна> давно уже объявила за собой почему-то монополию на Вашу дружбу, Старушка в холодном негодовании на Ваше молчание готова уже была уступить, как вдруг присылка портретов на ее имя перевернула всё дело на другой лад. Старушка раздает Ваши портреты, как ордена, и если б подписка на "Подснежник" была такая же, как, например, на "Отеч<ественные> записки", то она раздавала бы портреты эти с бриллиантами для ношения на шее. Ю<ния> Д<митриевна>, в досаде, стала предполагать в присылке портретов не на ее имя какую-нибудь роковую ошибку и с горечью смирилась и получила портрет не из лучших. Старушка удержала себе портрета четыре и только Вашей маменьке дала два. Дети очаровательны; выступает на сцену Валерьян: его одели кучером и носят гулять. Он лепечет очень мило, и мне уж скоро можно будет начать с ним: "подходя к кладбищу, встречаю я нищу, без носищу" и т. д. Есть надежда на успех.

Ю<ния> Д<митриевна>, за недостатком свежего случая доказывать свою дружбу, то есть встречать, провожать, посещать детей родных в учебных заведениях, больницах и тюрьмах, утешает всё еще тоскующую Ю<лию> П<етровну> и скучает от праздности. Недавно она перепугала всех нас: мы собрались у Ник<олая> Ап<оллоновича> читать мой роман, как вдруг она удалилась за ширмы и от боли в груди начала испускать такие вопли и стоны, что все мы разбежались и привели с разных сторон троих докторов, а я, сверх того, Александра Павл<овича> и Катю. У нее было что-то вроде "сухой холеры" со спазмами. Теперь прошло. У Старушки загорелась мысль, что она может выздороветь только за границей, и она, кажется, посоветовала доктору отправить себя в теплый климат. Но подумав и порассчитав, она, кажется, отказывается от этой мысли. Евг<ения> Петр<овна> "нехотя и с отвращением" приглашает в следующее воскресенье Толстых, Штакеншнейдеров и других. Аполлон в Ницце соединился с Анной �в<ановной>.

Вчера я с Боткиным и Анненковым обедал у Дружинина: все справлялись о Вас и Анненков, подпрыгивая, объявил, что Вы напишете отличную книгу. Я верю этому. - О "Фрегате "Паллада"" сейчас прочел я в "Атенее" весьма благоприятный отзыв, где автор доказывает, что глупо созидать детскую литературу, что она заключается уже готовая в недетской литературе и что образцовые вещи в этом роде: "Записки внука Багрова", "Бежин луг", "Сон Обломова", "Фрегат "Паллада"" и кое-что из Григоровича. Пишу это на случай, что, может быть, и Вы примете это в соображение. Всё это признает он классическими произведениями педагогической литературы, по языку и скромности.

На будущий год снаряжаются еще три морские экспедиции, и вызывают вновь троих литераторов. Языков хлопочет о Н. Н. Филиппове, да, кажется, чуть ли и Анненков не поползнется ехать, но не иначе, как в Америку.

Не забудьте поклониться от меня усердно А. П. Попову: подчас я почти завидую Вам, хотя, впрочем, Вы не наслаждаетесь теперь так, как я наслаждаюсь: воспоминания в таком деле лучше действительности, потому что из них выплывает на поверхность одно прекрасное, а горечь улетучивается. Когда я вспомню, где Вы и то, что я был там, пробегу памятью по этим местам, вспомню небо, леса, воздух, ночи и то ощущение беспечного счастья, почти младенческой тогдашней радости, готов плакать от умиления: я делаюсь счастлив.

Не забудьте, когда будете писать ко мне, поклониться в письме к Любощинскому: он при встрече спросил о Вас, о том, получаю ли я вести; я отдал ему от Вас поклон - и покраснел.

Теперь последний месяц я пользуюсь свободой: в декабре начнут носить корректуры новых журналов (их множество) и, сверх того, корректуру 1-й части "Обломова": недавно я сел перечитать ее и пришел в ужас. За десять лет хуже, слабее, бледнее я ничего не читал первой половины 1-й части: это ужасно! Я несколько дней сряду лопатами выгребал навоз, и всё еще много! Прочитывая сцену последнюю барина и слуги, я был сам поражен тою же мыслию, как и Вы: ах если б и другие так поняли ее! Прощайте, авось Бог даст, увидимся.

Ваш �. Гончаров.

Пишите адрес толковее и вернее, и я буду писать к Вам, хотя, правду сказать, Вы скупостью своею на письма мало возбуждаете энергию поддерживать корреспонденцию с Вами: не забуду, что в Мариенбад Вы написали ко мне в четыре м<еся>ца всего два письма.

Н. А. ГОНЧАРОВУ

20 ноября 1858. Петербург

20 РЅРѕСЏР±СЂСЏ 1858 Рі.

Любезный брат Николай Александрович. Ты пишешь, что недели три тому назад послал ко мне письмо: я никакого не получал и даже собирался сам спросить тебя о том, что было результатом твоего свидания с Алексеем Ефремовичем? Теперь ты пишешь о каком-то жалованье из экономических сумм, и я ничего не понял.

По какому адресу послал ты письмо? Пиши лучше всего в Моховую улицу, близ Сергиевской, в дом Устинова, на мою квартиру.

Об Алексее Ефремовиче могу сказать только, что он здоров: один мой знакомый недавно был у него по какому-то делу и он принял его.

О пребывании здесь Елизаветы Карловны слышу от тебя в первый раз и на днях побываю у нее.

Ты правду сказал, что я очень занят: насилу нашел свободную минуту написать письмо. Много времени уходит на прогулку: чтобы избежать приливов крови к голове, я должен ходить не менее трех часов в день, иногда хожу и более. Теперь появляется множество новых журналов и книг и едва успеваешь читать. Между тем и сам готовлю в печать свой роман: в начале декабря я должен сдать первую часть в типографию, чтобы она поспела к 1 января. Ты, верно, читал объявление об издании "Отеч<ественных> записок" в будущем году: там сказано, что и мой роман будет напечатан там же. Я выгодно продал его Краевскому: сумма, которую я взял, могла бы в Симбирске, и особенно в прежнее время, счесться капиталом, а в наше время, и притом здесь, не составляет важной суммы. Впрочем, если доживу до старости, то надеюсь не просить милостыню: вот и всё. Если кто будет интересоваться моим новым сочинением, то посоветуй не читать первой части: она написана в 1849 году и очень вяла, слаба и не отвечает остальным двум, написанным в 1857 и 58, то есть нынешнем году. А в 1849 году у меня самого еще неясно развился план всего романа в голове, да и меньше зрелости было. Оттого она и должна сделать дурное впечатление. Прилагаю при этом программу журнала "Подснежник" (для детей). Напечатай ее, если можно, в губернских ведомостях. Журнал составляется добросовестно и умно. �здатель мне знаком и, зная, что я родом из Симбирска, просил меня отослать программу для напечатания в тамошних газетах. Он разослал эти объявления во все губернии для той же цели.

Поздравляю тебя с предстоящим днем твоих именин и желаю тебе здоровья и всякого добра и имущества.

Поклонись усердно от меня Петру Авксентьевичу и Анне Александровне. Сестра, должно быть, сердится на меня, что не пишет: ответ за ней. Впрочем, я на днях опять напишу ей... Кланяйся детям. Да, что делает Саша, где он? Прощай, будь здоров.

Брат твой �. Гончаров.

А. А. К�РМАЛОВОЙ

1 декабря 1858. Петербург

Милый друг, Александра Александровна!

Виноват я, что так давно не отвечал на твое письмо, привезенное мне Виктором. Но я очень занят и вот едва удосужился сказать тебе несколько слов. Я только и делаю, что читаю; журналов прибавилось множество, а с ними и много дела и цензорам.

Сынок твой, слава Богу, здоров. Он, вероятно, писал тебе, что ему дали штатное место помощника секретаря и он получает теперь 350 рублей серебром жалованья. Конечно, это еще не много и он без твоей помощи не обойдется, но всё же станет на квартиру, стол, чай и сахар. А через год, вероятно, будет получать рублей 500. Его любят на службе, начальник его, встречаясь со мной, всякий раз хвалит его усердие и говорит, что все его любят в Сенате и что он может научиться делу и будет полезен и себе, и службе.

Но приучить его к обществу порядочных людей мне не удалось. С знакомыми он действует по-бараньи, склонив голову вниз, как будто хочет бодаться. Если ему и удается иногда победить деревенскую застенчивость, то он придет в чужой дом, не скажет почти ни слова, вернет хвостом и уйдет. � добро бы я знакомил его с чопорными, модными домами, а то люди простые, умные и ласковые. Зовут обедать, в ложу приглашают на вечера, есть отличные молодые люди, а он на всё по-бараньи отвечает. Конечно, все это делали пока для меня, а потом, познакомясь с ним покороче, стали бы делать и для него, но он предпочитает сидеть в своем гнезде, у какой-то чухонки или немки-хозяйки, с какими-то студентами. � сам похож на недозрелого студента. Я толковал ему, что карьера делается не в одной службе только, но и в обществе. Он не слушает, и я оставил его: пусть делает как сам знает, он не маленький, лишь бы не пенял на меня. Я сделал, что мог.

Теперь я занят печатанием своего романа в "Отечественных записках", 1-ая часть выйдет в январе, а последняя - в апреле. Взял я за него 10 тысяч рублей серебром, уступив в эту же сумму право на печать и отдельно 3500 экземпляров. Когда выйдет отдельно, пришлю и тебе экземпляр, но это случится в конце будущего года.

Что твои девочки? Виктор зовет Владимира на Святки, и зачем? Тот истратит деньги и отвлечется от занятий.

Прощай. Кланяйся старухе Аннушке.

Брат твой �. Гончаров.

Пиши всё так же: на Моховой, в доме Устинова.

Л. Н. ТОЛСТОМУ

4 декабря 1858. Петербург

Я пришел к Майкову, любезнейший и почтеннейший гр<аф> Лев Николаевич, в то время, когда он кончал это письмо, и просил у него местечка, чтоб напомнить о себе, о Вашем обещании приехать сюда и привезти что-нибудь новенькое. Вас и от Вас ждут многого, между прочим, Кавказского романа (нескромность друзей!). Все здесь, Вас недостает, и в каждом собрании Ваше имя произносится как на перекличке. Ожидается много нового, по литературе и цензуре: не скажу, авось поскорее двигнетесь приехать. Мы теперь ходим каждый день к Тургеневу: у него "бронхит" - и не шутя. Он кашляет и хранит невольное молчание, чтоб не першило в горле. - Ах, Лев Николаевич, как нужно, чтоб в настоящую литературную пору и Вы подали голос! Нужно чего-нибудь звучного и свежего. Тургенев тоже нарушает молчание. 1859 год обещает некоторое возрождение чистого вкуса: дай Бог, чтоб это была светлая година не для одних только крестьян. Газет и журналов много, но ждать от них пока нечего. У меня две просьбы к Вам:

1. �сполните, если можно, просьбу моего приятеля Майкова и

2. Не читайте 1-й части "Обломова", а если удосужитесь, то почитайте 2-ю часть и 3-ю: они писаны после, а та в 1849 году и не годится. В надежде скоро видеть Вас остаюсь искренно преданный

�. Гончаров.

П. В. АННЕНКОВУ

8 декабря 1858. Петербург

Третьего дня, за ужином у Писемского, по совершенном уже окончании спора о Фрейганге, Вы сделали общую характеристику ценсора: "Ценсор - это чиновник, который позволяет себе самоволие, самоуправство и т. д.", словом, не польстили. Всё это сказано было желчно, с озлоблением и было замечено всего более, конечно, мною, потом другими, да чуть ли и не самими Вами, как мне казалось, то есть впечатление произвела не столько сама выходка против ценсора, сколько то, что она сделана была в присутствии ценсора. В другой раз, с месяц тому назад, Вы пошутили за обедом у Некрасова уже прямо надо мной, что было тоже замечено другими.

Я не сомневаюсь, любезнейший Павел Васильевич, что в первом случае Вы не хотели сделать мне что-нибудь неприятное и сказанных слов, конечно, ко мне не относили и что во втором случае, у Некрасова, неосторожное слово тоже сказано было в виде приятельской шутки. Но и в тот и в этот раз, особенно у Писемского, были совершенно посторонние нам обоим люди, которые ни о наших приятельских отношениях, ни о нежелании Вашем сказать мне что-нибудь грубое и резкое не знают и, следовательно, могут принять факт как они его видели, как он случился, то есть что ругают наповал звание ценсора, в присутствии ценсора, а последний молчит, как будто заслуживает того. Если б даже последнее было справедливо, то и в таком случае, я убежден, Вы, не имея лично повода, наконец, из приязни и по многим другим причинам, не взяли бы на себя право доказывать мне это, почти публично, и притом так резко, как не принято говорить в глаза.

По всему этому, я уверен, Вам ничего не стоит исполнить дружескую просьбу: в случае, если о подобном предмете зайдет речь не в кругу общих наших коротких приятелей, а при посторонних людях, обратить внимание на то, что последние, не зная наших взаимных с Вами отношений, могут резкий отзыв считать направленным на мой счет и что это ставит меня в затруднительное положение.

Выходя вчера от Тургенева, я хотел сказать Вам об этом сам, да не мог улучить удобной минуты.

Дружески Вам кланяюсь.

Ваш �. Гончаров

8 декабря

1858 Рі.

Я. П. ПОЛОНСКОМУ

30 декабря 1858. Петербург

Вторник

Завтра, в среду, любезнейший Яков Петрович, в квартире Тургенева разыгрывается в половине пятого часа драма, главное действующее лицо которой - повар Тургенева. Дело в том, что я проиграл Боткину, на каком-то пари, обед, и обед этот предлагается съесть сообща некоторым приятелям, в том числе - покорнейшая просьба и к Вам пожаловать. Бу<ду>т Анненков, Григорьев, Некрасов и проч. и проч.

Кланяюсь и надеюсь на завтрашнее свидание.

J'espere que Madame Polonsky voudra bien agreer mes hommages respecteux.5

�. Гончаров.

1 чтобы соответственно держать себя в обществе (фр.)

2 Далее несколько зачеркнутых слов. - Ред.

3 чтобы сохранить внешнее приличие (фр.)

4 Вниманию читателя! (фр.)

5 Надеюсь, что мадам Полонская примет уверения в моем почтении (фр.).