Пепиньерка умрет, но не выскажет своей любви. Как же узнается последняя? Ее высказывает взгляд неопытной девушки, невольное смущение словом, неуменье обращаться с сердечным бременем, и потом доверенность, сделанная подруге за взаимную откровенность. Но что же из этого выходит? У блаженного кроме предмета поклонения есть между пепиньерками нечто вроде друга, которому он поверяет всё или, лучше сказать, от которого всё искусно выведывает. И тайна подруги - переходит к нему.
      Вот, например, пепиньерка, услышав от блаженного стих "На небе много звезд прекрасных", относит его, разумеется, к себе и в тот же вечер, ложась в постель, или на другой день поверяет это избранной подруге. "Катя, Катя!" или "Мери!" - говорит она и делает значительную мину. Та тотчас постигла в чем дело, и обе идут подальше от девиц, в глушь и дичь сада, где растут заветные яблоки, не доступные ни питомицам, ни пепиньеркам и обогащающие только трапезу эконома. "Тайна?" - спрашивает одна. "Тайна! - отвечает та, - только, ради Бога, никому на свете... это такая, такая тайна... ах, какая тайна!" - "Не скажу - никому на свете, ни за что, ни за что! хоть умру..." И шепчут. "Каково же! - восклицает слушательница. - Так и сказал?" - "Так и сказал! Не знаешь ли, душка, что дальше следует в книге..." И если не знают, то поставят на ноги всех братцев и кузеней; книга добывается, и справка наводится. "Ты счастлива! - говорит подруга, - а я-то..." - и глазки туманятся слезой. "Что с тобой? скажи, душка! ах, скажи! хи-хи-хи!" - "Меня не любит!" - продолжает та. "Как! он тебе сказал?" - "Фи! разве мы говорим с ним об этом! какого же ты обо мне мнения?" - "Да как же ты узнала?" - "Мне сказал его друг. Он говорит, что этот блаженный - хороший человек, бог знает какой умный! да только, говорит, не верьте ему: он всё врет". - "Как врет?" - "Да так: он любить не может. Это в городе уже известно, и ему ни одна городская девица не верит: это мы только такие простенькие... суди, ma chиere, хи-хи-хи..." - "Каково это! - восклицает та, - бедненькая!"
      Часто случается, что блаженный, желая уничтожить соперника, или выместить досаду, или выставить себя более в выгодном свете, или, наконец, для каких-нибудь других видов, роняет другого блаженного во мнении его предмета. Он взводит на него какую-нибудь небылицу или обнаруживает истину, которую тот скрывает. Это на языке блаженных называется подгадить. Блаженный, которому подгажено, замечая перемену в предмете, часто не догадывается о причине. Тогда он принимает на себя вид отчаянного и так, ни с того ни с сего, при каждой встрече твердит пепиньерке:
      Кто сердцу юной девы скажет:
      Люби одно, не изменись? и т. п.,
      а когда догадается, то ударяет себя кулаком в лоб и говорит с досадой: "Кто бы это подгадил мне?" И не узнав кто, начинает сам подгаживать всякому сплошь да рядом.
      Так оканчивается любовь - и, посмотришь, через недельку затевается новая и с той и с другой стороны. Я знал блаженных, которые так проворно любили, что, перелюбив всех раза по два, возвращались по порядку к первым любвям в третий раз. Впрочем, есть блаженные, отличающиеся своим постоянством: те равнодушно смотрят на перемены, как дьяк, в приказах поседелый, и не тревожатся, что предмет их перескакивает из сердца в сердце.
      Между тем тайна пепиньерки отправляется далее. Подруга ее, через час после того, встречается с своею избранною подругою и шепчет: "Лиза, Лиза!" или "Annette, Annette!" - и делает известный знак. "Тайна?" - "Тайна! Только, ради Бога, никому на свете, никому, никому..." Тут опять следует известная формула клятвы, а потом и тайна. "Такая-то несчастлива!" - "В самом деле?" Шепот. "Каково это!" И так далее секрет переходит к третьей, перебывает, как ходячая монета, у всех в кармане, потом передается в сдачу, тоже при размене важной тайны, и блаженному. И вот через две недели ее знают все пепиньерки и блаженные.
      Пепиньерка, чередуясь с другими, выезжает или с начальницами, или с родными в гости, летом за город. Те, которые остаются, провожают ее почти со слезами, повторяя: "Счастливая, счастливая!" Потом не смыкают глаз, ожидая ее хоть до утра. А та, приехав и несмотря на усталость, не забудет рассказать ни одного обстоятельства из виденного и слышанного. Слушательницы вскакивают с постелей, опять-таки в чем есть, сбираются около приехавшей, и начинается - с одной стороны бесчисленные вопросы, с другой безостановочный рассказ. "Счастливая! ах, счастливая!" - повторяют со вздохом затворницы.
      Такова жизнь милой пленницы, пока наконец перед ней не падут затворы и тяжелая дверь не захлопнется за ней навсегда. Но долго, всю жизнь может быть, хранит она драгоценное воспоминание о неприступной обители. Пройдут годы - помчит ли ее великолепная карета с гербами мимо знакомых дверей, она поспешно опустит стекло, высунется из окна и, забыв вооружиться лорнетом, прямо, просто, по-прежнему устремит глаза на завешенные окна. Былое зашевелится в ее памяти, и она с улыбкою скажет: "Там, в первый раз..."
      - Что в первый раз? - вдруг спросит дремлющий подле муж.
      - Это тайна пепиньерки! - ответит она и прошепчет со вздохом чье-то имя.
      - Что, что? какой Иван Алекс.......
      Но экипаж уже умчал ее, ветер унес вздох, стук колес заглушил последние слова.
      Пойдет ли она скромно, пешком, под ношей горя, - остановится против угрю<мого зда>ния, вспомнит Катю, Лизу, Надинь, бла<женных>, тайны, улыбнется сквозь слезы и при<молвит>: "Там я была счастливее!"
      И плешивый, сгорбившийся бл<аженный>, обрыскав свет, воротится к невским берегам. Проснувшись в одно утро, он скажет: "Сегодня пятница! пойти было..." И пойдет, и притащится кое-как, взглянет на колоннаду и задумается с улыбкой. "Хорошо бывало там, - прошепчет он, - помню, о, помню! каково-то теперь? Только кто ж бы это мне так подгадил тогда!" Кряхтя и охая, взойдет он на ступени. Ба! да тут другой швейцар! "Не знаешь ли ты, брат, у себя ли инспектриса Марья Николаевна?" - "Да она не инспектриса, а начальница!" - "Ба! А тут ли еще такие-то пепиньерки?" - с трепетом спросит он. Задумается швейцар. "Не знаю-с, позвольте справиться... Да их уж двадцать лет как нет в заведении!" - ответит он потом. Поникнет печально головою экс-блаженный, подобно тому монаху, который, прослушав неприметно тысячу лет пение райской птички, воротился домой и не узнал своего монастыря. "Бог знает, - скажет блаженный, - как примет меня новая начальница: она, бывши и инспектрисой, частенько, бывало, выгоняла вон!" - махнет рукой и побредет прочь, прошептав: "Пепиньерки, пепиньерки! где-то они, мои голубушки!.."
      . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      Жаль, что условия типа не позволяют мне начертать себе на память вещественного образа милого существа, называемого пепиньеркой. А сердце так и рвется, рука так и просится изобразить незабвенный лик. Не дерзнуть ли, презрев все условия и преграды? Нет! нет! это тайна блаженного; ее знают только пепиньерки, а прочим
      Я не скажу, я не открою,
      В чем тайна вечная моя!
      . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      Что скажут, прочтя всё это, пепиньерки?
      Что скажут блаженные? а?
      Я знаю.
      - Каково это! - скажут пепиньерки, - какого он об нас мнения! О противный!
      - Подгадил! сильно подгадил! - примолвят блаженные.
      Декабрь 1842