- Ваше здоровье, милая Амалия! - закричал через стол князь и выпил бокал.
      - Меrci, - отвечала соседка графа. - И я пью ваше.
      И выпила свой бокал одним духом.
      - Ради Бога, не пейте за мое: я и так не знаю, что со своим здоровьем делать! - сказал князь. - Ничто не помогает убавить этой массы. - Он указал на свое тучное тело. - Да, я предвижу, - продолжал князь, - что мое здоровье убьет меня.
      - Побольше вот этих подвигов, - сказал граф, указывая на бутылку, - и ты убьешь его.
      - Le comte vient de dire quelque chose de drфle? n'est-ce pas?2 сказал дипломат своей соседке.
      - И! для меня это ни больше ни меньше как гимнастическое упражнение, как моцион, - отвечал князь, - я знаю, что нынешний вечер прибавит мне два года жизни.
      - Счастливец! а я как выпью лишний бокал, на другой день голова трещит, - заметил граф, - никак не могу пить.
      И выпил. И все выпили.
      - Еще вина! - сказал князь человеку, отдавая бутылку.
      - А вы что ж не пьете? monsieur... monsieur... - говорил князь, обращаясь к Ивану Савичу.
      - Monsieur Поджабрин, - подсказала баронесса.
      - Как? - спросил князь.
      - Поджабрин.
      Князь взглянул на графа, тот в ответ чуть-чуть пожал плечами.
      - Меня зовут Иван Савич! - отвечал Поджабрин.
      - Да! Иван Савич, в самом деле, что ж вы не пьете? у вас всё тот же бокал! - заметил резко граф, - если это так продолжится, вы - mille pardons3 - будете здесь лишний.
      Иван Савич смутился, не успел проглотить куска дичи, залпом выпил бокал и закашлялся.
      - Я, ваше сиятельство, не прочь! - сказал он, - я буду пить-с, я тоже люблю жуировать. Жизнь коротка, сказал один философ.
      - Qu'est-ce qu'il dit?4 - спросил дипломат у соседки.
      - Стыдитесь, monsieur... monsieur... - начал князь.
      - Иван Савич, - подсказал Поджабрин.
      - Стыдитесь, Иван Савич! дамы выпили по пяти бокалов, а вы еще один.
      - Он догонит! - закричала баронесса. - Извольте, милый сосед, пить сряду пять бокалов. Я буду вашей Гебой.
      Она схватила бутылку и стала лить...
      . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      - Monsieur... Шене! - сказала баронесса через минуту, - вы обещали нам спеть куплеты Беранже. Прошу не забывать.
      - Mais il n'y a pas de piano ici,5 - отвечал дипломат.
      - Оно в соседней комнате: мы велим отворить двери и придвинуть его поближе сюда.
      Отворили двери и придвинули фортепиано. Француз запел...
      Князь повторил refrain.6
      - Браво, браво, Шене! - закричал он. - Что за дьявол этот Беранже! пожил и других учит жить: да чего больше? пить, любить, обманывать друг друга: тут вся история и философия рода человеческого.
      - Как ты глуп сегодня, князь, со своим Беранже, -заметил адъютант. Посмотри, соседка твоя дремлет...
      - Если она заснет, - заметил граф, - ты, князь, отвечаешь за нее: откуда хочешь возьми женщину, а то кадриль не полна - хоть сам надевай юбку.
      - C'est joli,7 - сказал дипломат, - ah! ce comte!8
      - Славная идея! нарядить князя дамой! - решила баронесса.
      - Право, так! - закричал граф.
      - Весело! ей-богу, весело! - громко сказал опьяневший Иван Савич. Вот кутят так кутят!
      - Que veut dire9 кутят? - спросил дипломат.
      - Что? - спросил граф.
      Иван Савич струсил.
      - Весело, ваше сиятельство, говорю я, - отвечал он.
      - Его бы тоже не мешало нарядить дамой, - сказал князь, указывая на пустой стул, но желая указать на Ивана Савича. - Он будет похож на твою тетушку, граф, на Настасью Федоровну. Согласны, monsieur... monsieur... monsieur...
      - Иван Савич! - подсказал он. - Очень хорошо, ваше сиятельство, почему не согласиться. Кутить так кутить!
      Принесли ночные чепцы, кофты, скинули фраки, жилеты и нарядились.
      - Браво, браво! - кричали все, хлопая в ладоши.
      - Если бы бакенбарды долой, - сказал граф, - ты, князь, был бы совершенной женщиной, только не княгиней, а пуассардкой. А вы, Иван... Иван...
      - Иван Савич, - договорил Поджабрин.
      - Иван Савич, вы... ах, знаешь, князь, он точно очень похож на мою тетушку! ха! ха! ха! право, она!
      И оба с князем, указывая на Ивана Савича, хохотали и кричали: она! она!
      - Да, в самом деле! - сказал князь, - ну, ты, граф, не будешь теперь так повесничать перед ее подобием.
      - Жизнь коротка! надо жуировать! - неистово закричал Иван Савич в кофте и в юбке.
      Никто ничего не понимал, и постороннему нельзя бы было разобрать ничего. Все хохотали, глядя друг на друга.
      . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      На другой день было прекрасное осеннее утро. Иван Савич проснулся, хотел открыть глаза и не мог. Голова была налита как будто свинцом. Наконец мало-помалу он поднял веки... Пробило двенадцать часов. Иван Савич тихонько встал, подошел к зеркалу - и отскочил: на нем кофта, ночной чепец...
      - Ого! как кутнули! - сказал он. - С нашими так никогда не удавалось; этакой рожи у меня еще не бывало!!.
      Он покачал головой.
      - Что скажут наши? Лучше не говорить им... Он провел рукой по волосам, надел свой фрак и пошел...
      Идучи по лестнице, он встретил какую-то женщину под вуалью. Она с девкой шла вверх. Девка сказала барыне какое-то замечание на его счет...
      - Кто это? - спросила барыня.
      - А жилец, что под нами живет, - отвечала девка. - На них и праздника нет. У баронессы, слышь, целую ночь такой пир был...
      - Под праздник-то!
      В это время дверь захлопнулась.
      - Авдей! - сказал Иван Савич, - дай мне рюмку ликеру да разбуди меня к обеду.
      - Ликёры нет, вся вышла! - отвечал Авдей.
      - Как вышел! еще третьего дня там оставалось.
      - Вы выкушали последнюю рюмку.
      - Когда?
      - В последний раз.
      - Смотри: уж не ты ли, друг?
      - Стану я этакую дрянь пить! - сказал Авдей и плюнул. - Я еще отроду никакого вина не пивал.
      - Кто это над нами живет? - спросил Иван Савич.
      - Не могу знать!
      - Узнай!
      Иван Савич долго не являлся к баронессе. Наконец через неделю он отправился к ней. Там он застал ее сестру и Жозефину.
      - А! сосед! - сказала баронесса, - что это вас так давно не видать? Я хотела посылать за вами...
      - Я, баронесса, теперь в нужде, - перебил ее Иван Савич, - и пришел просить вас: не возвратите ли вы мне мои деньги?..
      - Деньги?..
      Она с изумлением посмотрела на него.
      - Да, две тысячи рублей, что вы у меня заняли.
      - Я заняла! Опомнитесь! неужели вы еще не протрезвились? Напротив, я хотела спросить вас, скоро ли вы мне отдадите семьсот рублей за лошадь?
      Иван Савич остолбенел.
      - За лошадь? - повторил он.
      - Да, за лошадь.
      - Я не шучу, баронесса! - сказал он.
      - И я нет, - отвечала она.
      Он посмотрел на нее серьезно, она на него тоже. Он пошел вон. Сзади его раздался дружный предательский хохот трех красавиц.
      - Неблагодарный! каков! - послышалось вслед за тем.
      Иван Савич хлопнул дверью и пошел к себе.
      - Не поискать ли нам другой квартиры, Авдей? - спросил он.
      Авдей перепугался.
      - Помилуйте, сударь! - воскликнул он, - еще полугода нет, как здесь живем. Где сыщешь такую квартиру? Удобство всякое: и сарай особый, и ледничек от хозяина дают, и соседи хорошие, а уж соседки - и говорить нечего...
      - Да... нечего и говорить!.. - повторил, пожимаясь, Иван Савич.
      Через несколько дней он опять на лестнице встретил ту же женщину под вуалью.
      - Кто это там вверху живет? узнал ли ты? - спросил он Авдея.
      - Барышня живет какая-то. Такая смирная, словно никого нет: ни стукнет, ни брякнет.
      - Так она барышня? Узнай хорошенько, кто она.
      Авдей узнал и сказал, что барышня живет с девушкой и с кухаркой, тихо, скромно, что ее не слыхать, что в гостях у ней бывают всё женщины и т. п.
      - Как бы побывать у нее?
      - Не могу знать.
      - Не могу знать! Это немудрено. А ты моги... Послушай-ка! не пахнет ли здесь как будто дымом?
      - Нет-с! - сказал Авдей, поворачивая нос во все о стороны, - не пахнет.
      - Ну как не пахнет? слышишь?
      - Нет-с, не слышу - не пахнет.
      - Наладил одно: не пахнет! Если я говорю пахнет, так, стало быть, пахнет.
      - Не пахнет... - сказал Авдей, нюхнув еще.
      - Да именно пахнет: это, должно быть, сверху прошло! Узнай-ка поди. Долго ли до пожара? Да нет, постой! я сам узнаю.
      Он отправился вверх.
      - Ну, пошел! - ворчал Авдей, - уродится же этакой!..
      И махнул рукой.
      Иван Савич вошел в переднюю верхней жилицы. Там никого не было. Налево был маленький коридор, который вел, по-видимому, в кухню. Иван Савич остановился. Оттуда раздавался довольно приятный голосок.
      - Не надо мне петуха! - говорил голосок. - Зачем ты петуха купила? Я тебе велела курицу купить; а это, видишь, петух! всё по-своему делаешь!
      - Да мужик-то знакомый, матушка, - отвечал другой голос, - наш ярославский. Пристал: купи да купи; петушок, говорит, славный.
      - Не хочу я петуха: петухи жестки!
      - И нет, матушка, этот еще молоденький, словно цыпленочек.
      Иван Савич решился проникнуть дальше. Появление его произвело значительный эффект.
      - Ах! - закричала барышня, закутываясь одной рукой в большой желтый платок, а другой держа петуха. - Что вам угодно? кто вы таковы?
      - Я-с... мое почтение... я живу здесь под вами...
      - Что ж вы, милостивый государь, ходите по чужим квартирам? - начала она, пряча под платок руку с петухом. - Вы думаете, что я беззащитная девушка, без покровителя, что меня можно всякому обидеть? Извините, вы ошибаетесь! Позвольте вам сказать: у меня есть кому вступиться, и я не позволю... За кого вы меня принимаете? с какими намерениями?
      Иван Савич перепугался. Он забыл, зачем пришел.
      - Извините-с... -начал он, -я... только пришел спросить... вот извольте видеть... мне... того-с...
      - Что того-с? На, Устинья, курицу... Что ж ты не возьмешь?
      - Ведь это петушок-с? - робко спросил Иван Савич.
      - А вам что за дело? вы почему знаете?
      - Я слышал от человека, что ваша кухарка ошибкой купила петушка... не угодно ли поменяться на курочку?
      - Какая дерзость! - воскликнула барышня, пожимая плечами, - Боже мой! до чего я дожила за мои грехи! За что Ты меня так караешь? Как вы осмеливаетесь говорить мне такие речи? Вы пришли обижать меня? Что ж это такое...
      Она начала плакать.
      - Позвольте, сударыня, - сказала кухарка, - они за делом пришли: может, у них в самом деле куплена курица, - вот бы и поменялись! А почем изволили платить?
      - Нет-с... позвольте... я объясню вам настоящую причину, - сказал Иван Савич. - Я пришел спросить... У меня, извольте видеть, вдруг запахло дымом... Так столбом и ходит по комнатам. Я думал, не от вас ли...
      Барышня и кухарка подняли носы кверху и стали нюхать во все стороны. С ними для компании нюхал и Иван Савич.
      - В самом деле пахнет! - сказала встревоженная барышня, - уж не пожар ли? поди-ка сбегай к верхним жильцам.
      - Ах, мои матушки! так глаза и ест! Чего доброго: долго ли до греха? сказала Устинья и побежала.
      - Постой, постой! Что ж ты нас оставляешь одних? - закричала барышня в испуге. - Что скажут? Ах, Боже мой! Уйдите!..
      - И, матушка! ничего! барин хороший, - сказала Устинья и ушла.
      - Помилуйте... - начал Иван Савич.
      Он не знал, что сказать, и стал застегивать сюртук; а она перебирала бахрому своего платка.
      - Давно здесь изволите жить? - спросил он потом.
      - Давно. Я еще с покойным папенькой жила здесь. Слава Богу! про нас никто не может недоброго слова сказать. Вот сегодня в первый раз незнакомый мужчина пришел без позволения...
      - Если б я знал, каким образом достигнуть этого драгоценного позволения, - начал Иван Савич, смиренно опустив глаза в землю, - я бы ничего не пощадил...
      - Я никого почти у себя не принимаю, - сухо сказала она, - кроме сестры с мужем, крестного и его племянников...
      - О, я уверен!.. Я пришел единственно насчет дыму... Но, признаюсь, поговоривши с вами несколько минут... невольно хочешь видеть вас чаще...
      - У вас и без меня есть знакомство... я видела однажды, как вы вышли от баронессы, - сказала она колко и с достоинством.
      - Баронесса! О! - с жаром начал Иван Савич, - я давно с ней не знаком. Если б вы знали, как я был обманут наружным блеском...
      Он стал ей рассказывать, что с ним случилось. Она презрительно качала головой. Когда он хотел описывать пир, она замахала рукой.
      - Ради Бога, перестаньте! перестаньте! - закричала она, обидевшись, что вы? Помните, с кем говорите! За кого вы меня принимаете? Я вас не понимаю...
      Иван Савич замолчал.
      - Так две тысячи рублей и пропали? - спросила она потом с любопытством.
      - Пропали-с.
      - И еще семьсот рублей?
      - Да-с... нет-с, пятьсот рублей только: ведь я лошадь продал за двести рублей.
      - Какая жалость! Какая мерзавка! - сказала она, - как терпят таких тварей? И вот необходимость принуждает и честную девушку жить под одной кровлей с такой бесстыдницей!
      Она концом платка отерла глаза.
      - Так вы больше с ней не знакомы?
      - Нет-с. Да если б и был еще знаком, то довольно услышать от вас одно слово, чтоб прекратить...
      - Благодарю вас за комплименты, - перебила барышня сухо, - только я их никогда не слушаю. Стало быть, у вас большое жалованье, - спросила она, помолчав, - что вы можете по две тысячи рублей бросать?
      - Жалованье? У меня нет жалованья-с.
      - Как нет?
      - Так-с. Мне не дают.
      - Не дают! Как же смеют не давать?
      - Так-с. Я не получаю.
      - Стало быть, сами не хотите?
      - Нет-с, я бы, пожалуй... да не положено...
      - Для чего же вы служите?
      - Из чести-с.
      - Чем же вы живете?
      - Своим доходом, - сказал он.
      - А! у вас есть свои доходы! - примолвила она. - Как это приятно!
      Тут Устинья пришла сверху и сказала, что дыму нигде не оказалось.
      Иван Савич стал раскланиваться.
      - Извините, что потревожил вас... - сказал он. - Если б я имел надежду на позволение видеть иногда вас... я бы почел себя счастливым...
      - Это позволение зависит от моего крестного папеньки, - сказала она, если им угодно будет позволить принимать вас по четвергам, когда у меня собираются родные, тогда они дадут вам знать; а без того я не могу... И притом вы должны обещать, что никогда, ни словом, ни нескромным взглядом, не нарушите приличий... Обо мне, слава Богу, никто не может дурного слова сказать...
      - О, клянусь! - сказал Иван Савич и ушел.
      - Авдей! ведь верхняя-то жилица недурна, - сказал он, воротясь к себе, - только немного толстовата или не то что толстовата, а у ней, должно быть, кость широка! Не первой молодости. Как ты думаешь?
      - Не могу знать!
      - А какая неприступная! просто медведь.
      Прошла неделя. От крестного папеньки не приходило никакого известия. Ивана Савича так и подмывало увидеться с жилицей. Но как?
      - Как бы это сделать, Авдей? - спросил он.
      - Не могу знать... Да позвольте, сударь, - сказал он, желая угодить барину, - никак дымом пахнет... - И нюхнул.
      - Э! стара штука! ты выдумай что-нибудь поновее. А! я выдумал. Постой-ка, я пойду, - сказал Иван Савич и отправился вверх.
      Он тихонько отворил дверь.
      - Кто там? - послышалось из комнаты.
      Он молчал.
      - Кто там? - раздалось громче.
      - Это я-с, - сказал он тихо.
      - Да кто я-с? разносчик, что ли? Ах! не нищий ли уж?
      В зале послышалось движение, и барышня выбежала в переднюю.
      - Ах, это опять вы? - сказала она.
      - Я самый-с.
      Она была уже не в утреннем капоте и не в папильотках, как в первый раз, а в черном шелковом платье, со взбитыми локонами. В одной руке держала не петуха, а маленькую собачку, в другой - книжку. Собачонка так и заливалась-лаяла на Ивана Савича.
      - Что вам угодно? - сказала она. - Помилуйте! Молчи, Жужу! Как вы со мной поступаете? За кого вы принимаете меня? Молчи же: ты выговорить слова не дашь! Этого еще не бывало, чтобы чужой мужчина осмелился... в другой раз... а? На что это похоже? С этой собачонкой из терпенья выйдешь. Средства нет никакого!
      Она пустила ее в комнату.
      - Я только пришел спросить... - начал Иван Савич.
      - Что спросить? Помилуйте! со мной никто так не поступал...
      - Я только хотел узнать, не колете ли вы здесь дрова...
      - Я колю дрова! а! каково это? Вы хотите обижать меня, бедную девушку: думаете, что меня некому защитить. Я крестному папеньке скажу. Он коллежский советник: он защитит меня! Я колю дрова!..
      - То есть не колют ли у вас? - перебил Иван Савич, - у меня раздается так, что стены трясутся; того и гляди, штукатурка отвалится... задавит...
      - Мне дрова рубит дворник в сарае, - отвечала она. - Я плачу ему два рубля в месяц - вот что. А это, верно, у соседей...
      - Ах, так виноват! - сказал Иван Савич, раскланиваясь, и остановился. - Позвольте спросить, что это за книжечка? - спросил он нежно.
      - Это "Поучительные размышления"... Мне папенька крестный на прошлой неделе в именины подарил.
      - А какой святой праздновали на прошедшей неделе, позвольте спросить?
      - Прасковьи, двадцать восьмого октября. Меня ведь зовут Прасковьей Михайловной.
      - Вот вы нравоучительные книги изволите читать, Прасковья Михайловна, а я так всё философические...
      - Уж хороши эти философические книги! я знаю! Мне крестный сказывал, что философы в Бога не веруют. Вот пусти вас к себе: вон вы что читаете!
      И она отступила.
      Иван Савич сделал шаг вперед. Она отступила еще. Он за нею - и очутился в комнате.
      - Наконец я у вас... - сказал он торжественно, - ужели это правда?.. я как будто во сне...
      - Ах! - сказала она, - вы уж и вошли! Каковы мужчины! Вы, вероятно, думаете, что я рада, что хотела этого? Не воображайте!
      - Помилуйте... осмелюсь ли я? Я только умоляю: не лишите меня счастья...
      - Как это можно! Ах, Господи! - начала она, садясь на диван. - Что скажут? про меня никто никогда не слыхал дурного слова, а тут этакой срам: чужой мужчина в другой раз...
      - Скажут-с... что я приходил узнать насчет дров: ведь всякий дорожит своим спокойствием... согласитесь сами, Прасковья Михайловна... убедительно прибавил Иван Савич и сел.
      - Оно, конечно... - начала она, - позвольте узнать, как вас по имени и отчеству? Ах! да уж вы и сели?
      - Меня зовут Иван Савич, - сказал он.
      - Оно, конечно... Иван Савич. Но посудите сами: ведь я девушка, мне двадцать второй год, я дочь честных родителей, живу одна, и обо мне никто дурного слова не слыхал. Что могут подумать?..
      - Так-с, так-с! Боже меня сохрани спорить... но я человек смирный, живу тоже один... Почему ж мне, как соседу, не позволить иногда прийти время разделить. Особенно же теперь наступает зима... вечера длинные...
      - Неужели вы думаете, - сказала она, - что я позволю вам сидеть у себя по вечерам одним? Вы ошибаетесь!.. За кого вы меня принимаете? Другое дело по четвергам, если крестный позволит.
      - Что же вам по вечерам делать одним? Всё читать да читать - надоест. Разве вы бываете в театре?
      - Очень редко: на масленице крестный берет ложу, если пьеса, знаете, такая, где нет ничего... Ведь нынче женщине и в театр, не знамши, нельзя пойти... Бог знает что представляют...
      - Да-с, - перебил Иван Савич, - это правда: вот я был в тот вечер, как мы кутили у баронессы...
      - Ах! вы мне опять про этот гадкий вечер, опять про баронессу: я и знать и слышать не хочу... увольте...
      - Виноват-с: я хотел сказать, какую ужасную пьесу давали: поверите ли? я едва высидел.
      - Вы не высидели! - сказала Прасковья Михайловна, - можно вам поверить!
      - Уверяю вас! Вы не знаете меня. Я краснею от всякого нескромного слова... Так в этой пьесе, говорю, один объясняется в любви...
      - Ах, Боже мой! - закричала Прасковья Михайловна, вскочив с дивана, что вы, что вы? Опомнитесь! кому вы говорите?.. Что это за ужасть такая! Вот пусти вас... все мужчины одинаковы. Вы думаете, что я живу одна, так меня можно обижать?..
      "У! какая добродетель! - подумал Иван Савич, - вот бы счастье понравиться этакой!.."
      - Помилуйте! - сказал он, - я? обижать? О, вы меня не знаете: обидеть женщину не только делом, даже нескромным словом так низко, так гнусно... что я слова не найду: вот мои правила! Поверьте, мне всегда возмущает душу, когда я слышу, что какой-нибудь развратный человек...
      - Ах, Боже мой, что вы? опять! - закричала Прасковья Михайловна, зажимая уши, так, однако, что оставила маленькую лазейку.
      - Я хочу сказать, - торопливо прибавил Иван Савич, - когда развратный человек воспользуется слабостию неопытной девушки! Вот мои правила!
      - Замолчите! замолчите! о чем вы мне говорите? я и слышать не хочу о ваших правилах. Вспомните, что я девушка: я не должна понимать и не понимаю ваших слов.
      - Но согласитесь, Прасковья Михайловна, - начал Иван Савич тоном убеждения, - что если девушка не хочет слышать, какого рода опасность угрожает ее добродетели, то ведь она легко может...
      - Ах, какой ужас вы говорите! Девушка не может подвергнуться опасности, когда не хочет даже слышать о ней... а не то чтобы...
      - Что-с: не то чтобы?..
      - Ну, то есть... ах, да вот и крестный! Здравствуйте, крестный!
      В комнату вошел дородный человек лет пятидесяти, седой, с анненским крестом на шее.
      - А, да у тебя гости? - сказал он и боком поклонился Ивану Савичу, поглядывая на него исподлобья.
      - Это сосед, что подо мной живет, - отвечала Прасковья Михайловна.
      - Ась?
      - Сосед, Иван Савич, пришел узнать, не колют ли здесь дрова: он желает познакомиться со мной. Я без вас не смела, крестный. Кажется, хороший человек! - шепнула она.
      - Где изволите служить? - спросил крестный.
      Иван Савич сначала замялся, наконец пробормотал название своего департамента.
      - А! - сказал чиновник, - у вас начальник отличный человек! умная голова! и барин, настоящий барин! Вот бы послужить при этаком! Да позвольте-ка: никак вчера... нет, третьего дня... или вчера?.. что это я забыл! Да, точно вчера: от вас получено к нам отношение. Кто это писал его у вас? Ну, пройдоха, нечего сказать: этакой крючок загнул! Вот, изволите видеть: по нашему ведомству один чиновник попал под суд. Он прежде служил у вас и там был под следствием. В аттестате-то глухо насчет этого сказано. Вот мы и обратились к вам с просьбою о доставлении ближайших сведений по сему делу. Ну и получили же от вас бумагу! Ах ты, Господи! есть же ведь люди - как пишут! Написан лист кругом, а точнейших сведений нет никаких. Я нарочно списал себе эту бумагу...фу-ты, как славно написана! Дай-ка, Параша, водочки. Не прикажете ли?
      - Нет-с, покорно благодарю.
      - Ась?
      - Покорно благодарю. Я не пью, - сказал Иван Савич.
      - А кто у вас начальник отделения? - спросил чиновник.
      - Стуколкин, - отвечал Иван Савич.
      - Матвей Лукич! - с удивлением подхватил крестный, - ба-ба-ба! Да неужели уж он начальник отделения? Давно ли? Скажите, ради Бога! как судьба-то иной раз... Ну что это такое! Вообрази, Параша: Матвей Лукич, два года тому назад, был у нас столоначальником, и еще не из самых бойких, а так себе! а теперь, а? Да, душенька, я забыл сказать... Петр Прокофьич звал нас с тобой завтра на вечеринку. Там потанцуют; а у нас добрый вистик составлен: три начальника отделений, только я один чиновник особых поручений попался! А в четверг они у нас.
      - Ах, крестный, как это весело, как весело! - заговорила, припрыгивая, с детскою радостью Прасковья Михайловна, что было ей немного не под лета. Но ей хотелось пококетничать перед Иваном Савичем.
      - Вот и вы, милостивый государь, пожаловали бы к нам в четверг, сказал он, обращаясь к Ивану Савичу, - если вам не скучно будет.
      - Помилуйте! скучно! можно ли?.. за счастье почту...
      - Ась?
      - Непременно, мол, воспользуюсь... - сказал Иван Савич, раскланиваясь и уходя.
      - Авдей! кажется, я пожуирую... - говорил он, возвратясь домой.
      - Не могу знать! - отвечал Авдей.
      - Только это, брат, совсем не то... тут будет что-то чистое, возвышенное, так сказать, любовь лаконическая...
      - Э! ну вас тут, раздуло бы горой... - ворчал про себя Авдей.
      - Как же ты с знатной барыней кончил? - спросил Вася, когда Иван Савич рассказал ему о новой соседке.
      - Что, братец, знатные барыни! Это утомило меня. Вечно приличия, этикет, знаешь, всегда навытяжку... Графы да князья... большой свет... не хочу! Бог с ними! я люблю свободу... так и отстал.
      - Напрасно! - сказал Вася, - ты бы мог познакомить меня; там бы ты много выиграл... Эх, не умел: как же и выходят в люди?.. Э-э!
      - Конечно! - сказал Иван Савич, - оно бы можно было: у ней иногда бывают из дипломатического корпуса. Вот в последний раз я ужинал вместе с секретарем посольства... что за здоровяк такой! вот жуир-то! звал в Париж.
      В четверг, в восемь часов вечера, Иван Савич явился к соседке. Там всё имело вид торжественного собрания. Стеариновые свечи, не зажигаемые по другим дням и скромно стоящие на столике у зеркала, разливали яркий свет по комнате. Чехлы с дивана и четырех кресел были сняты. В гостиной, на столике, горела крашеная жестяная лампа и стояли две тарелки с вареньем. Там был диван, обитый зеленым полумериносом, и двое таких же кресел. Наружный вид их манил к спокойствию и неге. Казалось, как опустишься, так утонешь там и не встанешь. Кто быстро опускался на диван с этою мыслию, тот вскакивал еще быстрее, думая, что он сел на камень: так хорошо сделаны были пружины, которые торговцы Апраксина двора величают аглицкими. В гостиной могло поместиться счетом пять человек, ни больше ни меньше. Далее была еще комната... Потом ширмы, а из-за них выглядывал уголок белой как снег подушки: то было девственное ложе Прасковьи Михайловны. Она смело могла бы надписать девизом:
      К моей постели одинокой
      Не крался в темноте ночной...
      В зале крестный папенька Прасковьи Михайловны играл в одном углу в вист с мужем сестры хозяйки и еще двумя чиновниками, которые были с ним очень почтительны. В другом углу девушка разливала чай. Дамское общество было в гостиной. На диване сидела старшая сестра Прасковьи Михайловны, женщина высокого росту, прямая, как веха, потом хозяйка и еще две какие-то девицы. Около них любезничали два племянника крестного папеньки - один студент, другой юнкер. Дамы сидели, мужчины стояли, потому что негде было сесть. Играли в фанты.
      - Вы, конечно, с нами останетесь, с молодыми людьми? - сказала Прасковья Михайловна Ивану Савичу с детскою резвостию, - что вам там делать со стариками? Не прикажете ли варенья? Молчи, Жужу! ах, скверная собачонка! Вы погладьте ее только один раз, а там уж она привыкнет к вам. Вот так.
      - Ах! да она кусается! - сказал Иван Савич, отдернув руку.
      - Нет-с, никогда.
      - Помилуйте! вот, посмотрите, до крови.
      - Ах ты дрянь! вот я тебе ужо розгу дам! - сказала Прасковья Михайловна. - Не угодно ли с нами в фанты? Вы будете, хоть... что бы? мы играем в туалет - все вещи разобраны... ну, будьте гребень.
      - Да это я взяла! - пропищала одна маленькая девочка.
      - Ты, ma chиre, гребеночка, а они будут частый гребень. Так вы частый гребень.
      - Очень хорошо-с, - сказал Иван Савич.
      Принесли еще два стула, поставили у дверей и стали играть. При словах: барыня спрашивает весь туалет, все бросились менять места. Ивану Савичу не раз доставалось бросаться со всего размаху на диван с камнем внутри. Он быстро вскакивал, а другой или другая, зная хорошо это седалище, проворно, но осторожно садились на его место, а он оставался.
      Иван Савич познакомился со всеми. Чиновникам он рассказал про свой образ жизни, и те немало завидовали ему.
      - Утром я встаю в десятом часу, - говорил он хвастливо, - иногда хожу в должность, иногда нет, как случится... потом-с часа в три иду гулять на Невский проспект. Там, знаете, весь beau monde10 гуляет тогда, встречаешь множество знакомых, с тем слово, с другим два. Зайдешь к Беранже иностранные газеты прочитать: об испанских делах, о французском министерстве... Так время неприметно и пройдет до обеда.
      - А позвольте спросить, кто теперь министром у французов? - спросил крестный.
      "Министром? А черт его знает!" - подумал Иван Савич. - Теперь-с... начал он и остановился.
      - Ась? - спросил крестный.
      - Теперь... министерство распущено, - вдруг сказал Иван Савич, как будто по вдохновению, - никого нет.
      - Стало быть, товарищи управляют, - примолвил тот.
      - Там ведь одно министерство, - сказал Иван Савич. - Как, неужели? И один министр?
      - Нет-с, много.
      - Много! какая диковинка...
      И пошли толки о том, как это должно быть неудобно.
      - Потом, - продолжал Иван Савич, - иду обедать к Леграну или к Дюме. Тут соберутся приятели, покутим, вечер в театре: так и жуируем жизнию...
      - Вот живут-то! э! - сказал с завистью один чиновник, - пожил бы так! а то в восемь часов иди в должность да и корпи до пяти! Заживо умрешь.
      - Что должность: сухая материя! - примолвил Иван Савич. - Жизнь коротка, сказал один философ: надо жуировать ею.
      Иван Савич признан был всем обществом за любезного, фешенебельного и вообще достойного молодого человека. Крестный особенно был ласков с ним.
      Иван Савич благодарил его за дозволение бывать у его крестницы по четвергам.
      - Сам я не надеялся получить это позволение, - начал Иван Савич, Прасковья Михайловна так боязливы...
      - Ась?
      - Прасковья Михайловна так боязливы...
      - Оно не то что боязлива, извольте видеть... - отвечал крестный, - а того... получила от отца фундаментальное воспитание. Мать была, правда, баловница, - не тем будь помянута, - да умерла рано; а покойник-то отец, мой сослуживец, уж коллежский советник, - вот он был строг, не любил баловать. Он ее и приучил к аккуратности и воздержанию. Не будь его, смоталась бы, чисто смоталась бы девка. Да он, - царство ему небесное, был с правилами человек и ей внушил. А то она...