(Голос женщины-репортера):
      - Сегодня Ачхой-Мартан напоминает блокадный Ленинград, со всех сторон окруженный войсками, которые всю свою воинственность срывают на мирных жителях. Буденновск и его жители совершенно невиновны в том, что произошло в Чечне. Но точно так же и мирные жители Чечни не причастны к политическим авантюрам Дудаева и его окружения. Но этого почему-то все предпочитают не замечать. Ситуация осложнилась еще больше. Умирают молодые и старики. И что самое страшное - умирают дети. Каждый день этой бессмысленной войны продолжает множить число не только официальных, но и незамеченных жертв этой бойни...
      Дрожали дикие косули, дрожали птицы, дрожали, кажется, даже вековые деревья в верховьях гор, слыша волчий вопль, который все не прекращался, то ли клича беду, то ли зная, что никуда от нее не деться...
      (Два мужских голоса):
      - И последний вопрос. Какой вы видите перспективу восстановительных работ в Чечне?
      - С оптимизмом. В нынешнем году мы в основном решаем вопросы социального блока. Как известно, в последнее время ситуация в Чечне опять ухудшилась. Только строителей в результате обстрелов и нападений боевиков мы потеряли тридцать человек. Но, думаю, разум и добрая воля в Чечне возобладают. Люди устали от войны, крови и насилия. А значит, есть надежда, что жизнь в республике войдет в свою нормальную колею. Для этого и трудятся многочисленные трудовые коллективы из различных регионов России...
      Устав от своей песни, волк начал замолкать. Это был уже не вой, мощный и останавливающий в жилах кровь. Это был тихий плач, не слышный никому... Кроме него самого...
      (Женский голос):
      - По дорогам и задворкам Чечни тенью бродит нынче детская беда, пугая матерей пуще волчьей злобы. Чеченские и ингушские, русские и еврейские, татарские и Бог их знает, чьи еще дети попадают в руки наркоманам, становятся сами наркоманами, а фактически - товаром, которым торгуют безродные псы войны...
      Волк медленно опустил голову и посмотрел со своей вершины на расстилавшийся снизу аул. Зоркий глаз лесного царя различил играющих внизу детей. Он смотрел на них пристально, но желтые глаза его были непроницаемо-пусты...
      (Мужской голос):
      - Дети в селах горной Чечни любят играть в Шамиля Басаева. Наиболее храбрый и сообразительный мальчуган изображает самого "национального героя", его друзья становятся боевиками. Заложниками и российскими солдатами быть никто не хочет, и эта роль достается наиболее слабым, небойким. Игра заканчивается всегда одинаково: счастливые восьмилетние "боевики" возвращаются в родное село. Не стоит сомневаться, что скоро появится и новая игра - в Салмана Радуева. В кого именно будут играть чеченские дети через несколько месяцев, пока неясно, но очевидно, что ребятишкам не придется ломать голову над этим вопросом: жизнь сама подскажет новое развлечение.
      От победных мальчишеских воплей, разнесенных любопытным эхом по горам, уши серого дрогнули. Он шумно встряхнулся. Глаза его совершенно потускнели и не видели больше ликующих "победителей".
      (Сообщение Би-би-си с наложением бесстрастного голоса переводчика):
      - Руслан Хасбулатов официально дал согласие стать соискателем поста лидера Чечни на выборах в этом году. Сторонники Дудаева объявили эти выборы незаконными и призвали население бойкотировать их...
      Переминаясь с ноги на ногу, волк все еще смотрел на аул, на детей, затеявших новую игру и дерущихся друг с другом в точности как взрослые...
      (Мужской голос):
      - Сегодня можно уже с уверенностью констатировать, что перемирие в Чечне окончательно сорвано и началась новая широкомасштабная война. По сообщению Интерфакса, особых событий за истекшие сутки в Чечне не произошло. Позиции федеральных войск 34 раза подвергались обстрелам. Объектами обстрелов по-прежнему остаются контрольно-пропускные пункты, комендатуры, пункты временной дислокации воинских частей. В Грозном боевики пять раз обстреляли здание, где разместилось Главное управление объединенных штабов...
      Съежившись и как бы состарившись, волк развернулся и потрусил прочь со склона. А с неба сыпал мелкий надоедливый дождь...
      (Голос робота):
      - Органами. Внутренних. Дел. России. Разыскивается. // Дудаев. Джохар. Мусаевич. // 1944 года. Рождения. Уроженец и житель. Города. Грозного. Обвиняемый по статьям.// 64. Пункт "а". // 70. Часть 1.// 133. Часть 1.// 74. Часть 3.// УК Российской. Федерации. Если кому-либо. Известно. Его местонахождение. Просим. Сообщить. В ближайший. Орган. Внутренних дел. Или позвонить. По телефону.// 02. МВД. России.
      Не оглянувшись напоследок, волк скрылся в чаще...
      (Торопливый голос репортера, прерываемый помехами: репортаж из Грозного):
      - Другой вопрос: кому надо его ловить? Ведь, задержав Дудаева, надо будет устраивать суд. А на процессе подсудимый вполне может поделиться с обществом интереснейшей информацией, касающихся российско-чеченских отношений в 1991-1994 годах. И мало ли чем обернутся для больших политиков откровения человека, которому нечего терять...
      - Махмуд! Хавуоолла! Едут... - подходя к воротам, окликнул своего напарника высокий боевик в больших черных очках и берете "а-ля Че Геварра".
      Махмуд щелкнул затвором. Его едко-зеленый "натовский" комбинезон в свете прожектора ярким пятном выделялся на фоне выложенного из горной породы забора.
      Подскакивая на кочках, выныривая из канав и вновь попадая в расхлябанную от осенней грязи колею, к опутанным колючей проволокой воротам подкатил армейский джип.
      Убедившись, что в машине находятся те, кому положено там находиться, Рустам и Махмуд открыли въезд.
      - Вай! - поднявшись с сидения, радостно воскликнул один из приехавших и раскинул руки. Рустам и Махмуд загалдели и бросились встречать победителя.
      - Со чьо ка двэлла! - после всех встрясок и объятий сообщил приехавший. - Со мацьвэлла...
      Обнявшись и подбадривающе похлопав дорогого гостя по спине, Рустам повел его в лагерь, а водитель с помощью Махмуда выгнал из машины еще одного человека. Это был высокий парень в утепленной джинсовой куртке, потертых джинсах, ботинках военного типа на протекторной подошве с высокими "голяшками" и, главное, с завязанными широкой черной лентой глазами.
      Махмуд, не церемонясь, развернул его, привалил к машине и обыскал. Удовлетворенный результатом, он прихватил его за рукав и потащил к воротам, а затем продолжил напутствие уже при помощи подталкивания дулом автомата. Хоть и не связанный, пленник беспрекословно подчинялся.
      Главные расположились на поляне у костра. Сооруженный из крепких досок стол стоял в стороне и ломился от всяческой еды и питья. Кроме того над углями мангала жарился настоящий шашлык из откормленного барашка - голова этого животного была насажана на кол тут же, рядом, а сам кол воткнули глубоко в землю, так что получился своеобразный памятник нынешнего пира.
      С пленника стянули повязку, и он, щурясь с непривычки, огляделся по сторонам. Главные не смотрели на него прямо, но искоса то один, то другой все же изучали, что за фрукт пожаловал на десерт. Это был мужчина явно не русской внешности, с двухнедельной, а то и больше, щетиной на лице и внимательными голубовато-зелеными глазами. Он натянул болтающуюся ни к селу, ни к городу повязку на лоб и тем самым убрал с бровей мешающие темные волосы. Особенного страха он явно не испытывал.
      - Проверили - все чисто?.. - с акцентом, но по-русски спросил один из полевых командиров, усаживаясь в складное кресло для пикников.
      - Ага, - с гортанным призвуком заверил водитель.
      - Ну, Зелимхан, с возвращением! Хреново там было, в России?
      - Хреново. Тут лучше, - ответил тот, кого так радостно встретили привратники.
      - А ты, оказалось, смелый, хюрсик! - командир посмотрел теперь на пленника, и все остальные грохнули от смеха: мультяшный персонаж с рыльцем вызывал особенно теплые чувства у мужественных горцев. - Надо было б, канешна, за каждого из иностранцев по два наших парня требовать, ну да подавись они, свиньи русские! И так всех, на х..., перережем... А ты, - он глянул на русского так, словно сморкнулся, - ты нам гарантией будешь, чтоб с Тамерланом чего не схитрили твои...
      Пленник даже не пошевелился. Бандиты вдоволь посмеялись над ним и милостиво предложили сесть на бревно у стола. Парень не стал спорить и отказываться, а потому спокойно сел.
      - Махмуд, хавуоолла! - крикнул другой командир с закатанными по локоть рукавами. Такой густой шерсти, как на руках у этого боевика, не видели даже его товарищи, не говоря уж о пленнике.
      Привратник возник из темноты.
      - Махмуд! Веди сюда иностранцев. Шашлыка им угостим на дорожка! Хюрсик, а ты шашлык любишь, а?
      Пленник равнодушно повел плечами. Остальные снова грянули хохотом: непонятно почему, но упоминание о "запретном плоде", а точнее, о "запретной плоти" мусульман их веселило до упаду.
      - Где им еще настоящий шашлык кушать придется, да? продолжал острить первый полевой командир, не столь мохнатый, как его товарищ. - А ты, хюрсик, подумай: может, тебе с нами придется остаться... Как, а?
      Все пили водку. "Распутин", "Смирнофф", еще какую-то... Махмуд оперативно доставил к столу востребованных иностранцев и, глотнув из протянутого ему за службу стакана, отошел.
      Иностранцы были французами, точнее, тем, что осталось от двух французских журналистов - супружеской пары. Оборванные, грязные, изможденные, доведенные до полудистрофического состояния.
      - Видишь, женщина, ты двум, - командир показал два растопыренных пальца, - нашим джигитам жизнь спасла! Вах, вах! Ну, садись, говорю! И слушай: выпей с нами, женщина, за здоровье всех пленников! Давай, не стесняйся. Щас дома будешь. Жалко, если йурсик водку не попробуешь!
      Тем временем пленник незаметно взглянул на наручные часы. Вероятно, их с него не сняли только лишь потому, что они показались боевикам чересчур дешевыми.
      Журналистка попыталась от водки отказаться, но полевые командиры прицепились к ней с удвоенной силой и стали совать рюмку ей в лицо. У женщины не было сил бороться с ними; тогда она сделала вид, что предпочитает пить самостоятельно. Муж ее, ласково подбадриваемый автоматами, не мог и рукой двинуть.
      - И ты держи, пацан! - сказал мохнатый и вручил пленнику полный стакан "Распутина". Тот, ни слова не говоря и даже как будто не выдохнув, опрокинул в себя все содержимое и не поморщился. Мохнатый с показным восхищением хлопнул себя по ляжке:
      - Вай, молодец, хюрсик, мужик! Во как надо пить! Ты тоже давай! - потребовал он у француза, наполняя "Распутиным" все тот же стакан.
      Тот пытался что-то объяснить на своем языке, но его, естественно, никто не понял. Женщина на ломаном русском сказала, что у него больной желудок. Чеченцы взорвались хохотом:
      - Вот и полечи свой желудок, чмо американское! Вай, взгрев!
      Бедолагу с первого же глотка вывернуло. Он закашлялся и упал на колени. Женщина плакала. Пока все потешались над ее мужем, русский сделал ей знак вылить водку в траву. Она так и сделала и тут же поднесла пустую рюмку к губам. Русский закурил.
      - Во, а женщина твоя - молодец! Смотри-ка, Аслан! Выпила! Га!
      - Веди их в машину, Махмуд! - явно заскучав в обществе "трезвенников-язвенников", сказал мохнатый Аслан. - Хюрсик хорошо пьет, он с нами останется!
      Пиршество продолжалось. Пленнику протянули второй стакан, и снова наполненный до краев:
      - Давай, покажи еще!
      Русский поднялся, отбросил сигарету и хрипловато сказал:
      - Отолью для начала...
      Чеченцы рассмеялись. Едва он сделал шаг в сторону, с жухлой травы поднялась кавказская овчарка и угрожающе зарычала. Вернувшийся Махмуд гаркнул на нее и пошел проводить пленника и сделать то же, что собирался сделать и тот. Выйдя за круг света, русский отвернулся к кустам и звякнул заклепками куртки по пряжке ремня. Махмуд тоже не стал слишком удаляться от остальных и расстегнул штаны, стоя шагах в пяти от пленника.
      Внезапно боевики услышали совсем рядом леденящий душу волчий вой. Никто не успел понять, что происходит, как вдруг русский развернулся и швырнул что-то маленькое и сверкающее в горло Махмуду. Сюрикен воткнулся прямо в сонную артерию чеченца, и тот осел в траву, как и был - с расстегнутой ширинкой. Среагировав на предсмертный хрип, собака с яростным ревом вскочила с места, но русский пленник уже завладел оружием умирающего врага и, прикрывшись его телом, как щитом, от очередей переполошившихся чеченцев, первым делом пристрелил овчарку.
      - Ха цьог! - выругался кто-то из боевиков, потеряв из виду русского, который растаял в темноте, бросив труп на землю.
      - Оборотень! - проорал еще кто-то и осекся на полуслове: чей-то снайперский выстрел пробил ему голову.
      Выскочившая из-за кустов пара человек устроила на месте пиршества откровенную резню. Особенно буйствовал молодчик в черной косынке с завязанным, как и у всех, лицом, но сверкавшими далеко не как у всех узковатыми глазами. Этот зверел не на шутку. В руке у него было что-то вроде ятагана, при каждом всполохе потревоженного костра отливавшего кровавыми бликами. Этим "ятаганом", вскорости действительно окровавленным, он размахивал, как ветряная мельница. В громадное блюдо с шашлыком упала голова мохнатого командира, а обезглавленное тело, судорожно уцепившись за столешницу, конвульсивными взмахами рук смело на землю "Распутина", "Смирноффа" и почти все стаканы и рюмки. Не успев всласть налюбоваться делом своих рук, молодчик принялся за других. Его напарник старался не колошматить их, а, выждав удобный момент, когда горе-мамелюк не будет мешаться, предпочитал стрелять.
      Чуть в стороне тот, кого назвали Оборотнем, положил из автомата всех боевиков, что пытались спастись бегством.
      За какие-то минуты все было кончено.
      К огню подтянулось семнадцать человек.
      - Все целы? - спросил один, стягивая с головы шапку-чулок с прорезями для глаз, и оказался Володькой-Афганцем.
      - Как всегда! - отозвался Хусейн, разглядывая трофей - "ПМ" одного из полевых командиров.
      Кровожадный Самурай прошелся по валявшимся телам "контрольными в голову". Было видно, что ему приходится это делать не впервые: еще бы, сколько раз приходилось "разбираться" с неприятелями того же Дмитрия...
      - Скиф, Мастер! За остальными заложниками! - бывший пленник затянул потуже свою повязку и перекинул через плечо ремень "калаша".
      Названные ребята, прихватив по шампуру из мангала, не оскверненного последствиями Самурайского гнева, подались за ним.
      - Эй, Вулф! - усмехнулся Афганец, тем самым заставив Ромальцева оглянуться. - А ведь тебя вычислили!..
      Оборотень ничего не ответил, молча развернулся и растворился в темноте. А что отвечать? "Вычислили" его уже не в первый раз; но всякий первый раз для "вычислившего" оказывался последним. Так уж получалось...
      - Полнолуние... - вздохнул Самурай, вытирая пучком травы свой "ятаган": в первую очередь - оружие, себя - уж как-нибудь позже, не страшно. - У свинины прорезаются зубы. Как там ты говоришь, Горец, по-ихнему... ну, вашему, то есть... "поросенок" будет? "Хурсик"?
      Наемники засмеялись. Хусейн не стал отвечать. По команде Афганца все они немедленно занялись зачисткой территории. Завтра здесь не останется даже намека на ночную резню...
      Бывший пленный журналист в полубеспамятстве лежал на заднем сидении джипа, и его уже не беспокоила даже беспорядочная стрельба в лагере. Жена тихо рыдала в правом переднем кресле, зажав уши руками и терзая поломанными грязными ногтями пучки некогда роскошных каштановых волос. Она испуганно вскрикнула, когда из ворот к ним навстречу вышло три парня - двое в камуфляже и один (слава Иисусу!) тот самый, в "джинсе" и черной повязке. Они вели еще троих, гражданских, и, если судить по состоянию одежды, таких же заложников, как злосчастные французы. В их числе был ребенок - щупленький мальчишка в накинутой на плечи джинсовой куртке русского.
      Мужчина в повязке подсадил мальчика в джип, к журналисту, а сам оглянулся и негромко свистнул в темноту. Француженка остолбенело смотрела на перемазанных кровью "камуфляжников". Душа ее не вынесла. Перевесившись через борт, она конвульсивно задергалась, но пустой желудок вывернуло только желчью.
      Один из заложников - ничего не соображающий дядька с отстреленным указательным пальцем правой руки - то и дело канючил: "Вы кто? Кто вы? Куда нас?".
      На свист русского в повязке отозвался рев двигателя, и из закрытого маскировочной сетью сарая, оборудованного под гараж, выехал еще один джип, похожий на первый. Тем временем сам русский, покачнув машину, сел за руль к французам.
      - Встречаемся на старом месте, - коротко сказал он своим парням.
      - Хоп! - ответили те.
      - Вы кто, а?! - снова затянул дядька, которого негрубо, но упорно подталкивали ко второй машине эти странные окровавленные мужчины.
      - Мы - по ваши души, - наконец решил ответить похожий на богатыря, но не очень высокий "камуфляжник" и почти забросил заложника в джип. - Скорей, скорей, время - бабки!
      Француз начал приходить в себя. Жена его успокоилась, начиная осознавать, что самое страшное, скорее всего, для них закончилось. Оставалось только не попасться в руки еще какой-нибудь банды или не угодить в перестрелку. Но журналистке почему-то казалось, что эти странные, выглядящие жестокими, люди знают, как всего этого избежать. Только бы побыстрее все это закончилось! Только бы улететь на родину и забыть, забыть, забыть всё!.. Однако она точно знала: забыть ни она, ни Шарль не смогут ничего...
      ЗА ТРИ ДНЯ ДО ВЫШЕОПИСАННЫХ СОБЫТИЙ...
      Забравшиеся высоко и глубоко в горы наемники наконец могли перевести дух после череды операций. Они были сами по себе как те же дикие звери, выбравшиеся на охоту. Никто не указывал им, куда идти и что делать. И в случае гибели они тоже закончили бы как звери: безымянные, безродные, бездомные... Они просто исчезли бы - и все. Наверное, каждый из них думал об этом, но в то же время каждому из них было наплевать, где сдохнуть, если придется подыхать. А если не придется - то всяко лучше уж бороться за жизнь до последнего. Какая разница: пристрелит ли тебя бывший дружок, перекинувшийся под враждебную "крышу", на улицах родного города, или же этой чести удостоится неграмотный "дух", умеющий держать автомат и делать им "тра-та-та"?.. Выбор не богат, но зато в случае успеха за эту операцию их ждут баснословные "бабки"; в случае же промаха "братка" - отсрочка, и все равно в итоге тесная вечная и опять-таки безымянная квартирка "два с половиной на полтора" где-нибудь на заброшенном кладбище, где повадились хоронить свои жертвы все, кому не лень...
      Горец и Скиф в тот вечер отправились в лес. Они разбирались в грибах и обещали подыскать чего-нибудь эдакого на ужин, но грибов нашли мало, зато набили полный рюкзак Хусейна спелым кизилом и мушмулой.
      Афганец отсыпался: он вообще был не дурак поспать. Дай ему волю, так дрых бы без просыпу до второго Пришествия.
      Влад куда-то исчез. Скиф, правда, видел его бродящим в одиночестве по опушке, но тот не пожелал чьего-то общества и скрылся за уступом скалы. Может быть, ему просто понравилось жевать эти кисловатые ягоды мушмулы - в простонародье они назывались "шишками" - и, обрывая их с веток, он подумывал над новым броском, а потому не хотел, чтобы ему кто-то мешал размышлять.
      На самом деле они уже достаточно нашумели в Горной Ичкерии; "белых пятен" на карте Афганца оставалось все меньше - это те места, где шайка Оборотня еще не успела оставить свой кровавый след. В лицо их не узнавали никогда, да они никогда и не показывались все вместе. Конечно, пришлых людей в маленьком ауле заметят сразу. Но только не во время войны. Через чеченские села протопало уже столько всякого сброда, что двумя-тремя головорезами больше, двумя-тремя меньше - никого это не удивляло. Внешность у большинства "оборотников" была непримечательна, как у всех. Мирных жителей они никогда не трогали, но и не защищали. Ни от "федералов", ни от "земляков". Во-первых, им платили не за это; во-вторых, им за это не платили бы; в третьих, как выразился однажды Володька-Афганец, "сами виноваты". Ёмко и кратко. Оборотень промолчал: видимо, согласился, но скорей всего, ему не было до этого дела. То, что у него была определенная, никому не понятная, цель, к которой он ломился, круша все на своем пути, было ясно каждому мало-мальски здравомыслящему человеку. Но что это за цель... знал только сам Оборотень, или Вулф, или, как его все реже и реже называли, Ромаха...
      В народе ходили упорные слухи, что этот загадочный головорез - брат Лабазанова или еще какого-то боевика из грозненских, в свое время схлопотавших пулю; законы кровной мести обязывали его отомстить кому-то из рода убийцы, вот, дескать, почему он и носит на голове эту черную повязку, если затевает бой. Впрочем, ни его, ни повязку своими глазами не видел никто или же не знал, кого видел. Когда было нужно, его узнавали, но поделиться впечатлениями могли уже лишь с аллахом при личной встрече. Или, скорее, с Иблисом...
      В общем, век телевидения не изменил человеческую природу и даже прибавил буйства воображению. Время от времени мальчишки порывались сыграть в бой Басаева и Оборотня, но матери, до этого не обращавшие внимания на забавы собственных наследников, едва заслышав многоголосый вой, бросались разгонять свару и отчаянно ругались. Так староверцы дают подзатыльника отроку, впервые помянувшему сатану: вспомни черта, он и появится. А чтобы появился Оборотень, не хотел никто. Слишком уж он был ненормален по своей сути. Непонятен. А все непонятное страшнее самой лютой злобы.
      Афганец проснулся, когда солнце скрылось за ближайшей горой. Все еще было светло, но со стороны долины тянуло ледяным северным ветром: золотая осень благополучно подходила к концу.
      - Ну вот, - сказал он, - пора и поужинать... Чем порадуете? - он вопрошающе воззрился на Горца и Скифа. Откуда только узнал? Спал ведь! Ел он всегда за троих, но куда все это у него девалось, не знал даже сам. Как выражался Самурай, "с ним только добро на дерьмо переводить"...
      По кругу пошла фляга с чистым спиртом - "для сугреву". На запах съестного подтянулся и невесть откуда взявшийся Ромальцев. Правда, был он не слишком голоден; тусклыми глазами обвел свою команду и уселся на бревно возле потеснившегося Володьки. Ребята быстро согрелись, и вскоре их потянуло на философию.
      Влад обматывал запястья обеих рук эластичным бинтом. Он делал так всегда, но не потому, что страдал от растяжения сухожилий или хрупкости суставов. Ему было так удобнее.
      - Странно... - обращаясь вроде как к нему, произнес вдруг Горец и замолк, чтобы сделать глоток из фляги.
      - Что - странно? - оказывается, Ромальцев все-таки прислушивался, о чем они все говорят, да только не принимал участия в разговоре. И то: ни о чем серьезном ни болтать, ни думать парням не хотелось. Раны зализаны, желудки сыты, тело пригрелось - чего еще нужно для счастья?
      - Странно, что нас наняли для того, чтоб мы чистили эти горы... А ведь я здесь родился, вырос, в Грозном в свое время институт Нефтяной заканчивал... Красиво тут было-о-о-о... Глаз ведь не оторвешь, Ромаха... Сейчас верить не хочется, что с моим городом сталось... Ни одной улицы по "ящику" узнать не могу... Пока не скажут...
      - Тут и сейчас красиво, - возразил Мастер, легкомысленно подбрасывая в воздух ягоду кизила и ловя ее ртом.
      - Сейчас - красиво в горах... Да и то с оглядкой. Все думаешь: вот вылезет какая-нибудь сволочь да башку тебе отстрелит... Каждое дерево - как враг... Вроде, не из трусливых я, да все же вам, наверное, полегче. Мне наш воздух голову кружит, настороже быть не дает...
      - Значит, ты Грозный хорошо знаешь? - Афганец дочерпывал из общего котла то, от чего отвалилась уже остальная команда.
      - Знал когда-то, - румяная, немного обросшая светлой щетиной щека Усманова заметно дернулась.
      Володька облизал ложку, да с таким аппетитом, что Самураю, наевшемуся под завязку, внезапно захотелось проглотить еще хоть немного варева. Афганец продолжал:
      - Ну, тады как на танке туда въедем - тебя с собой возьмем. Дорогу показывать...
      - На танке... - совсем загрустил Усманов. - На каком танке, Афганец? Были б мы хоть солдатами. А то - наемники... Нас горы только за то и терпят, что мы их гусеницами не ковыряем... Нам же за души платят! За шлепнутых...
      Тут Влад, затянув как положено бинт, внезапно вступил в разговор:
      - Нет, Горец. Не за них нам платят, а за спасенных... За спасенные души...
      И звучало это почему-то без всякого пафоса, хотя слова были достаточно громкими и высокопарными. Хмельным воинам, однако, так не показалось. Они с воодушевлением подхватили идею Оборотня, зашумели. Не выдержал и Афганец и, когда заговорил, остальные невольно примолкли:
      - Ну уж точно, что не за шлепнутых... У них ее и не было никогда, этой души-то... А чего ж платить за то, чего нету? Так что Вулф прав. И я, может, только отчасти за деньги давлю эту мразь поганую. Не нравится мне, когда войну здешнюю называют охотой на волков. Волки - животина благородная. Их хоть уважать можно, раз уж любить не получается. Они сами по себе - хоть в стае, хоть в одиночку. Сволочные, правда, бывают, да кто сволочным не был? А эти - шакалы. Они без стаи - ноль без палочки. Они в одиночку-то и напасть побоятся, уссутся да руки лизать начнут. А ты только отвернись: враз тебе такая сука в задницу вцепится, исподтишка. Так что политика, разговоры - все чухня! Давить надо их, до последнего шакала давить. Согласен, Ромаха?
      Тот внимательно посмотрел на него и подсел к Мастеру. Что-то сказав на ухо саперу, пошел к блиндажу. Мастер с некоторой неохотой поднялся и последовал за вожаком.
      С наступлением темноты ребята начали расходиться на ночлег. Хусейн заглянул в блиндаж и увидел сидящих за столом Мастера и Оборотня; наклонясь к тусклой керосиновой лампадке, они тихо переговаривались и изучали какое-то разобранное устройство. Приглядевшись, Усманов понял, что сапер посвящает Ромальцева в детали взрывного устройства часовой мины, показывает всякие проводки и прочее. Влад повторял за ним все движения, и до Горца дошло, что с каждым разом пальцы его становятся все более ловкими и чувствительными. Мастер уже не в первый раз обучал Оборотня уму-разуму в своей науке. Опять же: зачем это Ромальцеву, когда есть саперы, да не один, а два, мастера высшего класса?!
      - Вы чего тут? - спросил выглянувший из-за Хусейна Афганец. - Ночь ночевать собрались? Спать не будете?
      Влад поднял голову. В этот момент пламя в лампочке мигнуло, и Хусейну показалось, что по брезентовой стене мелькнула тень зверя. Когда свет выправился, это оказалось тенью, отбрасываемой Ромальцевым - и только. Нормальная тень. Человеческая. Взгляд Влада недвусмысленно попросил оставить их в покое. Ни слова не сказав, Афганец удалился. Хусейн Ромальцеву не мешал, потому что не шумел, и потому он спокойно отвернулся, словно Горца тут и не было. Однако Хусейн и сам решил уйти: если у Влада еще находятся силы для бдений, то уж он-то просто валится с ног.
      Горец уже почти совсем заснул, когда вернулись Мастер и Оборотень. В холодной землянке лежать рядом с Ромахой было одно удовольствие: от него всегда шло столько тепла, сколько не дала бы никакая печка. Поначалу Хусейн думал, что это у него жар, однако Оборотень был здоров, как бык. Больные так не дерутся.
      Влад подкатился под плащ и, привалившись одним боком к Усманову, а другим - к Мастеру, перевернулся на живот. Горец вскорости ощутил, что согревается, но Ромальцев к тому времени уже тихо, но крепко спал.
      Хусейну казалось, что ему только-только удалось сомкнуть глаза, как часовые подняли всех по тревоге. Он вскочил, вскинул автомат, в последнее мгновение подумав: "А где ж Ромаха?!" Того уже и след простыл. Выбравшись из землянки, Горец увидел, что тот уже выслушивает дозорных, а парни еще подтягиваются к ним на поляну.
      - Там, чуть севернее, - докладывал Афоня, - в ауле, кажись, если по звукам судить, стреляли, взрывы были...
      Далее его репортаж уже не требовался: стрельба началась снова, но как будто удаляясь.
      - Ага, тише стала... - подтвердил мысли всех второй часовой, Санчо-Панчо. - На север уходят, что ли...
      - Встречаемся у канатной дороги, - быстро сказал Оборотень, и это означало - "рассыпаться".
      Канатной дорогой у них назывался навесной мосток над неизвестной речушкой, к осени обмелевшей так, что достаточно тренированный мужчина мог каждый из ручейков, в который она превратилась, перепрыгнуть без особого разбега; впрочем, конечно, если бы он был налегке. Дощечек на этом мостике практически не осталось, а гнилые канаты рвались, казалось бы, от одного на них взгляда. Переходить по нему через русло на высоте пятнадцати-двадцати метров решился бы разве что Ромальцев, и то в своем недавнем прошлом, о котором никто из парней, естественно, не знал...
      По ту сторону безымянной реки - наверняка одного из притоков Терека или Аргуна - начиналось чеченское селение.
      Наемники появлялись у "канатной дороги", как из-под земли, ведь было еще довольно темно. Ромальцев возник последним и не стал никого пересчитывать: ясное дело, сделал это до того, как объявиться пред ясны очи коллег. Усманов и Самурай были отправлены в село на разведку.
      Оставив все тяжелое на месте, Юрка и Хусейн налегке отправились штурмовать речку: спустились с обрыва, почти бесшумно заскользили по высохшей гальке, в половодье устилавшей дно, и принялись, как кузнечики, скакать через вялые потоки. Ручьев там текло штук семь, и смотреть на них сверху было бы в какой-то степени забавно, если бы после второго же прыжка команда не потеряла их из виду.
      Самым трудным был последний: на той стороне берег был еще круче, потому что без всяких предупреждений и церемоний за ручьем начиналась гора - благо еще, что хоть не нависала над водой. Мочить ноги в такой холод было более чем противно, но иного выхода ни Хусейн, ни Самурай не нашли. Горец ощутил, как ступни свело судорогой, и ускорил переправу. Юрка же двигался как паром.
      Воздух, который они до этого считали морозным, теперь показался им эфиром африканского рая, ни больше, ни меньше. По крайней мере, бежать было лучше, чем стоять на месте...