- Случайно купили...
      - Значит, они театральные?
      - Театральные...- сказал Васька.
      - Тогда черт с ними! - сказал я.
      - Черт с ними...- сказал Васька.
      - Это замечательно, что они театральные! - сказал я.
      Хотя ничего замечательного, конечно, в этом не было. Но все равно это было замечательно!
      - Снимай сандалии,- сказал я,- зачем тебе сандалии! Снимай их, и пойдем в оперетту!
      БОЧКА С ТВОРОГОМ, КОШКИ В МЕШКЕ И ГОЛУБИ
      У Толи летом погибла дочь. Ей было двенадцать лет, симпатичная девчонка, училась старате-льно. Поехала к бабушке на дачу. В солнечную ясную погоду выехала на велосипеде и, может, пе-рестаралась, нажимая на педали, очень быстро выскочила из-за поворота и навстречу транспорту катила на своем велосипеде по шоссе. А шофер не успел затормозить свой самосвал.
      Поехала на дачу и погибла.
      Толя дочь похоронил и запил.
      День не вышел на работу, второй день, много дней. А работал он тоже шофером, ездил в дальние рейсы в разные города. За прогул его уволили, и с машиной он расстался. И тогда пошел работать грузчиком в продовольственный магазин. Тут он был человек на подхвате: принесет, подтащит и разгрузит что требуется. Работал он на так называемой эстакаде - площадке, где машины товар разгружают, с легкостью и проворством - здоровья он был отменного, с редкою силой. Когда вспоминал о дочери, что ее нет в живых,- выпивал и забывался.
      Через некоторое время дом, где летом дочка жила, дотла сгорел от молнии. От всего этого жена захворала, и ее отправили в больницу.
      Свалилось на Толю столько, что и врагу своему, как говорится, не пожелаешь. А он продол-жал на своей эстакаде крутиться и вертеться, грузить и разгружать, таскать, возить на тачках товар в разные лотки и палатки. "Сюда, Толя!", "Давай, Толя!", "Быстрей, Толя!", "Нажимай, доро-гой!", "Вези, да поскорее!" - так каждый день. И Толя вез, бегал и нажимал. Не возражал. Парень честный. К работе привык. Выпивал. Да при его здоровье все как слону дробина казалось.
      Дальше. Привезли товар. Как всегда. И вместе с другим товаром бочку с творогом. Вкатить такую бочку по доске на эстакаду одному возможно. Но тут доски под рукой не оказалось. Под-нять эту бочку на эстакаду руками навряд ли кому удастся. Творог сам по себе вроде легкий товар, да набито его там черт знает сколько. И вот, разозлившись, может, хлебнув лишнего, решил Толя эту бочку все-таки перекинуть на эстакаду.
      - Да неужто ты один собираешься? - спросил шофер.
      - Давай тогда вдвоем,- сказал Толя.
      Тут подошел один тип и говорит:
      - А сколько тебе, парень, платят?
      - Пошел бы ты подальше,- отвечает ему Толя.
      - Да к тебе с предложением и по-доброму,- тип ему отвечает.
      - Катись ты со своими предложениями подальше,- говорит ему Толя.
      - Да ты ведь не знаешь, какие мои предложения,- говорит тип.
      - Подсоби вот лучше с бочкой,- говорит Толя.
      Так тип руками замахал и отошел в сторонку. Оттуда говорит:
      - Чем такие бочки таскать, надрываться, послушал бы меня, чудак.
      Шофер говорит:
      - Давай, Толя, его послушаем, чего он сказать собирается.
      А Толя возмущается:
      - Помочь не хочет, гад, болтает тут, пусть-ка лучше он идет, пока я его не разукрасил.
      Тот обиделся:
      - За что это меня разукрашивать, за добрый совет? Да ты умный или нет, скажи на милость?
      А бочка с творогом стоит в кузове и дожидается, пока ее перекинут на эстакаду. А вокруг нее разговорчики пока что совершенно пустые происходят. То да се, а в общем, ничего. Шоферу ехать надо, да, видно, ему интересно стало предложение типово услышать. Кто знает, а может, это такое предложение, что машину свою бросай и на новое дело переходи.
      Толя говорит:
      - Ну вас, ребята, отойдите, я этот творог на эстакаду перекину.
      Он слушать никого не любил. Упрямый был.
      Тип говорит:
      - Ну ладно, я уйду, а вы пропадайте, дураки.
      - Да погоди, погоди,- говорит шофер,- говори: чего там у тебя за совет.
      И Толя сдался. Ждет. Какой ему сейчас совет подадут, какое предложение.
      Тип говорит:
      - Вот сколько у нас в городе кошек?
      Толя с шофером переглянулись: кто знает, сколько их, куда он клонит?
      Тот дальше:
      - Несметное количество кошек в нашем удивительном городе. Сколько их бродит, сосчи-тайте, братцы. И невдомек вам, что на самые что ни на есть научные, полезные обществу цели кошки требуются - во! - И тип ладонью по горлу: мол, не хватает этих кошек научным работ-никам.
      - Ну? - разом не поняли Толя и шофер.
      - Мешок кошек научному учреждению, а деньги в карман.
      - Какой мешок?
      - Кошек,- сказал тип.
      - Ну, кошек... кота, что ль, в мешке? Давай дальше. Что ты хитришь?
      - Да не хитрю,- обрадовался тип, что его теперь слушают.- Одному мне ловить кошек неохота. Я их уже насдавал государству порядочно. Мне партнеры нужны. Сетки есть. Сачки. Все есть. Партнеров нет. Ну? Уразумели?
      Шофер стоял с открытым ртом, а Толя сказал:
      - Не чумной ты? С головой у тебя все в порядке? - И вдруг захохотал:Ну и дает! Кошач-ник! Ну и ну!
      Шофер поинтересовался:
      - Да где же ты столько кошек бесхозных видел?
      - Ну, в подвалах, например,- очень даже спокойно сказал тип.- Да мало ли где еще.
      - И сколько стоит одна кошка? - поинтересовался шофер.
      - Смотря какая кошка.
      - Ну, в среднем.
      - Копеек шестьдесят.
      - Вали отсюда со своими кошками,- сказал Толя.
      - Эх вы.- Тип топтался и сплевывал на землю. Склонял голову набок и с каким-то даже презрением рассматривал грузчика и шофера.
      - Настроение у меня знаешь какое? - сказал ему Толя.- Сдам твой труп в корзине вместо кошек. И все.
      - А часы у меня знаешь какие? - не унимался тип.- Без стрелок. Электронное табло. Новаторство. Гляди.
      Странный тип был одет хорошо. Все честь честью. Костюм неплохой. Туфли модные. В чер-ных очках. Не снимая с руки, он показал издали потрясающие часы.
      Шофер подошел к нему и стал часы разглядывать.
      - Угу,- сказал он, удивленный.- Ишь ты... Погляди, Толька! Глянь. Погляди! Неужто на кошках заработал?
      - Не только на кошках,- сказал тип загадочно.
      Толю часы не интересовали, и он взялся за бочку. Один. Шофер рассматривал часы и удив-лялся.
      Бочку он поднял, как штангу, но не выжал на вытянутых руках и на эстакаду не забросил. Он ее не удержал, и она гулко ударилась о землю. Дно вылетело, и творог вывалился из бочки.
      - Так я и ожидал,- сказал ловец кошек.
      Толя подскочил к нему, взял за грудки и отшвырнул подальше. Ловец кошек на ногах не удержался и упал. Встал, отряхиваясь молча, но уходить не собирался.
      - У меня давно плохое настроение,- предупредил его Толя.
      Слетелись голуби на творог. Клюют как ошалелые, спешат.
      - Кыш! - погнал их Толя.
      Они отбежали на некоторое расстояние и тут же налетели снова.
      - Голуби тоже бизнес,- сказал ловец кошек.
      - Ну, явно не в себе,- сказал Толя.
      - Но есть их опасно,- сказал ловец кошек,- жрут разную падаль эти райские птицы и разносят заразу.
      - Какой же бизнес на них можно сделать? - поинтересовался шофер.
      Вышедший из себя Толя запустил в ловца кошек горстью творога, но тот отбежал только, но не ушел.
      - Чего тебе надо, послушай, гад! - заорал Толя.
      - Кошек у вас нет?
      - Иди ты!..- Толя поставил бочку, но много творогу осталось на земле. Голуби расхажива-ли рядом.
      - Кыш, кыш, кыш,- гнал их Толя.
      - Ну, я поехал,- сказал шофер.
      - Валяй, валяй,- сказал Толя.
      Машина зафыркала, двинулась задом, развернулась и ушла.
      - Спивайся,- сказал ловец кошек,- продолжай спиваться.- И ушел.
      "Откуда он тут взялся,- думал Толя,- и где-то я его раньше видел. Но где? Не вспомнить... Где же я его все-таки видел?" Толя сел на ящик и не гнал уже настырных голубей. И они целой стаей клевали творог быстро-быстро хорошая и обильная им досталась пища. Повезло им здорово. На редкость повезло...
      Он закрыл бочку крышкой, переваливая с боку на бок, дотащил до лестницы, ведущей на эстакаду, и таким же манером постепенно приволок ее к грузовому лифту. Небольшая дощечка нашлась, по этой дощечке он вкатил бочку в лифт.
      - Давай! Эй вы там, поднимай! - заорал он, нажимая на кнопку лифта беспрерывно.
      Но там не слышали.
      - Эй вы, бабье! Заснули? Поднимайте бочку с творогом!
      Лифт пошел наверх.
      И он тогда вспомнил, где видел этого типа.
      "Он рыл яму, могилу для дочки - могильщик, вот он кто! Да я тогда никого и не замечал,- вспоминал Толя,- разбит был и подавлен. До могильщиков ли мне было тогда, разглядывать их лица... Пусть могильщик, но от меня ему чего надо, не пойму. В свою компашку тянет, да не хочу я быть могильщиком и кошек ловить не собираюсь, время пройдет - и вернусь к своей машине. А он меня запомнил. Надо же! Но зачем ему все-таки я нужен, а никто другой? Играет на несчастье или он меня совсем за дурака считает? Могилы, кошки, голуби, кошмар..."
      Толя вышел на эстакаду.
      Дул ветерок. Кругом громоздились пустые ящики, до потолка. Он облокотился о ящики, и они обвалом полетели ему на голову. Пустяк. Пустые. Поцарапался слегка. Но не беда. Уж это не беда. Жене вроде лучше. Сесть бы опять за машину, а там пойдет по-старому, ну не совсем, ну, все же...
      - Эй, принимай, Толя!
      Подъехала машина, и Толя начал разгружать.
      УВЕРЕННОСТЬ
      Диву даешься, как он был в себе уверен! Если бы каждый человек был так уверен в себе! А впрочем, бог знает, что тогда было бы... Может быть, так и надо, так и должно быть - одни люди поразительно уверены в себе, другие не очень, а третьи так и проживут свой век ни в чем не увере-нные, во всем сомневающиеся... Может быть, как раз в этом и есть смысл, гармония, уравновеши-вание, одни дополняют других, одни по другим равняются, а в свою очередь, благодаря этим, выделяются. Как раз, может быть, без такого положения вещей, без такой ситуации творилась бы путаница, полная неразбериха. Я на миг представляю: все поголовно дьявольски уверены, гнут свою линию, давят с одинаковой силой друг на друга - неприглядная картина.
      О нем все газеты писали, его уверенность границ не знала. Можете представить, что это за штука - чемпион мира по боксу, выдающаяся личность, сущий черт!
      - А я в любом раунде могу нокаутировать любого противника,- сказал он мне. (Он имел в виду весь мир!)
      - Ну, а вдруг,- сказал я,- а вдруг...
      - "Вдруг" положи себе в карман,- сказал он мне, улыбаясь своей несравненно уверенной улыбкой.
      - Ну, а все-таки,- сказал я,- а все-таки...
      - И "все-таки" положи себе в карман,- сказал он, так же несравненно улыбаясь.
      - Между прочим...- начал я.
      - "Между прочим",- сказал он,- положи себе в карман!
      А я ему твердил, что придет время, его все-таки побьют, не надо зарекаться. "Такого не может произойти, скорей луна свалится на землю",отвечал он мне.
      В гениальную личность люди верить не очень-то хотят, такие чудеса не всех устраивают. И я не мог признать поразительную уверенность моего друга детства, с которым мы сидели на одной парте, исходили пешком в юности весь наш родной край...
      ...Когда-нибудь он проиграет, не может быть, чтобы он никогда не проиграл! Выходит, я же-лал ему проигрыша? Чертовщина сущая, с этим я никогда бы на свете не согласился, мы прошли с ним пешком весь свой край, плавали по Миссисипи матросами, влюблялись в девчонок, вытворя-ли бог знает что! Хвалиться он любил... Все уши затыкали, когда он кричал, что всех в мире побьет. Я тоже уши затыкал, но ведь напрасно! Побил всех подчистую, будьте здоровы, мое почтеньице, жители родного штата! С ним спорить без толку, я знаю. "Эх ты!" - скажет он и в плечо толкнет со смехом, дружески, да только тихо у него не получалось, на ногах ни за что не устоишь. Тут же слезы на глазах, извиняется, да у него и вправду нечаянно, непроизвольно выходило, само собой срабатывало.
      Надо бы подальше от него держаться, а я не отошел. Ну, он меня в плечо - хлоп! "Эх ты!" - и я в угол комнаты отлетел как миленький. Вскочил ужасно злой, а у него слезы на глазах. Да разве на него можно обижаться, не специально ведь, с детства у него эта дурацкая привычка. На расстоянии от него стоять, на расстоянии!
      Стою подальше, уверенность от него так и прет, весь - сплошная уверенность. Вот что зна-чит уверенность, сгусток уверенности, сплошная формула уверенности, абсолютная уверенность...
      ...Есть вещи, в которых я очень даже сомневаюсь, например, каким цветом покрасить цветоч-ные ящики на балконе: желтым, или красным, или разными цветами. И так можно, и так, но я не уверен, какими именно цветами их выкрасить.
      - Послушай, а во всем ли ты уверен? - спросил я его однажды.
      - Во всем уверен! - заорал он поразительно уверенно.
      - Какими цветами покрасить мне ящики? - спросил я его.
      - Любыми,- заорал он,- крась любыми! Крась всеми цветами подряд, и ты не ошибешься!
      - Но я хочу одним,- сказал я.
      - Любым,- заорал он,- крась любым! Что ты пристал ко мне со своими ящиками!
      Я выставил навстречу ему руку, показывая жестом: не толкай, не толкай меня, не толкай! Сейчас ведь толкнет, ну и тип!
      - Я завтра лечу в Мадрид! - воскликнул он потрясающе уверенно, даже напыщенно.- Завтра я побью Фердинанда Ривьеру! За две секунды до конца последнего раунда, вот именно, за две! - а все пусть думают, будто я не мог этого сделать раньше. Пусть они думают! - Он встал, подошел к зеркалу, любуясь собой, поднял обе руки кверху, как он обычно приветствует публику, и уверенно улыбнулся. Он выглядел прекрасно: этакая фигура, быстрота, стремительность, сила. И еще черт те чего, всего в нем полно. Побьет он этого Ривьеру, безусловно! Я было уже руку опус-тил, но снова вытянул ее вперед, почти упираясь в него пальцами, чтобы он невзначай не толкнул. Но сейчас же представил, как он молниеносно может нырнуть под руку и толкнуть меня, если захочет, и я руку опустил.
      - Уже завтра летишь? - спросил я.
      - Эх ты! - сказал он.
      Последует толчок! - решил я и отскочил, а он и не думал. Он помрачнел, он ненавидел самолеты.
      У него сейчас не было желания толкнуть меня в плечо. Ему было не до этого. Он сказал, что не выносит напоминания о самолетах, а я ему напомнил. Да я и не специально напомнил, забыл, что он их не выносит. Он не уверен, что самолет не разобьется. Он не был уверен, что благополуч-но прибудет на место, а там-то он побьет любого...
      - Какая чепуха! - сказал я.
      - "Чепуху" положи себе в карман,- сказал он.
      - Ага,- сказал я,- не уверен!
      - Я уверен в том, что не уверен!- сказал он потрясающе уверенно и улыбнулся.
      Он был во всем уверен.
      КРАСНЫЕ КАЧЕЛИ
      Канитель Сидорович вставал в пять утра, шел в лес за грибами. В семь утра он клал их на стол молча и тихо. Жена его Аделаида Матвеевна вставала в семь утра, всплескивала руками при виде грибов и восклицала:
      - Фу-ты, господи, опять!
      Она имела в виду, что ей придется опять чистить эти грибы, жарить или варить. А это нужно было делать так или иначе.
      После грибов Канитель Сидорович шел в сад и там мастерил качели для сына.
      Потом шел на работу.
      Дом стоял на развилке дорог, двухэтажный и нелепый. Больше в окружности, близко, не было домов. В этом доме кроме семьи Канителя Сидоровича народу было много - разные семьи и оди-нокие. А там за дорогой начинался поселок, и странным казалось, отчего это выстроен здесь дом, словно случайно.
      Канитель Сидорович по дороге на работу думал: "Люди только еще идут по делам, а я уже дело сделал: уже, можно сказать, накормил семью завтраком, грибов добыл, провизию добыл. Вот жена там сейчас грибы чистит и кидает в синюю кастрюльку". Он почти физически ощущал, как грибы стукаются о дно кастрюльки один за другим, не целые грибы, а куски грибов, срезанные ножом, такие замечательные ломтики грибов.
      Канитель Сидорович шел на работу по дороге, и на душе у него было спокойно. И даже чувс-твовалась какая-то уверенность в себе, но и некоторое однообразие тоже чувствовалось.
      Тогда мысли его перекидывались на качели, и однообразие каждодневное рассеивалось, и улыбка обозначалась на его лице. Качели еще оставалось совсем немножко доделать. Они выйдут добротные, крепкие, доски попались отличные, отменные доски. Пусть себе сын качается на них с соседскими детьми, жалко, что ли! Пусть добрым словом поминают Канителя Сидоровича.
      Имя такое ему в поселке дали люди. Не припомнить сейчас, кто первый его так назвал. А на самом деле звали его Павлом, да только никто его так не звал, и он на это не обижался.
      Канитель Сидорович шел с работы к качелям, а соседи, глядя, как он там возится под деревь-ями, говорили: "Опять канителит!" Он этих слов не слышал, да если бы даже и слышал, из этого ничего бы не вышло. Слова его не обижали (хоть какие), они для него все равно что ноль значили, мало кто чего скажет.
      Работал он в поселковом магазине продавцом, его каждый знал. Да и как не знать, если каж-дый к нему обращался за покупками. Отпускал он медленно, чем даже в раздражение некоторых приводил. Может быть, прозвище оттуда и пошло, а может, не оттуда.
      Он стоял за прилавком, отпускал товар и в это время ничего не думал постороннего, а только что положено: считать, сдачу давать, на весы смотреть. Да иначе оно и быть не могло, раз работа такая, да народу тем более полным-полно, на весь поселок магазин единственный. Правда, еще директор был, он тоже иногда товары отпускал, да только директор - он директор и есть, не будет же денно-нощно стоять за прилавком. Иногда ругал он Канителя Сидоровича за его нерас-торопность, бывало, скажет: "Да пошевеливайся ты, мать твою! Как в гробу ворочаешься". Насчет ворочания в гробу - это любимое директорское выражение, образно, конечно, выразительно, выпукло. Канитель Сидорович начинал смеяться тоненько и долго, слыша такое по своему адресу, и головой мотал, показывая, что он восхищен директорскими словами. А вообще на слова он внимания не обращал, как было сказано.
      Про слова директорские он жене рассказал как-то и стал смеяться, а она махнула рукой, да ну тебя, мол, не до тебя, и ушла за водой, а он долго еще смеялся, и сын подошел к нему и стал тоже смеяться долго и от души.
      Выдался самый веселый вечер, веселее, пожалуй, и не было, если не считать одного вечера, когда он со смеху покатывался, узнав, что жена утром грибы на столе искала, да так и не нашла, а он в этот день ни одного гриба в лесу не нашел. Иногда хоть один гриб да найдет, а тут ни одного.
      Надо сказать, Аделаида Матвеевна все в доме делала справно, по хозяйству хлопотала ревно-стно, только на грибы сердилась (столько, мол, грибов каждый день!), а на самом-то деле не сер-дилась, а только перед соседями показывала, вроде ей грибы надоели.
      Канитель Сидорович с работы шел прямо к качелям, а потом уже ел.
      Качели были готовы, но чего-то недоставало в них. А чего, он не знал, и это так ему запало в душу, хоть помирай. Он эти качели со всех сторон рассматривал, все ходил вокруг и голову все вбок клонил, не хватало чего-то... не хватало, а чего не хватало - бог знает!
      И вдруг однажды душа его озарилась непонятным доселе светом, новой радостью,- а приш-ла ему мысль покрасить качели в красный цвет. У него на глазах даже слезы появились от этой мысли. Представил он себе, как будут сверкать качели красным цветом среди зелени деревьев и кустов. Именно этого как раз и не хватало. Да и вправду это было бы красиво. Встала перед ним только проблема краски. В поселковом магазине такой краски не было, кое-какая там была краска, но не та вовсе, какая ему представлялась. А представлялась ему краска яркая, такая красная, крас-ней которой и быть не может.
      В ту ночь ему снились разноцветные качели, и в крапинку, и в полоску, и в яблоках, и другие. Они медленно проплывали, как лодки, и все плыли и плыли по реке, а в каждой сидело по сыну. Качели были разные, а сын был один и тот же, его сын...
      В воскресенье он не пошел за грибами, наверное, впервые за много лет не пошел в самое грибное время, а поехал в город за краской. И жене не сказал зачем, а якобы за грибами.
      Он привез краску в полдень, и жена удивленно смотрела на него, когда в дверях появился он с большой банкой.
      Он поставил банку на пол, лицо его светилось радостью, а сын стал катать банку по полу в восторге.
      И все обыденное перемешалось и спуталось, и не было грибов на столе. А жена была уверена, что это банка тушенки, и смекнула сразу, что неплохо было бы мясо с картошкой перемешать, раз грибов нет...
      Солнце било сквозь деревья на качели, Канитель Сидорович красил их, и они покачивались со скрипом. Качели загорались на солнце, и было радостно. Сын стоял поодаль, наблюдая за отцом восторженно. А мать сидела тут же на траве. Испытывала она какое-то вожное чувство, не было утром грибов на столе, и что-то изменилось, значит.
      Появилось торжественное и цветное...
      ВЕСЕЛЫЕ РЕБЯТА
      Телевизор не работает, вечер пропащий, настроение низкое, пью чай, смотрю в окно, мечтаю вторично жениться.
      Звоню в телевизионное ателье на другой день, спрашиваю техника, интересуюсь, почему он вчера не пришел, а он мне весело отвечает, что перепутал мой адрес.
      - А вы больше не перепутаете? - спрашиваю.
      - Любой человек может перепутать,- говорит он весело,- вы что, никогда ничего не путали?
      - На всякий случай я вам напомню адрес,- говорю.
      - За кого вы меня принимаете? Если вы будете во мне сомневаться, я к вам вообще не приду.
      Я испугался.
      - Ладно, ладно,- говорит,- не бойтесь, приду.
      - Когда?
      - Когда будет время.
      - Видите ли,- говорю,- у меня такое положение... Я не женат, один... меня дома не быва-ет...
      - Не хотите ли вы, чтобы я вам невесту подыскал? - смеется.
      - Видите ли, я вчера отпросился с работы... вас ждал... а вы... э... как бы вам объяснить... не пришли...
      - Я приду,- говорит он весело.
      - Видите ли... я сегодня тоже с работы отпросился...
      - Ваша работа меня не касается, мой дорогой!
      - Так это я для того сказал, чтобы вы... эээ... поняли., что я с работы отпросился.
      - Что же, по-вашему, я ничего не понимаю? Не меньше вашего понимаю. Не понимал бы, так меня бы на такую работу не посадили. Ясно? Эх вы, товарищ дорогой! У вас своя работа, у меня своя. Вы на своей работе - я на своей. Вы за свою работу отвечаете - я за свою...
      - Совершенно справедливо... Я, видите ли, к тому клоню, что... э... как бы вам объяснить... я один в том смысле, что никого нет дома.
      - Вот и женитесь, раз никого дома нет. Жена будет дома сидеть, и телевизора не надо.
      Смеется.
      - Я... эээ... имею в виду, когда, в какое время ждать вас?
      - Вы, мил человек, или не понимаете, что такое слово "жди", или притворяетесь?
      - Довольно растяжимое все-таки понятие... эээ... разве нет?
      - Да что вы все "э" да "э", неужели непонятно?
      - Я хотел, простите, только спросить: сегодня ждать или завтра?
      - Факт, завтра! А сегодня вы еще жениться успеете!
      Смеется.
      На всякий случай напоминаю ему, что завтра я в третий раз с работы отпрошусь, а он в ответ продолжает смеяться.
      Весь следующий день сижу дома, но он не появляется.
      Иду сам в ателье, в четвертый раз отпросившись с работы.
      - Где он? - спрашиваю.
      - По домам ходит,- отвечают.
      - Что-то у меня дома его ни разу не было.
      Они смеются.
      - Может, он сейчас к вам пошел, а вы к нему пришли...
      Я кричу:
      - У нас новый район, и обслуживание должно быть новое, на самом высоком уровне!
      Просто с ужасом на них смотрю, вот-вот опять засмеются.
      - Идите себе домой, он, наверно, вас сейчас возле дверей дожидается...
      - А если его там нету, что тогда? Что тогда должен я с вами сделать?!
      Они смеются:
      - Всякое бывает, товарищ, сами знаете, всякое бывает...
      - Очень странно,- говорю,- видеть вас смеющимися на рабочем месте... Я один, и мне трудно...
      Они смеются:
      - У некоторых по восемь человек детей, и им не трудно, а вы один, и вам трудно? Давно бы сюда притащили ваш ящик, чем портить нам настроение.
      - Никакой возможности нет тащить мне этот ящик одному. Я уже объяснял вашему товари-щу технику, что с некоторого времени не женат, и в силу этого ежедневно отпрашиваюсь с рабо-ты...
      - У вас одного почему-то все не в порядке, вон у него тоже на прошлой неделе жена в армию ушла... Покажись-ка, Алеша, товарищу заказчику...
      - Что вы чушь несете!
      Они смеются.
      - Безобразие, и больше ничего!
      - Кричите себе на здоровье! Вы нам телевизор покажите, мы его починим. А то дома сидит, а мы знать должны, что у него там творится. Вон, гляди, бабка приемник принесла. Сама небось тащила, бабуся?
      - Сама, родненький, прохожий помог...
      - Молодец, бабуся! Прохожий молодец! Человек человеку друг, товарищ! Верно, бабка? Гляди, старуха дряхлая сама притащила, а ты в сто раз здоровей, а притащить не можешь, дома сидишь.
      - У вас же объявление висит... реклама: черным по белому... то есть красным по белому... не в том суть... звоните, мол, звоните...
      - Мало ли что там написано!
      - Как это?
      - Да что вы все удивляетесь, гражданин хороший? Давай, бабка, приемник, золотая бабуся, лампы небось пережгла? А вам стыдно, товарищ!
      Смеются.
      - Ишь ты, лодырь какой,- кричит бабка,- трудиться не хочет...
      - Так ведь объявление-то висит,- говорю.
      - Я неграмотная,- говорит бабка.
      - Но мы-то люди грамотные,- говорю я.
      - Больно все грамотные стали,- говорит бабка.
      - Правильно, бабуся, так его!
      Смеются.
      - Ну знаете...- говорю.
      - Знаем, знаем.- Смеются.- Нас не хочешь слушать, так старого человека послушай, больше тебя на свете старая прожила, не меньше тебя в жизни разбирается.
      - Я бы таких заказчиков на порог не пускала! - говорит бабуся.
      - Позвольте вас спросить, бабушка, с чего это вы так на меня накинулись, разве я не прав?
      - Смотри, а то милиционера позову! - говорит бабуся.
      - Да ну вас, бабушка,- говорю,- или вы вовсе ничего понять не хотите, или попросту ничего не понимаете...
      - Ты мать не оскорбляй,- смеются ребята.
      - Сынки меня в обиду не дадут,- говорит бабуся.
      Они смеются.
      - Вот твой спаситель как раз идет, бери его в оборот, а от нас отвяжись, бога ради, посколь-ку у тебя никакого телевизора с собой нету.
      Вижу: входит в ателье молодой парнишка с чемоданчиком, лицо как из гранита высеченное, волосы торчком, и смеется.
      Ребята кричат ему со смехом:
      - Тебя тут дожидаются!
      - Я к вашим услугам,- говорит он смеясь.
      - Что же вы, мил человек, к моим услугам до сих пор не были,- спрашиваю я печально.
      - С какой такой стати? - смеется.
      - А с той стати,- говорю,- что вы обещали, припоминаете?
      - А-а-а! - говорит.- Очень приятно вас видеть, еще не женились? Никак не управляюсь, прошу прощенья, один на весь район, а вызовов много, народ требует, очень приятно вас видеть!
      - Не могли бы вы,- говорю,- сейчас пойти со мной телевизор мне починить?
      Он обнял меня и смеется.
      - А знаете, какой у меня день сегодня?
      - Какой?
      - Такой день раз в жизни бывает - человеку двадцать пять лет! Знаете, с каким человеком я в один день родился?
      - С каким?
      - Неужели не помните? С Ломоносовым в один день родился.
      - Поздравляю,- говорю,- от души вас поздравляю!
      - Молоток, что нашел меня в такой день, сам понимаешь, ни по каким вызовам не хожу.
      Ну что тут возразить? Не хватает еще вступать в пререкания с человеком, родившимся вместе с Ломоносовым! Незатейливая песенка всплывает в памяти: "...только раз в году...", у всех на виду в этот день играют на гармошке невзирая на лица. Я его понимаю. Нервы мои не выдерживают, и я плачу... Сморкаюсь в платок. Я устал. Нежность к людям, к себе самому переполняет меня и вызывает слезы.
      - Слышь, брось реветь,- слышу я отзывчивый голос сегодня родившегося,испортился, значит, телевизор, говоришь? А я думал, приемник у тебя испортился. Так бы и сказал, что телеви-зор, а то чуть было не те инструменты захватил... Главное, нас с Ломоносовым не забывай!
      А главное - смеется!
      Приходим.
      Он хлопает меня по плечу, по-дружески, со смехом, с такой силой, что я падаю.
      Встаю.
      Ставлю обед на плиту.
      Он открывает чемоданчик с инструментами, но чемоданчик каким-то образом вырывается у него из рук, и все оттуда сыплется на пол, гремит, катится, закатывается, а он смеется.
      - Всякое бывает,- говорит он, долго ползает по полу, а я ему помогаю.
      - Да ты тут не вертись,- слышу я его веселый голос откуда-то из-под тахты,- ты не торчи перед моими глазами, я этого не люблю.
      Я отхожу покорно, стою в сторонке, смотрю, как он ползает, жду.
      Наконец он собирает инструменты, подходит с какой-то штуковиной к моему телевизору.
      - В такой день,- говорит он,- можно себе позволить все.
      Я невольно сказал:
      - Только прошу вас, осторожней...
      - Знаете,- сказал он весело,- после ваших слов я могу взять свои принадлежности и уйти. Я уйду, и попробуйте вы потом меня добиться...
      - Обед скоро будет готов,- сказал я, бросившись наполнять рюмки.
      - Я вам делаю одолжение,- сказал он, встав в какую-то дурацкую позу,- я вам любезность делаю, так?
      - Так...- сказал я.
      Он выпил рюмку, сел около телевизора и произнес целую речь:
      - Моя любезность не знает границ! Как товарищ - я золото. Как мастер золотой. Между прочим, я работал на заводе, где собирал, да будет вам известно, такой вот марки телевизоры, как ваш. Я могу вытащить у вас из телевизора одну штучку, а другую утопить... (Боже мой!) Я могу так переделать ваш телевизор, что ни один техник в мире не сможет понять, в чем дело! (Он весе-ло смеялся.) Я могу ваш телевизор разобрать до мельчайших подробностей, а потом собрать в прежнее монолитное целое! И могу его так разобрать, что ни одна душа не сможет его собрать. Но могу и устранить дефект, починить, отремонтировать, и он будет работать как новый! Выбирайте любое. А вы знаете, я могу сделать так...