В чётко выведанное время "Ч" мы уже ошивались под общагой торгово-экономического института, где должно было иметь место мероприятие. Наша "густная семейка" смешалась с толпой таких же, как и мы, грустных волосатиков, которые по очереди делали отчаянные попытки разжалобить двух жлобов, охранявших вход.
      К моему удивлению, нас узнавали. То и дело у себя за спиной я слышал шепотки:
      – Смотри, и "Клан Тишины" здесь…
      Неожиданная известность не льстила моему самолюбию. Я не знал, как на неё реагировать. Сломленные последними событиями, мы в любом внимании, обращённом на нас, видели насмешку. Впрочем, честно говоря, со стороны многих музыкантов долгое время оно так и было.
      И вдруг:
      – Какие люди – и без охраны! Привет, чуваки!
      Я обернулся и увидел улыбающуюся физиономию Ганса. Он подошёл к нам, ухмыляясь в тридцать зубов и две пломбы, и извлекая из рюкзака бутылку пива со словами:
      – Вы нам – чай, мы вам – пиво. На сейшен собрались?
      – Угу. Только вот не знаем, как пройти.
      – Идём, я проведу.
      Мы подошли к входу, Ганс сказал что-то одному из жлобов, и неприступные двери открылись перед нами.
      Зал был до отказа набит народом. Зрительских мест, как таковых, не имелось. Были просто расставлены столики, на каждом из которых присутствовала табличка с названием бэнда. За этими самыми столиками сидели самого экзотического вида личности и лениво потягивали спиртное. А на сцене в блюзовом штопоре кривлялся уже известный нам
      Маныч.
      Атмосфера царила самая, что ни есть, непринуждённая. Легенды местной "подземки" передвигались по залу, молодецки встряхивали хаерами, похлопывали друг друга по крутым рокерским плечам, обтянутым "косухами". Я подавленно следил за "тусманом" – дорого бы я дал, чтобы быть одним из них. Так же лениво пережёвывать слова, общаясь с другими троглодитами, так же непринуждённо отрыгивать пиво в воротник собеседнику. Чтобы меня так же встречали добродушным матерком. Дорого бы я дал, чтобы быть своим в этой толпе.
      Группы сменяли на сцене одна другую. Оказалось, что стилевых ответвлений в местном музоне до хрена. От панк-рока до арта. Причём, звучит всё на несколько порядков круче, чем у нас. Причём, большинство на украинском языке. И причём, кое-что даже впирает! Мы примостились в уголке, стараясь обращать на себя как можно меньше внимания, и стали наблюдать за происходящим.
      Вот она, настоящая богемная житуха! Вот она, рок-н-рольная тусня!
      А мы – наивные дети, возомнившие себя звёздами после того, как другие дети попытались оттопыриться под наш драйв. Все эти мысли вертелись у меня в голове болезненной спиралью. Я наконец-то начал шурупать, в какую мышеловку попал. Оказывается, путь-то нужно пройти от начала до конца. А мы и не начинали идти, самонадеянно полагая, что остался предпоследний шажок. А их, этих шажков-шажищ, немеряно!
      И идти придётся, деваться некуда. Кто хлебнул этой отравы, тот не проблюётся до конца дней своих. Мать твою!!!
      У моих "соратников" на лицах было написано то же самое. Даже неугомонный Палыч притих, пытаясь увидеть себя в этом вареве.
      Батькович незаметно медитировал на кучу микрофонных стоек. А Паша терзал Ганса своими "вопросцами". В общем грохоте не было слышно, о чём идёт речь, но несложно было предположить. Судя по всему, он уяснял для себя все подробности, касающиеся рок-тусовки в нашем городе, включая все мелочи биографий музыкантов, особенности их половой ориентации и прочую фигню. Ганс терпеливо ему пояснял все тонкости местной тусы. Паша кивал и изо всех сил мотал на ус. Я же прикидывал, когда Гансу надоест вся эта бодяга и он плюнет в глаз мучителю. Но, к моему удивлению, дотошность Паши не превысила желания Ганса прослыть крутым, своим в доску парнем, знакомым со всей подноготной местного рок-элемента. В результате, Паша выспрашивал, уточнял, "уконкречивал", а Ганс пел соловьём.
      Батькович, выйдя из транса, некоторое время наблюдал за ними, а потом, толкнул меня локтем в бок:
      – Они нашли друг друга! А?
      – Стоило за этим сюда переться, – проворчал я.
      Тут кто-то тронул меня за плечо. Я поднял глаза и увидел перед собой Джоновку. Вот кто мне сейчас нужен!
      Джоновка – человек исключительной приятности. Я с ней знаком сравнительно недавно, но у меня ощущение, что я знал её всю жизнь.
      Пару лет назад мы познакомились на вечеринке у одного приятеля – он представил барышню, приехавшую к нему в гости из Симферополя. Она настолько отличалась от девушек, с которыми мне приходилось общаться ранее, что произвела настоящий взрыв в моих мозгах. Беседовать с этим тонким, умным и ироничным существом – всё равно, что ходить по лезвию бритвы (простите за истасканную фразу). Неверный шаг – и оказываешься под водопадом убийственной иронии, после чего долго приходишь в себя и отряхиваешься.
      Джоновкой её назвал Паша за круглые очки а-ля Джон Леннон. Он же первый и подставился ей, когда полез с вопросцами. Она привела нас в жуткий восторг, распластав его по кусочкам. Откровенно говоря, мне тоже досталось, как только я попытался натянуть маску декадентствующего страдальца, не понятого грубым окружающим миром.
      Мне повезло, что я вовремя спохватился, и перестал "производить впечатление" раньше, чем стал всеобщим посмешищем. Мы тогда долго бродили всем кагалом по парку, курили и трепались обо всём на свете.
      О смысле жизни, о музыке, о свободе, о пацифизме и прочей ерунде.
      Через полгода Джоновка приехала поступать в наш универ на геофак.
      И с корабля на бал попала на мой день рождения. Она была единственной барышней на этом празднике. Когда народ упился водкой и полёг смертью храбрых, осталось двое самых стойких – я и она. Мы сидели на балконе, курили, пили водку большими чайными чашками и общались. Я как-то незаметно рассказал ей о своём колхозном романе, она меня, кажется, утешала. Не помню толком. Потом я отрубился, а когда утром очнулся, то обнаружил, что вся посуда вымыта, квартира прибрана, а гостья наводит последний лоск и на ней абсолютно не видно следов ночного загула.
      Потом мы стали общаться реже. Не знаю, почему. Наверное, потому, что у меня – репетиции, новая любовь, институт. У неё – универ, хиппи, тусовки. Но когда мы видимся, нам хорошо вместе.
      – Джоновка, привет! Блин, клёво, что ты здесь! Мне срочно нужно кому-нибудь поплакаться!
      – Хо! Ну, идём!
      Тут к нам повернулся Палыч. Его физиономия расцвела – он такой же любитель Джоновки, как и я.
      – Ё-пэ-рэ-сэ-тэ! Какие люди! Хрювет!
      Он полез целоваться и исполнил этот ритуал со всей серьёзностью, какую был способен из себя выдать. Джоновка питает слабость к этому маленькому мерзавцу и относится к нему как к проказливому младшему братцу.
      – У меня есть жбан крымского хересу – пальчики оближете. Идёмте, сядем где-нибудь, вздрогнем в честь встречи.
      – Вот это я люблю, – пританцовывал Палыч.
      Мы нашли местечко поспокойней и расположились маленьким кружком.
      – Валяй, плачься, моя жилетка к твоим услугам – разрешила
      Джоновка, умело откупоривая бутылку и делая солидный глоток из горла. Она всегда меня поражала своим умением пить весело, легко и приятно.
      Я вкратце рассказал о том, что произошло на нашем последнем концерте. Палыч иллюстрировал мой рассказ ужасными рожами собственного сочинения и красочными ругательствами. Но, к моему удивлению, повесть сия не произвела должного впечатления на Джоновку.
      Ну и что? – спросила она. – Если ваша музыка нравится пиплу, то она будет нравиться, независимо от разных там Манычей. А профессионализм – дело наживное. Научитесь – никуда не денетесь. А чуть-чуть спесь сбить – это на пользу, а то вы такие нарванные стали, что я к вам подходить боялась.
      – Мы? Нарванные? – поперхнулся вином Палыч. – Никогда такого не было!
      – Ты пей, старичок, не отвлекайся, и не разливай продукт. А быть
      – было! Ты просто не замечал.
      Дальше началась дискуссия на эту тему, и длилась она долго. Мы думать забыли о сейшене, о тусовке, о своих обидах. Приятное вино, интересная беседа – что ещё нужно человеку, чтобы стать счастливым хотя-бы на какое-то время?
 

ГЛАВА 2

 
      Пошла работа. Мы полностью оставили всякие концертные затеи и стали "пахать". Палыч и Батькович влабывали "машину"1, Паша искал гитарный звук, постоянно жужа "соляками". Клаву напрягали изо всех сил, выжигая её естественную лень калёным железом.
      – Ты, Клава, учись, учись и ещё раз учись, – втолковывал ей Паша.
      – Нормальные люди успевают и творить ВЕЛИКОЕ и ебаться. А если только ебаться, не творя – это, прости меня, блядство какое-то получается. Тем более, что ВЕЛИКОГО от тебя не требуют. Ты подлабай в кассу, а уж насчёт ВЕЛИКОГО мы сами подсуетимся.
      Клава обижалась, но возражать не решалась. Не знаю, что заставляло её тусоваться в коллективе абсолютно чуждых ей людей, но что-то её держало. И пахала она наравне с другими.
      А я пошёл в консерваторию заниматься вокалом. Кстати, об этом – подробней. Мой батя постоянно меня доставал тем, что музыкант из меня – как из козьей жопы валторна. Потом, как-то придя ко мне, он заявил:
      – Давай я тебя отведу к знакомому преподавателю вокала в консерватории. Если скажет, что из тебя будут люди – хрен с тобой, музицируй! Тогда я в тебя поверю. А если нет – то хотя бы сессии вовремя сдавай…
      Мне стало интересно, и я согласился. И вот в назначенный день мой родитель отвёл меня в консу2 и представил внушительных размеров дядьке, обладателю шикарного баритона. Дядька назвался Куликовым, и первым делом выставил батю моего из кабинета. Это чтобы я не смущался. Потом он заставил меня петь массу всяческих неудобопроизносимых упражнений и в процессе так кривился, словно я насильно кормил его шампунем пополам с газировкой (б-р-р, что это я такое удумал?). После того, как я спел ему и так, и эдак, и фальцетом, и в полный голос, человечище выдал вердикт:
      – Странно! Ничего не могу сказать. Кое-что ты делаешь очень хорошо, а кое-что – отвратительно. Давай договоримся – ты придёшь ко мне с гитарой и споёшь так, как привык. А я послушаю.
      Замётано! На следующий день я явился к нему с веслом, исполнил парочку блатных романсов, парочку рок-н-роллов и закончил "Глотком
      Свободы". Чувак послушал, и решил – голос есть. Не особо сильный, но приятный. И он за определённую мзду может со мной позаниматься. Батя вручил ему конвертик с башлями за десять занятий вперёд, и мы закрыли тему. Теперь я три раза в неделю под чутким руководством господина Куликова орал вокализы, арии и салонные романсы (не путать с блатными).
      Вышеупомянутый господин Куликов подчеркнул, что никакой вид вокала окромя академического его не интересует. А я рассудил, что на безрыбье и рак рыба. Академические навыки в роке не помешают. Все остались довольны. А родитель мой радовался, что сын вопит настоящие оперные арии, и не где-нибудь, а в консе! Кстати, я стал обучаться брякать на фортепьяне, так как Куликов заявил, что без этого ни туды, ни сюды. Представьте себе рожи преподавателей из консы, слушающих, как за дверью какая-то тварь криворуко и кособоко бренчит на рояле "Битлов"! А тварь, то бишь я, хрюкая от удовольствия, замахивалась даже на такие авторитеты, как Бетховен и Гершвин, в гробу видя возмущение мэтров академической музыки.
      Через какое-то время мне удалось раздвинуть свой вокальный диапазон, месье Куликов был доволен, и стал поговаривать о поступлении в музучилище. Я не перечил, но и не возлагал особых надежд на свои оперные таланты.
      Однажды я сидел дома, старательно разбирая "Ave Maria" Баха-Гуно.
      Весьма приятственная штучка, скажу я вам. Старался я изо всех сил, и не обратил внимания, что какой-то мерзавец упорно и методично ломится в мои двери. Коротко матюкнувшись, я поплёлся открывать.
      Оказалось, что это не мерзавец, а мой друг Паша. Он весь светился изнутри благостным светом, и у меня не хватило духу отчитать его за то, что мешает порядочным людям заниматься делом.
      – Привет, старик! – поприветствовал меня соратник, проникнув в жилище.
      – Здорово! – нелюбезно отозвался я.
      Паша прошёлся по комнате, заглянул в ноты, ткнул пальцем в клавишу доисторического сентезатора, который я одолжил у знакомого, дабы практиковаться в клавишизме. Инструмент издал неприличный звук.
      – Занимаешься, значит? Ну и как? Получается?
      – Ничего, помаленьку…
      – А Мурку можешь?
      – Нет, Мурку не могу! А Битлз могу и "Лунную сонату" тоже могу!
      Ты, если не по делу, то сядь в углу и не отсвечивай. Сам себя развлеки, я через полчасика освобожусь.
      – О`кей! – гость покорно уселся в кресло и уткнулся в потрёпанную
      "Рок-Энциклопедию".
      А я, перестав на него отвлекаться, снова зарылся в ноты. Изредка я ловил на себе его изучающий взгляд. Через сорок минут с работой было покончено. Я закрыл свои шпаргалки и облегчённо потянулся.
      – Занимаешься, значит? – опять прогундосил Паша, подражая какому-то герою не виденного мной фильма.
      – А что?
      – А то, что завтра мы играем на "Весне Лесотеха", вот что!
      – Трындишь, подлюга!
      – Когда это я трындел, – обиделся Паша, – я всегда говорю правду, только правду и ничего, кроме правды!
      Как его при этих словах не убило громом небесным – не знаю. Скажу только, что большего звездуна, чем Паша, сложно было отыскать. Он славился как непревзойдённый мастер виртуозного наёбывания ближних своих. Делал он это и просто из любви к искусству наёбки, и для того, чтобы потом всласть высмеять попавшегося на его удочку простака. Следует также отметить, что частенько помогал ему в этом и я – вот она, гнусность человеческой натуры.
      После какого-нибудь часа словесной эквилибристики, перекрёстных вопросов и попыток поймать Пашу на вранье, я, наконец, поверил, что мы действительно играем на "Весне Лесотеха".
      Каждый вуз в нашем городе имел обыкновение в апреле-мае проводить студенческий фестиваль, который назывался "Весна Лесотеха", "Весна
      Политеха" и т.п. Эти мероприятия пользовались популярностью в студенческой среде, и можно было ожидать, что слушать нас будут не сто-сто пятьдесят человек, а семьсот-восемьсот! Вот это да!
      – А сейчас оденься поживописней, и едем к нашему декану. Он хочет встретиться с руководителем группы.
      – В шесть секунд!
      Я натянул вытертые джинсы с шикарной заплатой на полштанины, клетчатую рубаху и распустил волосы, которые обычно носил собранными в хвост.
      – Поехали!
      Декан оказался клёвым дядькой. Разговаривать с ним было очень даже интересно. Как выяснилось, он обожал "Флойдов" и "Цеппелинов".
      Этим он меня купил сразу. Обсудив всё, что касалось грандов мировой музыки, мы перешли к таким мелочам, как условия выступления, аппарат и транспортировка нашего барахла в зал, где нам предстоит играть.
      Всё решилось быстро и оперативно. В качестве транспорта нам выделили целый автобус, аппарат пообещали знатный, время выступления отдали на наше усмотрение. Кстати, было выяснено, что руководство факультета ни в коей мере не смущает то, что мы являемся русскоязычной группой.
      На следующий день в назначенное время к нашей точке был подан автобус. Несколько студентов, выделенных деканом на роль грузчиков, быстренько закинули в него наши пожитки. В каких-нибудь полчаса мы домчались до места выступления. Разгрузились, расставились, вызвучились. Всё чётко, быстро, красиво. Чёрт подери, приятно, когда все проблемы по организации концерта решает тот, кто их должен решать! А нам осталось приехать, включиться и играть, играть, играть! Лафа! Звучок достаточно качественный, на сцене комфортно, публика гарантирована. Что ещё нужно для счастья?
      Вечером мы стояли за кулисами и наблюдали за ходом концерта. Не знаю как другие, но я очень смутно представлял себе, как мы впишемся в эту тусовку. Программа была своеобразной. Толстых бандуристок сменял заикающийся бард, потом выскакивала толпа потных танцоров-народников, после которой трепетные барышни пели про
      "Червону Руту". Короче, представить в этом компоте нас было трудновато.
      Мы шли гвоздём программы. После того, как отскулили бандуристки и оттопырились танцоры, объявили нас. Встряхивая распущенными патлами, я выскочил на сцену. На переду моей майки красовалась роскошнейшая дыра, демонстрирующая публике правый сосок и курчавую растительность на груди. Вытертые джинсы с привычной заплатой и гора всяческих
      "фенечек" довершали образ. Палыч был в бандане и в клетчатой вытянутой рубахе, достававшей ему до колен. Паша и Батькович выглядели несколько элегантней, но всё равно на этой сцене под лозунгом "З народного напившись джерела"3 смотрелись, мягко говоря, нелепо. Клава была в своём репертуаре – девка для траха.
      Нас приветствовали свирепым, леденящим душу воем. Выкатив от изумления глаза, я рассматривал "группу поддержки", нёсшуюся во весь опор к сцене. На ходу они расталкивали солидных деканов, доцентов и прочую преподавательскую шелупонь. И выли при этом так, что даже у меня мороз по коже шёл.
      – Интересно, откуда они узнали, что мы сегодня будем здесь? – заинтересовался Палыч.
      Но я решил, что ломать сейчас над этим голову просто неумно. Я приветствовал их ответным воплем и пообещал оттянуть на полную катушку. Зал, затаив дыхание наблюдал за развитием событий. По лицу декана было видно, что всё происходящее ему активно не нравится и что он начинает сожалеть о том, что оказался слишком прогрессивным для своей должности.
      Я произнёс краткую речь, где призвал пипл расслабиться и дать волю инстинктам. На лицах же публики пока не было заметно никаких инстинктов, кроме инстинкта самосохранения. Да и тот возник только после появления нашей "группы поддержки".
      Мы играли в основном новые вещи. Играли хорошо, с драйвом.
      Публика в зале реагировала по-разному. Наши фаны, естественно, бесновались аки демоны, приводя в ужас стареньких профессоров и впечатлительных аспиранточек. Внушительная часть студентов изо всех сил старалась "соответствовать". А остальные с отвращением наблюдали эту вакханалию, приобретая стойкую ненависть к отечественной рок-музыке.
      Апогеем разнузданности стало исполнение хита всех времён и народов "Опущенные уши". Под вступительную тему из "Ласкового Мая" весь народец, включая самых стойких, стал послушно хлопать в ладоши.
      Ну а после того, как мы втопили панкуху, пипл взвыл от восторга и ринулся расслабляться. Ну а мы всячески потакали низменным страстям толпы (фу! как гадко!).
      Последним исполнялся "Костюмированный Бал". Неожиданно этой вещью мы купили практически весь преподавательский состав. Как то сразу забылись предыдущие крамольные песенки, и, затаив дыхание, вся профессура наблюдала как Паша водил смычком по струнам, извлекая терзающие слух звуки. Атмосферик был потрясающий. Я, как-то, не рассчитывал на такой эффект. Не рассчитывал я и на то, что мы возьмём первое место в этом туре фестиваля и пройдём в финал.
      По правде, я делал ставку только на молодёжь, и был совершенно не готов принимать восторги ректора, декана, преподавателей. Мы оказались замкнутыми в кольце людей, каждый из которых старался посвятить нас в суть своих душевных переживаний, возникших во время нашего выступления. Паша светился от восторга и шумно разглагольствовал об ассоциативных течениях в музыке. Палыч бойко шнырял среди хорошеньких студенточек, раздавая автографы и впрок запасаясь телефончиками поклонниц. Клава отбивалась от похотливых юнцов, варивших ей шоколад4, а Батькович фотографировался с "группой поддержки". В общем, всё удалось!
 

ГЛАВА 3

 
      В общем, всё удалось. Мы выступили на финале "Весны Лесотеха".
      Чего-то там заняли (чего – не помню). После этих знаменательных событий нам предложили стать штатной группой факультета ландшафтной архитектуры и выделили репетиционную точку. Это было весьма кстати, поскольку после изгнания из "ВОДОКАНАЛТРЕСТА" мы беспризорничали, перебиваясь репетициями в офисе отца Батьковича. Но это не могло продолжаться долго – глядя на наши потрёпанные рок-н-роллом фигуры, сотрудники возроптали. Их выводило из себя то, что после 18.00 по офису начинали шляться подозрительные личности, перенося с места на место предметы непонятного назначения и действуя на нервы немелодичным музицированием. Так что предложение "руки и сердца", то бишь, крыши и "точки" явилось весьма кстати.
      Точка была офигенной! Уютная комнатка, чистенькая и опрятная. Со всевозможными шкафчиками, полочками, антресолями. И с аппаратом впридачу – что немаловажно!
      Тогда-то мы и совершили своё первое преступление во славу рок-н-ролла. Аки тати в ночи, мы пробрались на задний двор какого-то ресторана и упёрли несколько ящиков с яичными лотками. Начинающие музыканты меня поймут и позеленеют от зависти. Ведь яичные лотки – наинеобходимейший материал для музыканта. Общепризнано, что это наилучший заменитель звукоизоляционной пробки. Для заглушивания
      "точки" нет более удобного и доступного материала. Но для добывания оного приходилось идти на всякого рода хитрости.
      Итак, мы ограбили ресторан на некоторое количество ящиков с этим ценным материалом. Ветер унёс звук наших шагов, и ночь слизала наши силуэты. Зорко оглядываясь во тьме, мы пронесли свой ценный груз по двору ресторана, перебросили через забор и растворились во тьме.
      Косые фломастеры ливня затушевали звуки, оставленные нами в пространстве. Вот краткая история преступления, в котором я сознаюсь.
      И вышел, небось, утром директор ресторана на крыльцо, и вырвал седые клочья своих волос, и проклял засранцев, лишивших его предприятие тары для укладки яиц. Вот такая смурная история приключилась.
      На следующий день после кражи, хорошо выспамшись, мы явились на точку и в каких-нибудь три часа обили стены крадеными лотками.
      Получилось красиво и функционально. Похлопав в ладоши, мы убедились, что звук гасится – а значит, цель достигнута. После чего мы хлопали в ладоши до опупения, и каждый глуховатый "трень" вместо звонкого
      "хрясь" звучал в наших ушах сладкой музыкой. Отдельно отмечу – совесть по поводу содеянного нас и не думала мучить. Ей сладко спалось на наших больших надеждах и предвкушениях грядущей славы.
      Мы красивенько расставили аппарат и барабаны, разместили в шкафчиках своё нехитрое хозяйство, выделили шкаф для гитар.
      Хозяйствовали, короче. Особенно радовала мысль, что не придётся собирать все манели после репетиций и тащить их домой. И придя на
      "репу"5, можно сразу включиться и играть, а не раскладываться по два часа. Ништяк, да и только!
      Начались суровые будни. Мы репетировали, не показываясь на людях.
      Как-то получилось само собой, что мы уволили Клаву. Она всё-таки была чуждым элементом в группе, так и не сумев прижиться, как следует. Нам были нужны фанаты нашего дела, а Клава была заурядной девулей, не способной вкалывать ради достижения призрачной цели. Мы особо не печалились по ней. У нас было невпроворот работы и не хотелось ни на что отвлекаться. Вот такие пироги.
      Так прошло лето. Мы нарепетировали гору материала. Появилось новое звучание. Как-то незаметно мы отошли от панкушных экспериментов и полностью погрузились в арт-рок. Экспериментировали с музыкой, текстами, звуком, подачей. Работа засосала целиком. В целом всё звучало довольно сносно, но, помня о позорном происшествии на последнем нашем концерте, мы старались не высовываться раньше времени. В этот момент нарисовался Анатолий – и наше затворничество прекратилось.
      Однажды знакомые барышни-бардицы обратились к нам с просьбой отзвучить концерт авторской песни. И, естественно, пригласили нас выступить там в акустическом варианте в качестве гостей. Для нас это было не внапряг. И в условленный день мы завезли в небольшой зальчик парочку колонок, усилитель, несколько микрофонов и необходимую коммутацию. Вызвучив всё как полагается, мы удобно упали в задних рядах зала и приготовились получать удовольствие.
      Всё было чин чинарём. Трепетные девицы в длинных салонных платьях исправно скулили о несбывшейся любви, о свечах, о скрипках, затерянных в ночи, и прочей романтической хрени. Я, откровенно говоря, далёк от таких красивостей и по этой простой причине сумел из всего действа извлечь лишь повод для веселья. В конце программы выступали гости из Киева и Москвы. Тут было поинтересней.
      Встречались действительно сильные штучки. А в самом конце объявили нас.
      Ну, мы и вдарили рок-н-роллом по бездорожью. Исполнялись самые забойные песняки, способные прозвучать в акустике. Романтические дамочки и "юноши бледные со взором горящим" аплодировали изо всех своих надорванных авторской песней сил. Даже строгие старушки, пришедшие сюда в поисках салонного романса, старательно вопили с нами "Глоток Свободы". Нам и цветов каких-то подарили. Вот!
      Отколбасив сорок минуток на сцене, овеянные восторгами публики, мы сошли в зал прямо в объятия незнакомого штриха, тут же взявшего нас в оборот. Выяснилось, что сей субъект претендует на немедленную приватную беседу с нами, имея в наличии интересное предложение. Мы не стали огорчать его отказом. Смотав шнуры и погрузив всё своё барахло в тачку, мы прихватили с собой и его. На точке мы разгрузились, заварили чай, расселись поудобнее и приготовились внимать.
      Папик оказался непрост. Представившись Анатолием, он изъявил желание послушать наш музон подробней. Мы ничего против не имели и на протяжении двух часов услаждали его слух опусами собственного изготовления. Тип был в полнейшем восторге и рассказал нам байку следующего содержания: он-де до недавнего времени занимался легендарной группой "Гады".
      Это заставило нас отнестись к нему с уважением. "Гады" давно вышли из разряда местных знаменитостей и стали общенациональным достоянием. Об уровне, на котором они существовали, говорил хотя-бы тот факт, что их представляла в своих "Рождественских Встречах" Алла
      Пугачёва. На фоне звёзд-однодневок "Гады" выделялись тем, что качественно исполняли тугой ритм-энд-блюз в лучших традициях
      "фирмы", замешанный на местном фолке. Это не был сладенький попсовый сиропчик. Это было "мясо"! И они умели заставить жрать это мясо даже тупорылый сельско-пролетарский контингент, никогда не поднимавшийся круче "Ласкового Мая".
      Губило "Гадов" одно – как нормальные музыканты, они имели свои недостатки. В их случае это было "ширево"6. Ни для кого не было секретом, что большинство участников команды "торчало в полный рост"7. Администраторы группы с ног сбивались, пытаясь как-то с этим бороться, но всё, в конце концов, сводилось к известной формуле
      "Sex, Drugs, Rock amp;Roll".
      Так оно и было – с одной стороны, гастроли в стране и за рубежом, восторги публики, круть неимоверная, а с другой – торч, кумар, торба, система. Мне сложно в этом разобраться, так как в то время я был юным начинающим музыкантишкой и не имел возможности общаться с
      "китами" такого масштаба. Все сведения о "Гадах" того периода я черпал из рассказов очевидцев и самих участников команды, с которыми довелось познакомиться гораздо позже.
      Анатолий, по его словам, не хотел больше сотрудничать с "Гадами".
      Он обвинял их в чрезмерном пристрастии к наркотикам и в отсутствии желания серьёзно работать. В данный момент Анатолий совместно с директором "Гадов" Еленой Муратовой работал над проектом грандиозной акции под названием "Рок Против Наркотиков и Алкоголизма", которая должна была состояться в нашем городе. Среди приглашённых участников, кроме местной элиты, фигурировали такие имена, как
      "Бригада С" и "ДДТ". Предполагалось, что акция будет иметь громадный резонанс в мас-медиа и в народе.
      А нам, скромной, ничем не проявившей себя группе предлагалось выступить на одной сцене с "динозаврами" отечественной музыки. И был обещан сногсшибательный гонорар. Здесь было от чего опухнуть!
      Мы, естественно, согласились. Но заскулили, что без клавишника это будет звучать несерьёзно. Клавишника мы, мол, подпишем, а инструмента хорошего нет. Новый "папа" подумал и выдал нам энное количество денег на аренду инструмента. Причём столько, сколько я никогда в жизни в руках не держал. Это помогло нам окончательно уверовать в то, что всё происходящее – не пустой трёп.
 

ГЛАВА 4

 
      – Ну давай, ещё разок! Поехали!
      – Трынь – брынь!
      – В жопу такое музицирование!
      – А что тебе не нравится?
      – "Машина" – говно! Верней, её нет! Играй бочкой двойной удар в каждом втором такте!
      – Оно тогда грузит.
      – Не грузит! Тогда начинает звучать по-человечески! И на райд8 переходи только в припеве. От этого тоже "машина" пропадает.
      – Батькович, проснись, наконец! Сколько можно друшлять9?
      Репетировали мы на совесть. Аж урепетировались вусмерть. На каждой "репе" мы умудрялись переругаться вдрызг. У Жени, нового клавишника, глаза на лоб лезли от выражений, которыми мы потчевали друг друга. Мы старались ему объяснить, что это способствует работе, но он пока что не верил.
      – Чуваки, чтой-то говно получается. А?
      – Говно говном!
      – Самое, что ни на есть, разговеннейшее говно!
      – Кал смрадный!
      Настолько объективно мы оценивали качество производимого нами продукта. В смысле музыки. Клавишник Женя, видимо впервые имевший дело с такими странными людьми, только водил глазами от одного к другому. А мы единодушно пришли к выводу, что на столь ответственный концерт необходимо сотворить что-нибудь новенькое. Анатолий говорил, что желательно сыграть какую-нибудь вещицу о вреде наркотиков.
      Учтём! И "Глоток свободы", естественно. И ещё что-нибудь новенькое.
      – Чуваки, у меня есть баллада неплохая, – вылез я.
      – А ну! Изобрази!
      Я взял в руки гитару. Пару дней назад я написал что-то такое, чего от себя никак не ожидал. Хотелось выразить то, что выразить невозможно. Я просто сидел, перебирая струны, и напевал всё, что приходило в голову. Меня тогда здорово поволокло и, что самое главное, я сумел поймать настроение. А потом стало тоскливо – показалось, что больше я ничего подобного написать не смогу.