– Ништяк! – радовался Палыч, – щас мы им покажем рок-н-ролл!
      – Нэ кажы гоп! – осадил его Паша. – Ну, попёрли!
      Мы выползли на сцену, включились и без "здрасьте-досвидания" вколбасили первую вещь. Группа поддержки взвыла и принялась нас поддерживать во всю мощь своих глоток и конечностей. Отетеревшие школяры и школярки таращились на эту картинку с пяток минут, а потом и себе принялись повизгивать и притопывать. Я удосужился поздороваться с залом после третьей песни. И правильно сделал – разогретый зал так рыкнул, что я почувствовал себя Робертом Плантом.
      Наши фаны старались вовсю, а дурной пример… Ну, вы в курсе!
      Сказать честно – звучали мы гнусненько. Аппарат был похуже, чем в прошлый раз, вызвучивались мы менее тщательно. А прибавьте к этому наше абсолютное неумение играть – и получите точное представление о тогдашней "лабе". Но нас спасало то, что после прошлого концерта я полностью ощутил свой "звёздный статус" и вёл себя уверенно и нахально. Посему, если кому-то чего-то не нравилось – виду не подавали. Наверное, думали, что чего-нибудь недопонимают.
      Я вовсю общался с народом в зале, отпускал шуточки, заставлял всех петь хором – наглел, проще говоря. А людишки велись, получали свою долю положительной энергии, исправно отдавали причитающиеся нам флюиды. В общем, всё было славненько.
      В конце всего действа мы сыграли, как всегда, "Блюз сумасшедшего". Во время его исполнения мы, как всегда, покинули сцену по очереди. А потом оставалось, как всегда, стоять за кулисами, слушать, как толпа вызывает нас на "бис". Мы естественно вышли, поиграли песен с пяток и закруглились.
      Приятно было стоять окружённым восторженными школьниками и раздавать автографы. Занятие, скажу я вам, способствующее поднятию жизненного тонуса у молодых музыкантов. Но сие приятное времяпровождение было прервано наскоком Железобетонной Леди, как я про себя окрестил директрису.
      – Как вы смели дать рекламу концерта по радио! – глаза её сверкали праведным гневом.
      – Простите великодушно! Вас забыли спросить! – съязвил я.
      – Вы были обязаны согласовать это с администрацией школы!
      – С какой стати? И что ещё я обязан согласовывать с администрацией школы? Может быть, всякий раз, когда я собираюсь…
      – тут я сдержался и сказал не то, что хотелось, -…сходить в магазин, мне тоже нужно согласовывать это с администрацией школы?
      – Что вы себе позволяете?
      – Пока что ничего особенного я себе не позволил, так что давайте на этом остановимся. Чем вам помешало сообщение о нашем концерте в эфире местной радиостанции?
      – Родительскому комитету на протяжении всего мероприятия приходилось сторожить у всех входов в школу, чтобы туда не проникли чужие. А они были весьма настойчивы!
      Ну как я мог после этого спорить с ней? Ведь она всегда права! И я для неё – такой же чужой, как и те люди, которым было интересно попасть на наш концерт! Чёрт с ней!
      – Вот касса с концерта. Давайте вместе посчитаем её и поделимся,
      – я показал кулёк с наличностью от продажи билетов.
      – Не нужно, молодой человек. Возьмите всё себе. Я не собираюсь наживаться на вашем труде. И впредь запомните, что партнёров по общему делу нужно уважать и соблюдать все условия соглашения.
      Произнеся эту тираду, директриса пошла к своему кабинету, оставив меня совершенно озадаченным. Образ жадной и наглой тётки, изгаляющейся в псевдопедагогическом выпендреже, померк, и осталась просто пожилая женщина, которой в конце жизни, прожитой на пути к коммунизму, сложно найти себя в сегодняшнем бардаке. Мне стало стыдно за свою неприязнь к ней.
      – Ничего, чувак, постареешь, и тебя какие-нибудь молокососы будут в говно окунать, – философски рассудил я и поплёлся почивать на лаврах и вдыхать фимиам, который нам охотно курили наши фаны.
 

ГЛАВА 10

 
      – Нужно начинать новую жизнь, – философствовал Палыч, развешивая
      "опята"15.
      – В смысле? – поинтересовался Батькович.
      – Куплю себе "косуху", сделаю татуировку. Буду выглядеть стильно.
      А сейчас глянешь на нас – не музыканты, а хипня недобитая.
      – Ты что-нибудь имеешь против хипов?
      – Да нет, люди как люди, только моются редко и "торчат" через одного. А так ничего. Просто хочется, чтоб на тебя посмотрели и поняли, что ты – человек творческий, а не цветок обдолбанный.
      – Что-то Паша опаздывает, – встрял в разговор я.
      – Пока он с этим типом встретится, пока доберутся сюда… История долгая. Этот штрих ещё и опоздает, наверное… – Батькович был, как всегда, спокоен.
      После последнего концерта к нам подошёл директор FM-радиостанции
      "Вечерний Звон" и предложил встретиться через пару деньков. Он-де имеет, что нам сказать. Мы, естественно, надулись от гордости, и, собрамшись назавтра у себя на "точке", стали совещаться. Было решено единогласно:
      – с типом встретиться, чем быстрее, тем лучше;
      – дотошно разузнать, чё ему надо;
      – по дешёвке не продаваться;
      – и так далее.
      Когда папик перезвонил мне, мы уже выработали чёткую линию поведения и были во всеоружии. Я отправил Пашу встретиться с ним в условленном месте, а сам вместе с братьями по оружию сел в засаду на репетиционной точке.
      Наконец дверь распахнулась и перед нашими глазами предстал Паша вкупе с папиком и какой-то герлой неизвестного предназначения.
      Человечек назвался Богданом Ростиславовичем, а мамзель представил как Аню. Она, мол, певица, и ей интересно познакомиться с представителями андерграунда. Папик предложил нам поиграть для начала, а потом поговорить. Мы показали свою программу, они послушали, всё было весьма душевно. А потом мы устроились слушать папика.
      Карнал он складно. Мы, мол, не Бог весть, что, но какая-то искорка в нас есть. Возможно, со временем из нас можно будет сделать
      "звёзд". Но для этого придётся "учиться на пять, трудиться на пять и
      Родину нашу на пять защищать". Сейчас мы – сырой материал, нуждающийся в обработке, и ничего особенного мы из себя не представляем. Он, папик, предлагает нам идти под его крыло. Он обещает учителей, инструменты, промоушн. Стиль наш можно сохранить, но петь придётся по-украински. Украина к тому времени стала уже независимым государством, и исполнять русскоязычный репертуар – мягко говоря, непатриотично.
      Я ответил в том духе, что никогда не рвался в патриоты и мне глубоко насрать на то, что думают по этому поводу широкие массы и отдельные личности. Ничего против украинской музыки я не имею, но слабо представляю, как в этом соусе можем выглядеть мы. Тем более что писать украинские тексты у нас некому.
      Папик объявил, что, к сожалению, украинский язык – условие обязательное. Его радиостанцию "подогревают" люди, которые попросту не поймут, если он будет толкать русскую группу. Паша поинтересовался, что мешает ему заняться какой-нибудь другой командой, поющей по-украински? Неужто мы такие гениальные?
      – Гениальностью здесь пока не пахнет, – разочаровал нас папик. -
      Просто, в нашем городе нет больше музыкантов, с которыми можно иметь дело. А петь по-русски вам всё равно не дадут. И радуйтесь, если всё это произойдёт мирно. Так что подумайте. Я подожду.
      Мы пообещали подумать над всей этой петрушкой и перезвонить.
      Папик спел нам о том, как приятно было познакомиться, сунул под мышку герлу и испарился.
      – Как хотите, чуваки, а писать и петь по-украински я не буду! – твёрдо заявил я, когда за нашим гостем закрылась дверь.
      Но аплодисментов, к моему удивлению, не последовало. На меня уставились смурные физиономии, на которых можно было прочесть всё что угодно, только не восторг по поводу моей принципиальности.
      – Поймите, нам нельзя продаваться! – бросился я в атаку. – Мы поём по-русски. Мы так решили. И почему мы должны менять себя в угоду жирным политикам и отупевшим бюргерам? Они требуют украинизации потому, что других языков просто не знают! А я считаю, что автор сам решает, на каком языке творить. И он не обязан ориентироваться на доярок, с трудом умеющих писать. Умным людям похер, на каком языке мы поём.
      – На русском языке мы можем не выгрести, – задумчиво произнёс
      Паша. – Они нас просто задавят. А против украинского языка я ничего не имею.
      – Я тоже ничего не имею против украинского языка, если мне его не навязывают. Я свободно разговариваю по-украински, у меня большая часть родни украиноязычна. Но я с детства общался по-русски. И по-настоящему чувствую именно этот язык. Поймите, что писать стихи можно только на том языке, который чувствуешь по-настоящему. Пусть по-украински поют те, у кого этот язык в крови, в генах.
      – У тебя он тоже в генах, – вставил свои пять копееек Батькович.
      – Но не до такой степени, чтобы суметь написать по-украински хоть что-то, заслуживающее внимания.
      – Этот папик может нас здорово протолкнуть. Такого шанса может больше не представиться.
      – Тогда пишите украинские тексты сами. Я, так и быть, спою. А профанировать не буду.
      Последнее заявление стало решающим, и мы отказались от предложения папика. Он пообещал, что с подобной проблемой мы столкнёмся ещё не раз, пожелал нам удачи и растворился в вареве местного шоу-бизнеса.
      Этот спор должен был открыть мне глаза на позицию моих друзей в вопросах раскрутки. Но я легкомысленно не обратил внимания на первые признаки зарождающегося противостояния. И напрасно. Будь я внимательней, в дальнейшем удалось бы избежать многих разочарований.
      Но факт остаётся фактом – я никогда не умел анализировать ситуации.
      И более того – не желал этого делать. Романтик хренов!
 

ГЛАВА 11

 
      День рожденья – праздник детства! Все это знают. Одни любят его за это, другие стараются игнорировать, надеясь, что дольше останутся молодыми. Я, например, считаю, что нужно пользоваться любым предлогом оттянуться всласть. По этой простой причине я шёл туда, куда мне идти совершенно не хотелось.
      В последнее время, исходя из нашего "звёздного статуса", вокруг нас вертелось дофига молодых симпатичных барышень. Я-то, встречаясь с Таткой "по-серьёзному", этим обстоятельством не интересовался. Но мои коллеги по цеху пользовались этим вовсю. Они меняли дам как носки (выражение не совсем аппетитное, но слово "перчатки" не отразило бы серьёзности ситуации). В результате возникали бытовые любовные драмы разной степени сложности, пострадавшей стороной в которых всегда выступала сторона женская.
      Особо отличался на этом поприще Палыч. Причём после разрывов со своими воздыхательницами он умудрялся даже не страдать угрызениями совести, справедливо полагая, что удовольствие от общения было обоюдным, и не стоит делать из мухи слона, если "сандали жмут и нам не по пути".
      Вот к одной из его "бывшеньких" мы и направлялись на вечеринку по поводу дня рождения. Я хотел, было, пренебречь приглашением – ну не выносил я эту особь на дух – но Палыч меня уболтал, соблазнив дармовой выпивкой и попрекнув обязанностью регулярно появляться "в свете".
      В общем, мы встретились с Наташей, зашли на вернисаж купить какую-то мазню, именуемую пейзажем, и пошли "в свет". Придя в назначенный адрес, мы вручили подарок, сообщили, что Паша с
      Батьковичем подойдут позже, и ринулись в вихрь удовольствий.
      Но удовольствие оказалось сомнительным. Представьте себе толпу человек в двадцать пять, шведский стол и ничтожное количество выпивки, свободного пространства и свежего воздуха. Народец в основном незнакомый и скучный до зубной боли и морщин на ушах.
      Послонявшись по квартире и осознав, что на всю толпу приходится всего пять бутылок "сухаря", мы решились на гнусность. Под шумок мы приханырили четыре "пузыря" за занавесками и принялись втихаря употреблять его. Учитывая, что Наташа почти не пила, мы выкушали по два жбана винца на лицо, и настроение резко пошло вгору. Минуток через сорок мы были в кондиции и почувствовали сильнейшую потребность увеселиться.
      Глядя на полузнакомых личностей, с интересом изучающих нас, мы решили чем-нибудь порадовать их. Нам в голову не пришло ничего умнее, как изобразить парочку педиков. Нагло выключив романтический музон, сладко журчавший в колонках, Палыч втарабанил кассету с "NIRVANA".
 
      Удостоверясь, что громыхает достаточно сильно и напористо, мы с
      Палычем бросились друг другу в объятия и устроили маленький
      "бордельеро". Нежно склонясь друг к другу, мы стали оттанцовывать какую-то мерзостную "качучу".
      Пипл замер. Физиономии у всех вытягивались, глаза выпучивались и изумление возрастало посекундно. А мы, с удовольствием отметив, что являемся центром внимания, лапали друг друга за задницы, мерзко облизывались, выпячивали промежности и вели себя наигнуснейшим образом. Незнакомых барышень явно тошнило от этого зрелища, вьюноши морщились и показывали на нас пальцами. В углу стояли только что подошедшие Паша с Батьковичем и натужно соображали, как это мы умудрились так накиряться при полном отсутствии кира. Сбоку, согнувшись в беззвучном пароксизме смеха, изнывала Татка. У неё уже не было сил хохотать, и она старалась не смотреть в нашу сторону.
      Когда кривляться надоело, мы решили пойти отлить.
      – Братан, – заорал я, – отлей со мной на брудершафт!
      – С нашим удовольствием! – ответил братан и последовал со мной в совмещённый санузел.
      По дороге в сортир к нам приклеился незнакомый штрих, назвавшийся ди-джеем с "Вечернего Звона".
      – Ребята, я вас полностью поддерживаю! – жарко зашептал он, держа меня за рукав.
      – В каком смысле, – полюбопытствовал Палыч, переминаясь с ноги на ногу – мочевой пузырь таки поджимал.
      – Ну, в смысле того… ну… этого, – замялся штрих.
      – Чего, того-этого? – сурово спросил я.
      – Ну, в смысле, что человеческие отношения имеют право на свободу отношений, – чувак от смущения запутался в собственной фразе.
      – Короче, Склихасовский!
      – Ну, я имею в виду, что я за свободу сексуальных меньшинств.
      – Ты педик, что-ли? – уточнил на всякий случай я.
      – Ну зачем так? Я просто за свободу проявления привязанностей…
      Тут у Палыча сделались томные глаза, он похотливо облизнулся и интимно предложил:
      – Перепихнёмся в сортире?
      Чувак отшатнулся, будто ему предложили заразиться бытовым сифилисом для остроты ощущений.
      – Тебе понравится, – уговаривал Палыч, – а если хочешь, сообразим на троих.
      – Только ты подожди, а то у меня пузырь сейчас взорвётся, – вмешался я и потянул за собой Палыча.
      Мы рванули в сортир на предельной скорости. Палыч успел оглянуться и шепнуть ошарашенному ди-джею:
      – О, как я тебя хочу!!! Ты меня заводишь, как никто другой!!!
      Милашка!
      Милашку передёрнуло. Он что-то пробормотал про то, что он выражался чисто теоретически. Но мы не стали его слушать.
      Отлив и отсмеявшись вволю, мы выползли из клозета.
      – Спорим на фляндр, что он слинял, – предложил Палыч.
      – Если он не педик. А если педик, то придётся тебе выкручиваться!
      – заржал я. – С удовольствием понаблюдаю за эротической сценой.
      – Гм! Ну ладно, в крайнем случае, пожалуюсь на незалеченный триппер. Это должно сработать. Он такой доверчивый.
      Как мы и рассчитывали, штрих слинял, как только за нами закрылась дверь сортира. Об этом нам сообщила Наташа, жаждавшая узнать о предмете нашей с ним продолжительной беседы. Мы рассказали ей обо всём в лицах, чем спровоцировали очередной приступ хохота.
      В общем, оттянулись мы в полный рост. Потом мы поехали провожать
      Наташу, а по дороге от неё хряпнули ещё водки. На следующий день я проснулся с дремучим бодуном, раком совести и провалами в памяти.
      Пытаясь восстановить приблизительный ход событий, я не мог вспомнить, где умудрился просадить все деньги. Ясность внесла
      Наташа, поведавшая мне, что, провожая её, я во всех лужах пускал кораблики. А кораблики эти я мастерил из денежных купюр. На счастье.
 

ГЛАВА 12

 
      Если долго и нудно долбить башкой твёрдую поверхность, то через какое-то время вы почувствуете результат. Либо разобьёте себе лоб к чертям собачьим, либо поддастся обрабатываемая поверхность. Недаром сказано в Библии: "Толцыте – и отверзется". Это я к тому, что, наконец-то, мы в первый раз должны были сыграть свой концерт не в школе и не на квартире, а в арендованном зале. На свой страх и риск.
      Аппарат и реклама – за свои деньги. Страшно, неуютно, но ничего не попишешь – первый шаг к самостоятельности.
      Нам есть что показать. Во-первых, у нас куча нового материала.
      Во-вторых, у нас новый человек в группе. Барышня, играющая на клавишах. Лена, для удобства именуемая Клавой. Девочка на шаре.
      Учится в Кульке16. Мечтает стать звездой. А в рок-н-ролле – ноль без палочки. Но с грехом пополам справляется.
      Мы уже ощутили первые неудобства пребывания женщины "на корабле".
      Во время репетиций под дверьми постоянно толкутся похотливые самцы.
      Всё время разные. Это напрягает. И, естественно, приходится сдерживаться от чересчур эмоциональных выражений на репетициях.
      Хотя, скажу вам по секрету, мне кажется, что барышня сама может материться не хуже запойного сапожника. Правда, своих способностей в этой области она не проявляла, но, я уверен, что мамзель просто не хочет "светиться".
      Итак, мы арендуем для концерта Дом Культуры энергетиков. Галка нарисовала очередную афишу, в которой чёрным по-белому сообщалось, что:
 
      ХЭЙ, ПИПЛ!
 
      КТО ЛЮБИТ РОК-Н-РОЛЛ
 
      И ВСЯКИЙ-РАЗНЫЙ КРУТОЙ МУЗОН,
 
      ВАЛИТЕ В ДОМ КУЛЬТУРЫ ЭНЕРГЕТИКОВ!
 
      ГРУППА "КЛАН ТИШИНЫ"
 
      БУДЕТ ИГРАТЬ ДЛЯ ВАС
 
      СВОИ ХИТЫ!
 
      КОНЦЕРТ СОСТОИТСЯ 20 АПРЕЛЯ В 18.00
 
      БИЛЕТЫ ПРОДАЮТСЯ ПРИ ВХОДЕ В ЗАЛ.
 
      На наш взгляд, ни один ярый любитель рок-н-ролла не смог бы устоять перед такой афишей. Все они в назначенное время ринутся гурьбой в назначенное место, купят дружно билеты и оторвутся в полный рост под наш музон.
      Мы совершенно опупели, репетируя новый материал. Я отбил себе ладони, учась играть на тамбурине, – решил освоить новый инструмент.
      Бедную Клаву шугали вдоль и поперёк – учись, сучка ленивая, играть!
      И, похоже, программа получилась клёвая. Мы облизывались, предвкушая феерический успех.
      Накануне концерта, подписав армию добровольцев, мы полдня таскали аппарат. Занятие дерьмовое и неприятное. Колонки тяжёлые, неудобные, скользкие. Шнуры грязные – топчутся все по ним. Усилители весят столько, сколько я в жизни своей не поднимал. В результате мы перегрызлись между собой, аки псы. Выпачкались, как черти. Я умудрился угробить свои часы – стекло лопнуло. Короче, всё вверх тормашками.
      Расставили мы всю эту хрень на сцене, наши техники вызвучили всё чин чинарём. Попробовали пролабать программу, обсудили с Томеком, что делать со светом, и на этом закончили все приготовления.
      В день концерта мы были слегка ошарашены приплывом публики. Народ валил как на стадион Уэмбли. Вахтёрша в Доме Культуры ругалась, что с утра её достали звонками, осведомляясь о цене билетов, о стиле, в котором мы играем и т.п. Это объяснялось конечно же не нашей известностью и популярностью, а отсутствием в нашем болоте каких-либо зрелищ.
      Цена билета слегка кусалась. Но иначе мы поступить не могли – нужно было окупить расходы. Людям, стоящим на контроле, было дано указание пускать особо бедных и настойчивых после середины концерта
      "на шару".
      Я выглянул из-за кулис – зал был заполнен на три четверти.
      – Можно начинать!
      Медленно погас свет. Народец затих. Покачивая полноватой задницей, затянутой в безвкусную блядскую юбку, на сцену вышла
      Клава. Она стала за "Вермону" и стала тихонько играть органную прелюдию а-ля Иоганн Себастьяныч. Томек подсветил её узким жёлтым лучом, путающимся в дыму. Смотрелось загадочно и интересно. Она выглядела уже не вульгарной, охочей до траха девкой, а вдохновенной ведуньей, заклинающей стихии посредством музыки. Клава постепенно развивала тему, доводя её до кульминации. Когда развивать было уже некуда, на сцену выскочил ваш покорный слуга с воплями:
      – Давай! Давай! Давай!
      После столь впечатляющего призыва к действию на сцену выскочил
      Паша и зарядил абсолютно безбашенный соляк. В эту какофонию тугим глиссандо вонзился Батькович, прошёлся "по кругу" Палыч и понеслась!
      Первая композиция пошла как по маслу. Пипл в зале отреагировал адекватно – я услышал одобрительные возгласы и увидел поднятые вверх руки, долженствующие изображать высшую степень рокерского единения.
      Наши фаны завелись с полуоборота и исправно визжали в нужных местах.
      В конце концов, их настрой передался всему залу, и это был уже настоящий рок-концерт! Динозавры на сцене! Сейчас это кажется смешным, но тогда мы искренне верили в свою звёздность! Мы считали, что делаем решающий шаг к черте, за которой начнутся слава, деньги, почитание!
      Программа катилась своим ходом. Я мешал песни, ставшие в нашем кругу уже хитами, с менее ударными опусами. Всё было отлично. Всё выглядело так, что, видимо, "могём!". Теперь народ в зале требовалось ошарашить. Мы это просчитали заранее и кое-что припасли для этого.
      – Мы хотим представить на ваш суд нашу новую композицию
      "Костюмированный Бал". Пожалуйста, послушайте!
      Народ притих. Зазвучали первые протяжные ноты. Дыхание барабанов имитировало стук сердца. Насквозь пропитанный мистицизмом
      "Костюмированный Бал" цепанул аудиторию с первых тактов. Их торкнуло. Это момент, ценимый мной превыше всего. Превыше воплей, аплодисментов, задранных кверху рук. Момент, когда чувствуешь, что живёшь с ними одной кровью, одним дыханием. Я пел, закрыв глаза, и чувствовал волну тепла, токи, пронзающие меня с головы до ног.
      Приближался решающий момент. Паша взял в руки смычок и протяжно вывел первую ноту. Зал шумно вздохнул.
      Вдох
      Стон струны под смычком.
      Выдох
      Серебрянная капель Ночные птицы
      Вдох
      Шёпоты осенних сумерек
      Маски
      Молчаливые Арлекины
      Стон
      Выдох
      "Не угодно ли потанцевать со мной?"
      Лица глаза звуки задумчивые коломбины
      "Остаться здесь?"
      "Вот выход, пожалуйте!"
      Пахнет дымом костров
      Кто мы?
      Что мы?
      Где мы?
      Паша отложил смычок в сторону, взял рычащий аккорд, завитый флэнджером17 в изощрённую спираль. Барабаны наращивают темп.
      Круче!
      Ещё круче!
      Гораздо круче!
      И так до бесконечности!
      Мы – единое тело, несущееся в звуковом пространстве. Никому не интересно, куда нас выбросит этот шторм. На пустынный ли песчаный берег, на скалы или в тропический рай. Хрен его знает. Сейчас это не важно. Важно только это коротенькое, хлёсткое как выстрел "сейчас".
      Что было до того, что будет после того – не важно.
      Последний поворот лабиринта
      Тишина
      Между нами и залом натянулась тугая нить напряжённого молчания.
      Натянулась и лопнула, разорванная шквалом аплодисментов. Всё удалось. Как нам потом сказали, "Костюмированный Бал" – наша новая визитка. Новое лицо группы.
      – Кто-то в зале активно подыгрывает нам на перкуссии, – заявил я.
      – Пусть этот человек поднимется на сцену, и мы попьём чайку.
      На сцену поднялся молодой человек лет семнадцати, в меру хиповый и в меру джинсово-вытертый. В руках он держал маракасы, которыми время от времени активно потрясал. Я подвёл его к микрофону.
      – Ну что, давай знакомиться? Как тебя зовут?
      – Ганс.
      – Хэй, пипл! Давайте поприветствуем Ганса – сессионного перкуссиониста "Клана Тишины"!
      Пипл послушно засвистел, зааплодировал, затопал ногами. Ганс в ответ заулыбался и поднял над головой сцепленные в замок руки. Я щедро плеснул ему из термоса чаю, который повадился пить на концертах, предложил ему присесть на комбик и объявил следующую песню.
      В одной из последних вещей был длинный инструментальный проигрыш, и я получил возможность отдохнуть пару минут за кулисами. Я торопливо глотал свой чай, когда ко мне подошёл незнакомец весьма специфического вида. Скажем так, андерграунднее не бывает. Длинные патлы, свисающие на вытертую джинсовую куртку, живописные заплаты на узких джинсах, бандана на голове. Короче, типаж из обывательского ужастика на тему: "Осторожно, рокеры!" (каннибалы, сатанисты, наркоманы – подставляй, что больше нравится).
      – Слушай, дружище, есть тема, – с пафосом обратился он ко мне.
      Я изобразил на лице внимание и весь превратился в слух.
      – Тут есть несколько рокеров старого поколения. Разреши им сыграть несколько вещей после вашего концерта. Уважь, а?
      Просьба мне совершенно не понравилась. Я сразу просёк, чем это пахнет – мы играли целый концерт, завели зал, а в конце выйдут чужие дяди и соберут все пенки. Но с другой стороны, мог ли сопливый начинающий музыкантик отказать мифическим, легендарным "старым рокерам". Человек, стоявший передо мной, выглядел так, будто он играл ещё с Джимми Хендриксом. По своей зелёной неопытности я не знал тогда, что частенько круче всех выглядят те, кто в музыкальном плане мало чего стоит.
      – Хорошо, – промямлил я, – мы доиграем, и я вас позову.
      – О'кей! Мы будем в зале. Маякнёшь!
      В перерыве между песнями я поведал своим орлам о разговоре с незнакомцем. Они совершенно справедливо наехали на меня. Дятел, мол, долбанный! Какого, собственно говоря, хрена? Но потом, решили, что раз пообещал, то отступать поздно.
      Конец нашего выступления я помню смутно. В голове у меня гвоздём сидела мысль о том, что должно произойти. Я инстинктивно чувствовал, что дал дрозда. Сейчас я твёрдо знаю, что нельзя никого пускать играть в конце собственного концерта. И никому из вас не советую.
      Это ваш день. Ваше шоу. Вы работали, и получите то, что заслужили.
      Если всё было так, как надо, то в этот деньвы – звёзда! И не нужно поддаваться ни на какие уговоры! В своём концерте именно вы должны ставить последнюю точку.
      После того, как мы традиционно слиняли по очереди со сцены во время исполнения "Блюза сумасшедшего", я снова вышел на сцену. Зал бешено аплодировал.
      – Эх, закончить бы на этом, – тоскливо пронеслось у меня в голове. Но я боялся прослыть мудаком в кругу людей, с которыми даже не был знаком.
      – Тут попросились сыграть несколько вещей чуваки, которых я даже не знаю, как объявить, – произнёс я в микрофон.
      И началось. На сцену вылезли граждане, совершенно живописные. Два гитариста и басист включились в комбики. Коротко стриженый субъект в гавайской рубашке стал к микрофону. У него была свекольного цвета физиономия и пористый нос с фиолетовыми прожилками. Совершенно уникальный нос! Он свидетельствовал о цистернах употреблённого спиртного. Ко второму микрофону стала барышня в тёмном балахоне. А за барабаны уселся типаж с длинными сальными дрэдами на голове.
      Барабанщик дал счёт и пошла жара! Они играли традиционный ритм-энд-блюз. Явно импровизировали. И частенько не в кассу. Но была очень уверенная подача. Жёсткий хлёст барабанщика. Хриплый вокал а-ля Джо Коккер у человека с уникальным носом. Ураганный бэк. Как я теперь понимаю, играли они кто в лес, кто по дрова. Гитарные риффы производили впечатление за счёт того, что были тщательно содраны с
      "фирмы". Нам казалось, что это совершенно профессиональный музон!
      Это не только моё впечатление. Так всё это воспринимала публика в зале. Позже мы не раз слушали запись этого концерта и поражались, каким образом такая "шара" могла произвести такое впечатление! Но это – позже. А тогда я стоял за кулисами, смотрел на беснующийся зал и осознавал, что этот день станет решающим в нашей жизни. Я понял, что с этого момента всё будет по-другому, потому что люди, играющие там, на сцене разрушили нашу уверенность в том, что цель близка.
      После того, как они закончили играть, мало кто вспомнил о нас.
      Даже наши фаны были под впечатлением их игры. Народ расходился довольный концертом, а мы стояли за кулисами и пережёвывали своё поражение.
      Мы проиграли этот день, этот концерт, нам обидно и больно, что результат наших трудов взяли себе эти "старые рокеры". Но, как я теперь понимаю, это был знак, что нужно ещё многому учиться. Это был знак, что мы – не звёзды. Это был знак, что мы – никто. А значит нужно работать.

ТАРАКАНЬИ БЕГА