Гена, а давай я понесу чемоданы, а ты понесёшь меня…
      Давай, Чебурашка…
      Ну что, так легче?
      Не спрашивай Чебурашка, а то я заплачу…
      Наконец, мы добрались до ближайшего посёлка. Там мы благополучно сели на электричку и добрались до города. Представьте себе, какое живописное зрелище представляли наши фигуры, основательно вывалянные в грязи и вымокшие до нитки. Прохожие оборачивались и смотрели нам вслед. Но мы не обращали на это никакого внимания – отдых получился забойным и интересным. А приключение с грозой – это пряности. Они, как известно, добавляют пресному блюду остроты и шарма. А мы на эти вещи, ужасть, какие падкие!
 

ГЛАВА 8

 
      Задрал меня этот насморк в корень! Что за цыганское счастье – простудиться прямо на запись? Я с отвращением посмотрел в зеркало на свою страдальческую физиономию – распухший носяра и слезящиеся глаза впечатляли. Я старательно сморкнулся и стал собираться на студию.
      Всё равно вокалы накладывать придётся после того, как запишем все инструментовки.
      На студии уже вовсю буял движняк. Палыч собирал в углу свою
      "кухню", Паша расставлял "примочки", Батькович мирно читал книгу, сидя в глубоком кресле и закинув ноги в пыльных "шузах" на полированный столик. Я взглянул на обложку – так и есть, "Эдичка".
      Батькович нам об этом шедевре все уши прожужжал. Интеллетуал, ёпрст!
      Серый коммутировал аппарат, расставлял микрофоны и проверял их на наличие сигнала. В общем, царила спокойная деловая атмосфера. Я расчехлил двенадцатиструнку, включил тюнер и уселся строиться.
      Торжественные минуты начала записи. Серый проводит краткий инструктаж. Мы – само внимание. Всё понятно? Чего ж тут непонятного.
      Работа предстоит адова – мы зря мечтали о мультитрековой аппаратуре.
      У Серого всё по старинке – пишется весь инструментал в стерео, а вторым заходом накладывается вокал. Нехилая предстоит работёнка – нужно влабать так, чтобы не переписывать по десять раз.
      Тишина в студии! Готовы? После отмашки Серого считаем до пяти и начинаем. Поехали!
      И мы поехали! Первый дубль, второй, третий… Сколько их было, этих дублей? Кто знает? Этого никто не считал. Скажу только, что мало нам не показалось. Особенно с непривычки. Обычно у молодняка при записи начинается "синдром кнопки". То есть, при нажатии кнопки
      "record" начинают дрожать пальцы, путаться фразы, аккорды, выползать всяческие "киксы". Приходится переписывать, компоновать, изощряться. В нашем случае если один человечек лажал, приходилось переписываться всем. Издержки отсутствия мультитрека.
      К обеду мы были не способны ни на что. Повторные дубли, сковывающая непривычная атмосфера, "синдром кнопки" и, в конце концов, физическая усталость брали своё. Когда мы не смогли записать очередную вещь с восьмого дубля, Серый предложил прерваться на "обед".
      Обед заключался в поглощении неимоверного количества пива под трёп "за жизнь". На огонёк забрёл Данила Куков, гитарист и вдохновитель группы "Окрестности Шлиссельбурга", и "обед" плавно перешёл в "ужин". Данила приволок с собой здоровенную полотняную сумку, под самую завязку набитую "горючим", и этим перечеркнул все наши творческие поползновения.
      Под вечер расположение сил выглядело следующим образом. Посреди помещения восседал Данила. Рядом с ним каталась по полу использованная тара. Данила вёл серьёзный разговор и непрерывно курил, стряхивая пепел в здоровенный аллюминиевый таз, игравший роль пепельницы, и постоянно промахиваясь. Он вещал о том, что жизнь музыканта – говно, публика в своём большинстве не хавает правильный музон, посему всем нам в недалёком будущем придёт пиздец! И вообще, видать, все мы были в прошлой жизни великими грешниками, если в этом рождении нам пришлось быть музыкантами в этой грёбанной стране.
      Уважаемые участники группы "Клан Тишины" в меру своих физических возможностей изо всех сил старались "соответствовать". Но подточенные пивом организмы годились только на кивание и получленораздельное поддакивание. Хрупкие рокерские души точила слеза по настоящему меломану. Хотелось выбежать на улицу в поисках
      "своего" слушателя, но сил на это не осталось. Так прошёл наш первый
      "студийный" день. А утро, к тому же, было ознаменовано разноцветными малоприятными бодунами с отмачиванием в холодной воде той части организма, которая ответственна и за мышление, и за спиртопоглощение.
      Откровенно говоря, следующие дни не особенно отличались от первого. До обеда мы старательно работали, выкладываясь в поте лица, а часика в три Серый произносил дежурную фразу:
      – Ну что, чувачки, сделаем небольшой перерывчик?
      Взмыленные "чувачки" были готовы на всё, лишь бы малость передохнуть, и вторая половина дня была отдана на откуп
      "оттяжничеству". Так продолжалось до четверга.
      В четверг Серый спохватился:
      – Ёбтыть! Это ж неделя на исходе, а мы почти ни хера не записали!
      Всё, пьянству – бой! Работать, коньки-горбунки!
      Пришлось нагонять время, потерянное в пивных баталиях. Никаких
      "перерывчиков", "обедов" и "пивасиков". Работать, работать и ещё раз работать!
      – Не могу! В седьмой раз в этом соляке лажаю в одном и том же месте!
      – Ещё разок! Поехали!
      – Блядь! Ни хуя не получается!
      – Паша, возьми себя в руки. Соберись!
      – Не могу, у меня уже пальцы не работают!
      – Чувак, войди в кач, и влабаешь всё как надо! – пьяно сипел
      Данила, раскачиваясь в углу. Пивной запрет на него не распостранялся, и он вовсю этим обстоятельством пользовался, вызывая у нас обильное слюнотечение.
      – Батькович, не спать! Ты же скелет! – любимая поговорка Палыча.
      – Не сплю я. Ты за собой следи, загоняешься так, что за тобой вприпрыжку лететь приходится!
      Наконец, все минуса8 были записаны. Наступил мой звёздный час – пришло время петь вокалы. Я ещё не оклемался после Карпат, и мог только простуженно гундосить и хлюпать носом, гоняя сопли по своим хрупким организьмам. Вконец изнурив себя всяческими ингалляциями и прогреваниями, ощутимых результатов я не добился. Но другого выхода не было – нужно было петь. Отложить запись не было возможности.
      Через неделю у меня должна была состояться свадьба, и всю работу по альбому нужно было закончить к этому сроку.
      Вся банда расселась возле режиссёрского пульта, оставив меня один на один с микрофоном. Прижимая "лопухи" к ушам, я ждал "трёх зелёных свистков", стараясь сосредоточиться. Палыч через стекло корчит мне вдохновляющие рожи, Паша сосредоточенно блестит очками, Батькович мусолит своего "Эдичку". Серый включает магнитофон и машет рукой.
      Поехали!
      Час
      Заблукав в тротуарних снах,
      Нервовий годинник
      Сплів павутиння хвилинних мрій,
      Окреслених сміхом стрілок.9
      Эх, блядь, тут есть что петь! Напридумывал на свою голову!
      Длиннейшие вокализы с резкими интервалами, где задействуется весь диапазон. Сейчас придётся лезть наверх. Курва мать! Мимо! Всё сначала! И так несколько раз.
      Пробуем по-новой! Аккуратненько! Но так, чтобы сохранить экспрессию! А-а-а-атлично! Дальше!
      Мить,
      Циферблатний диктатор мрій,
      Крокує по колу
      Цифр, непідвладних законам сил,
      Спиняючих кроки світла.
      Что там дальше? Выход на коду. Палыч играет на бонгах, и моё соло на блок-флейте. Кода!
      – Серый, что там за грохот был?
      – Какие-то мудаки малолетние бросили в открытое окно камни!
      – Записалось?
      – А ты как думал?
      – Это пиздец! – я треснулся лбом об стекло.
      – Ладно, не убивайся ты так. Сейчас послушаем, может, сойдёт за эффект.
      Послушали. С натяжкой сошло за эффект. Типа раскаты грома вдалеке. На том и успокоились. Поехали дальше. Ещё дальше. Ещё дальше.
      Альбом будет двуязычным. Русско-украинским. Он продемонстрирует нашу незацикленность на национальном вопросе и заткнёт глотки тем, кто упрекает нас в приверженности "москальський мови".
      Чёрт побери, тяжело петь с насморком. Тембр получается гундосый, как у старого сифилитика. Ладно, сморнёмся ещё разочек. Носовой платок ни на что не годится, так что, брякнем соплёй оземь (прости, впечатлительный читатель). И поехали петь дальше.
      Синий вечер
      Шляется беспечно тут и там,
      И от скуки
      Дохнут мухи по углам…
      Эта вещь понравилась Серому больше всего. Он называл её
      "Колыбельная".
      Трое панков
      Цедят пиво прям из банки – ох, тоска!
      А малыш в цветной панамке
      Смылся втихаря от мамки,
      Накурился где-то травки
      И строит замки из песка.
 
      И цветёт сирень.
      Да, эта песенка так и называлась – "Сирень". Ленивое созерцание окружающего мира вашим покорным слугой. В то время уже наметилась основная тенденция – музыка писалась группой, а все тексты писал я.
      Но эта вещичка полностью была на моей совести.
      По кварталу
      Ветер шалый носит клочья парика –
      Там две старухи,
      Словно шлюхи
      Делят деда-жениха.
      Ну а в сквере недалече
      Я сижу и жру беспечно
      Чуть подтаявший пломбир,
      И, вздыхая, размышляю,
      Как прекрасен этот мир.
 
      И цветёт сирень.
      Детские игры в философов. Но Серый тогда искренне ржал, вертя ручки пульта.
      В общем, материала вышло на альбом и ещё немножко. Две песни мы решили пустить отдельным паровозом. "Глоток свободы" в новом варианте и "Сирень". Вдруг вспомнилось, как на одной из пьянок во время долгой философской беседы влез в жопу пьяный Палыч с ценным замечанием:
      – Всё это хуйня! Главное – чтобы мир на земле был!
      Мысля всем понравилась. Её решили увековечить. Нецензурную
      "хуйню" заменили на более удобоваримую "чухню". И вставили в
      "Сирень". Во время длиннющего пашиного соляка я произносил пофигистическим голосом:
      – А-а-а-а! Всё это чухня! Главное – чтобы мир на земле был!
      Сингл из двух вещиц так и назвали – "Чухня". А альбом получил название "Ослепительно тихий". Ни то, ни другое никогда не было издано. И альбом, и сингл разошлись исключительно по рукам знакомых, приятелей, группы поддержки, случайных людей. Некоторые пьесы оттуда крутили местные FM-радиостанции. Вот, собственно, и всё, что касается альбома.
      В честь завершения записи мы устроили грандиозную пьянку на студии у Серого. Участвовал весь "Клан Тишины", Серый и его гитарист
      Дядюшка Ау. Было поднято немало важных тем и выпито немало водки.
      Ну, в общем, как всегда в те времена.
      После записи наша команда брала на месяц тайм-аут. По причине летних отпусков и моего бракосочетания. Я готовился с головой броситься в омут новой жизни.
 

ГЛАВА 9

 
      Солнце било в окно с неприятной настырностью, давая понять, что хватит дрыхнуть. Собственная свадьба – это вам не шуточки.
      Покряхтев, я продрал глаза и оторвал голову от подушки. Прислушался.
      В квартире было шумно. Не то слово – движняк неимоверный. Щурясь от солнечных лучей, я сел на диване, опустил ноги на пол и потянулся.
      Где-то в глубине мозга пульсировало потаённое желание плюнуть на всё и завалиться досыпать. Признаюсь честно – для меня ранний подъём равносилен четвертованию. А уж если мне всё-таки пришлось рано проснуться, то под руку мне лучше не попадаться.
      Подтянув трусы, я поплёлся в ванную. По квартире сновали в различных направлениях моя маман, тётя Вера, бабушка, батя и Женька, которого все напрягали по страшной силе и гоняли, аки духа в
      Вооружённых силах. Братец, небось, в душе ругал меня распоследними словами за пошлую привычку долго дрыхнуть, благодаря чему все утренние хлопоты легли на его хрупкие плечи.
      – Давай, приводи себя в порядок. А то собственную свадьбу проспишь, – приветствовал меня батя.
      – Угу, – промычал я, скрываясь в недрах ванной.
      Совершив утреннее омовение и побрившись, я принялся размышлять над важной проблемой. Требовалось из моего непослушного хаера соорудить какое-то подобие сносной причёски. Будущая тёща лелеяла надежду на то, что я явлюсь на церемонию бракосочетания стриженным.
      Нет уж, дудки! На провокации я не поддамся! И теперь, созерцая в зеркале свой светлый лик с двумя царапинами от бритвы в обрамлении всколоченной кудрявой гривы, я прикидывал, каким образом всё это буйство можно цивилизовать. В конце концов, я помыл башку, и, не рассчёсываясь, щедро умастил её гелем для волос. Глянув на себя в зеркало, я остался доволен результатом – оттуда смотрело некое подобие крэйзанутого кутюрье западноевропейского пошиба. Не хватало только свиты из парочки кобыл-моделей сантиметрами тридцатью выше меня. А всё остальное было в наличии – страшноватая рожа, не отмеченная печатью добродетели, длинная масляная грива и отсутствие признаков согласия с внешним миром.
      Выйдя из ванной, я облачился в свадебный прикид и встал пред очи родственников для оценки. Маманя с отцом, привыкшие к моим филдракам, показали большие пальцы – мол, ништяк! А бабуля с тётей
      Верой были несколько смущены моим решением причёски. Но замечаний делать не стали. Тётя Вера только робко заметила, что груда
      "фенечек" не совсем гармонирует с костюмом, но я равнодушно ответил ей, что всё это предрассудки и эстетику внешнего вида не следует воспринимать стереотипно. Спорить со мной никто не стал. Бросив последний холостяцкий взгляд на наше жилище, я последовал к выходу.
      День обещал быть жарким. Я вышел из подъезда и в глаза мне брызгнуло наглеющее солнце. На какой-то момент я почувствовал себя
      Оводом, идущим на казнь. Женатые мужчины меня поймут – как мы ни жаждем восоединиться с возлюбленной, дабы на законном основании вкушать совместно плоды любви и верности, в последние секунды возникает неизбежный страх перед началом новой, уже не холостяцкой, жизни. Эдакая моральная дефлорация.
      Возле машин суетились мои свидетели – Паша с Палычем. Палыч в своём блестящем, как аллюминиевый таз, костюме был неотразим. Паша щеголял в клетчатом пиджаке, напоминая очкастого лондонского студента средней руки. Они щедро обвешивали машины разноцветной лабудой, положенной в таких случаях, стараясь им придать праздничный вид.
      – Ну что, чувачки, по машинам! – скомандовал я. – Нужно успеть забрать невесту. В полдень нам нужно быть в церкви.
      Вся гоп-компания расселась по машинам, водилы взвыли своими бибикалками, нажали на газ, и мы помчались за моей невестой. В окне машины проносились узенькие улочки нашего городка, по которым я столько раз шлялся пьяный, безобразничал и отрывался. Сегодня у меня будет уже другой статус.
      Возле таткиного дома царила суета, сходная с той, что я наблюдал полчаса назад возле себя. Галка и Нинка, дружки невесты украшали тачку. Я выскочил из машины и молодецки им подмигнул:
      – Здорово девчонки! Какие вы клёвые!
      – Привет женишок! Чё это ты копытом бьёшь некстати? Тебе на барышень заглядываться не положено.
      – Пока что положено! Вот пользуюсь последними минутками!
      – Вали наверх! Невеста ждёт!
      – Валю! – я покорно затопал по ступенькам.
      Татка была ещё не готова, и нас попросили подождать. Её матушка с осуждением покосилась на мою причёску, но от комментариев воздержалась. По телеку врубили ACDC с убойным песняком "Big gun", и Палыч, позабыв о своём высоком статусе первого свидетеля, стал изображать "хэви-метал-экстаз", изгибаясь в бублик и тряся хаером.
      Ни на какие увещевания он не поддался до самого выхода невесты, и первое, что увидела Татка, был зверский оскал Палыча и нимб растрёпанных волос вокруг головы. Это чудо галантно ей поклонилось и произнесло:
      – А мы тут тебе женишка подогнали, – он ткнул в меня пальцем, – ничего так, справный парнишка. Берёшь?
      – Беру, – улыбнулась Татка.
      Через час мы были на месте. На паперти нас встретил батюшка весьма стильного вида. Он окинул весёлым взглядом всю нашу кодлу и пригласил войти в храм. Я подал невесте руку, и мы переступили порог церкви. Грянули певчие. В глаза брызгнуло золото церковной утвари. С образов на нас неодобрительно смотрели святые всевозможных мастей.
      Судя по всему, для этого заведения мы являли собой непривычное зрелище.
      Священник совершал привычные манипуляции, а я прислушивался к ощущениям внутри себя. Что мы имеем? Вполне понятное волнение и непонятный холодок внутри.
      Свидетелям вручили венцы и сказали держать над нашими головами.
      Торжественность обстановки нагнеталась с каждой секундой. Венцы торжественно водрузили нам на головы. Певчие тянули нити псалмов.
      Мелькали вспышки фотоаппаратов. Палыч сзади бормотал мне на ухо:
      – Брат, да это же как в "November Rain"10! Вот б… – он поперхнулся, чтоб не ругнуться, – вот гадом буду, как в "November
      Rain"! – он аж приплясывал от восторга.
      – Ты только по ногам мне не топчись, – попросил я его.
      Батюшка пустил по рядам крест для целования. Через какое-то время его вернули со смачным следом ярко-красной губной помады на лике
      Христа.
      – Нинка, – с первого взгляда определила Наташа, – она брюнетка, и одна пользуется такой помадой.
      Церемония подходила к концу. Я ощущал на пальце непривычную тяжесть обручального кольца. Наконец священник отпустил нас с миром.
      Я вышел на церковную паперть, а рядом со мной шла моя жена перед
      Богом и людьми.
      Потом напряжение всех отпустило и началось повальное веселье. Во
      Дворец Торжественных Событий мы прибыли в совершенно неуправляемом состоянии. Нам предстояло ещё расписаться, но после церковного пафоса это казалось семечками. Мы весело ввалились в зал, посмеиваясь и обмениваясь шуточками. Изумлённые тётки в протокольных нарядах косились на невесту в свадебном платье и круглых тёмных очках а-ля Кот Базилио. При подаче паспортов вышла заминочка – Палыч в паспорте был изображён стриженым. Фотографию приличного вьюноши в паспорте упорно не желали идентифицировать с длинноволосым распатланным существом, имеющимся в наличии.
      В конце концов, все формальности были улажены, и церемония началась. Бандуристки в вышиваных сорочках падали от хохота при каждом взгляде на нашу тусню. Распорядительница отворачивалась, пряча улыбку и изо всех сил стараясь оставаться серьёзной. Главная тётка рассказала нам стандартный текст про князя и княгиню11, мы расписались там, где нужно и нам дали выпить на двоих бокал шампанского. Я приложился к ёмкости и услышал замечание Палыча:
      – Эй, брат, ты чересчур присосался! Без фанатизьму!
      Все вокруг рассмеялись. Церемония была закончена. Мы вышли на ступеньки, я взял Татку на руки и понёс к машине, сопровождаемый причитаниями неугомонного Палыча:
      – Эй, ты куда её поволок! Потерпи до ночи! Нам ещё в кабаке кирять! Брачная ночь позже, ты уж потерпи! Ишь, набросился на девицу, аки коршун!
      Нас в машине завалили цветами, и вся компания поехала веселиться.
      Перед этим предстояло совершить ещё одно важное дело. Существует примета, что на счастье молодые должны проехать под семью мостами. У нас в городе нет семи мостов, но мы нашли один железнодорожный.
      Местечко, конечно, было то ещё! Мусорные баки, грязные узкие тротуары. Окраина города. Мы вылезли из машины и стали ходить под мостом туда и обратно. Паша стоял рядом и считал:
      – Один, два, три…
      Вокруг нас суетился фотограф. Потихоньку собиралась толпа зрителей, привлечённых необычным зрелищем. То и дело слышались возгласы:
      – Нашли, где фотографироваться!
      Когда Паша насчитал семь раз, мы погрузились в тачку и отбыли в харчевню, где предстояло оттягиваться. На пороге нам положили тарелку, которую мы лихо растоптали вдвоём с Таткой. А дальше пошла свадьба, как свадьба. Всё было весело, приятно, как у людей. За исключением музыки. Вместо свадебных гоцанок народ отттопыривался под "Led Zeppelin", "Rolling Stones", Элвиса Пресли и тому подобное.
      Бесились до потери пульса. Оттопыривались так, что персонал кабака только диву давался. Рок-н-роллы, "грязные танцы", очень впечатлившие мою бабушку, дивные тосты, веселуха. В пять утра решили разбегаться. Автобус развёз всех по домам, и в конце доставил нас к месту назначения. Держа в руках огромные охапки цветов, мы вошли в дом. В первый раз вошли мужем и женой.
      В этом месте я задёргиваю занавески, потому как начинаются дела сугубо интимные и вас, уважаемые, абсолютно не касающиеся.
 

ГЛАВА 10

 
      Итак, я заматерел. Стал солидным семейным человеком, на которого легла почётная обязанность заботиться о благосостоянии семьи.
      Впрочем, я мало изменился – остался таким же "ковбойцем", каким был до женитьбы.
      Мы с Таткой съездили в дальние веси навестить мою бабульку, заскочили на недельку на море и, вернувшись, поселились в её квартире. Я стал врастать в непривычную обстановку. Учиться говорить тестю с тёщей по утрам: "Здравствуйте". Налаживать отношения с
      "чужим холодильником".
      Поскольку я типус ещё тот, сосуществовать со мной новоприобретённым родственникам было, мягко говоря, сложно. Они наотрез отказывались воспринимать мой стиль поведения, мои шуточки на грани фола, моё наплевательское отношение к общественному мнению, моё игнорирование авторитета "старшего поколения". Шёл нелёгкий процесс притирки характеров, в котором Татка служила компенсатором резких движений.
      После приезда я созвонился с коллегами, сообщил о своём прибытии, и мы составили график репетиций. Рабочий сезон должен был начаться первого сентября. Оставалось несколько дней на аклиматизацию в родном городе.
      Начать процесс аклиматизации я решил с маленькой пирушки в компании Палыча. Сие мероприятие должно было "закрыть" холостяцкий период моей жизни и в то же время дать понять брату, что мой статус
      "оттяжника" не изменился.
      В назначенное время мы с ним собрались на моей квартире, дабы душевно распить энное количество спиртного и в меру оттопыриться.
      Маман гостила у бабушки, квартира была забита неиспользованной на свадьбе водкой и, следовательно, являлась опасным плацдармом для тихого душевного оттяга. Этого обстоятельства я не учёл, к великому сожалению.
      Мы открыли банку салата, нарезали хлебушка, колбаски, налили по полтишку, опрокинули, закусили, и процесс пошёл. Пошёл, родимый.
      Сидим, беседуем о высоких материях, в головах плавает лёгкий хмель.
      Обстановка самая, что ни на есть, приятная. Поднимаются вопросы глобальные, касающиеся мировой музыкальной политики. Поднимаются вопросы локальные – местные тусовочные сплетни и сенсации.
      – Слыхал, "Липтон Клуб" распался? – вещает Палыч, хрустя огурчиком.
      – Слышал, ещё бы! Весь город гудит!
      – Чего они не поделили, как ты думаешь?
      Я располагаюсь поудобнее и ныряю в пучину сложнейших аналитических умозаключений:
      – Понимаешь, у них в команде – все звёзды. Куда ни плюнь – творческие индивидуальности…
      – Ну! Чем это плохо?
      – Каждый тянет одеяло на себя. У каждого своё собственное мнение, основанное на тараканах, которые водятся в мозгах всякого мало-мальски творческого субьекта…
      – Ты хочешь сказать, что все творческие люди – долбоёбы?
      – Сам ты долбоёб! – злюсь я. – Не долбоёбы, а люди со специфическим мышлением. Посмотри на Батьковича…
      – А что Батькович?
      – Ничего. Талантливый чувак с неординарным мышлением, а в башке – птеродактили водятся, не то, что тараканы. Издержки одарённости.
      Наливай.
      Палыч наливает по очередному полтиннику, и мы чокаемся:
      – За рок-н-ролл!
      Занюхав корочкой хлеба, Палыч погружается в раздумья. Вдруг он спохватывается:
      – А я?
      – Что – ты?
      – А я что – не творческий чувак? У меня же нет тараканов!
      Я долго хохочу, хлопая себя по коленям:
      – Иди на себя в зеркало посмотри! У тебя тараканы похлеще, чем у
      Батьковича. Он, по крайней мере, не опасен для окружающих!
      – Ни хуя себе! – возмущается Палыч. – А я, значит, опасен?
      – А скажи – нет! Кто на Настином дне рождения прохожих пугал?
      На праздновании дня рождения нашей общей знакомой Палыч показал себя во всей красе. Он нацепил на себя майорскую форму, оказавшуюся у хозяйки в шкафу. В кителе с погонами и в фуражке, покрывающей пышную шевелюру до плеч, Палыч выглядел, мягко говоря, неожиданно.
      Сначала он бродил по квартире, пугая гостей, не отличающихся адекватностью восприятия под влиянием наркоты и алкоголя. Потом, заскучав, он вылез через окно на тротуар, выволок вслед за собой полутрезвую барышню и под блюзаки "роллингов", шпарящие из квартиры, стал танцевать с ней посреди улицы. Через пять минут всё пространство вокруг запрудили зеваки, собравшиеся полюбоваться на майорчика с развевающимися патлами и в шлёпанцах, тискающего томную девулю. Зрелище было поучительным и познавательным.
      – Да, – загрустил Палыч, – все мы малость не того.
      – Ничего, это возрастное, – успокоил его я.
      С увеличением объёма употреблённого спиртного нарушалась связность речи, и голову посещали самые неожиданные идеи, требовавшие немедленной реализации. Мы попели под гитару, посмеялись над фотографиями последней выпечки и открыли следующую бутылку водки. Она стала лишней. Всё вокруг путалось, языки заплетались, изображение окружающих предметов было нечётким и размытым.
      Я вспомнил, что нужно покормить кота. Мать для этого оставила ключи бате, но насколько часто он сюда захаживает, я не знал. В холодильнике мы обнаружили здоровенный ком мёрзлой рыбы. По большому счёту, её следовало разморозить и отварить. Но я не стал заниматься такими пустяками. Я достал из загашника топор и принялся старательно отделять кошачью "одноразовую пайку". Во все стороны полетели осколки льда и рыбьих внутренностей. Поскольку я был более чем нетрезв, руки меня слушались плохо, топор упорно не желал попадать в одно и то же место, и нужный кус не отделялся. Мой собутыльник внимательно следил за моими действиями, подбадривая меня доброжелательными возгласами и сопровождая каждый удар ценными указаниями. За работой мы не заметили, как открылась входная дверь, и на пороге возник мой родитель. Некоторое время он созерцал нашу суету, после чего поздоровался:
      – Добрый день, работнички. Бог в помощь!
      "Работнички" с недоумением воззрились на вошедшего.
      – Батяня! – наконец "прозрел" я.
      – Батяня! – эхом повторил Палыч.
      – А мы тут кота кормим.
      – Я вижу, – сиронизировал отец, – давайте-ка я этим займусь.
      Думаю, что у меня лучше получится.
      Я с радостью передал папаше бразды управления и плюхнулся на стул. Тот положил рыбу размораживаться и окинул взглядом нашу весёлую компанию.
      – Выпьешь? – радушно предложил я.
      – Выпью. А тебе не влетит за такое празднование?
      – Я – свободная личность! – при этих словах я гордо ударил себя кулаком в грудь, – поэтому никто не вправе запретить мне оттягиваться в меру своих возможностей.
      – Думаешь, жене приятно встречать дома мужа, пришедшего на четырёх ногах?
      – Папаша, хватит демагогии! Давайте выпивать и закусывать, а не обсуждать этих глупостей!
      Что было дальше – я почти не помню. Подозреваю, что родитель основной удар принял на себя, тайком оберегая меня от дальнейших возлияний. Когда с водкой было покончено, я засобирался домой, гордо отказавшись от предложения провести меня. В последний момент я вспомнил о свадебных фотографиях, не виденных отцом. Оставив Палыча дремать на стульчике в кухне, мы пошли в комнату посмотреть снимки.
      Через некоторое время с кухни послышалось сдавленное: "К-к-кися!" и страшнейший грохот, сопровождаемый бессвязными ругательствами.
      Ворвавшись на кухню, мы обнаружили Палыча лежащим под умывальником в горе опрокинутых кастрюль, сковородок и прочей кухонной хренотени.
      Рядом стоял кот и, выгибая спину, шипел и фыркал на страдальца.
      Палыч посмотрел на нас тусклым взглядом и проскрипел:
      – Не н-надо, я сам!
      После этих слов он по стеночке поднялся, пытаясь принять вертикальное положение, что имело сомнительный результат. Он с ненавистью посмотрел на кота и сказал ему с упрёком:
      – Я ж т-тебя, па-адла, погладить х-х-хотел!
      Судя по воспоминаниям Палыча, он очнулся от тихой дрёмы на табуретке, увидел перед собой любопытную кошачью морду и решил приласкать животное. Со словами: "К-к-кися!" он протянул руку, потерял равновесие и завалился на столик с посудой.
      Батя пообещал посуду собрать сам и выпроводил нас от греха подальше, предложив напоследок всё-таки проводить меня. В ответ он услышал заверения в том, что я трезв, как стекло и в провожатых не нуждаюсь.
      Если вы думаете, что после этого мы отправились по домам, то жестоко заблуждаетесь. Мы решили навестить Пашу. Это было большой ошибкой, поскольку Паша спиртного не употреблял, вёл здоровый образ жизни и страшно не любил общаться с выпившим элементом. Можете себе представить, как он обрадовался, когда в его квартире раздался звонок, и нарисовались два пьяных в дымину субьекта.
      Что мы там вытворяли – не помню. В памяти гвоздём засел укоризненный взгляд Пашиной матери и сдавленное рычание самого Паши.
      Кажется, мы устроили там небольшой сабантуй и испортили какую-то сантехнику. Последующие попытки разузнать у Паши, чего мы там творили, ни к чему не привели – он молчал, как партизанка Таня. И неделю после этого с нами не разговаривал.
      Моё возвращение в новый дом было торжественным и многозначительным. Поглядеть на меня вышли тесть с тёщей, как ни старалась Наташа поскорей сунуть меня спать, не предъявляя родителям. Я упорно не желал ложиться спать без предварительной беседы с новым комплектом родителей. Я долго излагал им свои взгляды на жизнь, на любовь, на взаимоотношения поколений. В конце концов, я удалился спать со словами: