Марине хотелось заорать во все горло, обругать кого-нибудь, ударить... но рядом никого не было. Может, оно и к лучшему? В таком настроении и до самого настоящего смертоубийства недалеко.
      Схватив стоявшую перед ней на журнальном столике бутылку, Марина поспешно наполнила тяжелый хрустальный стакан. Стакан для виски, а она хлещет из него коньяк... ну и наплевать! Никто же не видит.
      Попробуй она совершить такое нарушение приличий при Инне, шума было бы – до Москвы слыхать. Мачеха у нее... Стоп. Она же ей не мачеха. А кто? А никто. Посторонний человек. И отец – не отец, и бабушка – не бабушка... Но тогда что же получается? У нее вообще никого нет?!
      Не может быть.
      Хотя почему – «не может»? Именно так оно и есть.
      Марину охватила безумная ярость. Да за что же ей такой кошмар выпал?! Чем это она провинилась перед судьбой? Мало того, что ей пришлось провести детство в совершенно первобытных условиях, так теперь еще и в сироты записали! В нищие сироты! Черт побери!!! Уроды!
      Одним глотком осушив стакан, Марина злобно швырнула его в стену. Хрусталь со звоном разлетелся вдребезги, осыпав паркет и журнальный столик сверкающими осколками.
      Марина машинально протянула руку к стене в поисках кнопки звонка... черт побери! У нее же теперь нет горничной! И что прикажете делать с этими дурацкими стеклами? Ну, блин! Неужели придется их как-то собирать? А как?
      Убила бы ту голубоглазую сволочь, что сначала втерлась к ней в доверие, а потом просто-напросто взяла – и развалила до основания всю ее жизнь... Попадись ей сейчас под руку та дрянь – не задумываясь порезала бы на кусочки! И наслаждалась бы видом крови и воплями поганки, сломавшей все, что было у Марины!
      Марина попыталась встать с кресла, но в мягкую подметку домашней туфли моментально воткнулся острый осколок, и Марина взвизгнула, ощутив укол. Ну все, стекло наверняка распороло вену, и теперь она истечет кровью!
      Марина залилась слезами. Она жалела себя, жалела надрывно, до истерики, – и ненавидела весь свет.
      Сидит она уже восьмой день в этой убогой квартирке, лишь изредка выходя за продуктами, спиртным и сигаретами, курит беспрерывно – и вспоминает, вспоминает...
      Марину ничуть не удивляло то, что она так отчетливо помнит все до единого дни последних недель – дни, когда начались такие неожиданные и катастрофические перемены в ее жизни...
      Еще бы забыть все это!

* * *

      А ведь самый первыйдень был совсем обычным, не хуже и не лучше других. С утра пораньше Марина поскандалила с мачехой. Причиной было очередное «приключение» Марины, очередная ее дурная вылазка в мир, бесконечно далекий от того уровня бытия, на котором существовало семейство господина Дикулова.
      – Ты хоть бы немного думала! – кричала Инна. – Какого черта тебя понесло в тот кабак? Это же настоящий притон! Тебе что, пойти больше некуда? Об отце подумай! В который раз его позоришь!
      – Ой, помолчала бы! – огрызнулась Марина. – Тоже туда же, хранительница чести семьи!
      – Да, представь, мне не безразлично, что скажут о моем муже!
      – Зато его самого это не интересует, – язвительно рассмеялась Марина. – Он из себя благородного не строит.
      Инна внимательно посмотрела на падчерицу и покачала головой:
      – Марина, ты ошибаешься. Сергея очень тревожит твое поведение.
      – Отвяжись от меня! – во все горло закричала Марина. – Отвяжись, дура накрашенная! Манекен ходячий! И отец из-за тебя таким же становится! Только и найдешь живых людей, что в дешевом кабаке!
      Марину захлестнула жгучая волна ненависти к молодой мачехе, и она, схватив первую подвернувшуюся под руку вазу, изо всех сил грохнула ее об пол. Конечно, она предпочла бы запустить вазой в саму Инну, однако такого отец ей уж точно ни за что не простил бы. И еще где-то на краю сознания Марины промелькнула мысль, что вазочка-то антикварная и как бы папашка не взбеленился... но на это ей было чихать с высокой горки. Сам создал невыносимые условия для собственной дочери, так пусть теперь и хлебает полной ложкой. Какого хрена он снова женился? Что, подружек не хватает? Или решил наконец обзавестись законным наследником?..
      Марину внезапно пробрало холодом.
      А что, если отец и в самом деле надумал...
      Что, если он оставит ее, старшую и пока что единственную дочь, без наследства, без денег... что, если ей придется жить так, как она жила в раннем детстве, в бабушкином доме? Заброшенная деревушка, бесконечные леса вокруг, бездорожье, безлюдье...
      Марина стиснула зубы и выбежала из гостиной.
      – Психопатка! – визгливо крикнула ей вслед очередная супруга отца.
 
      ...Она тогда была слишком маленькой и не понимала, как ужасна, просто чудовищна жизнь бабули... Ей казалось, что лучше их дома ничего на свете не существует. В тесной горенке всегда было тепло, уютно, даже если снаружи сердито гудела метель, даже если лес гнулся под бешеным ветром, если дожди лупили без остановки неделю-другую... Ведь в самые мрачные и унылые дни бабушка зажигала керосиновую лампу, и ее мягкий золотистый свет прогонял зимнюю тьму, как бы очерчивая защитный круг, в котором как раз и помещались Марина с бабулей. На столе трижды в день появлялась вкусная еда: жареная картошка с луком, или душистая пшенная каша на козьем молоке, или суп с сушеными грибами, а то и яичница... И хлеб. Бабушка пекла его сама в огромной русской печи, и караваи всегда получались у нее ровными, круглыми и пышными, и этот хлеб можно было есть без конца, таким он был замечательным. А из угла добродушно поглядывали на Марину бабушкины святые, перед которыми всегда мерцал огонек маленькой лампадки.
      А летом!
      Как только на солнечных пригорках прогревалась земля и начинали лезть из-под нее разные зеленые листочки, бабушка тут же принималась колдовать над ними, то варя суп из молодой крапивы, то заправляя кашу какими-то лесными травками... и все это было невероятно вкусно, и Марина уплетала кашу за обе щеки, а бабушка Наталья приговаривала:
      – Кушай, девица, кушай, да старших слушай, да расти большая, крепкая и красивая, чтобы стать мужу хорошей женой да нарожать детишек здоровых и милых...
      Потом в лесу поспевала земляника, потом лезли из-под желтой хвои ранние маслята... Марина уже с трех лет умела искать грибы, а маслята любила особенно, потому что они были такими смешными, яркими, скользкими и как будто живыми – выпрыгивали из пальцев и убегали в траву. Бабушка сначала жарила их в огромной сковороде на открытом огне, потом они томились в глубине печи за тяжелой заслонкой, а уж потом сковорода торжественно водружалась на стол, и Марина обязательно объедалась до того, что у нее вздувался животик. Бабушка смеялась и поила внучку отваром из сушеных листьев, названия которых Марина не знала. Бабушка не учила Марину разбираться в травах, потому что была уверена: внучке такие знания не пригодятся в ее будущей жизни.
      Марина считала совершенно естественным то, что у них с бабушкой у каждой своя тарелка, своя чашка, свои ложки и ножи и что ни в коем случае и ни при каких обстоятельствах нельзя дотрагиваться до бабушкиной посуды. А если вдруг кто-то чужой в кои веки раз забредет да попросит напиться, так ему воду можно подать только в особой кружке, из которой ни бабушка, ни Марина сами никогда не пили.
      Бабушка Наталья была староверкой. Все ее предки родились, прожили жизнь и скончались в этих самых кержацких лесах, где в давние времена стояло множество старообрядческих скитов, столь романтично воспетых Мельниковым-Печерским. И дом, в котором она теперь обитала с маленькой внучкой, принадлежал еще ее деду, а потом отцу. Правда, в молодости Наталья Ивановна вынуждена была переехать из отцовского дома в совхоз, что находился в соседней области, и там доила коров, там вышла замуж за красавца комбайнера, родила ему двух сыновей... Но комбайнер спился, как и большинство сельских мужиков, и утонул по пьяному делу. Сыновья, окончив восьмилетку, один за другим уехали в город, а Наталья Ивановна, заработав смешную пенсию, вернулась в родное гнездо. Тогда в этой деревушке было еще довольно много обитателей – более сотни человек. Зато теперь, кроме самой Натальи Ивановны, остались лишь еще две старухи, сестры Воронцовы, жившие на другом конце деревни. Опустевшие дома медленно разрушались, некогда обработанная земля отступала перед напором леса, колодцы осыпались, об электричестве здесь и думать забыли уж лет двадцать как...
      В общем, рай земной, да и только.
      Но Марина ничего другого не знала, и потому жизнь в лесу была для нее единственно правильной и привычной. Вечерами бабуля рассказывала истории про своего отца-кузнеца, про то, как ездили они однажды аж в самый Нижний Новгород за покупками, и про Марининого отца тоже рассказывала – каким он был в детстве удалым парнишкой, как умел постоять за себя... Но если Марина спрашивала, почему папа так долго не приезжает к ним, бабушка сразу говорила:
      – Дел у него много. В большом городе живет, большие деньги зарабатывает, для своей любимой дочурки старается.
      И Марина в конце концов сладко засыпала под тихий бабушкин речитатив.
      – А вот ужо тятенька приедет, да заберет он нашу красавицу в каменный город, и будет наша красна девица жить в богатых хоромах, и будет у нее всего вдоволь, и платьев бархатных да шелковых полный сундук, и колец золотых полные горсти, и будет наша дева кататься в машинах, и будет она каждый день телевизор смотреть, и в кино ходить, и женихов у нее будет несчитано, да все красавцы с лица, все богатеи, все добрые да хорошие...
      А тятенька все не ехал да не ехал. То ли забыл про Марину, то ли не хотелось ему забирать дочь в большой город и селить в богатых хоромах.
      Но Марина знала, что отец о ней все-таки помнит. Потому что от него два раза за лето приезжали люди на большой страшной машине и привозили много-много продуктов, муку, одежду для Марины и бабушки. Они приезжали именно летом, потому что зимой даже такая сильная машина не смогла бы добраться до бабушкиной деревни. Дорога туда вела одна-единственная – узкая, с глубокими колеями, и зимой ее так заносило снегом, что и не найти. Только лесник навещал иногда забытое поселение, но ведь он-то ездил верхом на крепкой лошадке, привычной к лесу и не нуждавшейся ни в каких дорогах. Лесник привозил новости и керосин для лампы.
 
      Марина помнила, как стремглав промчалась вниз по широкой лестнице, наплевав на лифт, и повернула к двери в подземный гараж. Охранник, сидевший в холле, проводил ее неприязненным взглядом, но Марина не пожелала этого заметить. Она вообще ничего не хотела видеть вокруг себя. Внутри ее взбухали волны злости. Чертова сволочь эта Инна, просто дрянь! Какого беса она постоянно лезет со своими поучениями? Кто вообще ее хоть о чем-то спрашивает? Сует свой поганый нос в каждую щель! Думает, наверное, что она тут главная. Королева бензоколонки. Властелинша колец. Черта с два! Отец – жуткий бабник и таких, как Инна, перебрал с полсотни, не меньше. А что именно на ней женился – так и это не в первый раз в его жизни...
      Марина остановилась как вкопанная в трех шагах от своего ярко-красного «лексуса».
      А зачем, собственно говоря, папашка то и дело женится?
      Первой его женой была Маринина мать, умершая родами. Инна – его четвертая супруга и третья мачеха Марины. Чего ему неймется? Полтинник уже стукнул, пора бы ума набраться, и если уж охота иметь жену – выбрал бы кого-нибудь поприличнее этой куклы...
      Марина покачала головой и села в машину. Дурак папашка, вот и все. Просто идиот. Хочется ему иметь в доме манекен, на который можно вешать украшения, как на елку. Ну и наплевать. Пускай себе развлекается.
      Вот только наследники...
      Если Инна в отличие от двух предыдущих жен все же решится родить, если она действительноподарит отцу желанного сына... черт побери!
      «Лексус» пулей вылетел из гаража.
 
      Марина не понимала, почему у бабушки надолго портилось настроение каждый раз после того, как страшная черная машина, которую почему-то обзывали «хамом», привозила множество замечательных и вкусных вещей. Но это было именно так. Бабуля, разбирая большие коробки и расставляя в кладовке банки консервов, пакеты с крупой и макаронами, сахар, соль и муку, упаковки мыла и стирального порошка, как будто ненавидела все это. На вопросы Марины она отвечала коротко, поджав губы, и Марина в такие дни старалась помалкивать.
      Бабушкино плохое настроение передавалось всему дому, и огороду, и курам, и козочке... Куры начинали нервно кудахтать и бегать взад-вперед по двору, коза Люська то и дело взмекивала и норовила боднуть Марину, стоило девочке оказаться поблизости от нее. И даже бабулины святые посматривали из своего угла по-другому – сердито, недовольно, и их сухие темные лица как будто вытягивались, становились длинными и некрасивыми.
      Когда подарки бывали разложены и расставлены как полагается, Марина убегала на опушку леса, усаживалась на любимый широкий пень и напряженно думала, пытаясь понять, что не так с папиными дарами. Может быть, бабушка считала, что отец присылал слишком мало всего? Хотя на самом-то деле продуктов действительно было маловато. Гороха и макарон обычно не хватало даже до Нового года. А уж консервы бабушка открывала только по воскресеньям да по каким-то своим праздникам, о которых Марине никогда ничего не рассказывала. Но Марина знала, что это праздники тех темнолицых святых, что висели в углу. Бабушка подолгу молилась перед ними, но никогда не заставляла молиться Марину. Впрочем, девочке не очень-то и хотелось стоять на коленях перед картинками и часами бормотать непонятные слова.
      Отковыривая от пенька серебристую накипь лишайника, Марина изо всех сил напрягала свой детский ум, желая разобраться в непонятных, непостижимых вещах. Почему папочка не приезжает? Почему он не забирает ее к себе? Ведь бабушка столько раз обещала, что он скоро, совсем скоро увезет Марину в большой город...
      А как он выглядит, этот большой город?
      Бабуля рассказывала, что в городе много высоких каменных домов, и много машин, и радио, и телевизор, по которому показывают кино... Что такое кино, Марина так и не сумела понять, а телевизор видела только на картинке в старом журнале, который однажды забыли приезжавшие на черной машине люди. Кроме телевизора, на картинках было множество таких вещей, о которых даже бабушка ничего не знала.
      – Бабушка, что это такое? – спрашивала Марина, показывая на какую-нибудь загадочную штуковину.
      Наталья Ивановна не спеша надевала древние очки, подходила к окну и медленно читала надпись под картинкой.
      – Мик-сер... Не знаю, внученька, – огорченно говорила она. – В городах столько вещей, что и понять невозможно, что это такое и зачем его люди придумали. Вот переедешь к отцу – сама узнаешь.
      – А когда я к нему перееду? – тут же спрашивала Марина.
      – Скоро, Мариночка, скоро, – обещала бабушка. – А пока давай-ка свекольные грядки прополем. А то сидеть нам зимой без борща.
      Борщом, правда, они баловались нечасто. Свекла в бабушкином огороде почему-то росла плохо, «не родила», как говорила Наталья Ивановна. Но тем не менее она каждый год упорно ее сеяла. И лишь жалела, что нет у нее хороших семян, «настоящих». Марина спрашивала, что такое «настоящие» семена, и бабушка поясняла: это те, что в магазине куплены, а не самостоятельно выращены. Марина тут же задавала следующий вопрос: почему бабушка не попросит отца прислать ей семян? Наталья Ивановна отвечала, что просила, и не раз, только те люди, что привозят продукты, наверное, забывают передавать ему эту просьбу. «Да и ладно, сами справимся, – тут же добавляла она, – мы же не калеки убогие, мы с тобой девушки крепкие, работящие...»
      Да уж, трудились они на славу. Марина к четырем годам научилась отлично полоть грядки и рыхлить землю вокруг капустных кочанов. И курочек кормила, и для козы траву из леса носила, и пол подметала... а в пять лет уже и кастрюли чистила не хуже бабушки, и с иголкой управлялась. Конечно, бабушка еще не доверяла ей, например, заводить тесто или жарить яичницу со свежими грибами, но овсяную и пшенную кашу Марина варила совсем неплохо. И радовалась, когда бабушка хвалила ее:
      – И какая же у меня внученька растет хорошая! Мастерица ты, девочка, руки у тебя золотые.
      Золотые руки...
      Это в лесной глуши они были золотыми. А в городе оказались просто золотушными.
 
      Да, в тот день, вспомнив все это, Марина резко поднялась из-за столика уличного кафе, едва не опрокинув стул, и, бросив на тарелку деньги, быстро пошла к машине. Черт бы побрал папашку, вышвырнул ее в лесные чащобы и держал там до шести лет... урод, просто урод, другого слова не подберешь! Некогда ему было дочерью заниматься, капиталы он, видишь ли, сколачивал. А как только разжирел – сразу начал культурным прикидываться. «Напрасный труд, батяня, напрасный труд. Деревня – она и есть деревня. У тебя же на лбу написано, что воспитывал тебя вечно пьяный советский комбайнер. Завистливый до чужого, ленивый, малограмотный».
      Марину снова охватила злоба. Гнев на отца и на весь мир разгорался, обжигая сердце, опаляя ум. У Марины даже в глазах потемнело от страстного желания на кого-нибудь наорать, ударить, пнуть...
      И, увидев рядом со своим «лексусом» любопытного мальчишку, Марина мгновенно сорвалась.
      – Ты какого черта тут ошиваешься? – визгливо закричала она. – Воровать пришел? Или поцарапать машину задумал? Я тебе сейчас так врежу, дерьмо вшивое!
      Мальчишка испуганно шарахнулся в сторону, но это лишь подзадорило Марину.
      – Ага, испугался! – еще громче заорала она. – А ну вали отсюда, да подальше, пока я тебе морду не набила!
      Мальчишка со всех ног дернул со стоянки, а Марина, немного выпустив пар, села за руль. Но внутри у нее все продолжало кипеть. Она с размаху ударила кулаком по сиденью, но сиденье было слишком мягким, удар не принес облегчения. Стиснув зубы, Марина тронула машину с места. Кому бы в зубы дать?..
 
      Сергей Пафнутьевич криво усмехнулся и отошел от зеркала. Черт его знает, можно ли вообще с этим справиться? Не делать же пластическую операцию на старости лет! Да и не слишком ли много придется исправлять? И короткие кривоватые ноги, и нос «картошкой», и толстые грубые пальцы... Да еще и низкий лоб, и лысина. Нет уж, каким родился – таким и помрет. К черту...
      Сына у него все равно не будет, так зачем тревожиться о том, в кого мог бы пойти лицом желанный, но, как вдруг выяснилось, недоступный ребенок?
      Только и есть у него теперь, что дочка от первой жены.
      Сергей Пафнутьевич поежился. Кто бы мог подумать, что дочь окажется не его, а невесть от кого прижитой... а он-то по-прежнему думает о ней как о собственной кровинушке. Забыть, выбросить из головы!
      Дочка...
      Господин Дикулов вздохнул и покачал головой. Вот еще незадача! Привык он к ней за долгие годы, слишком привык... И постоянно переживал из-за того, что девчонка оказалась ни на него, ни на покойную мать не похожа. Ни учиться не хотела деточка, ни работать. А ведь не дура, могла бы делом заняться. Нет, только и интересов у нее, что по кабакам шастать да тряпки менять. Купил ей диплом, какой удалось, и что с того? Институт культуры! Смешно. Режиссер народных праздников и еще чего-то там. Да Марину в этот самый народ палкой не загонишь. Впрочем, иногда она снисходит до плебеев. Едет в какую-нибудь подозрительную забегаловку, напивается и устраивает скандал с битьем зеркал и посуды. Сколько раз приходилось красавицу выкупать, платить и ментам, и ресторанщикам. Интересно, в кого она такая? Кто был ее отцом? Может быть, бабушка знает?
      Нет, тут же решил господин Дикулов, он не станет выяснять, с кем согрешила много лет назад его тихая, мягкая и невероятно красивая жена. Да, в тихом омуте... Марина тоже хороша собой не в меру, а вот покорности в ней ни на грош. Сергей Пафнутьевич тихо фыркнул. А он-то всегда думал, что Марине достался его собственный характер. Он ведь в молодости был – ой-ой! Буйный юноша.
      Да, Марина хотя и неизвестно в кого, но девушка термоядерная. Безупречная фигура, огненные рыжие волосы, ярко-зеленые глаза – и бешеный темперамент. Мужчины дуреют, едва увидев Марину, но она пока что ни на ком не остановила свой выбор. Так, заводит короткие романчики на месяц-два, не больше. А с другой стороны, что будет, когда ей кто-то приглянется всерьез? Ей ведь нужен очень сильный человек, а нынче это редкость. Большинство современных мужиков – просто сонные курицы. Что молодые, что старые – все на один лад.
      Ладно, хватит мусолить в мыслях одно и то же. Его теперь Маринина жизнь не касается. Она – посторонний человек.
      Зазвонил мобильник, и Сергей Пафнутьевич тут же забыл о личных проблемах, с головой окунувшись в дела. Говоря со своим первым заместителем, он перешел из спальни в кабинет, взял папку с бумагами, направился к выходу. Но еще одна «домашняя» мысль успела промелькнуть на краю его занятого ума: может быть, он потому и не ощущал никогда особой любви к дочери, что чувствовал – она чужая?..
 
      Во второй половине дня он опять почувствовал приступ странной слабости. В последнее время такие приступы случались с ним уже несколько раз, и Сергей Пафнутьевич даже начал подумывать, не обратиться ли ему к врачу... Но слабость проходила, и он тут же забывал о ней.
      Но в этот раз немочь не отпускала. Господин Дикулов попытался встать, но обнаружил, что ноги его не держат. И, испугавшись не на шутку, нажал кнопку интеркома:
      – Вера, зайди...
      Секретарша, уловив в голосе шефа нечто необычное, ворвалась в кабинет как буря.
      – Что с вами, Сергей Пафнутьевич?!
      Господин Дикулов медленно валился на стол.
 
      ...Глаза не хотели открываться, и Сергей Пафнутьевич, немного подумав, решил, что в таком случае и незачем их заставлять. Он прислушался к своему телу. Странные ощущения... Как будто из него вынули мышцы и кости, а опустевший кожаный мешок наполнили ватой, неплотно, кое-как. Что бы это значило?
      Где-то вдали послышались голоса, бормотавшие невнятно, гулко. Дикулов даже не пытался разобрать, что они говорят. Не все ли равно? Лишь бы к нему не приставали. Он не хочет сейчас ни отвечать на вопросы, ни думать о делах. Он хочет спать.
      Сколько еще прошло времени, он не имел ни малейшего представления. Но в этот раз глаза распахнулись легко, сами собой, однако увидели только полумрак и белый потолок высоко вверху.
      Сергей Пафнутьевич хотел повернуть голову, но в ней тут же взметнулись бешеные вихри, все вокруг понеслось колесом – и он замер, боясь даже моргнуть. Что же это такое? Может быть, он уже помер? Нет, у покойников головы не кружатся. Мысль о покойниках, страдающих головокружениями, показалась Дикулову ужасно смешной, и он едва слышно хихикнул. И тут же над ним склонилась незнакомая женщина, едва различимая в слабом свете, струившемся невесть откуда.
      – Сергей Пафнутьевич, как вы себя чувствуете?
      «Хреново», – хотел сказать он, но не сумел. Из пересохшего горла вырвалось только слабое «х-х...».
      – Вот и отлично, – сказала женщина. – Попейте немножко.
      И Дикулов почувствовал во рту прохладную влагу. Он жадно проглотил воду, сделал второй глоток, третий – и вдруг живительный источник иссяк.
      – Пока достаточно, – сказала женщина. – Чуть погодя еще выпьете.
      Сергей Пафнутьевич обиделся. Им тут что, воды жалко? Он хотел сказать, что заплатит хоть за десять цистерн... но заснул.
 
      – Другого выхода, к сожалению, нет, – твердо сказал врач. – Только замена. Причем срочная, буквально сиюминутная.
      – Но как же он сумел так износиться, этот клапан? – недоумевал господин Дикулов. – И почему я раньше ничего не замечал?
      – Потому что внимания не обращали, – объяснил врач. – Думали, просто слабость, устали, переработали и так далее. А это и были первые звоночки. Сердце не обязательно дает о себе знать выразительными признаками.
      – Вот еще незадача... И сколько я тут у вас пролежу?
      Врач рассмеялся:
      – Вам бы радоваться, что живы остались.
      – Я радуюсь, – серьезно сказал Сергей Пафнутьевич. – Но и о делах думать вынужден. Так сколько нужно времени на операцию?
      – Около недели на подготовку, потом еще... ну, как дело пойдет. Скорее всего дней десять у нас, затем еще на реабилитации с месяц.
      – Слишком долго.
      – Решайте сами. Тут выбор прост: или жизнь, или смерть.
      – Да уж, проще не бывает. Ладно, давайте готовиться. Все равно ведь деваться некуда, так зачем время тянуть? Насчет денег моему помощнику все объясните, куда перевести, какую сумму и так далее. Или тут наличными платят?
      – Я все скажу вашему помощнику, – улыбнулся врач и встал. – А вам пока предписан покой.
      – Я покоен, как покойник, – буркнул господин Дикулов.
      – Нет, стать покойником я вам не позволю, – возразил врач и ушел.
      А Сергей Пафнутьевич вернулся к своим мыслям. Те два дня, что он уже провел в палате академии, он только и думал что о Марине. И о том, с чего начался весь этот кошмар...
 
      ...Тот вечер он решил провести дома, благо дела теперь шли так, что можно было позволить себе отдыхать почаще. И заранее оповестил о своих планах супругу, чтобы ту не унесло к какой-нибудь из многочисленных подруг. Не то чтобы Сергею Пафнутьевичу (как он ненавидел свое отчество, кто бы знал!) очень уж хотелось сидеть дома, просто он изо всех сил старался вести себя так же, как все солидные люди того круга, в который он прорвался с боем, начав с... Ну, лучше и не вспоминать, с чего он начинал. Зато теперь господин Дикулов даже стал почитывать книги, о которых говорили в Клубе миллионеров. Например, он не раз слышал упоминание о некоем писателе Пелевине и попросил секретаршу купить какой-нибудь из его романов. Секретарша расстаралась, притащила аж три штуки. Но когда господин Дикулов заглянул в эти книжечки – у него остатки волос на голове встали дыбом. Неужели люди в самом деле читают такое? Ничего же не понять!
      Но книги он тем не менее увез домой и честно пролистал от начала до конца, не особо пытаясь вдуматься в написанное. С него было довольно простого факта: прочел! И мог теперь честно говорить, что такого писателя он знает.
      Точно так же он обошелся и с другими модными авторами.
      На самом деле господин Дикулов подозревал, что не он один такой среди деловых людей. Ему не верилось, что занятые большим бизнесом мужчины станут тратить драгоценное время на чудные, невнятные книжки, которые пишутся явно от безделья. И кстати, любопытно было бы узнать, каков годовой доход подобных сочинителей? Наверняка ведь с хлеба на квас перебиваются, зато гордятся безмерно тем, что очень умные. Но если умные – то почему бедные?
      Ладно, ну их всех, решил он, не стоят эти люди того, чтобы о них размышлять. И, садясь в машину, сказал шоферу:
      – Заедем на Невский, в ювелирный.
      В какой именно ювелирный – он уточнять не стал. Шофер сам должен был знать, куда заезжает господин Дикулов, когда хочет сделать подарок супруге. И только ей. Любовниц Сергей Пафнутьевич позволял себе заводить лишь в промежутках между законными браками.
 
      Да, он тогда даже не бросил взгляда на молоденькую горничную в аккуратной форме, открывшую ему дверь, лишь коротко спросил на ходу:
      – Мадам где?
      – В маленькой гостиной, – негромко сообщила горничная. – Кино смотрят.
      – Ч-черт! – мгновенно взорвался господин Дикулов. – Сколько раз тебе повторять, дура: не в маленькой, а в малой! В ма-лой! Ты что, совсем глухая, слов не слышишь?
      Горничная втянула голову в плечи, словно испугавшись, что ее ударят, и чуть слышно пробормотала:
      – Простите...
      Дикулов вдруг заметил, что лицо горничной ему вроде бы совсем незнакомо.
      – Ты давно работаешь? – сухо поинтересовался он.
      – Третий день, – совсем уже шепотом ответила девушка.
      – А... тогда понятно. Ладно, иди. Все в порядке.
      Но на самом деле никаким порядком тут и не пахло. Сергей Пафнутьевич еще с полгода назад обратил внимание на то, что горничные в его доме меняются как-то уж очень часто, но последняя, кажется, не продержалась и недели. Не слишком ли мало?
      Войдя в гостиную, где его супруга смотрела очередную то ли бразильскую, то ли мексиканскую драму, господин Дикулов достал из кармана пиджака маленькую коробочку.
      – Инна, я тут тебе кое-что купил...
      Супруга лениво повернула голову, но, увидев на ладони мужа многообещающую вещицу, тут же вскочила с кресла, как подброшенная пружиной.
      – Ай, что это, пупсик?
      Сергей Пафнутьевич поморщился, как от зубной боли.
      – Сколько раз тебя просил! Что за идиотское словечко – «пупсик»?! Я тебе что, кукла?
      – Прости, милый, – небрежно бросила Инна, осторожно беря коробочку. – Прости, дорогой. Это от чувств. Ты же знаешь, как я тебя люблю. Вот и вырываются слова... ну, для меня это звучит очень нежно. Не сердись.
      – Да я и не сержусь, – мгновенно растаял господин Дикулов. Он всегда таял, когда супруга признавалась ему в любви.
      Правда, иногда в его деловую, до невозможности занятую душу вкрадывалось легкое сомнение... В самом ли деле Инна без ума от него? Ведь если хорошенько подумать – что в нем любить, кроме денег? Ни внешности, ни образования, ни настоящего воспитания... в общем, как говорится, ни рожи ни кожи. Впрочем, кто поймет женщину?
      – Нравится? – самодовольным тоном спросил он, видя, как вспыхнули глаза супруги, надевшей на средний палец правой руки авторский перстень с крупным изумрудом, окруженным звездной россыпью мелких бриллиантов.
      – Ох!.. – восторженно выдохнула Инна. – Красота неописуемая! Спасибо тебе, родной!
      И она абсолютно искренне обняла мужа и поцеловала его в лоб... немножко сверху, поскольку была на шесть сантиметров выше его ростом. А когда надевала туфли на высоченных каблуках – то и на все пятнадцать.
      – Инна, – серьезно сказал Сергей Пафнутьевич, отстраняясь от супруги, – я заметил, у нас опять новая горничная. Почему ты их так часто меняешь?
      – Потому что дуры несусветные, – небрежно ответила Инна, любуясь кольцом. – Просто терпеть невозможно. Все путают, все невесть куда засовывают!
      Вообще-то привычкой засовывать все невесть куда в первую очередь страдала сама Инна, и господину Дикулову это было отлично известно. Поэтому он решил проявить строгость.