Марине хотелось заорать во все горло, обругать кого-нибудь, ударить... но рядом никого не было. Может, оно и к лучшему? В таком настроении и до самого настоящего смертоубийства недалеко.
      Схватив стоявшую перед ней на журнальном столике бутылку, Марина поспешно наполнила тяжелый хрустальный стакан. Стакан для виски, а она хлещет из него коньяк... ну и наплевать! Никто же не видит.
      Попробуй она совершить такое нарушение приличий при Инне, шума было бы – до Москвы слыхать. Мачеха у нее... Стоп. Она же ей не мачеха. А кто? А никто. Посторонний человек. И отец – не отец, и бабушка – не бабушка... Но тогда что же получается? У нее вообще никого нет?!
      Не может быть.
      Хотя почему – «не может»? Именно так оно и есть.
      Марину охватила безумная ярость. Да за что же ей такой кошмар выпал?! Чем это она провинилась перед судьбой? Мало того, что ей пришлось провести детство в совершенно первобытных условиях, так теперь еще и в сироты записали! В нищие сироты! Черт побери!!! Уроды!
      Одним глотком осушив стакан, Марина злобно швырнула его в стену. Хрусталь со звоном разлетелся вдребезги, осыпав паркет и журнальный столик сверкающими осколками.
      Марина машинально протянула руку к стене в поисках кнопки звонка... черт побери! У нее же теперь нет горничной! И что прикажете делать с этими дурацкими стеклами? Ну, блин! Неужели придется их как-то собирать? А как?
      Убила бы ту голубоглазую сволочь, что сначала втерлась к ней в доверие, а потом просто-напросто взяла – и развалила до основания всю ее жизнь... Попадись ей сейчас под руку та дрянь – не задумываясь порезала бы на кусочки! И наслаждалась бы видом крови и воплями поганки, сломавшей все, что было у Марины!
      Марина попыталась встать с кресла, но в мягкую подметку домашней туфли моментально воткнулся острый осколок, и Марина взвизгнула, ощутив укол. Ну все, стекло наверняка распороло вену, и теперь она истечет кровью!
      Марина залилась слезами. Она жалела себя, жалела надрывно, до истерики, – и ненавидела весь свет.
      Сидит она уже восьмой день в этой убогой квартирке, лишь изредка выходя за продуктами, спиртным и сигаретами, курит беспрерывно – и вспоминает, вспоминает...
      Марину ничуть не удивляло то, что она так отчетливо помнит все до единого дни последних недель – дни, когда начались такие неожиданные и катастрофические перемены в ее жизни...
      Еще бы забыть все это!

* * *

      А ведь самый первыйдень был совсем обычным, не хуже и не лучше других. С утра пораньше Марина поскандалила с мачехой. Причиной было очередное «приключение» Марины, очередная ее дурная вылазка в мир, бесконечно далекий от того уровня бытия, на котором существовало семейство господина Дикулова.
      – Ты хоть бы немного думала! – кричала Инна. – Какого черта тебя понесло в тот кабак? Это же настоящий притон! Тебе что, пойти больше некуда? Об отце подумай! В который раз его позоришь!
      – Ой, помолчала бы! – огрызнулась Марина. – Тоже туда же, хранительница чести семьи!
      – Да, представь, мне не безразлично, что скажут о моем муже!
      – Зато его самого это не интересует, – язвительно рассмеялась Марина. – Он из себя благородного не строит.
      Инна внимательно посмотрела на падчерицу и покачала головой:
      – Марина, ты ошибаешься. Сергея очень тревожит твое поведение.
      – Отвяжись от меня! – во все горло закричала Марина. – Отвяжись, дура накрашенная! Манекен ходячий! И отец из-за тебя таким же становится! Только и найдешь живых людей, что в дешевом кабаке!
      Марину захлестнула жгучая волна ненависти к молодой мачехе, и она, схватив первую подвернувшуюся под руку вазу, изо всех сил грохнула ее об пол. Конечно, она предпочла бы запустить вазой в саму Инну, однако такого отец ей уж точно ни за что не простил бы. И еще где-то на краю сознания Марины промелькнула мысль, что вазочка-то антикварная и как бы папашка не взбеленился... но на это ей было чихать с высокой горки. Сам создал невыносимые условия для собственной дочери, так пусть теперь и хлебает полной ложкой. Какого хрена он снова женился? Что, подружек не хватает? Или решил наконец обзавестись законным наследником?..
      Марину внезапно пробрало холодом.
      А что, если отец и в самом деле надумал...
      Что, если он оставит ее, старшую и пока что единственную дочь, без наследства, без денег... что, если ей придется жить так, как она жила в раннем детстве, в бабушкином доме? Заброшенная деревушка, бесконечные леса вокруг, бездорожье, безлюдье...
      Марина стиснула зубы и выбежала из гостиной.
      – Психопатка! – визгливо крикнула ей вслед очередная супруга отца.
 
      ...Она тогда была слишком маленькой и не понимала, как ужасна, просто чудовищна жизнь бабули... Ей казалось, что лучше их дома ничего на свете не существует. В тесной горенке всегда было тепло, уютно, даже если снаружи сердито гудела метель, даже если лес гнулся под бешеным ветром, если дожди лупили без остановки неделю-другую... Ведь в самые мрачные и унылые дни бабушка зажигала керосиновую лампу, и ее мягкий золотистый свет прогонял зимнюю тьму, как бы очерчивая защитный круг, в котором как раз и помещались Марина с бабулей. На столе трижды в день появлялась вкусная еда: жареная картошка с луком, или душистая пшенная каша на козьем молоке, или суп с сушеными грибами, а то и яичница... И хлеб. Бабушка пекла его сама в огромной русской печи, и караваи всегда получались у нее ровными, круглыми и пышными, и этот хлеб можно было есть без конца, таким он был замечательным. А из угла добродушно поглядывали на Марину бабушкины святые, перед которыми всегда мерцал огонек маленькой лампадки.
      А летом!
      Как только на солнечных пригорках прогревалась земля и начинали лезть из-под нее разные зеленые листочки, бабушка тут же принималась колдовать над ними, то варя суп из молодой крапивы, то заправляя кашу какими-то лесными травками... и все это было невероятно вкусно, и Марина уплетала кашу за обе щеки, а бабушка Наталья приговаривала:
      – Кушай, девица, кушай, да старших слушай, да расти большая, крепкая и красивая, чтобы стать мужу хорошей женой да нарожать детишек здоровых и милых...
      Потом в лесу поспевала земляника, потом лезли из-под желтой хвои ранние маслята... Марина уже с трех лет умела искать грибы, а маслята любила особенно, потому что они были такими смешными, яркими, скользкими и как будто живыми – выпрыгивали из пальцев и убегали в траву. Бабушка сначала жарила их в огромной сковороде на открытом огне, потом они томились в глубине печи за тяжелой заслонкой, а уж потом сковорода торжественно водружалась на стол, и Марина обязательно объедалась до того, что у нее вздувался животик. Бабушка смеялась и поила внучку отваром из сушеных листьев, названия которых Марина не знала. Бабушка не учила Марину разбираться в травах, потому что была уверена: внучке такие знания не пригодятся в ее будущей жизни.
      Марина считала совершенно естественным то, что у них с бабушкой у каждой своя тарелка, своя чашка, свои ложки и ножи и что ни в коем случае и ни при каких обстоятельствах нельзя дотрагиваться до бабушкиной посуды. А если вдруг кто-то чужой в кои веки раз забредет да попросит напиться, так ему воду можно подать только в особой кружке, из которой ни бабушка, ни Марина сами никогда не пили.
      Бабушка Наталья была староверкой. Все ее предки родились, прожили жизнь и скончались в этих самых кержацких лесах, где в давние времена стояло множество старообрядческих скитов, столь романтично воспетых Мельниковым-Печерским. И дом, в котором она теперь обитала с маленькой внучкой, принадлежал еще ее деду, а потом отцу. Правда, в молодости Наталья Ивановна вынуждена была переехать из отцовского дома в совхоз, что находился в соседней области, и там доила коров, там вышла замуж за красавца комбайнера, родила ему двух сыновей... Но комбайнер спился, как и большинство сельских мужиков, и утонул по пьяному делу. Сыновья, окончив восьмилетку, один за другим уехали в город, а Наталья Ивановна, заработав смешную пенсию, вернулась в родное гнездо. Тогда в этой деревушке было еще довольно много обитателей – более сотни человек. Зато теперь, кроме самой Натальи Ивановны, остались лишь еще две старухи, сестры Воронцовы, жившие на другом конце деревни. Опустевшие дома медленно разрушались, некогда обработанная земля отступала перед напором леса, колодцы осыпались, об электричестве здесь и думать забыли уж лет двадцать как...
      В общем, рай земной, да и только.
      Но Марина ничего другого не знала, и потому жизнь в лесу была для нее единственно правильной и привычной. Вечерами бабуля рассказывала истории про своего отца-кузнеца, про то, как ездили они однажды аж в самый Нижний Новгород за покупками, и про Марининого отца тоже рассказывала – каким он был в детстве удалым парнишкой, как умел постоять за себя... Но если Марина спрашивала, почему папа так долго не приезжает к ним, бабушка сразу говорила:
      – Дел у него много. В большом городе живет, большие деньги зарабатывает, для своей любимой дочурки старается.
      И Марина в конце концов сладко засыпала под тихий бабушкин речитатив.
      – А вот ужо тятенька приедет, да заберет он нашу красавицу в каменный город, и будет наша красна девица жить в богатых хоромах, и будет у нее всего вдоволь, и платьев бархатных да шелковых полный сундук, и колец золотых полные горсти, и будет наша дева кататься в машинах, и будет она каждый день телевизор смотреть, и в кино ходить, и женихов у нее будет несчитано, да все красавцы с лица, все богатеи, все добрые да хорошие...
      А тятенька все не ехал да не ехал. То ли забыл про Марину, то ли не хотелось ему забирать дочь в большой город и селить в богатых хоромах.
      Но Марина знала, что отец о ней все-таки помнит. Потому что от него два раза за лето приезжали люди на большой страшной машине и привозили много-много продуктов, муку, одежду для Марины и бабушки. Они приезжали именно летом, потому что зимой даже такая сильная машина не смогла бы добраться до бабушкиной деревни. Дорога туда вела одна-единственная – узкая, с глубокими колеями, и зимой ее так заносило снегом, что и не найти. Только лесник навещал иногда забытое поселение, но ведь он-то ездил верхом на крепкой лошадке, привычной к лесу и не нуждавшейся ни в каких дорогах. Лесник привозил новости и керосин для лампы.
 
      Марина помнила, как стремглав промчалась вниз по широкой лестнице, наплевав на лифт, и повернула к двери в подземный гараж. Охранник, сидевший в холле, проводил ее неприязненным взглядом, но Марина не пожелала этого заметить. Она вообще ничего не хотела видеть вокруг себя. Внутри ее взбухали волны злости. Чертова сволочь эта Инна, просто дрянь! Какого беса она постоянно лезет со своими поучениями? Кто вообще ее хоть о чем-то спрашивает? Сует свой поганый нос в каждую щель! Думает, наверное, что она тут главная. Королева бензоколонки. Властелинша колец. Черта с два! Отец – жуткий бабник и таких, как Инна, перебрал с полсотни, не меньше. А что именно на ней женился – так и это не в первый раз в его жизни...
      Марина остановилась как вкопанная в трех шагах от своего ярко-красного «лексуса».
      А зачем, собственно говоря, папашка то и дело женится?
      Первой его женой была Маринина мать, умершая родами. Инна – его четвертая супруга и третья мачеха Марины. Чего ему неймется? Полтинник уже стукнул, пора бы ума набраться, и если уж охота иметь жену – выбрал бы кого-нибудь поприличнее этой куклы...
      Марина покачала головой и села в машину. Дурак папашка, вот и все. Просто идиот. Хочется ему иметь в доме манекен, на который можно вешать украшения, как на елку. Ну и наплевать. Пускай себе развлекается.
      Вот только наследники...
      Если Инна в отличие от двух предыдущих жен все же решится родить, если она действительноподарит отцу желанного сына... черт побери!
      «Лексус» пулей вылетел из гаража.
 
      Марина не понимала, почему у бабушки надолго портилось настроение каждый раз после того, как страшная черная машина, которую почему-то обзывали «хамом», привозила множество замечательных и вкусных вещей. Но это было именно так. Бабуля, разбирая большие коробки и расставляя в кладовке банки консервов, пакеты с крупой и макаронами, сахар, соль и муку, упаковки мыла и стирального порошка, как будто ненавидела все это. На вопросы Марины она отвечала коротко, поджав губы, и Марина в такие дни старалась помалкивать.
      Бабушкино плохое настроение передавалось всему дому, и огороду, и курам, и козочке... Куры начинали нервно кудахтать и бегать взад-вперед по двору, коза Люська то и дело взмекивала и норовила боднуть Марину, стоило девочке оказаться поблизости от нее. И даже бабулины святые посматривали из своего угла по-другому – сердито, недовольно, и их сухие темные лица как будто вытягивались, становились длинными и некрасивыми.
      Когда подарки бывали разложены и расставлены как полагается, Марина убегала на опушку леса, усаживалась на любимый широкий пень и напряженно думала, пытаясь понять, что не так с папиными дарами. Может быть, бабушка считала, что отец присылал слишком мало всего? Хотя на самом-то деле продуктов действительно было маловато. Гороха и макарон обычно не хватало даже до Нового года. А уж консервы бабушка открывала только по воскресеньям да по каким-то своим праздникам, о которых Марине никогда ничего не рассказывала. Но Марина знала, что это праздники тех темнолицых святых, что висели в углу. Бабушка подолгу молилась перед ними, но никогда не заставляла молиться Марину. Впрочем, девочке не очень-то и хотелось стоять на коленях перед картинками и часами бормотать непонятные слова.
      Отковыривая от пенька серебристую накипь лишайника, Марина изо всех сил напрягала свой детский ум, желая разобраться в непонятных, непостижимых вещах. Почему папочка не приезжает? Почему он не забирает ее к себе? Ведь бабушка столько раз обещала, что он скоро, совсем скоро увезет Марину в большой город...
      А как он выглядит, этот большой город?
      Бабуля рассказывала, что в городе много высоких каменных домов, и много машин, и радио, и телевизор, по которому показывают кино... Что такое кино, Марина так и не сумела понять, а телевизор видела только на картинке в старом журнале, который однажды забыли приезжавшие на черной машине люди. Кроме телевизора, на картинках было множество таких вещей, о которых даже бабушка ничего не знала.
      – Бабушка, что это такое? – спрашивала Марина, показывая на какую-нибудь загадочную штуковину.
      Наталья Ивановна не спеша надевала древние очки, подходила к окну и медленно читала надпись под картинкой.
      – Мик-сер... Не знаю, внученька, – огорченно говорила она. – В городах столько вещей, что и понять невозможно, что это такое и зачем его люди придумали. Вот переедешь к отцу – сама узнаешь.
      – А когда я к нему перееду? – тут же спрашивала Марина.
      – Скоро, Мариночка, скоро, – обещала бабушка. – А пока давай-ка свекольные грядки прополем. А то сидеть нам зимой без борща.
      Борщом, правда, они баловались нечасто. Свекла в бабушкином огороде почему-то росла плохо, «не родила», как говорила Наталья Ивановна. Но тем не менее она каждый год упорно ее сеяла. И лишь жалела, что нет у нее хороших семян, «настоящих». Марина спрашивала, что такое «настоящие» семена, и бабушка поясняла: это те, что в магазине куплены, а не самостоятельно выращены. Марина тут же задавала следующий вопрос: почему бабушка не попросит отца прислать ей семян? Наталья Ивановна отвечала, что просила, и не раз, только те люди, что привозят продукты, наверное, забывают передавать ему эту просьбу. «Да и ладно, сами справимся, – тут же добавляла она, – мы же не калеки убогие, мы с тобой девушки крепкие, работящие...»
      Да уж, трудились они на славу. Марина к четырем годам научилась отлично полоть грядки и рыхлить землю вокруг капустных кочанов. И курочек кормила, и для козы траву из леса носила, и пол подметала... а в пять лет уже и кастрюли чистила не хуже бабушки, и с иголкой управлялась. Конечно, бабушка еще не доверяла ей, например, заводить тесто или жарить яичницу со свежими грибами, но овсяную и пшенную кашу Марина варила совсем неплохо. И радовалась, когда бабушка хвалила ее:
      – И какая же у меня внученька растет хорошая! Мастерица ты, девочка, руки у тебя золотые.
      Золотые руки...
      Это в лесной глуши они были золотыми. А в городе оказались просто золотушными.
 
      Да, в тот день, вспомнив все это, Марина резко поднялась из-за столика уличного кафе, едва не опрокинув стул, и, бросив на тарелку деньги, быстро пошла к машине. Черт бы побрал папашку, вышвырнул ее в лесные чащобы и держал там до шести лет... урод, просто урод, другого слова не подберешь! Некогда ему было дочерью заниматься, капиталы он, видишь ли, сколачивал. А как только разжирел – сразу начал культурным прикидываться. «Напрасный труд, батяня, напрасный труд. Деревня – она и есть деревня. У тебя же на лбу написано, что воспитывал тебя вечно пьяный советский комбайнер. Завистливый до чужого, ленивый, малограмотный».
      Марину снова охватила злоба. Гнев на отца и на весь мир разгорался, обжигая сердце, опаляя ум. У Марины даже в глазах потемнело от страстного желания на кого-нибудь наорать, ударить, пнуть...
      И, увидев рядом со своим «лексусом» любопытного мальчишку, Марина мгновенно сорвалась.
      – Ты какого черта тут ошиваешься? – визгливо закричала она. – Воровать пришел? Или поцарапать машину задумал? Я тебе сейчас так врежу, дерьмо вшивое!
      Мальчишка испуганно шарахнулся в сторону, но это лишь подзадорило Марину.
      – Ага, испугался! – еще громче заорала она. – А ну вали отсюда, да подальше, пока я тебе морду не набила!
      Мальчишка со всех ног дернул со стоянки, а Марина, немного выпустив пар, села за руль. Но внутри у нее все продолжало кипеть. Она с размаху ударила кулаком по сиденью, но сиденье было слишком мягким, удар не принес облегчения. Стиснув зубы, Марина тронула машину с места. Кому бы в зубы дать?..
 
      Сергей Пафнутьевич криво усмехнулся и отошел от зеркала. Черт его знает, можно ли вообще с этим справиться? Не делать же пластическую операцию на старости лет! Да и не слишком ли много придется исправлять? И короткие кривоватые ноги, и нос «картошкой», и толстые грубые пальцы... Да еще и низкий лоб, и лысина. Нет уж, каким родился – таким и помрет. К черту...
      Сына у него все равно не будет, так зачем тревожиться о том, в кого мог бы пойти лицом желанный, но, как вдруг выяснилось, недоступный ребенок?
      Только и есть у него теперь, что дочка от первой жены.
      Сергей Пафнутьевич поежился. Кто бы мог подумать, что дочь окажется не его, а невесть от кого прижитой... а он-то по-прежнему думает о ней как о собственной кровинушке. Забыть, выбросить из головы!
      Дочка...
      Господин Дикулов вздохнул и покачал головой. Вот еще незадача! Привык он к ней за долгие годы, слишком привык... И постоянно переживал из-за того, что девчонка оказалась ни на него, ни на покойную мать не похожа. Ни учиться не хотела деточка, ни работать. А ведь не дура, могла бы делом заняться. Нет, только и интересов у нее, что по кабакам шастать да тряпки менять. Купил ей диплом, какой удалось, и что с того? Институт культуры! Смешно. Режиссер народных праздников и еще чего-то там. Да Марину в этот самый народ палкой не загонишь. Впрочем, иногда она снисходит до плебеев. Едет в какую-нибудь подозрительную забегаловку, напивается и устраивает скандал с битьем зеркал и посуды. Сколько раз приходилось красавицу выкупать, платить и ментам, и ресторанщикам. Интересно, в кого она такая? Кто был ее отцом? Может быть, бабушка знает?
      Нет, тут же решил господин Дикулов, он не станет выяснять, с кем согрешила много лет назад его тихая, мягкая и невероятно красивая жена. Да, в тихом омуте... Марина тоже хороша собой не в меру, а вот покорности в ней ни на грош. Сергей Пафнутьевич тихо фыркнул. А он-то всегда думал, что Марине достался его собственный характер. Он ведь в молодости был – ой-ой! Буйный юноша.
      Да, Марина хотя и неизвестно в кого, но девушка термоядерная. Безупречная фигура, огненные рыжие волосы, ярко-зеленые глаза – и бешеный темперамент. Мужчины дуреют, едва увидев Марину, но она пока что ни на ком не остановила свой выбор. Так, заводит короткие романчики на месяц-два, не больше. А с другой стороны, что будет, когда ей кто-то приглянется всерьез? Ей ведь нужен очень сильный человек, а нынче это редкость. Большинство современных мужиков – просто сонные курицы. Что молодые, что старые – все на один лад.
      Ладно, хватит мусолить в мыслях одно и то же. Его теперь Маринина жизнь не касается. Она – посторонний человек.
      Зазвонил мобильник, и Сергей Пафнутьевич тут же забыл о личных проблемах, с головой окунувшись в дела. Говоря со своим первым заместителем, он перешел из спальни в кабинет, взял папку с бумагами, направился к выходу. Но еще одна «домашняя» мысль успела промелькнуть на краю его занятого ума: может быть, он потому и не ощущал никогда особой любви к дочери, что чувствовал – она чужая?..
 
      Во второй половине дня он опять почувствовал приступ странной слабости. В последнее время такие приступы случались с ним уже несколько раз, и Сергей Пафнутьевич даже начал подумывать, не обратиться ли ему к врачу... Но слабость проходила, и он тут же забывал о ней.
      Но в этот раз немочь не отпускала. Господин Дикулов попытался встать, но обнаружил, что ноги его не держат. И, испугавшись не на шутку, нажал кнопку интеркома:
      – Вера, зайди...
      Секретарша, уловив в голосе шефа нечто необычное, ворвалась в кабинет как буря.
      – Что с вами, Сергей Пафнутьевич?!
      Господин Дикулов медленно валился на стол.
 
      ...Глаза не хотели открываться, и Сергей Пафнутьевич, немного подумав, решил, что в таком случае и незачем их заставлять. Он прислушался к своему телу. Странные ощущения... Как будто из него вынули мышцы и кости, а опустевший кожаный мешок наполнили ватой, неплотно, кое-как. Что бы это значило?
      Где-то вдали послышались голоса, бормотавшие невнятно, гулко. Дикулов даже не пытался разобрать, что они говорят. Не все ли равно? Лишь бы к нему не приставали. Он не хочет сейчас ни отвечать на вопросы, ни думать о делах. Он хочет спать.
      Сколько еще прошло времени, он не имел ни малейшего представления. Но в этот раз глаза распахнулись легко, сами собой, однако увидели только полумрак и белый потолок высоко вверху.
      Сергей Пафнутьевич хотел повернуть голову, но в ней тут же взметнулись бешеные вихри, все вокруг понеслось колесом – и он замер, боясь даже моргнуть. Что же это такое? Может быть, он уже помер? Нет, у покойников головы не кружатся. Мысль о покойниках, страдающих головокружениями, показалась Дикулову ужасно смешной, и он едва слышно хихикнул. И тут же над ним склонилась незнакомая женщина, едва различимая в слабом свете, струившемся невесть откуда.
      – Сергей Пафнутьевич, как вы себя чувствуете?
      «Хреново», – хотел сказать он, но не сумел. Из пересохшего горла вырвалось только слабое «х-х...».
      – Вот и отлично, – сказала женщина. – Попейте немножко.
      И Дикулов почувствовал во рту прохладную влагу. Он жадно проглотил воду, сделал второй глоток, третий – и вдруг живительный источник иссяк.
      – Пока достаточно, – сказала женщина. – Чуть погодя еще выпьете.
      Сергей Пафнутьевич обиделся. Им тут что, воды жалко? Он хотел сказать, что заплатит хоть за десять цистерн... но заснул.
 
      – Другого выхода, к сожалению, нет, – твердо сказал врач. – Только замена. Причем срочная, буквально сиюминутная.
      – Но как же он сумел так износиться, этот клапан? – недоумевал господин Дикулов. – И почему я раньше ничего не замечал?
      – Потому что внимания не обращали, – объяснил врач. – Думали, просто слабость, устали, переработали и так далее. А это и были первые звоночки. Сердце не обязательно дает о себе знать выразительными признаками.
      – Вот еще незадача... И сколько я тут у вас пролежу?
      Врач рассмеялся:
      – Вам бы радоваться, что живы остались.
      – Я радуюсь, – серьезно сказал Сергей Пафнутьевич. – Но и о делах думать вынужден. Так сколько нужно времени на операцию?
      – Около недели на подготовку, потом еще... ну, как дело пойдет. Скорее всего дней десять у нас, затем еще на реабилитации с месяц.
      – Слишком долго.
      – Решайте сами. Тут выбор прост: или жизнь, или смерть.
      – Да уж, проще не бывает. Ладно, давайте готовиться. Все равно ведь деваться некуда, так зачем время тянуть? Насчет денег моему помощнику все объясните, куда перевести, какую сумму и так далее. Или тут наличными платят?
      – Я все скажу вашему помощнику, – улыбнулся врач и встал. – А вам пока предписан покой.
      – Я покоен, как покойник, – буркнул господин Дикулов.
      – Нет, стать покойником я вам не позволю, – возразил врач и ушел.
      А Сергей Пафнутьевич вернулся к своим мыслям. Те два дня, что он уже провел в палате академии, он только и думал что о Марине. И о том, с чего начался весь этот кошмар...
 
      ...Тот вечер он решил провести дома, благо дела теперь шли так, что можно было позволить себе отдыхать почаще. И заранее оповестил о своих планах супругу, чтобы ту не унесло к какой-нибудь из многочисленных подруг. Не то чтобы Сергею Пафнутьевичу (как он ненавидел свое отчество, кто бы знал!) очень уж хотелось сидеть дома, просто он изо всех сил старался вести себя так же, как все солидные люди того круга, в который он прорвался с боем, начав с... Ну, лучше и не вспоминать, с чего он начинал. Зато теперь господин Дикулов даже стал почитывать книги, о которых говорили в Клубе миллионеров. Например, он не раз слышал упоминание о некоем писателе Пелевине и попросил секретаршу купить какой-нибудь из его романов. Секретарша расстаралась, притащила аж три штуки. Но когда господин Дикулов заглянул в эти книжечки – у него остатки волос на голове встали дыбом. Неужели люди в самом деле читают такое? Ничего же не понять!
      Но книги он тем не менее увез домой и честно пролистал от начала до конца, не особо пытаясь вдуматься в написанное. С него было довольно простого факта: прочел! И мог теперь честно говорить, что такого писателя он знает.
      Точно так же он обошелся и с другими модными авторами.
      На самом деле господин Дикулов подозревал, что не он один такой среди деловых людей. Ему не верилось, что занятые большим бизнесом мужчины станут тратить драгоценное время на чудные, невнятные книжки, которые пишутся явно от безделья. И кстати, любопытно было бы узнать, каков годовой доход подобных сочинителей? Наверняка ведь с хлеба на квас перебиваются, зато гордятся безмерно тем, что очень умные. Но если умные – то почему бедные?
      Ладно, ну их всех, решил он, не стоят эти люди того, чтобы о них размышлять. И, садясь в машину, сказал шоферу:
      – Заедем на Невский, в ювелирный.
      В какой именно ювелирный – он уточнять не стал. Шофер сам должен был знать, куда заезжает господин Дикулов, когда хочет сделать подарок супруге. И только ей. Любовниц Сергей Пафнутьевич позволял себе заводить лишь в промежутках между законными браками.
 
      Да, он тогда даже не бросил взгляда на молоденькую горничную в аккуратной форме, открывшую ему дверь, лишь коротко спросил на ходу:
      – Мадам где?
      – В маленькой гостиной, – негромко сообщила горничная. – Кино смотрят.
      – Ч-черт! – мгновенно взорвался господин Дикулов. – Сколько раз тебе повторять, дура: не в маленькой, а в малой! В ма-лой! Ты что, совсем глухая, слов не слышишь?
      Горничная втянула голову в плечи, словно испугавшись, что ее ударят, и чуть слышно пробормотала:
      – Простите...
      Дикулов вдруг заметил, что лицо горничной ему вроде бы совсем незнакомо.
      – Ты давно работаешь? – сухо поинтересовался он.
      – Третий день, – совсем уже шепотом ответила девушка.
      – А... тогда понятно. Ладно, иди. Все в порядке.
      Но на самом деле никаким порядком тут и не пахло. Сергей Пафнутьевич еще с полгода назад обратил внимание на то, что горничные в его доме меняются как-то уж очень часто, но последняя, кажется, не продержалась и недели. Не слишком ли мало?
      Войдя в гостиную, где его супруга смотрела очередную то ли бразильскую, то ли мексиканскую драму, господин Дикулов достал из кармана пиджака маленькую коробочку.
      – Инна, я тут тебе кое-что купил...
      Супруга лениво повернула голову, но, увидев на ладони мужа многообещающую вещицу, тут же вскочила с кресла, как подброшенная пружиной.
      – Ай, что это, пупсик?
      Сергей Пафнутьевич поморщился, как от зубной боли.
      – Сколько раз тебя просил! Что за идиотское словечко – «пупсик»?! Я тебе что, кукла?
      – Прости, милый, – небрежно бросила Инна, осторожно беря коробочку. – Прости, дорогой. Это от чувств. Ты же знаешь, как я тебя люблю. Вот и вырываются слова... ну, для меня это звучит очень нежно. Не сердись.
      – Да я и не сержусь, – мгновенно растаял господин Дикулов. Он всегда таял, когда супруга признавалась ему в любви.
      Правда, иногда в его деловую, до невозможности занятую душу вкрадывалось легкое сомнение... В самом ли деле Инна без ума от него? Ведь если хорошенько подумать – что в нем любить, кроме денег? Ни внешности, ни образования, ни настоящего воспитания... в общем, как говорится, ни рожи ни кожи. Впрочем, кто поймет женщину?
      – Нравится? – самодовольным тоном спросил он, видя, как вспыхнули глаза супруги, надевшей на средний палец правой руки авторский перстень с крупным изумрудом, окруженным звездной россыпью мелких бриллиантов.
      – Ох!.. – восторженно выдохнула Инна. – Красота неописуемая! Спасибо тебе, родной!
      И она абсолютно искренне обняла мужа и поцеловала его в лоб... немножко сверху, поскольку была на шесть сантиметров выше его ростом. А когда надевала туфли на высоченных каблуках – то и на все пятнадцать.
      – Инна, – серьезно сказал Сергей Пафнутьевич, отстраняясь от супруги, – я заметил, у нас опять новая горничная. Почему ты их так часто меняешь?
      – Потому что дуры несусветные, – небрежно ответила Инна, любуясь кольцом. – Просто терпеть невозможно. Все путают, все невесть куда засовывают!
      Вообще-то привычкой засовывать все невесть куда в первую очередь страдала сама Инна, и господину Дикулову это было отлично известно. Поэтому он решил проявить строгость.
      – Вот что, дорогая, – серьезно сказал он. – Давай договоримся. Новую горничную ты выгонять не будешь. Хотя бы полгода. Пусть девочка не спеша учится работать. В конце концов, можно взять еще одну, уж вдвоем-то наверняка справятся.
      Инна отошла к широкому креслу, медленно опустилась в его парчовые глубины и прищурилась на мужа.
      – Так-так! – зловеще произнесла она. – Не выгонять, значит? Крошка настолько тебе понравилась, что ты хочешь во что бы то ни стало удержать ее в доме?!
      Господин Дикулов тогда только и мог, что тяжело вздохнуть. И с сожалением подумал, что о мирном вечере наедине с любимой супругой можно забыть. Его ожидала очередная сцена ревности...
 
      Сергей Пафнутьевич осторожно, прислушиваясь к своему телу, повернулся на бок. Ну как оно могло случиться, черт знает, что такое... Почему вдруг его сердечный клапан оказался в таком состоянии, что либо его менять прямо сейчас, либо помирать? Вот еще чудеса!
      Супругу он велел и близко не подпускать к его палате. Уж скорее бы она окончательно стала бывшейсупругой... но адвокат, приходивший вчера, осторожно намекнул, что процесс по расторжению брака скорее всего приостановится, пока господин Дикулов лежит в больнице, хотя и особых сложностей не предвидится в свете открывшихся обстоятельств. Сергей Пафнутьевич распорядился пригласить нотариуса, чтобы до операции оформить новое завещание. Это предстояло сделать через два дня, раньше врач не позволил, заявив весьма резко, что больной пока что слишком слаб. Как будто через два дня он окрепнет!
      Надо же, как долго он собирался переделать завещание в пользу новой жены! В старом все отписано дочери и племяннику, но когда Инна заявила о своей беременности, Дикулов тут же решил, что завещание необходимо изменить еще до появления нового наследника...
      А теперь выяснилось, что прямых наследников у него нет вообще.
      Ни Инне, ни Марине ничего не достанется. Пусть все его капиталы получат те, кто меньше всего этого ожидает: вдова его младшего брата Петра и ее сынок Валентин. И не важно, что они никогда не хотели знаться с Сергеем Пафнутьевичем. Они – единственные его настоящие, кровные родственники. А кровь, как известно, не водица. Она зовет, притягивает...
      Правда, Валентин никогда не желал иметь что-то общее с родным дядей, да и вдова брата тоже его не жалует. Принципиальные оба, и брат был, в общем, тоже принципиальным, хотя и не настолько. Считают деньги господина Дикулова грязными и пачкаться о них не хотят. Ничего, если получат в наследство несколько сотен миллионов, сразу от брезгливости избавятся. Впрочем, лучше бы они получили эти миллионы как можно позже. Лет эдак через тридцать – сорок.
      Интересно, а можно ли так долго прожить с искусственным сердечным клапаном? Или теперь впереди у него совсем немного лет?
      Надо спросить у доктора. Он мужик прямой, откровенный. На все вопросы отвечает честно. А Дикулову необходимо все знать точно. У него ведь серьезный бизнес, и если времени после операции у него останется мало, нужно будет решить огромное количество вопросов...
 
      В тот судьбоносный вечер Марина снова отправилась в тот же самый дешевый кабак на окраине, где днем раньше устроила скандал, подралась с барменом и в итоге очутилась в местном отделении милиции. Нарочно туда поехала, просто назло отцу. Ему не нравится, что дочь бывает в таких местах? Отлично. Только в такие забегаловки она впредь и будет ходить. Пусть лопает папочка, пусть давится. Нет, но кукла-то его какова! Надо же такой наглости набраться – мораль читать! Чья бы корова мычала!
      Но, остановив машину на площадке перед питейным заведением, Марина вдруг поняла: ей совсем не хочется снова окунаться в пьяную вонючую атмосферу дешевой тусовки. Она с отвращением вспомнила примитивных парней, ярко раскрашенных девиц, развлекавшихся в прокуренном зале... Нет. Ну их к черту.
      Лучше поехать в хороший дорогой ресторан. Или в кафе вроде «Кэт». Там живая музыка. Заказать таперу «Мурку»...
      Марина с сомнением оглядела себя. В дорогой ресторан в таком виде? Не стоит, пожалуй. Сначала надо переодеться.
      Но ей ужасно не хотелось возвращаться домой, потому что отец и мачеха сегодня намеревались провести весь вечер дома... Черт побери, думала она, ну почему папашка не хочет купить родной дочери собственную квартиру? Сколько раз его просила! В конце концов, ей уже двадцать один год исполнился, давно пора своим умом жить! Но сволочной папочка боялся дать девочке свободу. Он, видите ли, считал своим долгом ее воспитывать и за ней приглядывать. Ага, приглядывал он, как же. Совсем измучился, приглядывая.
      Марина посмотрела на часы. Всего восемь вечера, магазины еще открыты. Очень хорошо. Вместо того чтобы ехать домой, можно просто-напросто купить новое платье. И туфли. И сумочку придется сменить.
      Тут Марина вспомнила, как она в последний раз делала покупки в «Пассаже», и отчаянно покраснела. Черт знает, почему она тогда сорвалась и наскандалила. Самой не понять. То ли продавщица что-то не так сказала, то ли не так посмотрела... и не вспомнить теперь. Зато там ее наверняка запомнили. И надолго. Ладно, хороших бутиков много, не обязательно в «Пассаж» тащиться.
      Она поехала к центру, на всякий случай поглядывая по сторонам. Но здесь, на окраине, вряд ли можно было найти приличный магазин, что ему тут делать, приличному магазину? Это же спальный район, и живут здесь совсем не те люди, которые покупают наряды от Армани. А с другой стороны, вдруг решила Марина, почему бы не посмотреть, что продается в местных промтоварных точках? Хоть какое-то развлечение.
      Неподалеку от станции метро красовался огромный торговый центр. Марина, усмехнувшись, повернула к нему. Ну-ка, ну-ка, что ей смогут предложить в этом бетонном кубике? Очень интересно.
      Первый этаж кубика был завален разнообразным хламом: убогая фаянсовая посуда, дешевые спортивные товары, кошмарная грубая обувь из заменителей, блестящая попугайская бижутерия... Марина поднялась наверх, моментально рассердившись из-за того, что в этом дурацком универмаге не было эскалаторов и ей пришлось топать по отвратительным бетонным ступеням на двенадцатисантиметровых каблуках. Вот уж удовольствие! Ну да ладно, раз пришла сюда – нечего просто так уходить. Хотя она была уже абсолютно уверена в том, что в таком магазине даже приличного носового платка найти не удастся.
      Отыскав отдел женской одежды, Марина ужаснулась. Неужели кто-то покупает вот эти уродливые вязаные кофточки, кое-как сшитые юбки и брюки, убогие футболки с напечатанными на них вульгарными картинками, да еще и с блестками? А цвета! Большего безобразия и найти невозможно, наверное. Кто все это производит? Кому нужно такое?
      Потом она присмотрелась к ценам – и громко расхохоталась. Вот оно что... Понятно. За такие деньги, само собой, ничего другого и не купишь. А она и не подозревала, что существуют на свете футболочки ценой в сто рублей! Она внимательно изучила несколько вещиц. Китай. Ну и ну!
      Марину охватило любопытство. Можно ли среди всех этих чудовищ, рожденных в массовом китайском производстве, найти хоть что-то относительно приличное?
      Наконец в дальнем конце огромного зала Марина обнаружила более или менее пристойные брючные костюмы. Ткань выглядела в целом довольно качественной, и цвета не казались вылинявшими. Конечно, это была одежда не для ресторана, в который собиралась пойти Марина, однако на дачу надеть вполне можно. Или все-таки нельзя?.. Марина нашла этикетку. Турция? Интересно. Вот чего у нее до сих пор не бывало в гардеробе, так это турецких вещей. Впрочем, китайских и индийских тоже покупать не случалось.
      Пока Марина задумчиво рассматривала и щупала светло-синий костюмчик, одна из продавщиц отдела заметила присутствие среди товара покупательницы. Видимо, местные жители нечасто забредали в этот угол зала, потому что цена костюмов по меркам данного магазина выглядела запредельной.
      – Хотите примерить? – услышала Марина чуть ли не детский голосок за своей спиной.
      Она небрежно глянула через плечо. И в самом деле продавщице было лет девятнадцать, не больше. И вид у нее был под стать универмагу: дешевый и унылый. Неухоженные волосы, на ногтях – яркий лак вульгарного оттенка, платьишко явно куплено прямо здесь, среди самого бросового товара.
      – Подумаю, – процедила сквозь зубы Марина. – Цвет не нравится.
      – А вот этот вам не подойдет? – вежливо спросила продавщица, показывая на другой костюм.
      Марина мгновенно озлобилась.
      – Ты что, не видишь, что я рыжая? – рявкнула она. – Какого черта ты мне красное подсовываешь? Или у тебя дальтонизм, цветов не разбираешь? Какого черта ты тут вообще делаешь, за что тебе зарплату платят?!
      Девочка сначала побледнела, потом залилась краской и отступила на шаг назад, вжав голову в плечи, как будто испугалась, что Марина ее ударит. И личико у нее стало настолько жалким, несчастным, что у Марины сжалось сердце. Черт, опять она сорвалась! Да, девчонка сказала глупость, но ее ведь наверняка никто ничему не учил, просто поставили тут среди тряпок, и все. Продавай как умеешь.
      Марина отвернулась от продавщицы – и тут ее взгляд случайно скользнул в уголок за длинными стойками с турецкими нарядами. И она замолчала на полуслове, ошеломленная увиденным.
      Это были платья и костюмы в стиле гламур, изысканные и романтичные. Их было совсем немного, с десяток, наверное. Марина, отодвинув рукой растерянную продавщицу, пошла к фантастическим туалетам, как лунатик, ничего уже не замечая вокруг себя. Что это такое? Как этомогло очутиться в таком странном месте?..
      За изящными стойками, рядом с примерочной кабинкой, сидела на стуле дама лет сорока, в строгом брючном костюме, и читала книгу. Но, заметив приближение Марины, она сразу же встала и положила открытую книгу на стул корешком вверх.
      – Добрый вечер, – негромко поздоровалась она.
      – Ага, – рассеянно ответила Марина, не соображая, что говорит. – Это откуда? Кто шил?
      – Я шила, – спокойно ответила дама. – Это авторские вещи.
      – Обалдеть! – сообщила Марина, рассматривая наряды. – Просто обалдеть! И чего вы с ними вот тут сидите? Здесь что, есть покупатели?
      – Пока не было, – вежливо сказала дама. – Но я сняла этот уголок не так уж и давно.
      – Что, другого места не нашлось?
      Дама не ответила.
      Марина погладила бледно-зеленую ткань ближайшего костюма, и ее пальцы как будто обрадовались, ощутив удивительную фактуру... да, это наверняка натуральный шелк с кашемиром.
      – Подойдет? – с сомнением в голосе пробормотала она.
      – Наверняка, – тихо сказала дама. – Размер явно ваш.
      – Это еще вопрос...
      – Примерьте.
      Да, такое примерить стоило.
      – И много у вас вещей? – спросила Марина, осторожно снимая костюм с вешалки.
      – Все здесь. Я же не фабрика.
      – Ага...
      Через полтора часа, примерив два платья и три костюма и вдоволь налюбовавшись на себя, Марина со вздохом покинула примерочную кабину, снова надев дурацкий туалет, в котором собиралась повеселиться в кабаке.
      – Вот это я возьму сразу, – сказала она, показывая на комплект из короткого платья и длинного легкого пиджака с тончайшим шелковым шарфом. Платье было оливкового цвета, пиджак – темно-изумрудный, а шарф отливал всеми оттенками увядающей листвы. – Сколько?
      – Две тысячи долларов, – твердо сообщила дама. – И это совсем недорого за такую вещь.
      – Я разве спорю? – фыркнула Марина, соображая, сколько у нее с собой наличных денег. На один туалет хватит наверняка, но ей-то хочется все десять! А по карточке хозяйка вряд ли продаст...
      Ладно, куда они денутся в такой глуши? Завтра можно приехать. Только надо адрес записать, а то, пожалуй, и не найти будет эту бетонную коробку. Впрочем, тут вроде бы рядом какая-то станция метро?..
      И тут в уме Марины вспыхнула страшная мысль. А что, если модельерша завтра соорудит точно такой же костюм?!
      – Кстати, – небрежным тоном сказала она, – а вы шьете большие партии одинаковых костюмов? Или у вас малотиражное производство?
      Дама сразу поняла Марину.
      – У меня вообще не бывает двух одинаковых вещей, – спокойно сказала она. – Никогда. Только единичные модели. Я не люблю повторяться.
      – Это хорошо, – одобрительно кивнула Марина. – Не хотелось бы увидеть на ком-то еще такое же платье.
      – Не увидите, – сдержанно улыбнулась дама.
      Вроде бы она разговаривала вполне доброжелательно, однако Марина чувствовала: дама внутренне отвергает ее. И ничуть не радуется возможности продать свои гениальные изделия и получить при том бесплатную рекламу.
      Почему? Ей что, деньги не нужны? Ради чистого искусства старается?
      – Так почему вы все-таки сидите в этой глуши? – решила разобраться в этом вопросе Марина.
      – В других местах аренда мне пока что не по карману.
      – А... понятно. То есть вы недавно этим занимаетесь?
      – В общем, да. Не очень давно.
      – Ладно, меня это не касается. Вы тут как, целый день сидите?
      – Нет, я выставляю вещи в два часа дня.
      – Ага... Значит, я завтра после двух приеду. Хочу вон то платьице, и вот этот костюмчик тоже, и, наверное, еще что-нибудь... В общем, сколько денег папочка даст, столько у вас и оставлю.
      Дама чуть заметно усмехнулась и сказала:
      – Спасибо. Буду рада.
      Марина чуть было не ляпнула: «Да уж конечно, будешь рада, еще и как!» – но сумела удержать язык.
      – Ладно, до свидания.
      – Всего доброго, – ответила дама с вежливой улыбкой.
      Марина, радуясь удаче, пошла к выходу. Но по пути заметила жалкую девочку-продавщицу, притаившуюся среди бесконечных вешалок с турецким хламом. И решила осчастливить бедняжку.
      – Эй, детка! – высокомерно окликнула она продавщицу. – Упакуй-ка мне вон того синего уродца. Уборщице подарю.
      Девочка встрепенулась и, проглотив обиду, торопливо сняла с вешалки синий брючный костюм. Марина нетерпеливо притопывала ногой, пока продавщица аккуратно складывала дорогую по ее представлениям вещь и укладывала в пакет.
      Рассчитавшись, Марина поспешила вон из универмага.
      Надо же, думала она, как ей повезло!
      Про ресторан она тогда просто забыла.
 
      ...Да, зато теперь уж не придется покупать платьица по такой цене. Почему, ну почему все так получилось?
 
      Злясь все сильнее, Марина осторожно выбралась из кресла, внимательно глядя под ноги. Ей совсем не хотелось снова наступить на осколок. Первый, к счастью, просто воткнулся в туфлю, не поранив ногу, но второй мог оказаться менее милосердным к несчастной девице, выброшенной из родного дома мерзавцем папашей. Впрочем, в очередной раз напомнила себе Марина, не папашка он ей, никто он, и пошел бы он к свиньям собачьим!
      А ведь началось все с такой глупости! С какой-то паршивки, новой горничной! И какого черта Марина ее тогда пожалела, с какой стати решила осчастливить?
 
      ...Поскольку отец и мачеха тот несчастный вечер решили провести дома, имело смысл похвастаться обновкой сразу. Марина не сомневалась в том, что у Инны хватит ума оценить ее новый костюм. Нюх на хорошие шмотки у отцовской супруги был просто волчий. А то, что мастерица не имела громкого имени, в данном случае ничего не значило. Скорее, наоборот, это выглядело как плюс. Безымянную модельершу можно будет подать как находку, как открытие, сделать рекламу – и тогда к гениальной даме выстроится очередь на десять лет вперед, и все будут благодарить Марину за рекомендацию.
      Марина влетела в квартиру, бурей промчалась мимо какой-то принаряженной в форму серой мыши, отперевшей ей дверь, и скрылась в своей комнате.
      Через несколько минут, переодевшись, она нажала на кнопку звонка, вызывая горничную.
      Скоро в дверь постучали, и через порог робко перешагнула давешняя мышь в форме.
      Марина недоуменно посмотрела на нее:
      – Ты кто такая?
      – Горничная, – едва слышно сказала девушка. – Вы меня вызывали?
      – Ага, вызывала, – согласилась Марина. – Только я думала, та придет... черт, как же ее зовут-то? Забыла. Ну, не важно. Какая разница, собственно говоря? Прибери тут, это во-первых. А во-вторых, где старик?
      Горничная хлопнула голубыми глазами, и Марина вдруг поняла, что девушка очень хороша собой. И лет ей далеко не шестнадцать, как можно было бы подумать с первого взгляда, а наверняка больше двадцати.
      – Старик?..
      – Папашка мой! – сердито пояснила Марина. – Чего непонятного?
      – А... В гостиной они. В малой. С супругой.
      – Ясно. В общем, наведи тут полный блеск. А потом сообрази мне что-нибудь поужинать в комнату. Не хочу в столовую тащиться.
      – Слушаюсь... – прошелестела девушка.
      Марина отправилась в малую гостиную, на ходу оглядывая себя в зеркалах, обильно развешанных во всех коридорах их бесконечно огромной квартиры, занимавшей целый этаж старинного здания. Зеркала появились в доме вместе с третьей женой отца. Инна Григорьевна просто обожала любоваться на себя каждую минуту, для нее созерцать собственную красоту было так же необходимо, как дышать. Марина в который уже раз со злым весельем представила, что будет, когда Инна заметит у себя первую морщинку. А потом вторую, третью... Конечно, сначала она бросится к косметологам, потом – к хирургам, дарующим молодость... а дальше? Удавится с горя, не иначе.
 
      ...Бабушка часто повторяла: «Не родись красивой, а родись счастливой». И добавляла обычно, что даже если выпадет девушке красота, не надо считать ее какой-то особой своей заслугой, и тем более ни к чему красотой кичиться. Не в красоте суть. Марина бабушке верила и собственной внешностью довольно долго не интересовалась. Впрочем, ей ведь было всего шесть лет, когда она навсегда рассталась с бабулей, а в городе ее жизнь была поначалу настолько трудной и невеселой, что не до размышлений о красоте оказалось несчастной девочке...
      Марина отлично помнила тот июньский день, когда в их опустевшую деревеньку в очередной раз приехала огромная черная машина. Утром перед прибытием «хама» их с бабушкой навещал лесник и чуть не довел Марину до слез, дразня ее «рыжей лисичкой», так что Марина, рассерженная и обиженная, ничуть не огорчилась из-за того, что ей вот так внезапно, ни с того ни с сего, пришлось уехать от любимой бабули. И очень хорошо, что она уедет, думала тогда Марина, просто замечательно, что папа решил наконец забрать ее к себе! Пусть теперь бабушка пожалеет, что не прогнала дядю лесника, не стала защищать внучку, а, наоборот, смеялась вместе с ним над Мариной. Да еще коза Люська накануне боднула Марину сзади под коленки так, что Марина полетела прямиком в кучу сена! Нет, лучше она к папе уедет. В городе наверняка ее ни лесник обижать не станет, ни козы. Вряд ли в городе козам разрешают бегать без привязи. Там ведь машин тьма-тьмущая, вмиг задавят! В общем, Марина наскоро расцеловалась с бабушкой, схватила узелок с хлебом и вареными яйцами – и радостно забралась в нутро громадной машины. Она даже не обратила внимания на то, что все ее вещи остались у бабули. Здоровенные парни не взяли собранную Натальей Ивановной сумку, коротко сказав, что все равно девочке будут покупать новое.
      А вместе с платьишками и курточками остались у бабули любимая Маринина кукла Люба и Любин друг, плюшевый кот Бармалей.
      Как тосковала по ним Марина, очутившись в огромном каменном городе! По ним и по бабуле...
 
      Ехали они долго, около двух суток. Марина почти не спала все это время. От охватившего ее волнения она просто не могла закрыть глаза, таращась на все то, что мелькало за окнами черного «хама». Конечно, сначала они просто выбирались из леса, то и дело застревая в колдобинах, но уже через пять-шесть часов дорога изменилась, стала шире, ровнее, и по обе стороны от нее возникли огромные пространства, на которых деревьев было – по пальцам пересчитать. У Марины кружилась голова от того, что ее взгляд скользил по равнине до самого горизонта, не в силах зацепиться хоть за что-нибудь. Она ведь всю свою коротенькую жизнь прожила в лесной чащобе, и хотя полян в окрестностях деревушки хватало, все-таки даже самые большие из них ни в какое сравнение не шли с бесконечными полями, сквозь которые несся теперь черный «хам». Марине стало так страшно, что она в конце концов разревелась во все горло. Парни остановили машину и принялись растерянно успокаивать девочку. Они решили, что ее укачало. Ей предлагали чай из огромного термоса, какую-то черную шипучую воду из яркой бутылки, шоколадки, яблоко... Но Марина хотела только одного: вернуться домой, к бабуле. И еще она хотела свою куклу и кота Бармалея. Но и бабуля, и Бармалей были далеко-далеко...
      Наконец один из парней спохватился:
      – У нас же игрушки с собой есть! Нарочно же брали!
      Тут же откуда-то появилась целая гора мягких разноцветных медведей, собак, слонов и прочего. Но кота Бармалея среди этого зверинца не нашлось, и Марина расплакалась еще сильнее. Один из парней отошел чуть в сторону и принялся громко разговаривать сам с собой, держа возле уха маленькую черную коробочку, как от обувного крема. Марину это настолько поразило, что она сразу замолчала и во все глаза уставилась на парня. Парень обернулся к ней:
      – Хочешь с папой поговорить?
      – С папой? – не поняла Марина. – А где он?
      – В Питере, – весело пояснил парень. – Вот телефон, держи.
      Что такое телефон, Марина отлично знала. Видела на картинках. И знала, что по телефону можно разговаривать с людьми, которые находятся далеко-далеко. Это ей бабуля рассказывала. Но та вещица, которую сейчас протягивал Марине здоровенный парень, на телефон ничуть не походила, и Марина сердито ответила:
      – Не хочу!
      – Как знаешь, – покладисто согласился парень и снова отошел в сторону, продолжая говорить сам с собой.
      А Марина плакала до тех пор, пока не заснула от усталости.
 
      Марина тогда задержалась на несколько мгновений перед дверью малой гостиной, чтобы вздохнуть и грустно покачать головой. Ей и вспомнить-то страшно было, какой она оказалась дикаркой в свои шесть лет... и как она отличалась от детей, выросших в большом городе... и скольким вещам сразу ей пришлось учиться! Поначалу она держалась настороженно, как настоящий лесной зверек, пойманный лихим охотником и запертый в клетку. И огрызалась на каждое замечание отца и мачехи, и швыряла на пол красавиц кукол, и представляла, как на папашку свалится с крыши огромная сосулька и пригвоздит его к земле...
      Но все это осталось в далеком прошлом. И лучше всего было бы забыть, навсегда забыть о тех временах... вот только почему-то они сами собой всплывали в памяти, заставляя снова и снова переживать унижения, горечь, боль...
      Ничего, теперь она знала, как за все это отыграться.
 
      Инна Григорьевна громко ахнула, увидев новый туалет Марины. И быстро обшарила падчерицу жадными глазами. А Марина, сделав вид, что ничего не замечает, прошлась по толстому пушистому ковру, как манекенщица по подиуму, и демонстративно остановилась перед экраном громадного домашнего кинотеатра, закрыв собой кадры какой-то душещипательной сцены. После чего окинула мачеху торжествующим взглядом и сообщила:
      – Пап, мне деньги нужны. Я хочу еще кое-что там же купить. Нравится?
      – Нравится. А что, у тебя на карточке уже ничего не осталось?
      – Почти ничего, – весело ответила Марина. – Тысяч пять, может быть. На полтора платья.
      – Ты деньги глотаешь, что ли? – сердито проворчал Сергей Пафнутьевич. – Или в унитаз спускаешь? И вообще, зачем тебе именно этиплатья?
      – Затем, что ты ничего не понимаешь! Они просто гениальные, этиплатья! А главное – ни у кого больше таких никогда не будет!
      – Где ты это взяла? – слегка севшим голосом спросила Инна. – Мне тоже надо! Там есть что-нибудь для меня?
      – Найдется, – обрадовала мачеху Марина. – И не очень-то дорого пока что стоит, в пределах трех тысяч. Баксов, конечно. И все штучное, без повторов. В общем, круче, чем у Версаче.
      – Ой! Пупсик, я хочу такие вещи!
      – Ну так пойди и купи, – благодушно ответил господин Дикулов. – И хватит об этом.
      – А деньги? – напомнила Марина.
      – Утром велю перевести на твой счет. Надеюсь, ты не собираешься ехать за своими шмотками прямо сию минуту?
      – Сию минуту уже поздно, – вздохнула Марина. – Салон закрылся.
      – Жаль, – пробормотала Инна. – Я бы и сейчас не поленилась съездить.
      Встав с кресла, она подошла к падчерице и внимательно рассмотрела и даже пощупала ткань и швы.
      – Супер, правда? – улыбнулась Марина.
      – Да, вещица на миллион...
      Марине внезапно стало скучно. Все произошло в точности так, как она себе представляла, но вместо торжества и радости ее охватила безмерная тоска. И, потоптавшись в малой гостиной еще минуту-другую, Марина ушла к себе.
      В ее комнате уже был наведен идеальный порядок, все брошенные как попало вещи водворены на свои места, даже ковер, кажется, успела пропылесосить эта новая мышка. Старательная, одобрительно подумала Марина. Надо полагать, и про ужин не забудет.
      Горничная не забыла. Едва Марина успела снять драгоценную обновку и повесить ее в гардеробной, как услышала тихий стук в дверь.
      – Входи! – крикнула она.
      Мышка вкатила в комнату сервировочный стол, оформленный по всем правилам высокой науки: салфетки, низкая ваза со свежими цветами... Впрочем, столик накрывали в кухне, горничная только доставила его к Марине.
      – Оставь возле тахты, – распорядилась Марина. И вдруг ей захотелось поболтать с нормальным живым человеком, а не с манекеном вроде Инны и ее подруг. – Тебя как зовут?
      – Вера Андреевна Павленко, – серьезно ответила мышка.
      Марина усмехнулась. Надо же, прислуга – а представляется как премьер-министр.
      – И сколько тебе лет, Вера Андреевна?
      – Двадцать один недавно исполнился.
      Марина сразу обратила внимание на то, что девушка говорит очень хорошо, интеллигентно, и голос у нее приятный.
      – А почему ты в горничные пошла? Родителей нет?
      – Есть, – вежливо ответила Вера. – Но они не в Питере живут.
      – А ты, значит, решила попытать счастья в большом городе? Вместо того чтобы дома учиться или работать, в прислуги нанялась? Наверное, думала, что актрисой станешь или топ-моделью? Ну, для модели у тебя фигура неподходящая. Рост маловат, бюст явно велик.
      Щеки горничной порозовели.
      – Я вообще-то дома, в райцентре, восьмилетку закончила, – с едва заметной обидой в голосе сказала горничная. – А потом вот в Питер приехала, думала, дальше буду учиться. Мне очень хочется переводчицей стать.
      – И почему не учишься?
      – А на что? – пожала плечами девушка. – Родители меня содержать не могут, а чтобы высшее образование получить, надо деньги иметь. Вот, может быть, сумею скопить немножко по богатым домам, а тогда уж...
      – И давно ты... по богатым домам? – поинтересовалась Марина.
      Горничная вздохнула – тяжело, нервно. И ответила тихо и очень серьезно:
      – Ваш дом – третий. Да и здесь, похоже, не задержусь надолго.
      – Почему? – удивилась Марина. – Тебе у нас не нравится?
      Девушка криво усмехнулась:
      – Не во мне дело. Мне-то все нравится, и я с любой работой справлюсь.
      – Тогда в чем проблема?
      Горничная скосила глаза в угол и промолчала. Марина сообразила: наверняка Инна опять фортель выкинула. Мачехе очень нравилось изображать безумную ревность. А папашка, старый дурак, с удовольствием верил, что супруга любит его без памяти и потому ревнует к каждой юбке. Идиот.
      Марина решила сменить тему:
      – Значит, хочешь быть переводчицей? Английский язык, конечно, ведь так?
      – Да, в школе у нас английский был, – кивнула Вера. – И я им занимаюсь в свободное время, каждый день. Хотя бы час перед сном. Но мне хочется еще и китайский выучить.
      – Китайский? – вытаращила глаза Марина. – Зачем?
      – Перспективы большие, – пояснила горничная.
      Марина была удивлена не на шутку. Ай да мышка! Каков характер, каковы замыслы! Мало того, что она, с какой-то районной восьмилеткой за душой, каждый день учит английский язык, так она еще и на китайский замахнулась! Да, девочка совсем не так проста, как с виду кажется.
      – Интересно, – задумчиво произнесла Марина, – и сколько же тебе нужно денег, чтобы закончить сначала школу, а потом институт?
      – Школу я уже закончила, – возразила Вера. – Экстерном сдала, так что аттестат у меня есть.
      – Ого! Значит, осталось только высшее образование получить?
      Горничная промолчала, а Марина снова внимательно всмотрелась в нее. Девочка была недурна собой, вполне могла бы найти себе богатого покровителя. Не хочет? Принципы не позволяют? Считает, что лучше надрываться в чужих домах, угождать капризным хозяйкам?
      – Так сколько же нужно на институт? – повторила Марина свой вопрос.
      – Много.
      – Много – это не цифра.
      – Вы серьезно спрашиваете? – В голубых глазах Веры вспыхнуло недоумение. – Зачем вам знать?
      – Просто так, – беспечно бросила Марина. – Интересно, и все. Ну?
      – В общем... ну, в зависимости от того, где учиться, конечно, – осторожно заговорила горничная. – Может быть, две тысячи долларов в год.
      – Сколько лет?
      – Пять.
      – Итого десять штук. Мелочь. Но ведь эти пять лет еще и существовать на что-то нужно?
      – Это ерунда, – робко улыбнулась Вера. – Я заработаю. Мне совсем немного ведь надо.
      – А жить где будешь?
      – В студенческом общежитии, конечно.
      – С ума сойти! – решила Марина. – Просто поверить невозможно. Неужели тебе действительно так хочется учиться, что ты готова жить в общаге, питаться кое-как, одеваться черт знает во что?
      Вера молча повела плечом, как бы говоря: да, хочется, а что тут странного?
      И Марине вдруг захотелось раз в жизни сделать по-настоящему доброе дело. В конце концов, что такое десять тысяч долларов? Она на наряды и на собственные прихоти тратит не то что в год, а в месяц гораздо больше, несравнимо больше. Нет, разумеется, Марина не собиралась в чем-то ограничивать себя, но ведь у ее отца денег куры не клюют. Почему бы не попросить папашку дать Вере нужную сумму? Он любит играть в благородство. Тем более что Инна явно намеревается и эту девицу из дома выставить... Вот и пусть бы мышка шла учиться! Как раз и время подходящее – июль, скоро вступительные экзамены в высшие учебные заведения.
      – Ладно, иди, я подумаю, что можно сделать, – сказала Марина. – Черт его знает, может, и получится...
      Она не договорила, решив, что ни к чему вселять в девчонку преждевременные надежды.
 
      Да, ей не хотелось, чтобы Вера размечталась о несбыточном, а потом свалилась с заоблачных высот на землю. Марина сама пережила такое и никому не пожелала бы испытать подобное крушение.
 
      ...Как она представляла себе встречу с папочкой! Как она мечтала о ней, живя в лесу, в избушке на курьих ножках! Она представляла отца гигантом, силачом, добрым и веселым волшебником... Конечно, бабушка показывала ей фотографии своих сыновей, но Марина, наверное, была слишком мала, чтобы критически оценить внешность отца, которого она ни разу не видела. Да и Сергей Пафнутьевич был на тех снимках еще школьником, мальчишкой...
      И вот наконец до встречи остались считанные часы. Хотя тянулись они, казалось, бесконечно.
      Долго, слишком долго ехала большая черная машина через страшные открытые пространства. И еще время от времени она, не останавливаясь, пересекала пугающе огромные поселения с серыми высокими домами во много-много этажей. Марина впервые в жизни увидела не на картинке, а собственными глазами и железные дороги, и мосты через широкие реки, и множество разных автомашин...
      Она только теперь начала понимать, что такое «большой город», и никак не могла сообразить, хочется ли ей в таком городе жить.
      А потом вдоль дороги снова на какое-то время встали леса – но совсем чужие, незнакомые. Марина сразу заметила, что деревья здесь другого цвета. Ну, может быть, не цвета, а оттенка. В том смысле, что они были, конечно, зелеными, но с легким отсветом голубизны, как будто сильно замерзали за ночь и не успевали отогреться днем... Марине очень хотелось спросить, почему это так, но дяди, везшие ее в большой город к папе, не вызывали у нее доверия, и говорить с ними она опасалась.
      А еще потом они приехали в тот город, где жил ее папа...
 
      Тогдашняя жена отца, Вероника Альбертовна, пришла в ужас, увидев девочку.
      – Невообразимо! – восклицала она, осторожно прикасаясь к вискам длинными кроваво-красными ногтями. – Невообразимо! Как можно было до такой степени запустить ребенка? Ты только посмотри на ее руки, на ноги! А волосы? Не удивлюсь, если у нее обнаружится педикулез!
      Марина не знала, что такое педикулез, но сразу почувствовала: за этим словом кроется что-то обидное для бабушки Натальи. И она закричала:
      – Сама ты кулез!
      Человек, назвавшийся ее отцом, но ничуть не похожий на героя Марининых фантазий, строго сказал:
      – Мариша, веди себя прилично!
      – Да откуда ей знать о приличиях? – картинно изумилась его супруга. – Она же настоящая лесная ведьмачка!
      – Сама ты ведьма! – завизжала Марина. – Вон когти-то какие красные! У людей таких не бывает!
      Вероника Альбертовна нервно расхохоталась и сказала девушке, одетой в темно-синее платье с кружевным белым воротничком:
      – Забирайте ее. Отмыть, постричь, вообще привести в порядок.
      – Не дамся стричь! – заволновалась Марина. – Бабуля говорит, у девочек волосы должны быть длинными! Чтобы косу заплетать!
      – Может, и правда ни к чему? – с сомнением произнес неприятный дядька, который якобы и был папочкой Марины. – Волосы красивые, и если там нет... ну, ничего такого... пусть носит длинные.
      Вероника Альбертовна пожала плечами и соизволила дать согласие...
 
      Марина вышла в кухню своей новой квартиры и огляделась, не зная, что ей нужно для сбора осколков с пола. Какой-то совок, наверное? Веник, щетка? Черт побери, у нее нет ничего подобного! А пылесосом собирать стекла нельзя, уж это точно. Острый осколок может разрезать шланг, и кранты машине. И придется покупать новый пылесос. О-о!..
      Какой ужас!
      Марина схватилась за голову и с размаху села на угловой диванчик. Ей теперь придется постоянно считать гроши, постоянно думать о том, как и на что жить! Сволочь Дикулов перевел на ее счет в банке сто тысяч баксов и заявил, что больше она никогда ни копейки не получит! Сто тысяч долларов – и все! Да еще почему-то положил деньги не на карточку, как всегда, а в Сбербанк на книжку, и теперь Марина обладала серой картонной книжечкой, с которой не сунешься в банкомат. Чтобы получить деньги, ей нужно тащиться на Казанскую улицу, предъявлять вот этот кусок картона, получать деньги в кассе... кошмар!
      Что же ей делать?!
      Наверное, придется устраиваться на работу, но куда? Она же ничего не умеет! И кстати, сколько ей будут платить, если, например, она решит стать... ну, скажем, продавщицей?
      Станет продавщицей, отлично. И будет вынуждена постоянно угождать разным капризным дурам...
      Вроде нее же самой.
      Марина вспомнила, как она обычно вела себя в магазинах, и поежилась. И ведь продавщицы как-то умудрялись не терять терпения, всегда держались вежливо, никогда не позволяли себе огрызнуться, хоть как-то дать понять, что им не нравится хамоватая покупательница...
      Интересно, как им это удается? Наверное, их специально учат, решила Марина.
      И что же все-таки делать с осколками?
      ...У бабушки был железный совок для мусора и замечательный веник из просяной соломы. И в их маленьком домике всегда было чисто-чисто, нигде ни сориночки. Марина уже в три года умела мести пол...
      «Неужели сейчас не справлюсь? – сердито подумала Марина. – В детстве-то отлично получалось». Вот только когда оно было, это детство... Ей двадцать один год, она уже пятнадцать лет живет в городе и все эти пятнадцать лет ничего не делала своими руками, потому что в доме отца порядок наводила прислуга.
      Не надо было сегодня столько пить. Полбутылки коньяка с утра выхлебала, черт побери, за руль теперь не сесть.
      Марина подошла к кухонному окну, посмотрела вниз, во двор. Ее красный «лексус» стоял рядом с потрепанными «Жигулями» и выглядел... глупо выглядел, если честно. Впрочем, папашка все-таки не стал выставлять Марину куда-нибудь в дикие новостройки, купил ей однокомнатную квартиру в приличном доме на канале Грибоедова, хотя и в районе Сенной площади. Подъезд охраняется, двор тоже, но вообще в доме живет слишком уж разнообразная публика.
      Марина покачала головой и отошла от окна. Здесь даже коммунальные квартиры есть, какой ужас! И их жильцы, конечно же, ничего не платят за охрану, сидят на шее у более состоятельных соседей.
      Марину снова пробрало холодом.
      Она ведь теперь тоже нищая!
      Такая же нищая, как в детстве.
      Ну, может быть, не совсем такая, мысленно поправила себя Марина. Все-таки Дикулов и квартиру ей обставил, и шмотки отбирать не стал, и даже кое-что из драгоценностей позволил взять с собой. Не все, конечно, только несколько недорогих вещиц. Наиболее серьезные украшения остались в сейфе. Но воистину бесценные часы «Корум», коллекционный экземпляр «Райская птица» в золотом корпусе, инкрустированном бриллиантами, и теперь красовались на руке Марины. Может быть, потому, что это был подарок к восемнадцатилетию?
      У Марины защипало в носу, к горлу подступили пьяные слезы. Ей страшно хотелось разрыдаться в голос, но она сдержалась. Нет, больше она из-за этого гада плакать не станет. Она справится. Сама решит все свои проблемы...
      Да, и начать нужно, пожалуй, с проблемы осколков на полу... сволочь Дикулов, даже ковра ей не купил! В комнате – голый паркет, в кухне вообще линолеум, это просто неприлично...
      А посуда?!
      Дикулов, наверное, был уверен, что Марине, выросшей в деревенской глуши, безразлично, из чего есть и пить. Что она за все годы жизни в Петербурге так и не поняла разницы между дешевым фаянсом и хорошим фарфором. Купил ей всякую дрянь. Убила бы гада!
      И еще, чтобы окончательно унизить и растоптать Марину, проклятый Дикулов приобрел толстенную поваренную книгу. Дескать, учись сама куховарить, рыжая красавица. Никто больше тебе сотэ из почек готовить не станет, никто больше тебе в комнату не подаст разварного судачка или пожарские котлетки, никто больше не пригласит к столу, накрытому крахмальной скатертью, сверкающему тяжелым серебром, хрусталем, позолоченными бутылочными передачами...
      – Ну и черт с ним, – вслух сказала Марина. – Пошел бы он, этот Дикулов, куда подальше! Обойдусь.
      Но ее сердце продолжало кипеть злобой. Хоть бы он разорился, урод Дикулов, хоть бы все его магазины сгорели к чертям собачьим...
      Марина с удовольствием представила, как полыхает огромный магазин «Дешево, да мило» и багровые языки огня вздымаются до небес. Самой поджечь, что ли?
 
      Пересчитав наличность и решив, что еще на день-другой денег должно хватить и в банк тащиться незачем, Марина вышла в довольно просторную прихожую. Правда, сейчас тут и повернуться-то было негде. Все свободное пространство занимали огромные пластиковые мешки, набитые верхней одеждой и обувью. И в комнате точно так же громоздились мешки с платьями и прочим... здесь ведь не было специальной гардеробной комнаты, и Марина просто не представляла, где и как она развесит свои наряды. Дикулов даже платяного шкафа почему-то ей не купил! Торчит в углу нечто вроде помеси громадного секретера с буфетом, и все! Ладно, эту проблему решим позже. Сейчас Марине нужно было просто отыскать какую-нибудь легкую куртку, чтобы выйти из дома и купить веник и совок. Еще вчера было жарко, а сегодня вдруг похолодало. Впрочем, вторая декада сентября началась, так что особого тепла ждать уже не приходилось.
      Потыкав ногой в мешки, Марина тяжело вздохнула.
      Придется все это развязывать, вытряхивать... может, так съездить на рынок, в летнем брючном костюме? Выскочит из машины, купит что надо – и назад. Ой, какая машина! После такого количества коньяка! Ее первый же гаишник остановит, а выкупать-то теперь некому! Дикулов больше своего адвоката в ментовку не пришлет, это уж точно.
      Придется идти пешком.
      Ничего, Сенной рынок совсем рядом.
      Да, но она ведь не имеет ни малейшего представления о том, где люди покупают те вещи, которые ей нужны в данный момент. Вдруг их придется искать долго? И вообще, продаются ли веники на рынке? Может быть, за ними нужно отправляться в какое-то другое место? А откуда брались веники в деревне, у бабушки? Неизвестно. О проклятие!
      Мерзнуть Марине совсем не хотелось, и она, еще раз выругавшись сквозь зубы, развязала шпагат, стягивавший ближайший мешок.
      Но внутри как назло оказались шубы.
 
      Только через час Марина вышла наконец из дома, кипя ненавистью ко всему миру. Кроме куртки, ей пришлось искать еще и джинсы, и кроссовки. Она вовремя сообразила, что в брючках от «Шанель» и туфлях на шпильках тащиться на рынок и бродить там в поисках веника вряд ли будет удобно.
      По ближайшему мостику она перешла канал Грибоедова и повернула по набережной налево. День был серенький, унылый, небо грозило дождем, и Марина рассердилась еще сильнее. Если ей придется много ходить пешком (хотя с какой бы стати? Просто не надо напиваться с утра, вот и все), то тогда еще и зонтик понадобится... а такого предмета у нее никогда не было. Зачем зонт в машине?
      Обогнув Сенную площадь, Марина подошла к рынку и огляделась в некоторой растерянности. Конечно, ей приходилось несколько раз бывать на рынках – на Кузнечном и на Мальцевском, – когда она, собираясь на какую-нибудь дачную тусовку, хотела купить фруктов или черемши. Но на Сенном она не бывала ни разу, хотя рынок, похоже, был довольно популярным. Во всяком случае, народу туда и оттуда шло много. К тому же слева от рыночных ворот высилось здание огромного торгового комплекса. Но в него Марина заглядывать сейчас не собиралась. Ей ведь нужны были только две вещи: веник и совок. Чтобы собрать наконец с пола осколки хрустального стакана.
      Тяжело вздохнув, Марина решительно направилась к воротам. Голова у нее ощутимо кружилась, хотелось пить, но Марина преисполнилась решимости довести задуманное до конца. А потом, на обратном пути домой, зайти еще и в аптеку, купить что-нибудь подходящее. Для снятия похмельного синдрома. Или хотя бы аспирин.
      Справа от входа Марина увидела вещевые ряды, но одного взгляда на висевшие в убогих загородках вещи хватило для того, чтобы оценить качество товара. Уличная торговля в полный рост. Пугающие своим безобразием вещи. Но люди словно бы и не замечали, насколько плохо то, что им предлагают. У лотков останавливались женщины и с интересом рассматривали дешевые джинсы, уродливые кофточки на пуговицах, китайские бюстгальтеры...
      Но где же тут искать предметы кухонного обихода?
      Наверное, Марина еще долго стояла бы на месте, не решаясь втиснуться в один из узких проходов между рядами (вот где карманникам раздолье, мимоходом подумала она, как будто нарочно для них подходящие условия создавали!), но увидела в стороне охранника, видимо, вышедшего из здания собственно рынка на перекур. И быстро подошла к нему.
      – Где тут веник купить? – резко спросила она, даже не подумав поздороваться или улыбнуться.
      Охранник, дядька средних лет, покосился на Марину неодобрительно, однако ответил:
      – А вон там посмотрите, в первом ряду.
      И показал, куда нужно идти.
      Марина подошла к лотку и, не утруждая себя осмотром выставленной мелочевки, спросила продавщицу-кореянку:
      – Веник есть?
      – Да вот же он, – вежливо улыбнулась девушка. – Сорок рублей.
      – А совок?
      – Двадцать пять.
      – Где он? Не вижу!
      – Слепая, что ли? – сердито бросила женщина, следом за Мариной подошедшая к прилавку. – Вон висит!
      – Тебя не спрашивают, так и заткнись! – через плечо огрызнулась Марина. – Давай и веник, и совок.
      Она выудила из сумочки кошелек, в котором держала только мелочь, и достала сторублевку.
      Продавщица быстро отсчитала ей сдачу, положила на прилавок перед Мариной красный пластмассовый совок для мусора и сказала:
      – А веник вон там возьмите, – и ткнула пальцем куда-то под прилавок.
      Марина недоуменно уставилась на девушку:
      – Что значит «возьмите»? А упаковать? Или ты думаешь, я этот веник под мышкой понесу?
      – Как хотите, так и несите, – пожала плечами кореянка. – Мы не упаковываем.
      От изумления Марина замолчала, не в состоянии произнести ни слова. Ни фига себе, подумала она, а где же профессиональная выучка и выдержка? За что этой косоглазой деньги платят?
      Марина, опомнившись наконец, уже открыла рот, чтобы сказать дуре продавщице все, чего та заслуживала, но тут кто-то довольно ощутимо толкнул ее в бок. Марина нервно оглянулась. Рядом стоял мужик самого плебейского вида, в поношенной куртке, небритый, очень плохо подстриженный и дурно пахнущий. Он уставился на Марину и хрипло проворчал:
      – Купили что надо, дамочка? Так идите себе, не мешайте людям.
      В глазах дядьки мелькнуло нехорошее выражение, и Марина испугалась. Черт его знает, а вдруг он сумасшедший? Очень уж странно выглядит.
      Она быстро наклонилась, схватила один из веников, лежавших прямо на земле под прилавком, и, не забыв красный совок, бросилась к выходу с территории рынка. Веник, обладавший очень длинной ручкой, она действительно сунула под мышку, а совок просто держала в правой руке. Ей совершенно некуда было положить этот дурацкий совок, в ее сумочку он уж никак не мог поместиться. Но, отбежав на безопасное расстояние, Марина не выдержала, оглянулась и крикнула мужику:
      – Где тебя стригли, идиот? Или ты сам себе волосы обкарнал? Урод, пугало огородное!
 
      Марина неслась по набережной, ее трясло от злости. Кошмар, просто кошмар! Неужели ей теперь придется жить вот в этом чудовищном мире, постоянно сталкиваться с подобными людьми? Нет, Дикулова точно поджечь надо! И дуру Верку поймать где-нибудь в темном углу и набить морду! Студентка хренова! Самой умной себя вообразила!..
      И тут же Марина представила, как она подкарауливает бывшую горничную возле института, выскакивает из-за толстого дерева – и с визгом бросается на дрянь, испортившую ей жизнь. И рвет ей волосы, и царапает рожу, и изо всех сил пинает ногами...
      Картина воображаемого избиения ненавистной горничной принесла наконец облегчение. Марина успокоилась и к дому подошла уже нормальным ровным шагом, держа веник наперевес, словно боевое копье.
 
      Операцию назначили на двенадцатое сентября. Завещание Сергей Пафнутьевич переписал одиннадцатого. Теперь все его состояние в случае неприятного исхода отходило вдове младшего брата Петра (двадцатая часть) и ее сыну Вале (все остальное). Подписывая бумаги, подготовленные нотариусом, господин Дикулов лишь качал головой. Валентин знать не желал родного дядю, да и вдовушка была не лучше. Никак не могут забыть прошлое. Ну не дураки ли? Мало ли что в молодости бывает. Да, не были братья особенно близки, да, Петр выбрал для себя другую дорогу, да, он действительно погиб в непосредственной близости от старшего брата... но это совсем не значит, что он погиб по винестаршего брата. Его самого тогда чуть не убили. Вот только поди объясни это гордячке Анастасии!
      Нотариус и помощник господина Дикулова ушли, и мысли Сергея Пафнутьевича снова вернулись к вдове брата.
      Она действительно гордячка, думал Сергей Пафнутьевич, уж такая, что дальше некуда. Даже фамилию мужа брать не стала, сохранила девичью: Куликова. Сынок, правда, Дикулов. Так что в принципе их род все-таки не прервется, несмотря на то что у самого Сергея Пафнутьевича сына нет.
      О черт!
      Как же это могло случиться?..
      Господин Дикулов не хотел вспоминать неприятные мгновения, но они вспоминались сами собой. Звонок дочери. Скандал с Инной. Медицинский центр, экспертиза.
      Нет, нельзя об этом думать. Нельзя. Завтра операция, надо сохранять спокойствие.
      Вот только как его сохранишь?
      Впрочем, очень скоро он действительно успокоился. По самой простой причине: ему вкатили солидную дозу какого-то лекарства. И до вечера Сергей Пафнутьевич пребывал в расслабленно-блаженном состоянии. Медсестра сунула в видеоплейер кассету, на экране появилась троица великих комиков: Вицин, Никулин и Моргунов. Сергей Пафнутьевич лениво хихикал, ему было хорошо. Просто хорошо, и все. Никаких мыслей, никаких страхов. Операция на сердце? Ерунда. Это лет двадцать назад было опасно, а сейчас не страшнее, чем аппендикс удалить. Здесь, в академии, работают лучшие в мире хирурги. И они заверили господина Дикулова, что заменят ему износившийся клапан, как набойку на каблуке. Раз-два – и в дамки. Упал, потерял сознание. Очнулся – гипс. А в гипсе бриллианты. Бриллиантовая рука. Миронов и Папанов. Все прекрасно, все к лучшему в этом лучшем из миров.
 
      И утром он ни о чем особенном не думал. Просто наблюдал за происходящим как бы немножко со стороны. Вот его уложили на каталку, вот привезли в операционную. Вот хирург спросил:
      – Ну, как настроение, Сергей Пафнутьевич?
      И господин Дикулов ответил не кривя душой:
      – Отличное настроение!
      – Вот и хорошо, – кивнул врач. – Сейчас мы вас починим, будете как новенький.
      – Буду, – согласился господин Дикулов.
      Вот анестезиолог ввел в его вену что-то такое, специальное, и внимательно посмотрел в глаза. Дикулов улыбнулся – и заснул.
      И сразу же окунулся в радостный, чистый свет. В свет, насыщенный покоем и тишиной. И без малейших усилий, легко и стремительно полетел по длинному широкому туннелю туда, где его ждала свобода. Бесконечный простор, бесконечная свобода и бесконечная любовь. Не к кому-то в особенности или в отдельности любовь, а вообще. Ко всем на свете. Ко всем людям, собакам, птицам, бабочкам... И чувство безграничного счастья, охватившее Сергея Пафнутьевича, было мягким и теплым, а тело как будто исчезло, растворившись в шафранном сиянии...
      Он наслаждался полетом, он хотел как можно скорее вырваться туда, где возможно все, где нет никаких преград ни для мысли, ни для чувств, где царят полное понимание и абсолютное доверие. Где нет ни зависти, ни злобы, ни измен.
      Но он не успел добраться туда. Его резко, бесцеремонно остановил голос, крикнувший громко-громко:
      – Вернись сейчас же!
      И тут же ему в лицо дунул сильный порыв холодного ветра, заставляя повернуть назад.
      Как же ему не хотелось возвращаться!
      Но пришлось. Он как-то вмиг утратил волю, его поволокло куда-то вниз...
      Сергей Пафнутьевич открыл глаза и вопросительно посмотрел на хирурга, склонившегося над ним.
      – Что, решили отложить операцию?
      – Нет, почему же, – улыбнулся хирург. – Вы уже в послеоперационной палате. С новеньким клапаном. Все в порядке.
      – А... Пить хочется.
      В ту же секунду чья-то рука поднесла к его губам специальный поильник с носиком. Несколько капель влаги проскользнули в горло господина Дикулова... и он подумал, что такое уже было. Точь-в-точь.
      – Отдыхайте, – посоветовал хирург. – Набирайтесь сил. Сестра будет с вами постоянно. Если что-то понадобится – дайте знать.
      Дикулов успел только подумать, как это он даст знать, если у него совсем нет сил говорить, но мысль тут же растаяла в навалившемся на него сне.

* * *

      Когда он снова проснулся, в палате было почти темно, лишь слабый источник света, не попадавший в поле зрения Сергея Пафнутьевича, испускал рахитичные желтоватые лучи. Они расползались по высокому потолку, по стене, по капельнице...
      Интересно, капельница – это нормально или нет, подумал Дикулов, всем ее ставят после операции, или у него какие-то осложнения? Он прислушался к собственному сердцу. Вроде бьется нормально, как всегда. Ему почему-то казалось, что искусственный клапан будет ощущаться организмом как инородное тело, что он сразу уловит присутствие внутри чего-то неживого, ненастоящего... Но ничего не уловил, как ни старался. Только ребра почему-то болели.
      Дикулов осторожно повернул голову и увидел медсестру, сидевшую за столиком у двери. Девушка читала книгу, но сразу заметила движение пациента и, отложив пухлый томик, встала.
      – Проснулись, Сергей Пафнутьевич? Пить хотите?
      – Хочу.
      И снова освежающая влага скользнула в его горло, и Дикулов сразу взбодрился.
      – А почему у меня бока болят? – шепотом спросил он. – Как будто все ребра переломаны.
      – В общем, так и есть, – улыбнулась сестра. – Вам ведь вскрывали грудную клетку. Так всегда делают при операциях на сердце.
      – Как интересно... – выдохнул Сергей Пафнутьевич и опять провалился в сон.

* * *

      Окончательно потеряв счет времени, он то спал, то вроде бы бодрствовал, но с каждым часом силы возвращались к нему. Потом он начал вставать и гулять по коридорам. Очень скоро господину Дикулову надоело бездельничать, осточертели больница и медицинский персонал. Сергей Пафнутьевич лежал в отдельной палате, и ему даже поговорить было не с кем. Он прекрасно видел, что к больным в другие палаты приходят жены, дети и внуки, тещи и свекрови, вообще толпы всякого народа... а вот рядом с ним, господином Дикуловым, не было ни единой родной души. Никого не интересовало, жив ли он, помер ли, как прошла операция, что будет дальше... Только профессионально внимательные и безупречно ласковые медицинские сестры хлопотали над ним, да приходили проведать работодателя секретарша, помощник и юрист.
      И Сергей Пафнутьевич все чаще и чаще вспоминал свою первую жену. Кто знает, как сложилась бы его жизнь, если бы она не умерла...
      Впрочем, хорошо, что она умерла. Она ведь предала его, изменила ему...
 
      Сев на следующее утро за руль «лексуса», Марина совершенно случайно бросила взгляд на приборную панель – и ахнула. Бензин был почти на нуле. Марина чуть было не выскочила из машины с криком: «Какого черта не заправил, урод!» – но вовремя вспомнила, что гаражной обслуги рядом нет.
      Нужно было ехать на заправку. К счастью, заправки относились к той сфере бытия, с которой Марина была хорошо знакома. И потому она спокойно тронула машину с места. Заправиться – это вам не веники вязать, то есть искать. Это просто.
      Сейчас – просто.
      Через пятнадцать лет после того, как ее привезли в Петербург из леса.
      Конечно, в шестилетнем возрасте ей не нужно было заботиться о машине или хотя бы о венике, но... но ей и без того хватало проблем.
      Ее постоянно поучали и отец, и тогдашняя мачеха, и приставленная к ней гувернантка. Поучали вежливо, сдержанно, холодно. Ей объясняли, что нельзя разговаривать слишком громко, нельзя хлопать дверями, нельзя вытирать нос ладошкой, для этого человечество придумало носовые платки, и нельзя зажимать ложку в кулаке так, словно кто-то собирается отнять у нее столовый прибор, и нельзя глотать еду слишком быстро, а чавкают во время еды только свиньи...
      Как ни старалась Марина научиться всему сразу, у нее ничего не получалось. То она забывала про носовой платок, то за обедом хватала вилку правой рукой, то откусывала от ломтя хлеба, вместо того чтобы отломить маленький кусочек и положить в рот изящно, как это делала Вероника Альбертовна... Да не счесть тех ошибок, которые она совершала в течение дня!
      Ей вежливо выговаривали – а Марина в ответ замыкалась, пряталась по углам в разных комнатах бесконечно большой квартиры, и приставленная к ней гувернантка Нина нервно искала подопечную, бегая из одной гостиной в другую, из спортзала в детскую... Нина боялась, что ее уволят, если девочка не будет ее слушаться. Но Марина, сразу озлобившись среди всего этого непонятного ей холодного великолепия, ничуть не жалела Нину. Наоборот, она изо всех сил старалась доставить гувернантке как можно больше неприятностей: плохо вела себя за столом, то и дело нарочно пачкала нарядные платья, во время прогулок пинала новенькими туфельками все подряд, чтобы поцарапать безупречную гладкую кожу...
      Но училась Марина хорошо.
      В шесть лет она впервые увидела детские книжки с картинками, и их мелованные страницы настолько зачаровали девочку, что ей сразу же захотелось постигнуть таинство чтения. Однако научившись читать, Марина тут же утратила интерес к книжным выдумкам. Живой мир вокруг был куда интереснее. Впрочем, она с огромным удовольствием листала каталоги. Их в доме было множество, и все необыкновенно красивые, глянцевые... и в них на четких, ярких фотографиях отражался весь этот новый для Марины прекрасный мир непонятных вещей, далеких стран и удивительных нарядов.
      Если бы Марина тогда знала, что Дикулов и сам-то лишь недавно научился вести себя как хорошо воспитанный человек, если бы ей кто-нибудь шепнул, что еще несколько лет назад он был таким же дикарем, как она сама! Ей стало бы не в пример легче, она не чувствовала бы себя такой бесконечно одинокой.
      Но она узнала об этом лишь много позже, и то случайно, когда Дикулов разводился с Вероникой и та в отместку высказывала ему все, что думала. Высказывала во весь голос, ничуть не заботясь о соблюдении хороших манер. Вот тогда-то Марине и стало известно, что Вероника Альбертовна потратила немало времени и сил, чтобы научить мужа приличиям. Она даже нанимала для Дикулова преподавателя этикета!.. А в благодарность за все ее старания он с ней развелся.
      – Ай, пошли они все! – вслух сказала Марина, выезжая с заправки. – Без них проживу.
      Ее с утра пораньше осенила некая идея, и Марина решила сразу же эту идею реализовать. В конце концов, у нее такое огромное количество приятелей и подружек, так неужели никто из них ей не поможет? Должны помочь. Найдут какое-нибудь тепленькое местечко в фирме у своих родственников, и будет Марина сидеть там, ничего не делая, но получая достаточно, чтобы прожить безбедно.
      Она сразу же позвонила одной знакомой девице, дочери владельца нескольких ресторанов, и сказала, что надо бы повидаться, разговор есть. Лиля ничего против не имела, и они договорились встретиться в час дня в Абрикосовской кофейне. Марина тут же решила, что машину поставит у Казанского, потому что на Невском никогда не найти места для парковки. Но потом вспомнила, сколько стоит стоянка за собором, – и передумала. Нет, она теперь нищая, ей надо экономить.
      Как это страшно – быть нищей!
      Сто тысяч долларов, лежавшие на ее счете в Сбербанке (да еще почему-то на рублевом счете!), Марина воспринимала как самое настоящее оскорбление. Разве это деньги? Убить мало этого гада Дикулова!
      Ладно, сейчас она поговорит с Лилей, и все устроится. Посидят в кафе, посплетничают... Кафе. Предприятие общественногопитания. Чашки, из которых пьют десятки, сотни людей...
      Марина вспомнила о том, как трудно ей было привыкнуть есть и пить из чужойпосуды.