Сергей кивал головой, а на утро карман его пальто оттопыривался от тяжелого груза. Он опять тащил в училище деталь, которую нужно было исправить.
      Недели через две всё было готово.
      Можно было приступить к сборке двигателя.
      Сначала оба приятеля принялись за дело с одинаковым жаром, но потом студент стал остывать. То ли ему надоело, то ли он почувствовал, что Сергей может управиться с работой и без него, но только он стал часто отлучаться. Пойдет к себе в комнату искать спички, чтобы закурить, и не возвращается целый час. А то заговорится с кем-нибудь в коридоре и совсем забудет про двигатель.
      Под конец Спасский прямо сказал Сергею:
      - Делай, брат, всё сам! У тебя, видно, к таким делам способности есть. А я в технике не силен. Вот теория, это - другое дело!
      Через неделю двигатель был собран.
      Его бережно перенесли в комнату Владислава, поставили в угол и прикрыли газетами.
      Каждый раз, когда к студентам приходили товарищи, будь то медики, юристы или историки, Сергей снимал газеты и начинал подробно объяснять устройство двигателя. Скоро его уже некому было показывать, и о нем забыли.
      Но недели через две о двигателе пришлось вспомнить. У Спасского так разорвались и проносились брюки, что ходить в них на лекции стало невозможно. Он еле дождался денег из дому и сразу же отправился на рынок покупать обновку.
      Однако купить брюки ему не удалось.
      Помешало этому неожиданное обстоятельство.
      Какой-то высокий худой человек в очках и в черной крылатке ходил по рынку и таинственно прятал под крылаткой небольшой ящик. Спасский заинтересовался ящиком и спросил, что это за штука.
      - Телеграф продаю, - сказал незнакомец, чуть приподняв полу крылатки.
      Телеграф стоил шесть рублей, ровно столько, сколько должны были стоить брюки и сколько всего было денег у Спасского.
      Спасский оглядел и ощупал со всех сторон телеграф и, потоптавшись несколько минут около человека в крылатке, решительно махнул рукой.
      "Эх, была не была! Брюки как-нибудь можно заштопать, а телеграфы за шесть рублей не каждый день продаются".
      С ящиком подмышкой Спасский, насвистывая, вернулся домой. Дома его встретили товарищи - Ленька Стародуб и курчавый химик Хрящицский.
      - Купил? - закричал Ленька.
      - Купил! - сказал Спасский и вытащил из-под пальто деревянный ящик.
      - Посылку из дому получил, что ли? - подскочил к нему Ленька, который очень любил поесть.
      - Голодной куме одно на уме. Телеграф я купил, - вот что! - сердито ответил Владислав.
      Химик и Ленька внимательно осмотрели покупку Спасского и одобрили. А через час вернулись домой и остальные четверо жильцов Людмилы Густавовны и тоже принялись расхваливать покупку. Они со всех сторон обступили Спасского, который сидел за телеграфом. Каждый из студентов получил в этот вечер столько телеграмм, сколько не получал за всю свою жизнь.
      Телеграммы читал вслух Ленька Стародуб - он знал азбуку Морзе. Ему первому и была адресована телеграмма:
      "Вы стройны, как аравийская пальма, легки и быстры, как антилопа".
      Химик Генрих Хрящицский, который по месяцам не платил за квартиру, получил такую телеграмму:
      "Убедительно прошу уплатить комнату четыре месяца, вернуть потерянную сапожную щетку. Милочка Сундстрем".
      Студенты в этот вечер не отходили от телеграфа. Пол в комнате у Спасского был завален витками и обрывками длинных бумажных лент. Кошки девицы Сундстрем растаскали их по всем коридорам.
      В конце концов сама девица Сундстрем влетела в комнату Владислава.
      - Что вы делаете? По всему дому бумажки какие-то валяются... Что вы печатаете?
      Она подобрала с пола обрывок бумажной ленты и поднесла к близоруким глазам. Но, кроме точек и тире, девица Сундстрем не могла ничего разглядеть. Она побледнела и схватилась за сердце.
      - Владислав, это секретный шрифт?
      - Да, это азбука Морзе, - ответил Спасский.
      Девица Сундстрем, не разобрав, в чем дело, в испуге шарахнулась из комнаты.
      - Да не бойтесь, Людмила Густавовна! - крикнул ей Владислав. - Это ведь обыкновенный телеграф!
      - Телеграф в квартире?! А кому вы телеграфируете? Надеюсь, здесь нет ничего предосудительного? Вы знаете, я отвечаю за ваше поведение.
      И Людмила Густавовна вышла из комнаты, захватив с собой, на всякий случай, обрывок телеграммы.
      Когда поздно вечером Сергей вернулся из училища и, услышав стук, зашел к Спасскому, тот сидел перед аппаратом, усталый от непривычной работы. Бумажная лента на катушке подходила уже к концу. Спасский сейчас же вручил Сергею последнюю телеграмму:
      "Главному инженеру-механику Кострикову тчк Просим принять срочный заказ на 2000 электрических двигателей тчк. Деньги переводим на ваш текущий счет тчк Президент Соединенных Штатов".
      - А в чем ты завтра думаешь на лекцию итти? - спросил один из студентов, когда Спасский, потягиваясь, встал из-за стола.
      - Пустяки, - беспечно махнул рукой Владислав.
      Но когда он снял брюки и поглядел на них, лицо его вытянулось. Брюки были так сильно изношены, что починить их было невозможно.
      - Напиши домой, чтобы тебе еще выслали денег, - посоветовал Ленька.
      Спасский, завернувшись в одеяло, молча сидел на кровати и о чем-то думал. Телеграф стоял перед ним на столе.
      - Нет. Не пришлют, - уныло покачал головой Спасский.
      Отец Владислава, доктор Спасский, был человек бережливый, строгий и терпеть не мог легкомыслия.
      - И дернул же меня чорт купить этот дурацкий телеграф, - ругал себя Спасский. - Теперь хоть обматывайся телеграфными лентами и отправляйся так в университет на лекции.
      Химик Хрящицский предложил студентам собрать деньги и купить вскладчину брюки Владиславу. Студенты начали подсчитывать свои капиталы. У шести человек набралось 3 рубля 27 копеек. Сергей в счет не шел - у него не было и ломаного гроша. За его ученье, еду и угол в квартире платили уржумские попечители.
      - Знаешь что? Продай двигатель и купи себе штаны, - сказал вдруг Сергей.
      - Тогда уж лучше телеграф продать, - вздохнул Спасский.
      - Телеграф не стоит. Он новый. Мы его как следует и не осмотрели, сказали студенты.
      Спасский раздумывал еще минут пять. Он доказывал Сергею, что не имеет права на двигатель, потому что они его делали вместе и Сергей работал даже больше его. Но под конец Спасский всё-таки согласился.
      Через два дня двигатель продали за шесть рублей, а на следующий день это было воскресенье - Владислав опять собрался на рынок.
      - Ну уж теперь я пойду с тобой вместе, а то, чего доброго, ты еще себе купишь вместо штанов подзорную трубу, - сказал Сергей.
      Вечером все студенты пили чай в комнате у Спасского и поздравляли его с обновкой. Сидели долго.
      Уже поздно ночью Владислав вышел на кухню долить самовар. Он увидел, что Сергей занимается странным делом: медленно и осторожно окунает длинную тонкую веревку в бутылку с тушью.
      - Что ты делаешь?
      - А ты что за спрос? - засмеялся Сергей, вспомнив бабушку Маланью.
      Он вытащил мокрую черную веревку из бутылки и повесил ее сушиться у печки.
      На другое утро Сергей и Спасский случайно вышли из дому вместе. Когда они подходили к Грузинской улице и Владислав собирался уже свернуть к университету, он вдруг заметил, что левый сапог у Сергея крест-накрест перевязан черной веревкой. Веревка поддерживала отваливающуюся подошву.
      - Это что ж такое? - удивился Владислав и вдруг, узнав вчерашнюю крашеную веревку, осекся на полуслове и замолчал.
      Через неделю Спасский неожиданно получил от отца добавочный перевод на три рубля. Так как эти деньги, по его словам, были "сверх сметы", Спасский решил истратить их на удовольствия. На два рубля он купил чайной колбасы, огурцов, булок, ванильных баранок и бутылку кислого красного вина, на этикетке которого славянскими буквами было написано: "Церковное". А на остальные деньги купил два билета в театр.
      - Как вы на это смотрите, уважаемый инженер-механик? - спросил он, размахивая двумя розовыми бумажками. - Приглашаю вас завтра в театр. На "Фауста". Не возражаете?
      Сергей, конечно, не возражал. Он никогда в жизни еще не бывал в театре. На следующий вечер друзья начали собираться в театр.
      Ученикам промышленного училища позволялось ходить в театр только по особому разрешению. Сергей не был уверен, что ему дадут такое разрешение, и решил пойти тайком, в "вольном платье".
      Он сам выгладил себе рубашку, начистил сапоги и замазал чернилами заштопанные на коленках дырки. Спасский вычистил свой студенческий мундир и надушился одеколоном.
      В Казанском оперном театре они разделись в гардеробной и поднялись по лестнице, застланной коврами.
      На улице шел снег, дул холодный ветер, а здесь было тепло, сверкали зеркала и пахло духами.
      Когда швейцар, распахнув входную дверь, впускал людей, занесенных снегом, с улицы врывалась струя холодного воздуха и свист ветра.
      Товарищи потолкались в фойе, где чинно прогуливались дамы в платьях со шлейфами и мужчины в черных сюртуках или военных мундирах. Тут и там мелькали студенческие тужурки. Изредка медленно и важно, заложив руки за спину, по фойе проходил богатый татарин - торговец, в длиннополой суконной поддевке, желтых сапогах и бархатной, вышитой серебром тюбетейке.
      Когда прозвучал звонок к началу, Сергей повернул было вслед за нарядной толпой в партер.
      - Куда ты? Нам, дружище, выше! - схватил его за плечо Спасский.
      "Выше" - оказалось галеркой. Деревянные скамьи, стоявшие в несколько рядов, были заполнены учащейся молодежью.
      Места у Сергея и Спасского были боковые. Чуть ли не над их головами нависал пестрый потолок, расписанный толстыми амурами и ангелами, играющими на скрипках. На галерке, набитой до отказа, было душно и шумно. Молодежь чувствовала себя тут как дома. Студенты и курсистки перекликались, менялись биноклями, передавали друг другу программы. Сергей перегнулся через барьер и начал глядеть вниз. Из оркестра доносился нестройный гул настраиваемых инструментов.
      В тёмнокрасных бархатных ложах, похожих на нарядные коробочки, сидели дамы с обнаженными руками и плечами, обмахиваясь веерами, а за ними стояли мужчины в блестящих крахмальных манишках и черных фраках.
      Когда оркестр заиграл увертюру, занавес медленно пополз в сторону.
      Сергею хорошо было всё слышно, но видел он, что делается на сцене, только тогда, когда артисты выходили на середину сцены. Стоило им отойти к правой кулисе, как они исчезали, словно проваливались сквозь пол. Артистка, исполнявшая роль Маргариты, к досаде Сергея, всё время стояла у правой кулисы, Сергей слышал ее пение, а видел только кусок шлейфа ее атласного белого платья.
      Но всё это казалось Сергею пустяками, - до того нравились ему пение, музыка и сам театр. Он сидел, закрыв глаза и подперев обеими руками голову.
      Больше всего понравилась ему ария Мефистофеля "Люди гибнут за металл".
      Возвращаясь домой, Сергей и Спасский во весь голос распевали арию Мефистофеля. Только на перекрестках, где стоял городовой, они замолкали.
      Через несколько дней, когда Сергей пошел навестить Акимыча, он рассказал ему о театре.
      - Билеты-то, небось, дорогие? - спросил старик.
      - Сорок копеек, да я не сам платил. Меня товарищ повел.
      - Ишь ты, богач какой! А сидел за сорок копеек где?
      - Наверху места были.
      - В райке, значит? - засмеялся Акимыч. - Что ж, раек - это место почетное. Мой Григорий со студентами тоже всегда в райке сидел. А господа, те больше в ложах. У них везде свои места - и в церкви, и в театрах. Даже бани - и те у них свои, "дворянские", а у нас "простые".
      Глава XXVIII
      "БЛАГОДЕТЕЛИ" ОТКАЗЫВАЮТСЯ
      Когда Сергей ехал учиться в Казань, его беспокоило только одно: как бы не остаться на второй год.
      Польнер сказал ему, что если он останется, то ему придется вернуться обратно в Уржум. Купцы-"благодетели" ни за что не согласятся платить за лишний год.
      В Казани, придя в первый день на занятия, Сергей прочитал расписание уроков и задумался. Двенадцать предметов, шутка ли! И среди этих предметов есть такие, о которых он и не слышал раньше никогда: механическое производство, устройство машин, механика, счетоводство, черчение...
      Но не так страшен чорт, как его малюют. Когда началось учение, Сергей увидел, что со всеми этими мудреными предметами он, пожалуй, справится.
      Скоро на уроках учителя стали его похваливать.
      - Недурно, молодой человек, - говорили они, - старайтесь и впредь.
      Так прошли первые месяцы учения в промышленном.
      Приближался страшный для всего училища день - в этот день должны были объявить отметки за первую четверть. Сергей знал, что занятия у него идут хорошо, и потому не тревожился. Но оказалось, что дела его обстояли даже лучше, чем он ожидал.
      Надзиратель назвал его фамилию в числе первых пяти учеников.
      Придя домой, Сергей сразу же уселся писать письмо в Уржум Польнеру. Надо было сообщить, что деньги на учение потрачены не зря. Но ответа он не получил.
      Узнав от Польнера, что Костриков считается в классе одним из лучших учеников, купцы-попечители тут же решили больше денег на учение и содержание его не посылать.
      - Такой способный парень и сам не пропадет! Авось и без нас как-нибудь пробьется, - рассудили "благодетели".
      И вот за два дня до объявления второй четверти школьный надзиратель Макаров после урока алгебры сказал Кострикову, что его немедленно требует к себе в кабинет сам инспектор Широков.
      - Ну уж если сам Широков вызывает, - значит, дело серьезное!
      Инспектор Широков чаще всего вызывал учеников для того, чтобы отчитывать их и сажать в карцер за нарушение правил. Сергей пошел к инспектору немного обеспокоенный и удивленный.
      Наверное, его ждет какая-нибудь неприятность.
      Так оно и вышло.
      - Костриков Сергей? - сердито спросил Широков, едва Сергей успел переступить порог кабинета, заставленного тяжелой дубовой мебелью.
      - Да, Костриков Сергей.
      - Так вот, молодой человек, потрудитесь внести плату за право учения не позднее двадцатого числа сего месяца!
      Сергей чуть заметно пожал плечами.
      - Но ведь за меня платят из Уржума, попечители приюта...
      - В том-то и дело, что не платят ваши попечители. Напишите им, узнайте, почему они перестали высылать деньги. В случае неуплаты вам грозит исключение. Можете итти!.. - Инспектор слегка кивнул головой и погрузился в чтение какой-то бумаги.
      Сергей вышел из кабинета.
      - Вот тебе и поучился!..
      Невесело было ему и тревожно. Чего-чего только он не передумал за длинную дорогу с Арского поля до Нижне-Федоровской!
      Может быть, заболел Польнер? Может быть, внезапно в один и тот же час умерли от паралича оба попечителя приюта, как внезапно умер прошлым летом толстый полковник Ромашко?
      Может, на почту, которая везла его деньги из Уржума в Казань, напали разбойники, убили ямщика с почтальоном и ограбили почту?
      Он сам слышал когда-то, как бабушка рассказывала своему задушевному другу, кривому старику-караульщику Владимиру Ивановичу, что у них такие случаи в Глазовском уезде бывали.
      А может, Широков просто ошибся? Завтра он опять вызовет Сергея в кабинет и скажет:
      - Можете продолжать учиться, Костриков. Вам не грозит исключение!
      А дома Сергея поджидала уже другая беда.
      Вечером, когда он занимался на кухне черчением, на пороге появилась Людмила Густавовна. Она была, как всегда, в голубом бумазейном капоте. На ее прыщеватом лбу, как всегда, рожками торчали папильотки.
      - Пора спать! - сказала она ворчливо. - Нечего керосин жечь.
      - Мне еще нужно уроки готовить.
      - А мне какое дело! Керосин нынче опять на копейку подорожал.
      Людмила Густавовна погасила лампу и вышла из кухни, хлопнув дверью. Сергей с минуту посидел в темноте, потом нащупал наколотый на доску чертеж, который ему нужно было завтра отдавать учителю, нашарил спички и зажег лампу. Но не успел он взять циркуль в руки, как дверь из коридора в кухню снова открылась. На пороге опять стояла Людмила Густавовна. Можно было подумать, что она и не отходила от дверей.
      - Кому я сказала - туши лампу!
      Она подбежала к столу и с такой силой подула на лампу, что из стекла взметнулось пламя и сейчас же погасло.
      - Никакой человек не обязан даром держать жильцов! Каждый угол в теплой квартире стоит денег. Отопление, освещение, мытье полов в коридоре и кухне, - перечисляла Людмила Густавовна в темноте плачущим голосом. - Твои благодетели отказались платить. - Она всхлипнула. - Я не могу!.. Ищи себе другую квартиру!..
      В этот вечер чертеж так и не удалось доделать. Всю ночь Сергей ворочался на своем сундуке с боку на бок и не мог заснуть до утра. Еще не было шести, когда он оделся и вышел из дому. Он решил дочертить заданный урок в классе.
      До Арского поля он почти бежал, не разбирая дороги. В лицо дул холодный ветер. Редкие прохожие попадались навстречу Сергею. Все они торопились куда-то, у всех были хмурые лица.
      Только бы успеть приготовить чертеж к началу урока, - подгонял себя Сергей, перепрыгивая через лужи. Он боялся даже подумать о самом страшном: а вдруг его, и вправду, выгонят из училища, и Людмила Густавовна не пустит домой ночевать? Тут он вспомнил, что у него в классе кто-то из учеников получает стипендию от какого-то Казанского общества помощи бедным ученикам. Но кто знает, - может быть, это общество помогает только казанцам - тем ученикам, которые родились и живут в Казани.
      А как же быть ему - уржумскому?
      Он подошел к училищу. Парадная дверь была еще заперта - оставалось итти с черного хода. Сергей вбежал во двор и увидел около крыльца старика-сторожа.
      С озабоченным лицом, почти благоговейно, сторож чистил веничком свой выцветший казенный мундир.
      Он, видимо, недавно встал, и седые жидкие волосы его были растрепаны, а не расчесаны, как обычно, на прямой ряд. Сергей прошмыгнул мимо старика, занятого столь важным делом, и помчался в свой класс.
      В пустых темных и прохладных коридорах гулко раздавались его шаги. В самом конце коридора топилась печка. Сухие дрова стреляли и щелкали на весь коридор, а на полу около печки дрожали красноватые тени.
      В классе Сергей пристроился у окна, чтобы было посветлее, но чертить на парте было неудобно. Чертежная доска всё время съезжала. Да и серое утро за окном не очень-то помогало делу.
      Только бы успеть, только бы успеть!.. Но работа шла плохо. То и дело ломался карандаш, валился из рук циркуль. Трудно работать, когда, может быть, дня через три-четыре придется навсегда бросить учение.
      В коридоре пробили часы, когда он окончил чертеж. Половина восьмого. После бессонной ночи Сергею так захотелось спать, что он сел за парту и, положив голову на вытянутые руки, задремал. Так застал его Асеев, который пришел в училище одним из первых:
      - Ты что - ночевал здесь, что ли? - спросил он Сергея.
      Тот приподнял голову, и Асеев увидел, что лицо у него желтое, хмурое и сонное.
      - Да что с тобой? Беда какая? - Асеев подсел к нему на парту.
      Сергей коротко, словно нехотя, рассказал ему про свои дела.
      Асеев только пожал плечами.
      - Хозяйка отказала, - велика важность! Плюнь ей в глаза и переезжай к нам на Рыбнорядскую. Мы с Яковлевым как-нибудь потеснимся. А насчет Широкова тоже чего-нибудь в три головы придумаем.
      Сергей повеселел и в первую же перемену пошел к надзирателю Макарову просить, чтобы ему разрешили переехать на новую квартиру.
      Но это оказалось не так просто.
      - Дня через три получишь ответ, - сказал надзиратель. - Сначала наведем справки относительно благонадежности твоей новой квартирной хозяйки. Мы должны знать, в какой обстановке живет ученик нашего училища.
      И Макаров велел Сергею сообщить в канцелярию новый адрес. Адрес был такой: Рыбнорядская улица, дом Сурова, квартира Мангуби.
      Три дня Сергей приходил в училище чуть свет и готовил тут свои уроки, чтобы пореже встречаться с Людмилой Густавовной. А на четвертый день он получил, наконец, разрешение переехать на новую квартиру.
      Он распрощался с Владиславом Спасским и остальными жильцами-студентами и забрал свою корзинку.
      У Людмилы Густавовны было во время прощания такое обиженное лицо, словно это ей, а не ее угловому жильцу отказали от квартиры.
      Переехать и устроиться на новом месте Сергею было гораздо проще, чем получить на это разрешение.
      Рядом с двумя гвоздями, на которых висели тужурки и шинели Асеева и Яковлева, Сергей вбил третий гвоздь для своей шинели.
      В угол, где стояли две корзинки, он поставил третью.
      Всё было готово. Только спать Сергею было не на чем. Асеев предложил сдвинуть вместе обе железные койки, свою и Яковлева, и посредине положить Сергея.
      Это было бы, пожалуй, и не плохо, если бы кровати были немного пошире, а железные края у них не такие острые. Кроме того, у одной из кроватей давно не хватало ножки, и ее подпирал деревянный чурбак.
      - Лучше уж я на полу лягу. Это понадежнее будет, - сказал Сергей.
      Так и порешили. Соорудили на полу между столом и окошком постель, и Сергей улегся, вытянувшись во весь рост. Этого удовольствия он себе не мог позволить, пока жил в коридоре у Людмилы Густавовны Сундстрем и ютился на старом сундуке.
      Глава XXIX
      ЖИЗНЬ ВТРОЕМ
      На новом месте Сергею жилось хоть и по-прежнему впроголодь, но зато свободно. Заниматься можно было до поздней ночи. В комнату, где жили втроем Сергей, Асеев и Яковлев, не приходила квартирная хозяйка, не высчитывала, на сколько копеек выгорело в прошлый вечер керосина.
      Керосин они покупали сами, и бегали за ним все трое по очереди на угол, в москательную лавку.
      Спать на полу Сергею пришлось недолго. Из четырех досок и четырех поленьев он сколотил себе широкий и длинный топчан, на котором можно было лежать, вытянув ноги.
      Из того, что было в комнате Сергею понравился больше всего стол для черчения. Работали за ним втроем, и всем хватало места.
      По правде сказать, этот огромный стол, неизвестно как сюда попавший, никогда не предназначался для черчения. Это был портновский стол, весь покрытый следами каленого утюга.
      По вечерам товарищи зажигали лампу под самодельным абажуром и, положив на стол три чертежных доски, дружно принимались за работу, то напевая, то насвистывая.
      Работали старательно и терпеливо. Преподаватель черчения Жаков был очень строг и требовал, чтобы на чертеже не было ни единой помарки, ни единого пятнышка.
      Асеев был неряхой и часто оставлял на блестящей ватманской бумаге оттиски своих пальцев. Поэтому его карманы были всегда набиты обмусоленными, стертыми резинками, но и они мало помогали делу, а только еще больше пачкали бумагу. Приходилось прибегать к последнему средству - к хлебному мякишу. Специально для этой цели товарищи через день покупали в булочной полфунта ситного.
      При покупке обязательно просили у приказчика, чтобы тот отвесил им не горбушку, а серединку. Хрусткие, поджаристые корочки товарищи съедали по дороге из булочной, а мякиш делили на три равные части и берегли, как зеницу ока.
      У Асеева ситный кончался раньше, чем у всех. Половина у него уходила на подчистку пятен, а другую половину он незаметно для самого себя съедал, отщипывая кусочек за кусочком. Когда от мякиша у него оставались одни только крошки, он начинал приставать к Сергею и просить у него взаймы кусочек ситного.
      - Опять съел? - удивлялся Сергей.
      - Съел, - признавался Асеев. - Уж очень он сегодня мягкий и вкусный, чорт бы его побрал!
      Для товарищей белый хлеб был лакомством.
      - Последний раз даю, - предупреждал Сергей и, отломив от своей доли кусок, протягивал Асееву.
      - Дай еще, - снова просил Асеев через полчаса. - На что тебе нужен ситный? У тебя чертежи и без того чистые выходят.
      Товарищи вместе чертили, вместе решали геометрические задачи. А утром они втроем отправлялись на Арское поле, в училище. За разговорами дорога казалась короче.
      Сергею жилось теперь гораздо веселее, чем прежде. Одно только беспокоило его: надо платить за учение, а денег нет.
      Сергей подал прошение в педагогический совет Казанского промышленного училища и со дня на день ждал ответа.
      Прошение было не многословно.
      Много точно таких же бумажек поступало каждое полугодие в совет училища. Писались такие прошения одинаково - по форме:
      "В Педагогический Совет
      Казанского промышленного училища.
      Ученика низшего механического
      училища Кострикова Сергея
      Прошение
      Не имея денег для взноса платы за право учения в Казанском промышленном училище, честь имею покорнейше просить Педагогический Совет Казанского промышленного училища освободить меня от вышеупомянутой платы".
      Второе прошение Сергей подал в Общество вспомоществования нуждающимся учащимся. Это прошение тоже было написано по форме. Сергей просил "оказать ему помощь в виде денежного единовременного или ежемесячного пособия".
      В Обществе на его прошении написали: "На три месяца 5 рублей с февраля. Очень б. Ничего не получает. На что живет, неизвестно".
      Буква "б" означала слово "беден".
      - Нечего сказать, помогают учащимся! - со злостью сказал Яковлев. Отвалили пятерку в месяц - и отделались. На еду тебе с грехом пополам хватит, а сапоги чинить на что будешь?
      Но когда Сергей пришел получать пособие, сердитый и сонный секретарь объявил ему, что деньги он будет получать только два месяца.
      - Так на заседании постановили. Два месяца по пятерке. Читайте протокол.
      И секретарь ткнул пальцем в развернутый лист бумаги, где в длинном списке "нуждающихся" Сергей нашел и свое имя, выведенное круглым канцелярским почерком.
      Сергей прочитал протокол, получил пятерку и молча вышел из канцелярии "Общества".
      Он думал об одном, как бы только протянуть ему этот год. А на следующий год он постарается обойтись без всяких попечителей и "Обществ". Пойдет на практику куда-нибудь на завод или в ремонтные мастерские.
      Конечно, не плохо бы и нынешним летом подработать денег на зиму. Только возьмут ли первоклассника? Если бы взяли - он пошел бы с радостью. Всё равно летом ему ехать некуда, да и не на что. К бабушке Маланье не поедешь, она сама еле-еле концы с концами сводит. В приют тоже не поедешь. Польнер не отвечает ему ни на одно письмо.
      Может, он уже давно и приютским-то не считается? Нет, нужно надеяться только на свои руки!
      * * *
      К весне Сергей заболел.
      Он долго не хотел поддаваться болезни. Захвораешь - сляжешь. А если сляжешь, - значит, не будешь ходить в училище. Сейчас для Сергея это было немыслимо.
      Разве можно заболеть, когда педагогический совет еще не дал ответа, освободит ли он от платы Сергея или уволит из училища? Нельзя поддаваться болезни, нельзя пропускать уроки. Надо каждый день бывать в мастерских и лабораториях, надо учиться на круглые пятерки.
      Но как ни крепился Сергей, а лихорадка делала свое дело. Его потягивало, знобило и трясло. Все одеяла и шинели, которыми укрывали Сергея товарищи, не могли его согреть. Не помогал и крутой кипяток, хотя Сергей, обжигаясь, глотал по пяти стаканов чая подряд.
      - У нас здесь редко кто лихорадкой не болеет. Такой уж город гнилой, говорил Сергею старичок-дворник. - Как весной в половодье Волга разольется, так и затопит низкие места. До пол-лета сырость не просыхает - чистое болото. А для лихорадки сырые места - самое раздолье.
      - Нужно бы тебе, парень, чаю с малиной выпить, в баню попариться сходить! - кричал дворник вдогонку Сергею, когда тот утром выходил из дверей с чертежами и книжками.
      - Ничего, дедушка, и так пройдет! - отмахивался Сергей. - Ляжешь, да и разлежишься.
      И он не пропускал ни одного дня ученья.
      Желтый, осунувшийся, дрожа от озноба, он просиживал в классе от первого урока до последнего, а однажды даже отправился с экскурсией на парафиновый завод. Но по дороге ему стало так плохо, что Асееву и Яковлеву пришлось вести его под руки.
      Дома по вечерам Сергей вычерчивал детали машин, чуть ли не лежа на столе. А когда приходило время укладываться, у него уже не хватало сил раздеться и лечь.
      Стянув с ноги сапог, он просиживал так несколько минут. От слабости у него кружилась голова и его покачивало, но он старался сидеть прямо, опираясь обеими руками на края топчана. Только по плечам, которые дрожали мелкой дрожью, Асеев и Яковлев видели, что Сергея опять лихорадит или, как говорил старик-дворник, "бьет".
      Однажды Асеев слышал, как Сергей, уже лежа в постели и завернувшись в одеяло с головой, вдруг сказал негромко, но внятно: "Спи, Сергей, спи".
      Асеев так и не понял, во сне ли это говорил Сергей или бредил.
      Глава XXX
      ДРУЗЬЯ ДЕТСТВА ВСТРЕЧАЮТСЯ ВНОВЬ
      Недели за две до роспуска учеников на каникулы в канцелярии промышленного училища на стене был вывешен список с фамилиями учеников, "уволенных на летние каникулы к родителям, родственникам или на практику". В списке первого класса, где учился Сергей, значились следующие фамилии:
      1. Асеев Дмитрий. Город Уфа - к родителям.
      2. Веселицкий Василий. Город Сенгелей Симбирской губернии - к родителям.
      3. Дедюхин Иван. Город Сарапул - к родителям.
      4. Желудков Николай. Город Слободской Вятской губернии - к родственникам.
      И так дальше, по алфавиту до буквы К и после нее. Кто ехал в Нижний Новгород, кто в область войска Донского, кто в Вятку, кто в Царицын и Самару, кто куда, - но все ученики ехали к родителям и родственникам. Только двое во всем классе направлялись педагогическим советом на практику: Костриков Сергей - в город Симбирск на завод Сангова и еще один парнишка на Казанский пороховой завод. Сергей был рад. Он сам месяца два тому назад, когда его освободили, наконец, от платы за учение, просил педагогический совет послать его на практику. Он был одним из лучших учеников, и поэтому его просьбу уважили.
      Новый, незнакомый город Симбирск, неизвестный завод Сангова, а главное, будущая практика - всё казалось Сергею заманчивым, и у него было одно желание - скорее ехать. Кто знает, может быть, удастся столько заработать за лето на этом заводе, что хватит на весь учебный год. И тогда, значит, не придется больше подавать прошения о пособиях.