Бабушка Маланья частенько рассказывала Саниной матери про Сережины успехи.
      - В приюте, Степановна, говорят: толк из Сережи выйдет. К ученью способности обнаружил. И характер у него настойчивый. Другой ребенок попишет, попишет и бросит, если у него что не выходит. А наш вспотеет весь, а уж своего добьется. Я упорная, а он еще упорнее. Прошлой осенью какой с ним случай вышел. Играл он во дворе, дом из песка строил. Так занялся, что ничего кругом не слышит и не видит. Вдруг дождь как хлынет. Я за Сергеем: "Иди домой!" кричу, а он и ухом не ведет. Выскочила я под дождь, схватила его за руку и в сени втащила. Только отвернулась - он опять на двор. А дождь так и хлещет, словно из ведра. Я ему из окошка кулаком грожу: иди, мол, озорник, в дом. А он сидит на корточках, весь мокрый, грязный, и кричит: "Дом дострою и приду!" Я только рукой махнула. Весь в меня характером вышел!
      Глава XII
      ПРИЮТСКИЕ И ГОРОДСКИЕ
      Наступила зима. Начались первые заморозки. По утрам лужи около крыльца затягивались тоненькой, прозрачной корочкой льда. Стены, забор, калитка и даже старая бочка возле сарая - всё побелело от инея.
      - Зима, зима! - кричали ребята и бежали на двор пробовать первый лед.
      Хрупкий и прозрачный, он сразу же ломался под ногами, и темная вода заливала сапоги. К полудню от инея на крыше не оставалось и следа. Иней быстро таял.
      - А вдруг зима совсем не придет? - горевали ребята.
      Но зима пришла.
      Однажды утром в воскресенье приютские проснулись в восемь часов, поглядели в окошко - и ахнули. За окошком падал снег, и не какими-нибудь мелкими снежинками, а целыми хлопьями.
      Снегом засыпало весь приютский двор. Снег лежал на крышах и на деревьях. Даже небо, казалось, стало какого-то белого цвета.
      После завтрака приютским роздали зимнюю одежду. Мальчики и девочки получили теплые ватные пальто серого цвета. Рукава пальто были вшиты сборками и походили на фонари. Кроме пальто, ребятам выдали рукавицы и валенки. На каждом валенке чернела круглая печать уржумского приюта. Девочки повязали стриженые головы большими шерстяными платками, а мальчики надели круглые, стеганые на вате шапки. Пальто были сшиты на рост. Полы путались в ногах, а рукава были так длинны, что из них виднелись только кончики пальцев.
      - Поп! поп! - дразнили друг друга мальчишки.
      На дворе дворник Палладий разгребал сугробы большой деревянной лопатой. Сережа подбежал к нему.
      - Ну, помощник! Вот и зима пришла, - сказал Палладий и похлопал себя по бокам.
      "Помощником" дворник стал называть Сережу недавно, после того, как во дворе рассыпалась целая поленница дров и Сережа помог ему собрать дрова.
      - Дай мне, Палладий, лопату! Гору пойду строить, - попросил Сережа.
      - Возьми, только потом на место поставь!
      Сережа отправился за ворота на берег Уржумки. В длинном ватном пальто, маленький и широкоплечий, он шел по двору, переваливаясь с ноги на ногу и таща по снегу за собой огромную лопату.
      - Эй, катышок! Возьми лопату на плечо, ловчей будет! - закричал вслед Палладий.
      Сережа вскинул лопату, как ружье, на плечо и не спеша вышел из калитки.
      В это воскресенье приютские насыпали на берегу замерзшей Уржумки большую снежную гору. Работы всем было по горло. А больше всех старался Сережа. Он сгребал снег, утаптывал его валенками и придумал такую штуку: чтобы скорее насыпать гору, таскать снег на рогожке. Даже дворник Палладий пришел помогать ребятам и, когда гора была готова, вылил на нее три ведра воды.
      К вечеру гора подмерзла, и приютские начали кататься. Но кататься было не очень-то удобно. Санок в приюте не было, и приходилось съезжать с горы на пальтишках или подстилать рогожу.
      Васька Новогодов с вечера облил свою рогожу водой и оставил ее на ночь во дворе. Рогожа замерзла и стала точно лубяная. Но не успел Васька съехать с горы, как лед на его рогоже стал трескаться и осыпаться, словно стекло. Только пальто сзади подмокло, а толку никакого.
      Как-то вечером, когда приютские вышли на улицу поиграть в снежки, они заметили, что с высокого крутого берега Уржумки катится вниз прямо на лед какой-то темный комок. Подошли поближе, пригляделись и узнали в этом темном комке Ваську Новогодова.
      - Эй, ребята, давайте-ка и мы с берега кататься! - крикнул Пашка. Здесь покруче, чем на нашей горке, будет! До самой середины реки катить можно.
      Он разостлал свою рогожу и только было хотел съехать с берега, как внизу из-за сугроба вынырнул запыхавшийся Васька Новогодов.
      - Ты еще чего выдумал, рыжий петух? С моей горы кататься собрался? Вот как дам - полетишь вверх тормашками!
      Пашка послушно подобрал свою рогожу и, озираясь, пошел к приютской горке.
      После этого случая ребята боялись даже близко подходить к "Васькиной горе".
      Так прошло несколько дней. Но вот как-то под вечер приютские снова забрели на "Васькин берег". Уже темнело. Снег голубел, словно кто-то облил всю землю слабым раствором синьки. На реке у берега пухлой периной лежал снег. Так и хотелось разбежаться и броситься сверху плашмя в пышные, мягкие сугробы.
      Ребята подошли к самому краю и заглянули вниз. Там внизу, почти на середине Уржумки, топтался Васька Новогодов, стряхивая с себя снег.
      Сережа постоял с минуту на горе и вдруг не спеша начал расстилать свою рогожку.
      - От Васьки попадет, не езди! - закричали хором приютские.
      Сережа, не слушая их, молча уселся на рогожу.
      - Ой, смотрите, поехал, поехал! - завизжала Зинка.
      И верно, Сережа уже катился вниз с высокого обледенелого берега, взметая за собой снежное облако. Долго глядели ребята, как мелькала среди сугробов его большая круглая шапка.
      А минут через десять с речки мимо приютских пробежал Васька Новогодов. Подмышкой у него торчала свернутая в трубку рогожа. На бегу он оборачивался и грозил кому-то кулаком.
      Дворник Палладий рассказывал потом, что, вбежав во двор, Васька перво-наперво принялся изо всех сил колотить ногами в бочку, а потом бросил рогожку на землю и заревел во всё горло.
      А на другой день на "Васькину гору" отправились вместе с Сережей еще несколько мальчиков.
      - Поехали, ребята! Чего бояться? - звал их с собой Сережа.
      - Боязно. Тут больно берег крутой.
      - Нет, не страшно, - уговаривал Сережа, - только в ушах здорово свистит, и снег в лицо бьет. Глаза крепче зажмурить надо! Только и всего!
      Сережа съехал с берега первым, а за ним и все остальные.
      * * *
      Недели через две после этого произошло событие, о котором долго говорили приютские.
      В приходской школе, кроме приютских, учились также и дети уржумских купцов и зажиточных мещан. Между приютскими и городскими издавна была вражда. Стоило приютским выйти со школьного двора на улицу, как их начинали дразнить:
      - Приютская вошь, куда ползешь?
      Приютские молчали, потому что боялись связываться с городскими. Те были и покрупнее и покрепче, - как-никак дома жили, а не на приютских хлебах. И главным коноводом у городских был краснощекий Лешка, сын приказчика с Воскресенской улицы. Был он одним классом старше Сережи.
      Однажды во время большой перемены подставил он Сереже ногу. Сережа растянулся на полу и больно ушиб колено. А приказчиков сын, довольный своей шуткой, убежал в класс.
      Прозвенел звонок. Сережа прихрамывая пошел на свое место.
      Весь урок сидел он хмурый, глядел в угол и раздумывал: как бы это показать городским, что приютские тоже за себя постоять могут? Неужели же так и сносить от них щелчки, пинки и обидные слова? Да и за что? Ведь он не сам пошел в приют - его бабушка туда отдала.
      Урок окончился, учитель вышел из класса. Сережа, насупившись, продолжал сидеть на парте.
      - Пошли, Костриков, домой, - сказал ему Пашка.
      Сережа встал и начал укладывать в полотняную сумку пенал и книжки.
      В маленькой темной раздевалке осталось к этому времени всего только четыре пальто. Уже все ученики разошлись по домам.
      Сережа оделся и вышел с товарищами на двор. Он шел, всё еще прихрамывая.
      - Больно?
      - А то нет! - сердито буркнул Сережа.
      На школьном дворе было пусто.
      - Ну, сегодня нас не тронут. Все домой ушли! - обрадовался Пашка.
      Но только он это сказал, как из ворот соседнего дома с криком вылетели городские. Впереди бежал Лешка в большой беличьей шапке, надетой набекрень.
      - Бей приютских! - закричал он.
      Пашка и еще двое приютских пустились наутек. Сережа остался один посредине улицы. Лешка подскочил к нему и сбил с него шапку.
      - Дай ему еще, дай! Мало! - закричали городские, подбрасывая Сережину шапку ногами.
      Сережа и не думал ее отнимать у них. Он стоял на месте, наклонив большую, коротко остриженную голову, и тяжело дышал. Лешка развернулся и хватил его кулаком в грудь. Сережа шагнул назад, потом вперед. Коленки у него подогнулись.
      - Прощения просит! - заорали городские.
      Но в эту самую минуту Сережа с размаху ударил Лешку головой в живот. Тот раскинул руки и упал навзничь. Сережа, не давая ему опомниться, навалился на него всем телом. Лешка дергался, пробовал вырваться, но Сережа держал его крепко.
      - Пусти! - завопил Лешка на всю улицу и стал пинаться ногами.
      - А будешь драться?
      - Пусти!
      - А будешь?..
      - Пу-у-у-сти! Слышишь - пу-сти!..
      Лешка вертел головой, ища глазами товарищей. Но они стояли у забора и даже не собирались итти ему на выручку.
      - Говори, будешь? Будешь? - спрашивал Сережа, сопя и пыхтя.
      - Не буду, - наконец ответил Лешка, но так тихо, чтобы приятели его не слышали.
      - Смотри у меня, - сказал Сергей и поднялся с земли.
      Он не торопясь отряхнул снег с пальто и валенок и оглянулся по сторонам. С другого конца улицы бежали приютские. Они всё видели из-за угла. Лица у них сияли, как новые гривенники. Пашка поднял с земли Сережину шапку, ударил ею о колено и подал Сереже. А в это время Лешка у забора ругался со своей командой.
      - Чего же вы смотрели, когда он на меня накинулся? - говорил Лешка сквозь зубы и сжимал кулаки.
      - Один на одного всегда дерется, - оправдывались его приятели.
      Весь вечер в приюте только и было разговоров, что о Сереже.
      - А Костриков ему как даст!.. Как даст!.. - захлебываясь рассказывал Пашка.
      - Теперь мы городским покажем! - засмеялся один из приютских.
      Первый раз за всё время городским не удалось поколотить приютского.
      Глава XIII
      У.Г.У.
      Сереже исполнилось одиннадцать лет, когда он окончил приходскую школу. Тех, кто учился хорошо в школе, отдавали учиться дальше, в Уржумское городское училище, которое ребята называли по первым буквам: УГУ.
      Но попасть в УГУ было дело трудное. Это не то, что из класса в класс перейти - здесь отбирают самых лучших учеников.
      - Кострикову что? Его сразу же примут в УГУ! - завидовали одноклассники Сереже.
      - Еще бы не приняли, когда у него всё пятерки да четверки.
      И верно, Сережа был первый, кого назвал Сократ Иванович, когда объявлял о переводе школьников в УГУ.
      Училище помещалось на Полстоваловской улице, в белом двухэтажном доме с парадным крыльцом под железным зеленым навесом. Рядом с деревянными сутулыми домиками дом казался нарядным и большим.
      Через парадную дверь ходили только учителя, а ученики, чтобы не запачкать сапогами каменной лестницы, бегали с черного хода, мимо кухни директора.
      Здесь всегда пахло вкусными жирными щами и жареным мясом. А в дни стирки густой белый пар клубился и плавал по кухне, словно туман над болотом.
      Во дворе школы был разбит маленький садик, где росли две сутулые елки да несколько тополей, обглоданных козами.
      В глубине двора возвышались столбы с перекладиной, похожие на виселицу, и "гиганты" - гигантские шаги, на которых запрещалось бегать, такие они были гнилые и старые.
      Ученики Уржумского городского училища задирали носы перед ребятами из приходского. Их училище помещалось в большом каменном доме.
      Учились в нем одни только мальчики, не то что в приходском, где и девчонки и мальчишки сидели вместе. А главное - ученики Уржумского городского училища носили форму: серые брюки и курточки такого же серого, мышиного цвета, подпоясанные кожаным ремнем с медной пряжкой, на которой стояли три буквы: У.Г.У.
      Пряжку ученики начищали мелом до ослепительного блеска и любили ходить нараспашку, чтобы лишний раз щегольнуть перед приходскими своей формой. Правда, у многих из них форменные курточки и штаны были сшиты из такого грубого сукна, что ворсинки торчали из него, точно щетина. Но всё-таки это была форма.
      Санька Самарцев щеголял в ней уже целых два года. А теперь и Сережин черед пришел. Будут они ходить по улице одинаковые, и никто не догадается, кто из них приютский, а кто нет.
      Хоть они и в разных классах, но всё же можно встречаться на переменках, а после уроков возвращаться вместе из школы. Да еще домой можно будет иной раз забежать, благо бабушкин дом здесь же на Полстоваловской.
      Но всё вышло по-иному. Как-то в воскресенье Саня встретил Сережу, чем-то озабоченный.
      - А у меня новость, - заявил он с важностью, - в УГУ я больше учиться не буду, а осенью поеду в Вятку, в реальное училище.
      И он сказал Сереже, что ему больше не придется гулять с ним по воскресеньям, потому что он должен всё лето заниматься, чтобы подготовиться в реальное. Если он выдержит экзамен, то будет называться "реалист" и станет носить форму не хуже, чем у студентов.
      - А в реальном трудно учиться? - спросил Сережа.
      - Еще бы не трудно! Одна геометрия чего стоит...
      - А если уроки хорошо учить?
      - Не знаю, - помотал головой Саня и, оглядевшись по сторонам, добавил таинственным шопотом: - Завтра я к крамольникам пойду.
      - Зачем?
      - Они меня будут в реальное готовить. Они ведь ученые - студенты. За меня хлопотала библиотекарша - она их знакомая, а мать ей белье стирает.
      - А меня возьмешь к ним? - спросил Сережа.
      - Как-нибудь возьму, - пообещал Саня.
      - Ты когда к ним пойдешь, так погляди хорошенько, как у них там всё, попросил Сережа.
      - Ладно, - согласился Санька и стал считать по пальцам все предметы, по которым ему придется готовиться.
      Санька загнул пять пальцев на одной руке и два на другой.
      - Закон, русский, арифметика, естествоведение, география и рисование, да еще устный русский и письменный русский... Пропадешь!
      - А сколько в УГУ уроков? - спросил Сережа.
      - Тоже хватит, - сказал Санька и начал рассказывать про УГУ такие страсти, что Сережа не знал, верить или нет. По словам Сани, директор, Алексей Михайлович Костров, был злой, как лютый зверь: чуть что - он щипал ребят, бил их линейкой и таскал за волосы.
      - А тебя драл? - спросил Сережа.
      - Драл. Один раз за волосы, два раза линейкой.
      - А если уроки хорошо готовить?
      - Ну, тогда не так дерется, а всё-таки попадает.
      В следующее воскресенье Саня встретил Сергея на углу Буйской и Воскресенской.
      - У крамольников был, - сказал Саня шопотом и так подмигнул глазом, что у Сережи захватило дух.
      Мальчики побежали во двор и уселись на бревне под навесом сарая. Саня наклонился к Сереже и зашептал ему что-то на ухо.
      - Ничего не слышу, говори громче, - рассердился Сережа.
      Саня огляделся по сторонам и начал вполголоса рассказывать о крамольниках.
      Сережа узнал, что самого главного крамольника зовут Дмитрий Спиридонович Мавромати; он-то и занимается с Саней.
      Заниматься с крамольником не очень страшно. Дмитрий Спиридонович не дерется и не кричит, как директор Костров, только если неверно ответишь ему, он начинает постукивать по столу карандашиком. Сидит и стучит себе: тук, тук, тук. До тех пор стучать не перестанет, пока не поправишься или вовсе не замолчишь. А когда диктант пишешь, он не стоит над душой сзади, а ходит по комнате. И задачки все Дмитрий Спиридонович из головы выдумывает.
      В задачнике задачки скучные: то про воду - сколько ведер воды из одного водоема в другой перелили, то про пешеходов - сколько верст они из одного города в другой прошли, а вот у крамольника задачки особенные. Первую задачу он выдумал про рыбу - сколько рыбы поймали рыбаки неводом и сколько денег за нее выручили? Всех рыб учитель по именам называл. Сколько плотвы, сколько щук, сколько окуней, сколько налимов. Вторая задача была еще лучше - про табун лошадей. Надо было сосчитать, сколько гнедых, пегих, вороных, серых, караковых, чалых, белых. Здорово интересно!
      С виду Дмитрий Спиридонович на всех других крамольников похож: длинные волосы и очки носит, только очки безо всякого ободка, одни стеклышки на шнурочке.
      - У нашей Юлии Константиновны очки тоже на черной веревочке, только в ободке, - сказал Сергей, а потом попросил Саню рассказать, что делают крамольники у себя дома.
      - Книжки читают, а один крамольник себе рубашку зашивал, - ответил Саня и стал торопливо рассказывать, как после занятий новый учитель позвал его пить чай. Чай они пили с белыми баранками. Кроме Дмитрия Спиридоновича, было там еще три крамольника: один высокий, с кудрявыми волосами, второй бородатый, - кажется, сердитый, а третий с завязанной шеей. Разливала чай женщина, тоже крамольница. Ее все называли "панна Мария". На ней была мужская косоворотка с белыми пуговицами, подпоясанная ремнем, а волосы были подстрижены и причесаны назад, как у Дмитрия Спиридоновича.
      - А еще чего видел? - спросил Сергей.
      - Всё! - отрезал Санька и замолчал.
      Ему нечего было больше рассказывать.
      По правде сказать, он был не слишком доволен крамольниками, он ожидал, что увидит что-нибудь особенное - не такое, как у всех уржумцев, а у них было всё самое обыкновенное: и старый самовар с погнутой конфоркой, и чайные чашки с голубыми цветочками, и стеклянная пузатая сахарница. И сидят крамольники на обыкновенных табуретках и спят на узких железных кроватях под стегаными ватными одеялами. А на окошках у них растут в горшках фикусы и дерево столетник, как у бабушки Маланьи.
      - Врут про них, - сказал, помолчав, Саня.
      - Кто?
      - Да все уржумские. Говорят, что крамольники антихристы, ничего не боятся и что у них дома бомбы и пистолеты, чтобы царя убивать, а я ничего такого не видал.
      - А зачем врут?
      - Затем, чтобы народ стращать, - сказал Санька. Потом подумал и прибавил: - А кто их знает, - может, и правду говорят? Может, они, крамольники, хитрые и нарочно всё припрятали, когда я пришел. Кто их знает!
      Глава XIV
      УЧИТЕЛЯ И УЧЕНИКИ
      Осенью 1897 года Саню повезли в Вятку, в реальное училище, а Сережа начал учиться в УГУ.
      В первый же день, придя в школу на молебен, Сережа увидел страшного и сердитого директора Кострова, о котором ему рассказывал Саня.
      Молебен должен был начаться в девять часов в зале, во втором этаже. Зал был совершенно пуст. Только вдоль стен стояли стулья, а против двери красовался большой, во весь рост, портрет царя в золоченой раме. Справа и слева от царя висели картины безо всяких рам. На одной были нарисованы перистые яркозеленые деревья, а среди них распластался на земле тигр; на ветках деревьев сидели оранжевые обезьяны; из круглого синего озера высовывал зубастую пасть крокодил. Картина называлась "тропический лес".
      Остальные картины были попроще: морское дно с крабами, медузами и звездами, северное сияние, сталактитовая пещера.
      В ожидании молебна новички гурьбой ходили по коридору и заглядывали в зал и в классы. Нашлись даже такие смельчаки, которые подошли к дверям учительской и заглянули в замочную скважину. Разглядеть им, правда, ничего не удалось, так как скважину заслоняло что-то лиловое. Но зато они услышали, как в учительской разговаривают двое. Один как будто лаял хриплым отрывистым голосом, другой покашливал и рокотал баском.
      Сережа стоял вместе с другими в коридоре и смотрел, как двое новичков боролись около лестницы.
      Вдруг тяжелая дверь учительской распахнулась настежь. Из комнаты, сгорбив спину, вышел быстрыми шагами высокий худой человек. Руки у него были заложены назад. Бледное, будто заспанное лицо с припухшими веками казалось сердитым. Густые его брови шевелились, точно две черных гусеницы.
      - Директор, директор, - зашептали в коридоре.
      - Вы где находитесь, а? - закричал директор и так посмотрел на мальчиков, что те попятились назад, а один из них споткнулся на ступеньке и чуть не полетел кубарем с лестницы.
      - Немедленно в зал, на молебен! - лающим голосом скомандовал Костров.
      Новички шарахнулись. Незнакомый учитель выстроил новичков парами и повел их в зал.
      Седой длинноносый старик-священник в лиловой рясе начал служить молебен. Служил он долго, неторопливо, слова произносил невнятно, - Сережа слушал его, а сам не спускал глаз с оранжевого, белолапого тигра в тропическом лесу.
      * * *
      Прошел месяц.
      Все новички теперь уже хорошо знали причуды каждого учителя, а сколько было учителей, столько было и причуд. Инспектор Верещагин, Гавриил Николаевич, больше всего заботился о том, чтобы ученики хорошо читали по-славянски. Он всегда ставил ученикам в пример дьякона из кладбищенской церкви, который ревел таким голосом, что пламя на церковных свечах дрожало, точно от ветра.
      Если ученик читал неуверенно, запинался или тянул слова, Верещагин вырывал у него книгу из рук и, склонив голову набок, передразнивал.
      - Бэ-э-э, бэ-э-э, - блеял он по-козлиному и тряс головой.
      - Ну что, хорошо? - спрашивал инспектор и сейчас же добавлял: - Вот так же и ты, дурак, яко овен, священное писание читаешь.
      Старик-священник был большой любитель рыбной ловли. Его часто видели на улицах Уржума в подоткнутом подряснике, с ведром и удочкой в руках. Он часто брал с собой учеников и очень завидовал, если улов у них был больше, чем у него.
      - Ну, - говорил какой-нибудь неудачливый счастливец. - Сколько я вчера окуней наловил!.. Теперь батя наверняка двойку влепит, а то и кол.
      Больше всех ребята любили учителя арифметики и русского языка, Никифора Савельевича Морозова.
      Толстый, розовый, он начисто брил голову, щеки и подбородок и оставлял только маленькие усики, словно приклеенные к верхней губе. Серые навыкате глаза его были всегда прищурены.
      Зимой и летом Морозов носил белую полотняную рубаху, вышитую по подолу, по вороту и по краям рукавов васильками и ромашками.
      Кто-то из жителей Уржума за вышитую рубашку прозвал его "малороссом", а за бритое лицо - "артистом".
      Второе прозвище Никифору Савельевичу и в самом деле подходило, потому что в любительских спектаклях никто лучше его не играл комических ролей. Он даже иногда и женские роли играл. Какую-нибудь сваху, монахиню, а то и купчиху.
      Во время урока Никифор Савельевич расхаживал по классу, размахивал руками, прищелкивал пальцами и приподнимался на цыпочки.
      А голос-то, голос какой у него был! Весной через открытое окно на всю Полстоваловскую улицу было слышно, как объясняет он арифметические правила у себя в классе.
      В те удачные дни, когда ребята отвечали Никифору Савельевичу уроки без запинки, а в письменной работе делали мало ошибок, Никифор Савельевич ровно за пятнадцать минут до звонка таинственно подмигивал одним глазом и закрывал журнал - это означало, что урок окончен и что сейчас Никифор Савельевич вытащит из папки книжку в кожаном переплете с золотыми буквами на обложке и скажет:
      - Ну, сегодня я вам, друзья, почитаю сочинения Николая Васильевича Гоголя.
      Тогда в классе проносился радостный приглушенный вздох, шарканье подошв и шопот. Ученики усаживались половчее и поудобнее. А через минуту шум и шарканье стихали, и в классе наступала мертвая тишина.
      Никифор Савельевич, держа близко перед собой раскрытую книгу, начинал читать, а читал он замечательно. Особенно жадно слушали ребята повесть Гоголя "Вий". Они замирали, когда Никифор Савельевич читал страшное место о том, как гроб с ведьмой летал по церкви вокруг бурсака. Проходило пятнадцать минут, в коридоре трещал звонок на переменку, потом второй звонок к началу урока, а ребята не двигались с мест. А ведь с каким нетерпением ждали они звонка на других уроках!
      Учение в УГУ давалось Сереже легко. Скоро он сделался первым учеником и любимцем Морозова. Бывало подойдет к нему Никифор Савельевич на уроке арифметики, заглянет в тетрадку через плечо и скажет:
      - Покажи-ка, покажи. Это ты интересный способ придумал!
      И усядется рядом с Сережей на парту. Ему приходилось садиться на самый кончик скамейки - толстый был очень и дальше пролезть не мог.
      Сережа был одним из самых младших в классе. Рядом с ним сидели на партах рослые парни, чуть пониже директора Кострова. Парней этих звали Чемеков и Филиппов.
      Чемеков был сын церковного старосты и сидел второй год в первом классе, а было ему четырнадцать лет.
      Никифор Савельевич частенько говорил про Чемекова, что он ленивее осла и сонливее зимней мухи, а сам Чемеков хвастался, что его дома отец дерет каждую субботу за плохие отметки, а ему хоть бы что!
      - Ну и пускай дерет, - от ученья у меня голова болит, - говорил он, позевывая.
      Друг и приятель Чемекова, Филиппов тоже сидел второй год в первом классе. Большего щеголя во всем УГУ не было. Он носил ботинки с необычайно длинными утиными носками и только и делал, что чистил их то ладонью, то носовым платком, то промокашкой. Свои жидкие белесые волосы он мазал какой-то душистой помадой, которая пахла на весь класс.
      Оба приятеля - щеголь и лентяй - так плохо учились, что раз во время классной диктовки в их письменных работах Никифор Савельевич насчитал ровно по тридцати восьми ошибок в каждой. Дело в том, что приятели сидели на одной парте и всегда списывали друг у друга.
      - Чем башку помадой мазать, лучше мозги бы, Филиппов, прочистил, громогласно отчитывал его Морозов. - Борода ведь вырастет, когда городское окончишь!
      Глава XV
      САНЯ - РЕАЛИСТ
      Саня приехал из Вятки на каникулы в жаркий июньский день. В длинном ватном пальто, в черной фуражке с желтым кантом и золоченым гербом реального училища, он важно и не спеша шел по Воскресенской улице. Ему было очень жарко, пот катил с него градом, но он и не собирался снять с себя ватное пальто.
      Ему очень хотелось, чтобы все видели его новую форму, в которой он казался еще выше и еще тоньше, чем обычно. Но, как назло, смотреть на него было некому. Сонные и пустые уржумские улицы изнывали от зноя. Нигде не было ни души. Только посредине дороги лежала старая лохматая собака с высунутым от жары языком. Собака посмотрела на него и лениво закрыла глаза.
      Саня подошел к своему дому, толкнул калитку и вошел во двор. Посредине двора бабушка Маланья развешивала мокрое белье.
      - Вы к кому, молодой человек? - закричала бабушка и, приставив руки к бровям, стала вглядываться в незнакомца.
      - Это я, бабушка Маланья! Ты разве меня не узнала? - засмеялся Саня, очень польщенный, что его приняли за молодого человека.
      - Саня? Ишь ты, как вытянулся! Старое старится, молодое растет. А это что же, форма у тебя такая? - кивнула бабушка на черное пальто и, подойдя к Сане, начала щупать материю.
      - Хорошее сукно. Почем набирали? - спросила бабушка.
      Из дома выбежали Санина мать и сестры. Все окружили его, целовали, что-то спрашивали, перебивая друг друга. Мать, обняв сына за плечи, то плакала, то смеялась. Все были в сборе. Не хватало одного Сережи.
      - Ну, как Серьга? Перешел во второй класс? - спросил Саня.
      - Перешел. Его в школе хвалят - хорошо учится. Завтра придет, так наговоритесь досыта, - ответила бабушка.
      - Не завтра, а послезавтра, - завтра, небось, суббота, а Сережа в воскресенье приходит, - вмешалась в разговор восьмилетняя Лиза.
      - Наш пострел везде поспел, - засмеялась бабушка и слегка дернула Лизу за рыженькую косицу.
      Через два дня товарищи встретились. Первое, что показал Саня Сергею, это свою новую форму. Он надел ватное пальто с блестящими пуговицами и фуражку. Заложив одну руку в карман, а другую за борт пальто, он не спеша прошелся взад и вперед по двору. Сережа сидел на бревне и глядел на товарища.
      - Ничего пальто, только очень длинное, ходить мешает.
      - С непривычки мешает, а потом ничего, - сказал Саня и стал объяснять, что в реальном висит на стене в канцелярии приказ, где сказано, что от земли до края шинели должно быть не больше чем два с половиной вершка.
      Саня снял шинель и остался в черных брюках и в черной курточке, перехваченной кожаным ремнем с большой медной пряжкой.
      - У нас на одну букву больше, чем у вас. У вас У.Г.У., а у нас А.В.Р.У., - сказал Саня, поглаживая пряжку.
      Сережа очень обиделся, что Санька всё время говорил "у нас" и "у вас".
      - А что такое АВРУ? - спросил он.
      - Александровское вятское реальное училище, - отчеканил Санька.
      - А почему Александровское?
      - Потому что в честь Александра, царя. - И, помолчав, добавил: Хочешь, примерь мою форму!
      Сергей надел на себя пальто и фуражку. Фуражка оказалась ему мала, а пальто не сходилось в груди, хотя полы его волочились по земле, а из рукавов не было видно рук.
      - Ты словно поп в рясе, - засмеялся Саня.
      Сережа торопливо стал стаскивать тяжелое ватное пальто.
      - Давай-ка лучше сбегаем к нам на училищный двор, - сказал он Сане. Я тебе кое-что покажу.
      - Чего я там не видел, - лениво ответил Санька, но всё-таки пошел.
      Придя на школьный двор, Сергей сел на землю и стал снимать сапоги.
      - Это зачем?
      Сережа улыбнулся и вместо ответа снял с себя куртку, а потом подвернул брюки выше колен.
      Подбежав к трапеции, он ловко ухватился за перекладину лестницы. Перебирая руками перекладины, одну за другой, он стал подтягиваться на вытянутых руках до самого верха. Тело его слегка раскачивалось из стороны в сторону.
      - У нас на гимнастике только учитель так умеет. Он офицер, - сказал Саня.
      - Это я за год наловчился! - крикнул Сережа сверху и, спрыгнув на землю, вытер руки о траву. - Сейчас будет фокус-покус номер два!