Дни шли за днями. Скоро Сережа понял, что бежать из приюта трудно, почти невозможно. Во-первых, сами ребята смотрели друг за другом, а потом у ворот на скамейке всегда сидел дворник Палладий - длиннобородый пожилой и строгий мужик. На нем был белый холщевый фартук и лапти на босу ногу. Рыжие волосы он подстригал в скобку и густо мазал лампадным маслом.
      - Балуете! Вот я вам ужо! - тряс рыжей бородой Палладий и сердито грозил коричневым пальцем. Приютские его боялись больше, чем начальницы.
      Оставалась у Сережи одна надежда - дождаться бабушки. Он решил, что, как только она к нему придет в воскресенье, он станет перед ней на колени и начнет просить ее, чтобы она взяла его домой. О том, что бабушка может не прийти, он даже боялся думать. От этих страшных мыслей замирало сердце и холодели руки.
      Играя с ребятами на дворе, Сережа не спускал глаз с калитки. Из спальни он поминутно поглядывал в окно, не открывается ли калитка, не идет ли бабушка. Но бабушка не шла. Правда, она приходила в приют, и не один раз, справиться о внуке, но только в те часы, когда ребят уводили на прогулку.
      Каждый раз, возвращаясь в приют, Сережа узнавал от маленькой Зинки, которая не ходила на прогулку, потому что у нее вечно болели то уши, то зубы, что нынче опять приходила его бабушка. Сережа забирался за сарай и плакал там потихоньку, чтобы ребята не видели. Он сердился на бабушку за то, что она приходит в такие часы, когда его нет дома. Он не понимал, что бабушка это делает нарочно - не хочет его расстраивать.
      Глава IX
      ПРИЮТСКОЕ ЖИТЬЕ
      День в приюте начинался с восьми часов утра. Наверх, в спальню, длинную комнату с низкими окнами на север, приходила толстая сторожиха Дарья и будила ребят.
      - Вставайте!.. Вставайте!.. - выкрикивала она хриплым голосом, икая после каждого слова.
      Приютские говорили, что Дарью "сглазили" и у нее страшная и неизлечимая болезнь - "икота".
      Каждое утро Дарья сдергивала с Васьки Новогодова одеяло и звонко шлепала его по спине. Васька любил поспать и всегда вставал последним.
      Толкая друг друга, топая босыми ногами по деревянному полу, ребята бежали гурьбой на кухню умываться.
      Пять жестяных умывальников, приколоченных к длинной доске, звенели и громыхали так, что слышно было даже наверху в спальне. Брызги летели во все стороны, и около рукомойника на полу стояли большие лужи. На лестнице от мокрых ног оставались следы.
      После умыванья каждому нужно было повесить личное полотенце "по форме": сложить пополам и перекинуть через заднюю спинку кровати. Если кто этого не делал, того наказывали.
      Повесив полотенце, ребята сбегали вниз в столовую, которая находилась рядом с кухней. Это была мрачная комната с закопченными стенами и большой иконой в углу, настолько темной, что на ней нельзя было ничего разобрать, кроме тонкой коричневой руки, поднятой кверху. Посредине столовой стояли длинные некрашеные столы, а по бокам их - деревянные лавки. В столовой ребят выстраивали между лавками и столом - на молитву. Стоять было неудобно. Сзади в ноги вдавливался край скамейки, а в живот и грудь упирался край стола.
      Дежурный - кто-нибудь из ребят постарше - выходил вперед и начинал читать молитву. Читать надо было быстро, без запинки, а то попадало от батюшки. За первой молитвой шла вторая. Ее пели хором. Маленькие ребята только шевелили губами. Молитва была трудная, некоторые слова им было просто невозможно выговорить, например: "даждь нам днесь". После молитвы приютские усаживались за стол. Мальчики сидели отдельно от девочек. На столе кучкой лежали деревянные крашеные ложки. На каждой ложке на черенке ножичком была сделана какая-нибудь отметка, зазубринка, крестик или буква, чтобы каждый мог узнать свою ложку.
      Утро начиналось с завтрака. Чай давали только два раза в неделю: в пятницу и среду. На завтрак варили гороховый кисель с постным маслом, иногда толокно с молоком, изредка давали одно молоко.
      Ели ребята из глиняных чашек - пять человек из одной чашки. Когда наливали молоко, то в чашку крошили кусочки черного хлеба. Ребята зорко следили друг за другом - каждому хотелось побольше молока, поменьше хлеба.
      Белый хлеб ребята получали только два раза в год: на пасху и на рождество. Накануне этих праздников Дарья пекла в русской печке маленькие кругленькие булочки с изюмом. Две изюминки на каждую булочку. Один раз жадной Поле посчастливилось: она нашла в булке целых четыре изюминки верно, Дарья обсчиталась. С тех пор все ребята надеялись найти как-нибудь в своей булочке лишнюю изюминку, только никто больше не находил.
      Кончали завтрак, опять читали и пели молитву, а затем шли в мастерские. Мальчики - в переплетную, сапожную и столярную, а девочки - в швейную, где подрубали полотенца, шили наволочки и мешки. Иногда в приютскую швейную приносили заказ от какой-нибудь купчихи на пододеяльники. Вот уж боялись тогда испортить работу - шили не дыша. Особенно трудно было петли метать. Но зато если купчиха оставалась довольна, то присылала в приют пшена на кашу или крупчатки для "салмы".
      Как-то раз утром на завтрак подали странное кушанье.
      - Салма, салма... - зашептались за столом ребята.
      - Это не простое кушанье, а татарское - важно сказал Сереже его сосед, рыжий Пашка, который, если на него смотреть сбоку, был очень похож на зайца.
      Сереже было очень интересно попробовать новое кушанье. Он думал, что это рыба вроде сома.
      Но в чашки налили мутного серого супа, в котором плавала крупно нарезанная лапша и горох - всё вместе. Ребята, причмокивая губами, начали есть салму. Некоторые так спешили, что давились и кашляли. Нужно было поскорей съесть, чтобы успеть попросить вторую порцию.
      Сережа никак не поспевал за ребятами. Он не привык есть так быстро. Бабушка не позволяла торопиться, говорила, что от горячей пищи кишки сохнут. Здесь же нужно было поторапливаться. В этот день Сережа вылез из-за стола голодный и сердитый. Он так и не понял, понравилась ему салма или нет.
      Кроме салмы, готовили еще в приюте кушанье, которое называлось "кулага". Это был густой кисель из проросшего овса, темнокоричневого цвета, с запахом хлебного кваса. Только и было радости от этой кулаги, что ею можно было отлично вымазать щеки и нос соседу - кулага была сладкая и липкая.
      Но за это в приюте наказывали. Наказания здесь были не такие, как дома. Дома бабка мимоходом дернет за ухо или за вихор - вот и всё. А тут оставляли без обеда, а то ставили в столовой на колени. Васька Новогодов стоял чаще всех. Он даже иногда сам приходил и становился в углу на колени. Лучше уж в углу постоять, чем остаться без обеда.
      В два часа начинался обед. Ребят опять выстраивали на молитву. Обед был из двух блюд: суп или щи, а на второе - каша. После обеда нужно было снова молиться.
      В девять часов вечера читали и пели молитвы перед ужином и доедали остатки обеда. Потом опять молились и в десять часов ложились спать. Перед сном читали особенную молитву - не богу, а ночному ангелу-хранителю. Ангел должен был ночью сторожить приютских ребят.
      Рыжий Пашка рассказал как-то Сереже, что он несколько раз нарочно не спал, чтобы подкараулить ангела, но ни разу никого не видел. Может, ангел куда и ходит по ночам, да только не в приют.
      - Мы как монахи здесь живем, всё только молимся, - ворчал Пашка. - А толку никакого. Уж скорей бы осень пришла.
      - А что осенью будет? - спросил Сережа.
      - Осенью мы хоть учиться в приходскую школу пойдем. У нас в приюте своей-то нету.
      - А меня возьмут?
      - А тебе сколько?
      - Скоро девять, - сказал Сережа. На самом же деле до девяти ему нужно было расти еще полгода.
      Пашка прищурился и, оглядев его небольшую коренастую фигуру, сказал:
      - Там разберутся!..
      * * *
      Летом перед обедом ежедневно водили ребят купаться. Река была рядом. Сразу же за приютским домом начинался отлогий косогор.
      По берегам Уржумки росли душистые тополя, березы и ивы с опущенными, словно мокрыми ветками. Приютские ребята сбегали по высокой траве вниз на берег, а некоторые ложились и с хохотом и визгом скатывались по косогору к речке.
      Правда, место здесь было даже лучше, чем против собора, где купались городские, - здесь и песок был почище и трава не такая примятая. Но купаться с приютскими Сереже было скучно. В воду и из воды ребята лезли по команде. Юлия Константиновна стояла на берегу в белом, гладью вышитом полотняном платье, держала в руке розовый шелковый зонтик и нараспев кричала:
      - Дети, в воду! Де-ти, в во-ду!
      Потом осторожно садилась на песок на разостланное полотенце, читала книгу и посматривала поверх очков на ребят.
      Приютские заметили, что если Юлии Константиновне книга попадалась неинтересная, то купанье выходило плохое. Юлия Константиновна перелистает книжку, посидит-посидит, вздохнет, а потом и начнет командовать:
      - Дети, не кричать!.. Дети, далеко не уплывать!.. Дети, не нырять!.. Дети, песком не кидаться!..
      Ну какой интерес от такого купанья, когда и пошевелиться нельзя!
      Но зато, если книга попадалась интересная, то Юлия Константиновна читала не отрываясь, даже глаз не поднимала.
      Вот тогда-то начиналось раздолье!
      Прожив три недели в приюте, Сережа понял, что Лидия Ивановна его обманула. Ничего из того, что она обещала, не оказалось в приюте. Игрушек не было. Приютские играли деревянными чурбачками и тряпочным мячиком, точно таким, какой был у Сережи дома. Одно только оказалось правдой. У каждого приютского была своя отдельная деревянная койка. Но тоненькие, набитые слежавшейся соломой грязные матрацы были жестки, а из подушек то и дело вылезала солома и больно кололась.
      Простынь приютским не полагалось, спали на одних матрацах. В каждой щелке, в каждом уголку спальни жили клопы. По ночам они ползали по стенам целыми стаями, гуляли по полу и даже падали с потолка.
      - А Лидия-то Ивановна хвастала, что в приюте всего много. Выдумала всё, - жаловался Сережа Пашке.
      - А ты за это, как она придет в приют, подбеги сзади да и плюнь ей на юбку, - учил Пашка.
      Но Лидия Ивановна и не думала приходить в приют.
      Глава X
      ДОМОЙ
      Третья неделя подходила к концу, когда Юлия Константиновна решила отпустить Сережу домой. В воскресенье - отпускной день в приюте - она позвала его в канцелярию, в ту самую комнату, где в большом шкафу на полке были заперты его бумаги.
      - Иди-ка сейчас, Сережа, в спальню, надень сапоги, чистую рубашку и отправляйся домой. А вечером тебя бабушка обратно в приют приведет. Понял? - спросила Юлия Константиновна и взяла его за подбородок.
      - Понял! - строго и будто нехотя ответил Сережа. Он не совсем поверил словам начальницы, подумал, что она шутит.
      - Что же ты стоишь? Иди! - сказала Юлия Константиновна и стала перебирать на столе какие-то бумаги.
      Видно, не шутит!..
      Сережа побежал наверх в спальню, прыгая через две ступеньки. Второпях он надел рубаху наизнанку. Пришлось стянуть ее и надеть второй раз.
      Сапоги натягивал так, что чуть не оторвал у них ушки.
      Наконец всё было готово.
      Сережа спустился вниз, осторожно держась за перила. В грубых и тяжелых сапогах ноги не сгибались и сделались точно каменные. Он вышел на двор и оглянулся.
      Ему казалось, что сейчас непременно позовет из окна Юлия Константиновна и скажет: "Нечего тебе домой ходить. Оставайся-ка лучше в приюте". Но его никто не позвал назад, и он благополучно дошел до калитки. Калитка с визгом распахнулась и плотно захлопнулась за Сережей.
      На Воскресенской улице было тихо, - видно, все еще были в церкви. Только посредине дороги в пыли копошились куры, да чья-то коза общипывала сквозь палисадник кусты сирени.
      Сережа перевел дух, выпрямился и что было сил припустился бежать. Ему казалось, что его приютские тяжелые сапоги стучат на всю улицу. Он бежал, боясь оглянуться назад.
      Красный, вспотевший, тяжело дыша, Сережа остановился около аптеки, чтобы передохнуть. В окнах аптеки поблескивали цветные стеклянные шары, которые очень нравились Сереже. Раньше, когда он жил дома, он и Санька часто бегали любоваться на них. Теперь было не до шаров. Сережа облизнул губы, рукавом рубашки вытер с лица пот и опять пустился бежать дальше.
      На углу Буйской и Воскресенской улицы из-за густой зелени уже виднелась Воскресенская церковь, точно большая белая глыба. А от церкви до дома оставалось рукой подать. Сейчас только нужно будет свернуть направо в Буйскую улицу, пробежать мимо церковного забора, потом мимо двухэтажного каменного дома купца Казанцева, потом мимо бакалейной лавки Людмилы Васильевны, а там уж и пустырь старовера Проньки, которого все считали сумасшедшим стариком, потому что он перед каждым встречным снимал шапку и низко кланялся. А рядом с пустырем Проньки его, Сережи, дом. Дом в пять окошек на улицу. Там все свои: бабушка Маланья, сестры Анюта и Лиза и товарищ Санька.
      Вот он, вот он - дом!
      Сережа добежал и с разбегу ударил ногой в калитку. Она отлетела в сторону. На дворе, спиной к воротам, на корточках сидел Санька и усердно строил из камешков и земли запруду. Маленькая Лиза, щурясь от яркого солнца, сгребала в кучу песок железной ржавой банкой. У сарая бабушка развешивала на веревке мокрое белье. Всё было по-старому, на своем месте.
      - Са-а-нь-ка! - закричал Сережа так громко, что бабушка выронила из рук мокрое белье.
      - Ишь ты, какой стал! - сказал Санька, осматривая обстриженную под первый номер голову Сережи, серую мешковатую рубаху и сапоги с торчащими ушками.
      Сережа опустил голову и тоже оглядел свои штаны, рубаху и сапоги.
      - Какой - такой?.. Какой был, такой и остался. Пойдем на речку купаться?..
      - Куда? К собору?
      - Да нет! Давай на тот конец реки пойдем, - сказал Сережа.
      - Этакую даль! - протянул Санька, вытирая грязные руки о штаны.
      - Зато там песок хороший, Сань, да и острог посмотрим.
      Они побежали по Полстоваловской улице и только в самом конце ее, возле дома ссыльных, остановились. На крыльце сидела с книгой в руках женщина с короткими волосами, в мужской рубашке, подпоясанной шнурком, а возле нее стоял какой-то мужчина с длинными волосами, немного покороче, чем у попа. Он что-то рассказывал стриженой женщине, и оба они громко смеялись.
      - Гляди, крамольники! - толкнул Саня товарища.
      Сережа хотел остановиться и посмотреть на них, но тут с Воскресенской улицы донесся топот ног и громкая песня со свистом.
      - Солдаты!.. Бежим!.. - крикнул Саня.
      Они выбежали на Воскресенскую улицу и увидели, как, поднимая тучи пыли, с ученья возвращаются солдаты в парусиновых рубашках с красными погонами на плечах. Все они были в плоских, как блин, бескозырках с большими белыми кокардами. Казалось, что все солдаты похожи друг на друга, как близнецы. Все загорелые, потные и белозубые. Они громко пели. Иногда в середине песни они так пронзительно свистели, что у прохожих звенело в ушах.
      Солдатушки, бравы ребятушки,
      Где же ваши жены?..
      спрашивали солдаты и сами же себе отвечали:
      Наши жены - пушки заряжены,
      Вот где наши жены.
      Мальчики проводили солдат до собора и побежали на речку. Купались в Уржумке часа три, пока не надоело. Плавали, ныряли, фыркали до тех пор, пока женщина, полоскавшая белье с плота, не обругала их чертенятами и не пообещала пожаловаться на них бабушке.
      Прямо с Уржумки Сережа и Саня побежали за город, в Солдатский лес, который начинался сразу же за Казанской улицей.
      В лесу Сережа снял с себя рубашку, и они начали собирать в нее шишки. Из шишек и сухих сосновых веток развели большой костер. Над костром вился сизый пахучий дым, а внизу под ветками громко трещало.
      - А теперь давай прыгать, - сказал Сережа и, разбежавшись, перепрыгнул через костер.
      Санька тоже прыгнул через огонь, да так, что на нем чуть не загорелись штаны.
      - Мне прыгать трудновато, у меня ноги длинные, мешают, - пробормотал он, оправдываясь.
      - Прыгай еще, - предложил Сережа.
      - Не хочется.
      Домой они вернулись к обеду. Бабушка в этот день нажарила ржаных лепешек, которые пекла обычно только по большим праздникам.
      В сумерках мальчики играли на улице под окнами в разные игры, и Сережа даже забыл, что придется возвращаться в приют.
      Но вот наступил вечер. На улице совсем стемнело и стало прохладно. Бабушка раскрыла окно и ласково сказала:
      - Сереженька, а нам пора в приют итти.
      Опять в приют! В приют, где дерутся мальчишки и фискалят друг на друга, где ставят на колени, где кусаются клопы...
      Ему захотелось зареветь, но он удержался от слез, потому что у ворот стояли мальчишки.
      Сережа съежился, засопел носом и боком пошел с улицы во двор, загребая по дороге пыль своими тяжелыми сапогами.
      Глава XI
      В ШКОЛУ
      В одно осеннее утро, когда приютские кончили завтракать, Юлия Константиновна вошла в столовую и сказала:
      - Ну, дети! Завтра вы пойдете учиться в школу.
      - В школу! - зашумели и загалдели ребята. Один из мальчиков схватил ложку и стал стучать ею по столу. Всем надоела приютская жизнь, а в школе будет что-то новое.
      В это утро ребята молились кое-как. Дежурный молитву читал так быстро, что даже стал заикаться.
      После молитвы приютские собрались в кучу. Разговор у всех был один и тот же - о школе.
      Те, кто уже в прошлом году ходил в школу, рассказывали другим про занятия, про переменки и про учителя Сократа Ивановича, который всегда чихал и называл школьников "зябликами". А те ребята, которые должны были пойти в школу в первый раз, расспрашивали, дают ли приютским на руки тетрадки и удается ли им иной раз после школы хоть немного побегать по улице.
      - А новеньких в школу поведут? - спрашивал Сережа то у одного, то у другого из приютских.
      - Сам пойдешь! Школа-то рядом, только дорогу перебежать, - засмеялся Васька Новогодов.
      - А учитель не дерется? - спросила черненькая косая девочка с испуганным лицом.
      - Меня не тронет, а ты - косой заяц, тебя станет лупить! - крикнул Васька.
      - А может, тебя самого из школы прогонят!
      - Что? Что? Меня прогонят из школы? Как бы не так! - закричал Васька и щелкнул кого-то из ребят по лбу.
      - Юлия Константиновна, Юлия Константиновна! Васька опять дерется! закричали ребята.
      Васька успел дать несколько тумаков двум маленьким девочкам и ударил по голове мальчика с завязанной щекой.
      На шум в комнату торопливо вошла Юлия Константиновна.
      - Опять?! - сказала она строго и показала пальцем на дверь, которая вела в столовую.
      - Ладно уж, - крякнул Васька и, засунув руки в карманы, пошел становиться на колени.
      Начальница, не торопясь, пошла за ним.
      - Юлия Константиновна! - бросился Сережа вдогонку. - А вы не знаете, меня в школу возьмут?..
      - Как же, обязательно возьмут, - сказала Юлия Константиновна не оборачиваясь.
      Сережа от радости скатился кубарем с лестницы, выбежал на двор и чуть не сбил с ног рыжего Пашку, который тащил из кухни помойное ведро.
      - Пашка! Завтра в школу пойду!
      - Подумаешь, невидаль! - заворчал Пашка. - Несется глаза вылупя, а тут человек помои тащит.
      В глубине двора, возле сарая пять маленьких приютских девочек, держась за руки, топтались в хороводе и пели унылыми голосами любимую песню Юлии Константиновны:
      Там вдали за рекой
      Раздается порой:
      Ку-ку! ку-ку!
      Сережа с разгона так и врезался в хоровод.
      Девочки завизжали и бросились врассыпную.
      Сережа с минуту постоял в раздумье и повернул к воротам.
      А что если сейчас побежать домой и рассказать всё Саньке? Дом близко, рукой подать. Можно успеть до обеда вернуться обратно. Никто ничего не заметит. Сережа распахнул калитку, выскочил за ворота - и налетел прямо на дворника Палладия.
      - Ты это куда же, земляк, собрался? А? - удивился Палладий, поворачивая к Сереже рыжую бороду.
      Сережа ничего не ответил дворнику и, поглядев на него исподлобья, молча вернулся во двор. Придется, видно, ждать до воскресенья. Раньше никак не убежишь!
      Ночью ребята шевелились и ворочались больше, чем всегда. Сережа просыпался раза три - он всё боялся, что проспит и приютские без него уйдут в школу.
      Последний раз, когда он проснулся, никак нельзя было разобрать - вечер это или уже утро. За окошком было темно, и внизу на кухне не хлопали дверью. Значит, еще ночь. Сережа высунулся из-под одеяла.
      - Ты чего не спишь? - вдруг спросил его с соседней койки рыжий Пашка. Голос у него был хриплый, - видно, он тоже только что проснулся.
      - А ты чего? - спросил Сережа и, натянув на голову одеяло, оставил сбоку маленькую щелочку, в которую и стал разглядывать спальню.
      Скоро на соседних койках завозились и зашептались приютские.
      - Вставать пора! - сказал кто-то из ребят, и все разом принялись одеваться.
      Когда Дарья пришла будить детей, они были уже одеты.
      - Эку рань поднялись, беспокойные! - проворчала Дарья и вышла из спальни.
      Оправив кровати, ребята побежали умываться, а потом пошли завтракать.
      Когда они доедали гороховый кисель, в столовой появилась Юлия Константиновна.
      На ней было черное платье с высоким воротником и белой кружевной рюшкой вокруг шеи. На грудь Юлия Константиновна приколола маленькие золотые часики.
      Волосы у нее были завиты и лежали волнами.
      Юлия Константиновна оглядела приютских и велела стать в пары.
      Стуча сапогами, перешептываясь и толкаясь, ребята выстроились в узком проходе между стеной и скамейками.
      В столовую прихрамывая вошла Дарья, неся на вытянутой руке стопку носовых платков.
      Юлия Константиновна начала раздавать приютским носовые платки. Платки были большие, и на углу каждого красными нитками была вышита метка: Д.П.М.Д. - Дом призрения малолетних детей.
      Но это было еще не все. Как только роздали платки, Дарья принесла сумки - добротные, из сурового полотна. Они были похожи на кошели, с которыми уржумские хозяйки ходили на базар. Только у этих сумок были не две лямки, а одна длинная лямка, и их можно было надевать через плечо. На каждой сумке сбоку темнела круглая приютская печать.
      Потом ребят вывели на двор, и Юлия Константиновна, в черной тальме и белых кружевных перчатках, вышла на крыльцо.
      - Дети, за мной! - скомандовала она и, подобрав длинную юбку, медленно пошла к воротам.
      Пары потянулись за ней.
      У ворот дворник Палладий, в чистом фартуке, низко поклонился Юлии Константиновне.
      - Пошли? - спросил он и распахнул калитку.
      - Пошли! - сказала Юлия Константиновна.
      Приютские шли важно по улице. Им казалось, что сегодня день особенный - вроде воскресенья, хотя все отлично знали, что был вторник.
      Из ворот одного дома вышла женщина с тяжелой бельевой корзинкой на плече; она остановилась, опустила корзинку на землю и долго глядела вслед приютским.
      - Куда это их, сирот, повели? - сказала она, покачивая головой.
      - В школу, тетенька! - крикнула девочка из последней пары.
      Ребята старались итти в ногу. Кто-то даже начал считать:
      - Раз, два! Раз, два!
      Но считать и маршировать пришлось недолго - школа была на этой же улице, только наискосок. Около маленькой желтой калитки Юлия Константиновна сказала:
      - Дети, не толкаться! Входите по одному.
      А как не толкаться, когда всякому хочется поскорей попасть на школьный двор, а калитка такая узкая!
      Школьный двор ничем не отличался от остальных уржумских дворов. Был он мал, порос травою; в глубине двора был садик, а в садике виднелся кругленький столик и скамеечки, - видно, учитель здесь летом пил чай.
      На палисаднике висело детское голубое одеяло и маленькая рубашонка.
      У крылечка разгуливали толстые утки.
      - Это чьи утки? - спросил Сережа у Пашки.
      - Учителевы, - ответил Пашка и хотел еще что-то прибавить, но не успел.
      Приютских ввели в темные сени.
      Только что вымытый пол еще не просох, и ребята на цыпочках прошли через сени до входных дверей.
      Из комнат доносился топот, какая-то возня и детские голоса. Вдруг дверь приоткрылась, и ребята увидели Сократа Ивановича, маленького бледного человека в синей косоворотке.
      - Проходите, зяблики, в залу! - крикнул он. - Сейчас будем молитву читать.
      - В залу, - громким шопотом сказала Юлия Константиновна и, шумя юбкой, пошла впереди ребят.
      Залой называлась небольшая пустая комната с низким потолком и тремя скамейками у стен.
      Здесь было полутемно, потому что перед окнами росли густые кусты сирени.
      - Темно, как у нас в столовой, - сказал кто-то из приютских.
      В залу вошел приютский поп, отец Константин. Он, как всегда, пригладил рукой длинные волосы, поправил на груди крест и начал читать молитву.
      И молитва тоже была знакомая. Ее в приюте читали каждый день. После молитвы ребят повели в класс.
      Здесь Сережа впервые увидел школьные парты. Ему очень понравилось, что парта - это и столик и скамейка вместе. А еще больше понравилось, что в ящик парты можно прятать книги и сумку.
      Его посадили рядом с Пашкой.
      Сережа не успел толком разглядеть класс, как вошел учитель Сократ Иванович, и начался урок.
      - Ну, зяблики, кто из вас знает буквы, поднимите руку, - сказал Сократ Иванович.
      Сережа знал уже три буквы - те самые, которые ему когда-то показал Санька. Но поднять руку побоялся. Он оглядел через плечо класс и увидел, что всего только двое из приютских подняли руки. Да и те держали руки так близко от лица, что нельзя было понять, подпирают ли они рукой щеку или хотят отвечать учителю.
      Тут Сережа набрался храбрости и стал медленно вытягивать руку кверху.
      Сократ Иванович его заметил.
      - Ну, отвечай. Ты сколько букв знаешь?
      - Три!
      - Какие?..
      - Пы, сы, о.
      - Отлично. А изобразить их на доске сможешь?
      Сережа замялся.
      - Можешь написать их на доске? - спросил еще раз учитель.
      - Я палкой на земле писал и углем на сарае тоже писал, - тихо ответил Сережа.
      - А ну, попробуй теперь мелом написать на доске.
      Сережа вылез из-за парты и пошел к большой черной доске.
      Сократ Иванович дал ему кусок мела.
      Доска была высокая, на подставке. Даже до середины ее Сережа никак не мог дотянуться, хоть и привстал на цыпочки.
      - Пиши внизу, - сказал Сократ Иванович.
      Сережа написал внизу с края доски две огромных буквы.
      - О - баранка. Сы - полбаранки, - бормотал он про себя, выводя буквы.
      Как пишется буква "П", он вдруг позабыл.
      - Ты что там шепчешь? - спросил Сократ Иванович.
      - Сы - полбаранки, - повторил Сережа тихо, - пишется так.
      - Молодец! Ну иди на место. А как твоя фамилия, "полбаранки"?
      - Костриков, Сергей.
      - Ну, иди, Костриков Сергей, на место.
      В этот день Сережа узнал еще три новых буквы, но не вразброд, как показывал ему Санька, а по порядку: А, Б, В.
      Так началось Сережино ученье.
      Прошла первая школьная неделя, и опять наступило воскресенье.
      На завтрак дали ненавистную кулагу. Сережа глотал ее с трудом - только бы поскорей доесть.
      После завтрака, как обычно, начали читать молитву, а после молитвы к Юлии Константиновне подошел учитель закона божия, отец Константин. Они вышли оба в коридор, и батюшка, придерживая на груди крест, принялся что-то рассказывать начальнице. Медленно ходили они взад и вперед по длинному коридору, а позади, словно тень, шагал Сережа. Ему хотелось скорей домой, а без позволения уходить не разрешалось. Перебивать Юлию Константиновну, когда она с кем-нибудь разговаривала, тоже не полагалось. Хочешь не хочешь - жди, пока она кончит.
      Наконец батюшка распрощался и пошел вниз.
      Сережа опрометью бросился к Юлии Константиновне.
      - Заждался, небось! Ну, иди домой, - сказала Юлия Константиновна.
      Сережа поглубже нахлобучил картуз и пустился бежать. Он перевел дух только возле своего дома. Калитка была раскрыта. Двор пуст. Сережа вошел в дом. В кухне на полу сидела Лиза и укачивала куклу.
      - Бабушка! Сережа пришел!
      Бабушка выглянула из-за печки.
      - Ты что это такой красный да потный? - удивилась она. - Уж не подрался ли с кем?
      - Я теперь, бабушка, в школу хожу! - выпалил Сережа.
      - Вот и хорошо. Грамотным человеком станешь, - сказала бабушка и перекрестилась. Сама она не умела ни читать, ни писать.
      - Бабушка, я пойду к Сане!
      - Иди, да с мальчишками не озоруй.
      Но Сережа, уже не слушая ее, хлопнул дверью.
      Саньки, как назло, не было дома, и Сереже добрых полчаса пришлось просидеть на камне у ворот.
      Наконец Санька появился, - оказалось, что его посылали в лавочку. Сережа чуть увидел его, сразу же выпалил все свои новости:
      - Уже вызывали... Сократ Иваныч каждый день нам по три новых буквы показывает. Скоро научит читать и писать и в уме складывать!..
      В это время бабушка позвала их в дом.
      - Ну, грамотеи, - крикнула она из окошка, - идите домой - оладьи есть!
      Когда на улице стемнело, бабушка начала собираться провожать Сережу в приют. Надев на плечи старую шаль, она вышла на двор, посмотрела на высокую крапиву около сарая и сказала вздыхая:
      - Ну, я собралась. Пойдем-ка в приют.
      - Я сам нынче пойду, - ответил Сережа и подтянул за ушки сапоги.
      - Ишь ты! - сказала бабушка. - Ну сам, так сам. - Она махнула рукой и пошла обратно в дом.
      В этот вечер Сережа один, без провожатых, отправился в приют.
      * * *
      Всё больше и больше Сережа привыкал к приютской жизни. С тех пор как он начал ходить в школу, приют уже не казался ему таким постылым, как раньше. Начальница, Юлия Константиновна, была им очень довольна. С мальчиками он непрочь был подраться, но девочек и маленьких ребят не обижал, не щелкал их по стриженым затылкам, не драл за уши, как другие приютские. В школе он учился хорошо, а в приютской мастерской, где плели корзины и шляпы, старик-мастер Пал Палыч им нахвалиться не мог. Никто из ребят не умел так искусно плести донышки для соломенных шляп и ручки для корзин, как Сережа. У всех ребят донышки получались либо вытянутые наподобие колбасы, либо острые. А такие шляпы на рынке никто не хотел покупать.