- Печатали вручную, - ответил Спруде и объяснил Сергею, что это революционная, нелегальная листовка и напечатана она на гектографе. А через неделю Сергей и Саня неожиданно получили от Спруде серьезное и важное поручение - попробовать напечатать листовку.
      - Попробуем, - в один голос ответили Сергей и Саня.
      - Вам придется самим сделать гектограф. Купите глицерину и желатину, да побольше. А чтобы не возбудить подозрение, ходите в аптеку по очереди. Сегодня - один, завтра - другой. Помните, что в этом деле нужна большая осторожность, - сказал на прощанье Спруде.
      - Будем осторожны, - ответил Сергей.
      На другой день утром, как только Сергей проснулся, он сразу же стал собираться в аптеку за глицерином.
      - Сначала пойду я, а потом ты, - сказал он Сане.
      Они условились встретиться возле Воскресенской церкви.
      В Уржуме была всего одна аптека - земская - и помещалась она на Воскресенской улице. Мимо этой аптеки Сергей в детстве бегал каждое воскресенье из приюта домой.
      А еще раньше, до приюта, он часто ходил сюда вместе с Саней смотреть синие и красные стеклянные шары, выставленные в окнах. Когда болела мать, бабушка ходила в эту аптеку за лекарством и не раз брала с собой внука; тут он видел большие фарфоровые банки с черными надписями.
      Из-за высокой стойки выглядывал толстый человек в белом халате. Он получал деньги за лекарство. Перед ним на стойке строем стояли пузырьки с длинными, словно хвосты, разноцветными рецептами. Рецепты были белого и желтого цвета.
      Бабушка говорила, что лекарства с белыми хвостами можно пить, а те, что с желтыми, пить нельзя - ими можно только натираться. Разноцветные рецепты были нарочно придуманы для неграмотных, чтобы они не перепутали лекарства. Перед тем как отпустить покупателю свой товар, аптекарь наряжал пузырек, точно куколку. Он приклеивал к пузырьку бумажный хвост и надевал на пробку цветную гофрированную шапочку, похожую на чепчик.
      Давно уже Сергей не был в земской аптеке. А сейчас он шел туда за тем, чтобы купить глицерину для тайной типографии. В аптеке было в это утро пусто. Сергей оглядел полки с лекарствами, стеклянные шары на окнах, белые фарфоровые банки с надписями по-латыни. Ничто не изменилось. Всё было здесь такое же, как в дни его раннего детства.
      Вот из-за белой двери вышел тот же толстый аптекарь - немец Келлер. Он был еще без халата, - видно, только что встал с постели.
      Аптекарь строго посмотрел на покупателя через стекла пенсне в золотой оправе и спросил, четко выговаривая слова:
      - Что вам угодно? На сколько?
      Это были единственные две фразы, которые он выговаривал правильно. Вот уже двенадцать лет, как он десятки раз в день задавал один и тот же вопрос.
      - Глицерину на пятнадцать копеек, - ответил Сергей.
      Келлер достал с полки маленький пузырек в желтом гофрированном колпачке. Сергей уплатил деньги, сунул пузырек в карман и вышел из аптеки. На углу у церкви его уже дожидался Саня. Они перемигнулись, и Саня, выждав несколько минут, тоже отправился в аптеку.
      - Что вам угодно? На сколько? - спросил его аптекарь.
      - Глицерину на пятнадцать копеек.
      Так Сергей и Саня стали ходить за глицерином ежедневно.
      Через неделю в углу амбара, под ворохом сена и старым войлоком, было припрятано порядочное количество пузырьков. Но Сергею всё казалось, что глицерина будет мало. Он предложил Сане ходить в аптеку и по вечерам, когда Келлера сменяет его помощник, маленький лысый человечек, про которого в городе говорили, что он непрочь выпить, водит дружбу с городовыми и много врет.
      Помощник провизора никогда не расставался с белым халатом. Даже на рынок за морковью он ходил в халате, для того чтобы его все принимали за доктора и ученого человека.
      В первый же вечер, когда Сергей явился в аптеку и спросил на пятнадцать копеек глицерину, помощник провизора ухмыльнулся и подмигнул:
      - Вам для чего же глицеринчик, молодой человек? Для смягчения лица? Барышням хотите понравиться?
      - Нет, я глицерин внутрь принимаю, чтобы голос нежней стал, - ответил, не смутившись, Сергей.
      Помощник провизора достал из шкафа пузырек с глицерином и молча подал его Сергею.
      Глава XXXIV
      "ИСКРА" НА УРЖУМКЕ
      Сергею хотелось как можно скорее приступить к делу. Для того, чтобы ничего не перепутать, он достал у знакомой библиотекарши энциклопедический словарь.
      К его большой радости, в словаре оказалась целая статья о том, как устроить гектограф и как на нем печатать. В статье говорилось, что первое и основное, что требуется для гектографа, - это железный лист с поднятыми, высокими краями. На этот лист наливается сваренная масса из желатина и глицерина. Когда масса застывает, берут лист белой бумаги и пишут на нем особыми синими чернилами текст, с которого нужно снять оттиски. Затем лист с написанным текстом накладывают на застывшую массу. Все буквы с него переходят на желатинно-глицериновую поверхность. Накладывая на эту поверхность листы чистой бумаги, можно получить оттиски текста.
      Железный лист Сергей и Саня решили заказать у кузнеца. У бабушки были листы для печенья пирогов, но взять один из них для гектографа казалось Сергею делом рискованным.
      А вдруг бабушка, как назло, хватится, а листа-то и нет на месте. Кто взял, да почему, да для чего? Начнутся разговоры с соседками, а это может повредить делу. Да и лист не годится - мелок. Лучше заказать.
      Получив деньги от ссыльных на покупку листа, товарищи отправились вечером к кузнецу. В соседних домах уже зажглись огни, когда они вышли за ворота.
      - Полуночники, опять до рассвета бродить уйдете! - проворчала бабушка Маланья. Она всё еще считала Сергея и Саню детьми.
      Но приятели в ответ на ее воркотню только усмехнулись и быстро пошли по улице.
      Кузница находилась за городом. Она стояла неподалеку от тракта, посреди поля. Возле нее торчало несколько кустов, обломанных и общипанных лошадьми. Издали кузница казалась не то черным холмом, не то угольной насыпью. Только по искрам, вылетавшим из низенькой трубы, было видно, что это кузница.
      Сергей и Саня подошли к дверям. В кузнице было полутемно, только в горне еще тлели последние красные угли. На пороге сидел бородатый кузнец и покуривал. Сергей присел рядом со стариком, немного поговорил с ним и заказал ему лист средней величины, с высокими краями.
      - Противень вам нужен, а не лист, - поправил его кузнец. - Ну что ж, можно, - через пять дней будет готов.
      - А раньше нельзя?
      - Нельзя, - сказал старик и ушел к себе в кузницу.
      На этом разговор и кончился.
      Пока кузнец готовил противень, Сергей и Саня не теряли времени даром. Они запаслись желатином, раздобыли синих чернил для гектографа и выбрали место для своей будущей типографии - старую баню во дворе.
      Всё было готово, а противня надо было ждать еще целых три дня. Приятели решили заняться пока что одним хозяйственным делом. У сарая лежала вверх дном старая, рассохшаяся лодка. Сергей и Саня заделали дыры в ее днище, просмолили борта, отмочили в керосине ржавые уключины. Оставалось только покрасить ее и дать ей имя. Когда-то она называлась "Незабудка", но первые четыре буквы уже стерлись, и на борту красовалась надпись "будка".
      Сергей закрасил эту надпись, как и всю лодку, голубой масляной краской и старательно вывел ровную и четкую, как на чертеже, надпись:
      "ИСКРА"
      Буквы были черные с красной окантовкой.
      Когда лодка была готова, Сергей выволок из сарая салазки, взвалил на них лодку и повез ее с Санькой вдвоем на берег Уржумки.
      Полозья зарывались в песок, подпрыгивали на камнях. Сергей тянул салазки за веревку, Саня подталкивал их сзади.
      На берегу они встретили полицейского надзирателя Куршакова, которого за крикливый голос и маленький рост звали в городе Петушком.
      Петушок только что выкупался и поднимался в гору, бодрый и свежий, застегивая крючки на мундире и вытирая мокрую облезлую голову.
      Когда салазки поровнялись с ним, Петушок остановился и прищурил глаз.
      - "Искра", - прочитал он. - Чудное название придумали молодые люди "Искра"! Вы б ее лучше "Ветерком" назвали или "Зорькой". "Красотка" - тоже хорошее имя, или вот еще "Зазноба"...
      - Нам "Искра" больше нравится, - сказал Сергей и потащил салазки к реке.
      Глава XXXV
      ТАЙНАЯ ТИПОГРАФИЯ
      Наконец противень был готов. Сергей и Саня пошли за ним в кузницу под вечер, чтобы вернуться домой, когда стемнеет.
      Но они давно успели и лист получить и поговорить с кузнецом, а всё еще не темнело.
      - Пойдем в канаве посидим, - сказал Саня, оглядываясь по сторонам.
      Они забрались в придорожную канаву, заросшую ромашкой, полынью, лопухами, и сидели там, пока на небе не появились первые звезды. Теперь уж можно было нести противень по улице, не опасаясь, что из первой же калитки выглянет какая-нибудь тетка или бабка и крикнет на всю улицу:
      - Кому новый противень несете, ребята, - Устинье Степановне или Маланье Авдеевне?
      Но всё обошлось благополучно. Никого не встретив, приятели прошли по темным улицам и пронесли противень к себе в амбар.
      А ночью, когда все в доме заснули, они вышли во двор и стали осторожно рыть за баней яму, чтобы закопать лист.
      Один копал, а другой прислушивался, не идет ли кто мимо. Но на дворе было тихо, только изредка где-то в конце Полстоваловской лаяла собака, да бабушкин приятель, ночной караульщик Владимир Иванович, обходя свой участок, стучал в колотушку.
      Когда лист был зарыт, землю затоптали и сровняли.
      На другой день Сергей и Саня побежали к ссыльным за текстом для листовки.
      Братья Спруде были в это время на огороде. Засучив рукава, Христофор окучивал картошку, а Франц сидел на корточках и пропалывал грядку с огурцами.
      Тут же стояла старушка Анна Павловна, квартирная хозяйка ссыльных, и рассуждала о всяких огородных делах.
      Сергей и Саня походили на улице, пока она не убралась восвояси, и только тогда окликнули Христофора.
      Он вышел к ним, отряхивая с ладоней землю, и повел в дом.
      - У нас всё готово, - сказал Сергей негромко. - Мы к вам за текстом.
      Спруде удивился:
      - Уже готово? Это очень здорово!
      Он ушел в другую комнату и через несколько минут вынес им статью из газеты "Искра". Она была подчеркнута красным карандашом. Эту статью они должны были переписать печатными буквами и размножить на гектографе.
      Писать печатными буквами нужно было для того, чтобы жандармы не могли узнать по почерку, кто писал.
      - А дома у вас про это дело знают? - спросил Христофор Спруде внимательно, поглядев на обоих товарищей.
      Сергей улыбнулся и пожал плечами.
      - Не беспокойтесь, Христофор Иванович, - кроме нас двоих, никто не знает.
      - Хорошо! Тогда начинайте. Только писать надо очень ясно и разборчиво, чтобы и такой человек прочитал, который еле-еле буквы знает.
      - Это Сергей сумеет! Он чертежник, - сказал Саня.
      - Так, - кивнул головой Спруде. - А сумеете ли вы еще одно дело сделать?
      Сергей и Саня насторожились.
      - Дело это очень серьезное. Тут требуется хладнокровие и осторожность. Послезавтра, в ночь под субботу, надо разбросать листовки на базарной площади и на Малмыжском тракте. Понятно?
      - Понятно. Сделаем!
      В этот же вечер в низком старом амбаре началась бесшумная торопливая работа.
      Закрыв дверь амбара на засов, Сергей и Саня разложили перед собой тонкие, прозрачные листы "Искры" и начали переписывать статью, подчеркнутую красным карандашом.
      На столе, потрескивая, горела свеча. Большие желтые капли медленно сползали на старый медный подсвечник. Тени от двух склонившихся голов шевелились и покачивались на бревенчатом потолке и стенах амбара.
      Всю ночь до рассвета мальчики старательно по очереди переписывали статью. Петухи уже начинали петь третий раз, когда Сергей дописывал последнюю строчку. В щели амбара проникало солнце, где-то за огородом играл на рожке пастух, хозяйки выгоняли на улицу мычащих коров.
      Товарищи спрятали "Искру" и переписанный лист в угол, под сено и войлок, а сами легли спать.
      Но разве после такой работы уснешь?..
      Сергей и Саня долго ворочались с боку на бок, а потом, не сговариваясь, стали одеваться.
      - На Уржумку, что ли?
      - А то куда же!
      Первая лодка, которая отчалила в это летнее утро от низкого песчаного берега и пошла на ту сторону, к дымящимся от росы заливным лугам, была "Искра".
      В ней сидели два паренька. Они по очереди работали веслами, пели громко на всю реку песню, и никто бы не догадался, что эти юноши провели всю ночь без сна, переписывая воззвание, которое кончалось словами:
      "Долой самодержавие! Да здравствует революция!"
      * * *
      В следующую ночь товарищи перенесли свою работу в старую баню. На деревянной колченогой лавке разложили они стопку чистой бумаги и здесь же поставили противень с налитой в него желатинно-глицериновой массой.
      - Ну, начали! - сказал Сергей.
      Он засучил рукава рубашки, взял листок с переписанным текстом и осторожно наложил его на глицериновую массу. Но сколько времени нужно держать лист, - он не знал. Да и часов у него не было. Он сосчитал до десяти, а потом осторожно потянул листок за край и стал его приподнимать. Синие буквы текста явственно отпечатались на гектографе. Сам же лист бумаги стал жирным и тяжелым. Сергей снял его, скомкал и бросил под лавку.
      - Кажется, не плохо получается - можно печатать. Давай бумагу!
      Вот тут-то и пошла работа. Секунда - и Сергей уже снял с гектографа первую листовку. Темносиние жирные буквы казались выпуклыми, и текст легко можно было прочитать.
      Сергей отвел руку с листовкой в сторону и полюбовался ею, словно это была не листовка, а какая-нибудь замечательная картина.
      - Здорово выходит, а? - каждую минуту повторял Саня, еле успевая подавать чистые листы.
      У Сергея только локти мелькали. Он накладывал листы, прижимал их и снимал, - накладывал, прижимал и снимал.
      Весь полок, все его пять ступенек, обе старые банные скамейки - всё сплошь было застлано только что отпечатанными, чуть влажными листовками.
      - Довольно, может быть? - сказал Саня. - Ведь класть уже больше некуда.
      - Нет, давай еще! Нужно всю чистую бумагу в дело пустить.
      Когда не осталось, наконец, ни одного чистого листка, товарищи принялись за уборку, чтобы скрыть следы своей работы.
      Они подобрали с полу обрывки бумаги и осторожно смыли теплой водой с гектографа синие строчки. Потом вынесли гектограф на двор и закопали его на прежнем месте.
      Теперь нужно было выполнить последнее, самое важное поручение ссыльных: разбросать прокламации по городу.
      Глава XXXVI
      КОГДА ГОРОД СПАЛ
      - Ну, давай собираться! Сначала пойдем на базар, а потом на Малмыжский тракт.
      Они стали торопливо рассовывать листовки по карманам, запихивать их за пазуху. Рубашки оттопырились на груди, карманы раздулись, а листовок всё еще было много. Сергей засунул десятка два за голенища сапог и столько же в рукава рубашки. Это были последние листовки.
      После этого Сергей и Саня задули свечу и осторожно вышли из амбара, постояли с минуту на дворе, прислушиваясь, не идет ли кто.
      Нет, шагов не слышно. Ночь была темная, жаркая, в траве трещали кузнечики.
      Мальчики осторожно, на цыпочках прошли по двору и вышли на улицу.
      На каланче пробило двенадцать часов. Город Уржум спал. Все окошки в домах были черные. Фонарь на углу Полстоваловской давно погас - летом его тушили рано.
      Сергей и Саня зашагали к базарной площади. Вот и собор, а за ним чернеет площадь. Пригнувшись, они побежали к пустым деревянным прилавкам, на которых в базарные дни приезжие крестьяне расставляли деревенский товар - крынки с молоком и плетушки с яйцами.
      Молча и быстро товарищи начали разбрасывать по прилавкам листовки.
      На площади было тихо, но со всех сторон слышался хруст и пофыркиванье. Это жевали сено распряженные лошади, а неподалеку от них стояли возы с поднятыми вверх оглоблями. На возах и под возами спали крестьяне, съехавшиеся еще с вечера к базарному дню. Изредка одна из лошадей чего-то пугалась, начинала бить копытом по мягкой земле и ржать.
      - Н-на, лешай!.. - слышался из-под воза сонный голос. На возах шевелились и поднимались люди.
      Сергей и Саня тотчас же прятались за прилавками, прислушиваясь к шороху, а потом опять принимались за работу.
      Скоро все прилавки были покрыты белыми листовками.
      - Ну, готово, - шепнул Сергей, - теперь нужно скорей бежать на Малмыжский тракт.
      Они побежали. До Малмыжского тракта было не так-то близко, а с работой надо было покончить до утра.
      У одного из домов с высоким забором и резной железной калиткой Сергей остановился, вытащил из кармана несколько листовок и с размаху ловко перебросил их через высокий забор в сад, Саня испуганно схватил его за руку. В этом доме жил сам уездный исправник.
      - Бежим.
      Сергей толкнул Саню в бок, они понеслись во всю прыть. Когда улица осталась позади, Сергей сказал шопотом:
      - Пускай знают, что революционеры и ночью не спят.
      Под городским садом ребята сняли сапоги и перешли Уржумку вброд. На той стороне реки сразу же начинался Малмыжский тракт. По обеим его сторонам темнел лес.
      Едва только Сергей и Саня добрались до тракта, как где-то позади неожиданно раздался короткий пронзительный свисток. Казалось, свистят совсем близко. Сергей и Саня опрометью бросились бежать к лесу. В нем можно было отлично укрыться от погони.
      За первым свистом раздался второй, еще громче и пронзительней, и, наконец, всё смолкло.
      - Стой, - остановил Саню Сергей. - Куда разогнался? Нужно листовки разбросать!
      - Верно, - сказал Саня, переводя дух.
      Они пошли по дороге, оставляя листовки то там, то здесь, то в придорожных кустах, то по обочинам дороги.
      Через полчаса все до одной листовки были разбросаны.
      - Обратно пойдем другой дорогой, - предложил Сергей. - Чорт его знает, кто это свистел. Свисток был полицейский. Может, караулят у брода...
      Он хорошо помнил совет Спруде быть осторожнее.
      Дорога шла через болото. Белый туман низко стлался по земле, и трудно было разглядеть тропинки. Приходилось наугад прыгать с кочки на кочку. Ребята часто проваливались в холодную болотную воду. Ветки елок хлестали их по лицу.
      - Ничего, придем домой - обсохнем, - подбодрял Сергей товарища.
      Саня так вздыхал, точно тащил на спине тяжелую ношу.
      На улицах города начинало светать, когда мокрые, усталые, но довольные своей работой приятели вернулись домой. У себя в амбаре они с жадностью съели приготовленную бабкой краюху хлеба и выпили целую крынку молока. Потом развесили мокрую одежду и улеглись спать. Но спать было уже некогда, начиналось утро.
      Первое известие о разбросанных по городу листовках принесла на Полстоваловскую бабушка Маланья. Она только что вернулась с базара, перепуганная и даже сердитая. Черный платок ее съехал на сторону, бабушка запыхалась.
      - Господи Иисусе, - рассказывала она, - пошла я на базар, думала куплю к празднику полголовки и ножки свиные на студень. А там точно острожный двор. Пристав бегает, полицейский надзиратель бегает, городовые бегают. Шуму, крику, в свистки свистят... Какие-то бумажки ищут. Нынче ночью, говорят, студенты крамольники по городу бумажки разбросали, а в бумажках всякие слова против царя написаны. Уж где только не накидали этих бумажек! И на Малмыжском тракте, и на базаре полным-полно, и по всему городу... Да это еще что! Владимир Иванович рассказывает, будто у исправника в беседке целый ворох нашли. Господи Иисусе! Вот ведь какие бесы бесстрашные!..
      Сергей и Саня переглянулись и захохотали.
      - Что смешного-то? Чего зубы-то скалите? Ведь за такие бумажки людей в Сибирь гоняют, а им смешки!..
      Старуха долго еще ворчала. Ей и в голову не приходило, что "бесы бесстрашные" - это ее внук Сережа и самарцевский Санька и что у нее на дворе за баней зарыта тайная типография.
      Весь день Сергей ходил, точно после выдержанного экзамена.
      Он видел, как мимо их дома, придерживая шашку, пробежал полицейский надзиратель Петушок в непомерно большой фуражке. За Петушком вышагивал длинный рыжеусый Дергач, а за ним, задыхаясь, еле поспевал тучный пристав. Через десять минут после них, поднимая на Полстоваловской облака пыли, промчалась пролетка с исправником.
      - Зашевелились! - усмехнулся Сережа. - Да поздно! Теперь уже наши листовочки пошли по всему уезду гулять.
      В городе - на улице, в домах, в лавках, на речке - только и было разговору, что о листовках. Думали, что это дело рук ссыльных.
      Все перешептывались, охали, качали головами, разводили руками.
      Сергей и Саня ходили по улицам, прислушивались к разговорам, посмеивались про себя. Им очень хотелось сбегать в конец Полстоваловской и узнать, что слышно у ссыльных. Но об этом и думать было нечего, по крайней мере дня три-четыре.
      Вечером, как обычно по субботам, все уржумцы топили бани у себя на дворе. И в эту субботу установленный порядок не был нарушен, несмотря на весь переполох.
      Бабушка Маланья тоже топила баню. Сергей со своим приятелем таскали воду ведро за ведром. В конце концов бабушка на них даже прикрикнула:
      - Никак всю речку вычерпали. Другим-то оставьте!
      А мальчикам в этот день на радостях казалось, что они не то что речку могут вычерпать, а целое море.
      Когда поздно вечером, после всех домашних, они пошли в баню мыться, Сергей совсем разошелся. Он выплеснул на каменку подряд несколько шаек воды. Раскаленные камни зашипели, и белый горячий пар густо повалил от печки.
      - Хватит! И так жарко! Что ты, с ума сошел? - крикнул Саня, которого из-за пара не было видно.
      - Жарко? - спросил Сергей и выплеснул под ноги Сане целую шайку холодной воды.
      - Серьга, чорт! - заорал Саня.
      Он сидел на лавке с намыленной головой, и лицо у него было сердитое.
      - Озяб, Санечка? Ну, давай я тебя веничком попарю!
      Сергей схватил с лавки лохматый березовый веник и кинулся к товарищу, но Саня успел схватить шайку холодной воды и окатил Сергея с головы до ног.
      - Ну уж теперь не жди пощады!
      Саня не на шутку перепугался. Он съежился на лавке и выставил перед собой в виде щита пустую шайку. Мыльная пена разъедала ему глаза, а воды под рукой не было. От этого он строил такие рожи, что Сергею стало смешно.
      Он сел на скамейку напротив и, протянув Саньке руку, сказал:
      - Ну, ладно, так и быть! Мировая!
      Саня поставил пустую шайку на пол и промыл глаза из Сережиной шайки.
      После перемирия оба приятеля полезли на полок и принялись тереть друг другу спины.
      Но долго они еще не могли угомониться.
      Ночью бабка вышла во двор, чтобы посмотреть, не забыли ли ребята погасить в бане лампу.
      Огонь в окошке еще мерцал.
      Бабка подошла к бане и вдруг услышала оттуда:
      Люди гибнут за металл!
      Люди гибнут за металл!
      Сатана там правит бал...
      Сильный, звонкий, раскатистый голос Сергея бабка сразу узнала. Это пел он. А приятель его подпевал глуховатым басом:
      Правит бал, правит бал, правит бал...
      Бабка заглянула в окошко и даже руками развела.
      Товарищи сидели на полке и дружно распевали, постукивая по дну шаек кулаками:
      Сатана там правит бал...
      - Какие песни к ночи поют, да еще в бане. Тьфу! - плюнула бабка и постучала в окошко.
      - Идите спать, полуночники!
      Через несколько минут огонь в бане погас. Две тени быстро пробежали по двору, и дверь амбара захлопнулась.
      В эту ночь Сергей и Саня спали как убитые.
      * * *
      Всё лето стояла жара, и даже в середине августа солнце еще припекало во-всю. Только-только начали поспевать яблоки, а Сергею пора уже было собираться в Казань. Пятнадцатого августа в промышленном начинались занятия.
      Накануне отъезда, уже поздно вечером, Сергей пошел к ссыльным прощаться. Идя по Полстоваловской, он еще издали увидел, что в окнах маленького домика темно.
      "Может, они все на дворе сидят?" - подумал Сергеи и подошел поближе.
      На низеньком покосившемся крыльце кто-то сидел и курил. Папироса освещала кусок светлой рубашки и острую маленькую бородку. Это был Христофор Спруде.
      - А наши рыбу ловят... Садитесь! - сказал он и подвинулся.
      Сергей присел на крылечко.
      - Завтра еду - проститься зашел.
      - Ну так подождите, наши, верно, скоро вернутся. Хотите курить?
      Оба закурили.
      Было так тихо, что каждое слово, сказанное вполголоса, отдавалось по всей улице.
      На другом конце Полстоваловской, у ворот дома старовера Проньки, кто-то сидел на лавочке и негромко пел. Песня была грустная, и мотив как будто церковный.
      Поздно-поздно вечерами,
      Как утихнет весь народ,
      И осыплется звездами
      Темносиний небосвод...
      Песня вскоре смолкла.
      Огни в домах гасли один за другим, стало еще тише и темнее. Сергею начало казаться, что он сидит где-то посреди поля рядом с каким-то дорожным товарищем. Соседние домишки в темноте были похожи на стога сена.
      - Тихий городок, - сказал Спруде, - третий год, как нас сюда выслали.
      - А где вы раньше жили?
      - Россия велика. Где только я не бывал... Жил и в Петербурге, и в Москве, и на Дону, и на Урале, и в Казани...
      - Хороший город Казань, верно? - спросил Сергей.
      - Город не плох, да и люди там есть хорошие. У меня там и сейчас один товарищ живет, студент. Может, забежите к нему? У него много народа собирается - студенты, семинары, рабочие...
      - Я бы с удовольствием!.. - сказал Сергей поспешно. - Да вот, как они...
      - Что они! Скажите им только, что Христофор прислал, они вас, как старого приятеля, примут.
      Спруде наклонился к самому уху Сергея:
      - Раз уж вы на гектографе печатали и листовки ночью разбрасывали, значит, вас рекомендовать можно... Да смотрите - не забывайте одного: в нашем деле нужно... нужно... Как бы это покороче сказать? Нужно, чтобы сердце было горячее, а голова холодная!
      Глава XXXVII
      ПОСЛЕДНИЙ ГОД В КАЗАНИ
      В 1903 году Сергей начал работу практикантом у Крестовниковых, на том самом заводе, на котором он побывал в первый год своего учения в Казани.
      Теперь уже не со слов Акимыча и не мимоходом познакомился он с тягучей и унылой жизнью в цехах, пропахших щелоком и несвежим бараньим салом.
      По одиннадцати часов подряд не отходили рабочие от чанов с кислотами и от бурлящих котлов, в которых варилось знаменитое казанское мыло.
      У Крестовниковых работало много татар. Сергей видел, как, обливаясь потоками пота, татары таскали огромные бадьи с гудронным салом. Многопудовая бадья покачивалась на палке, врезавшейся в плечи переносчиков. За день они иной раз перетаскивали на своей спине по триста-четыреста пудов.
      Этих парней подбирали всегда по росту - молодых и сильных. На опасной работе, на переливке кислот из бутылей в чаны, тоже стояли татары. Руки и ноги у всех у них были в язвах и ожогах. За эту страшную и опасную работу им платили от восьми до восемнадцати рублей в месяц, а работали они весь день или всю ночь подряд.
      Когда Сергей, усталый, в замасленной блузе, возвращался с завода домой и, переодевшись, садился к столу за училищные чертежи, в ушах у него долго еще оставался гул котельного отделения, грохот лебедок, ругань мастеров и унылые выкрики грузчиков-татар.
      Сергей работал до поздней ночи, покрывая белый лист контурами усовершенствованных машин, котлов и двигателей. Он чертил и думал о душных, грязных цехах Крестовниковского завода, где таких котлов и двигателей и в помине не было, где работали по старинке, так же, как и полсотни лет назад, в год основания завода.
      Наглядевшись на каторжную жизнь рабочих, Сергей в тот год написал в Уржум такое письмо:
      "...Например, здесь есть завод Крестовникова (знаете, есть свечи Крестовникова), здесь рабочие работают день и ночь и круглый год без всяких праздников, а спросите вы их, зачем вы и в праздники работаете, они вам ответят: "Если мы не поработаем хоть один день, то у нас стеарин и сало застынут, и нужно будет снова разогревать, на что понадобится рублей пятьдесят, а то и сто". Но скажите, что стоит фабриканту или заводчику лишиться ста рублей? Ведь ровно ничего не стоит. Да, как это подумаешь, так и скажешь: зачем это один блаженствует, ни черта не делает, а другой никакого отдыха не знает и живет в страшной нужде? Почему это, как вы думаете?.."
      В то время, когда Сергей писал это письмо, ему было семнадцать лет. Он смотрел вокруг широко открытыми глазами и многое видел. А глядеть было на что.
      Вся страна напоминала пороховой склад, опутанный целой сетью тлеющих фитилей. Дело шло к девятьсот пятому году. То там, то здесь вспыхивали забастовки и стачки.
      Шли глухие слухи о том, что не всё спокойно и в армии. У солдат и матросов находили революционные листовки. Видно, нижним чинам надоело терпеть зуботычины и муштру.
      Камеры в тюрьмах не пустовали. В одиночках сидело по-двое. "Крамольников" с каждым годом становилось всё больше. Они были повсюду - и на заводах, и в армии, и среди студенческой молодежи.
      В листовках и прокламациях, на тайных сходках и в открытых выступлениях на улице звучали призывы к борьбе с самодержавием.
      Так было по всей царской России, так было и в Казани. 21 января 1903 года по городу были расклеены и разбросаны прокламации.
      Попали листовки и на Алафузовский, и на Крестовниковский, и на Свешниковский, и на пороховой, и на пивоваренный заводы, залетели они в мастерские и в типографии.
      И даже на суконной фабрике Губайдулина, что в пятнадцати верстах от города, очутились крамольные листовки. Прокламации были напечатаны и на русском и на татарском языках. Говорилось в них так:
      "...Нам надо соединиться - вступить в общую семью рабочих-борцов, которая у нас называется "Российская Социал-демократическая Партия".