Затем взял слово замполит полка Абанин. Чуть приглушенным от волнения голосом он сказал, внимательно оглядывая сидящих, что поступок Ковшова - это проявление большой чуткости к старшему поколению. Об этом должны знать не только в полку. Корреспонденцию о собрании пошлем в газеты "Победа" и "Летчик Балтики".
      Через несколько дней все авиаторы и моряки Балтики читали статьи: "Советская мать", "Я усыновляю летчика" и "За гибель Вашего сына".
      ...Шесть дней и ночей кружила февральская вьюга. Западный ветер поднял уровень воды в Финском заливе, крупные волны ломали лед, гнали его на восток. Последнее время в связи с бураном вылетов было немного, но и отдохнуть не удалось. Летчики вместе со всеми расчищали снежные заносы на аэродроме. От готовности летного поля зависело надежное прикрытие войск, как только прояснится погода. Мы знали, что наземные войска в эти дни имеют задачу окончательно сломить упорство врага, захватить Нарву и начдть освобождение Эстонии. Мы же день и ночь вручную, лопатами разгребали наметы снега.
      Лесистая, бездорожная, с незамерзающими болотами местность помогала врагу обороняться и чрезвычайно затрудняла действия наших войск. А метель свела к нулю усилия ударной авиации при штурме многочисленных опорных пунктов врага. Только во второй половине дня 20 февраля как бы в честь 26-й годовщины Красной Армии и Военно-Морского Флота началось улучшение погоды.
      В ожидании вылетов летчики нанесли на карты линию переднего края фронта от северной части Чудского озера до Нарвского залива. Впереди был Нарвский рубеж - все переправы с момента захвата плацдарма непрерывно действовали, плацдарм на западном берегу Нарвы расширился до 35 километров по фронту и до 15 километров в глубину. Предстояли новые ожесточенные воздушные бои за этот кусочек земли, опаленной огнем и залитой кровью.
      Три урока на будущее
      Во второй половине февраля противник значительно пополнил свой 1-й воздушный флот и усилил бомбардировку не только войск 2-й ударной армии в районе Нарвского барьера, но и 42-й и 67-й армий, действующих на гдовском и псковском направлениях. Фашистская авиация, базируясь на аэродромах Эстонии и северо-восточной части Латвии, начала использовать Чудское и Псковское озера как место скрытого сбора и исходную точку для выхода на маршрут к объектам удара.
      Вот почему командование дивизии, отвечавшее за прикрытие войск 2-й армии, поставило полку новую задачу - перехватывать и уничтожать врага на занятой им территории в районе Чудского озера.
      Район этот на высотах ниже 1000 метров наши локаторы не "просматривали". Пришлось применить метод визуального поиска и свободной "охоты" группами по четыре - шесть самолетов. Для этого в полку подобрали наиболее подготовленных летчиков. С улучшением погоды группы "охотников" с 45-минутным интервалом стали вылетать на задание.
      То, что средняя часть огромного озера не была покрыта льдом, требовало особого метода поиска и атак воздушного противника, потому что в случае ранения летчика или повреждения самолета полностью терялись шансы выйти из боя и уцелеть.
      Сложные метеорологические условия, переменчивая воздушная обстановка обязывали нас разработать несколько вариантов выполнения боевого задания. Но главное было - скрытность поиска, использование темно-серого фона воды и скоротечный бой с задачей вынудить врага сбросить бомбы в своем районе, не допустить его к цели.
      Первая группа в составе двух пар Ла-5 (капитан Карпунин и лейтенант Столярский - ударная пара; капитан Горюнов и лейтенант Потемкин обеспечивающая) вылетела во второй половине дня. Погода была неважной, видимость - не более четырех километров, низкие облака.
      Встреча с "юнкерсами" в такую погоду была маловероятна, поэтому от первой группы требовалось детально изучить ледовую обстановку на озере и установить плотность зенитного огня над линией фронта.
      Зная, что летчики горят желанием драться, я решил перед вылетом поговорить с ними. Как бы стремление мстить не взяло верх над трезвым, исключающим крайний риск расчетом. Первые же ответы летчиков подтвердили мои опасения.
      - Поймать бы "лаптежников" (так называли самолет Ю-87 за неубирающиеся шасси) без прикрытия, вот бы дали им жару! - воскликнул темпераментный лейтенант Николай Потемкин, мастер точной стрельбы на любых дистанциях.
      А мрачноватый лейтенант Столярский уточнил:
      - С нас за Виктора с Володей причитается. Отквитаться бы скорее.
      Карпунин и Горюнов не возразили своим ведомым.
      - Вот что, боевые друзья, - сказал я как можно спокойнее, но так, чтобы они поняли: мне не до шуток. - Вам известно, что противник изменил не только тактику, но и боевой строй. Усилено бортовое вооружение. У воздушных стрелков пулеметы спаренные, крупнокалиберные. Огонь "юнкерсов" в плотных боевых порядках стал в несколько раз сильнее. Именно тяжелый урок Дмитриева вы и должны учесть! Атаки производить только с наивыгоднейших дистанций и ракурсов, а не лезть вслепую! А вы, товарищи Карпунин и Столярский, не забывайте сентябрьский бой с "фокке-вульфами". Излишняя горячность выйдет вам боком - это в лучшем случае... Бои поведете далеко за линией фронта, над водой. Главное - не количество сбитых самолетов. Главное - пресечь им дорогу к нашим объектам. Вот так! Желаю всем успеха.
      Прощаясь с летчиками, я задержал руку Столярского и сказал:
      - Как, товарищ лейтенант, посоветуете командиру? Соглашаться мне на перевод гражданки Мордвин-Щедра (мать юной Бианочки) из Кронштадта в Лавенсари?
      Столярский, покраснев, радостно спросил:
      - А перевод им дадут?
      - Если у тебя серьезно - похлопочу, а на время узелок завязывать откажу.
      Лейтенант, потупясь и словно боясь, что я передумаю, торопливо проговорил:
      - Товарищ командир, давайте согласие.
      - Да я уже дал. Сегодня вечером на транспортном прилетит с мамашей, а вот капитану Карпунину с Рыжиком - отказал.
      Ничего не мог с собой поделать. У Карпунина семья... Где гарантия, что у них по-настоящему завяжется с Таней? А семья рухнет. Наверняка. Может, я и не прав, да и кто в таких случаях - со стороны - может взять на себя ответственность за решение чужой судьбы? Я не мог.
      - Вот такие дела...
      Столярский, кажется, понял, вздохнул.
      - Разрешите идти?
      - Беги, да смотри в оба, не горячись. Понял?
      - Все ясно, товарищ гвардии майор! - И побежал догонять летчиков.
      А еще через час с небольшим группа Карпунина заходила на посадку, но уже в составе трех самолетов. С задания не вернулся лейтенант Столярский.
      Добрый, чувствительный к потерям и другим невзгодам начштаба, стоявший рядом со мной на стоянке 2-й эскадрильи, тяжело выдавил, прикрыв глаза:
      - Неужели сбит?
      В моей памяти отчетливо всплыло усталое, чуть отекшее лицо отца генерала Столярского, его слова:
      "Если суждено сыну дойти до победного дня, значит, мы, родители, счастьем не забыты". Да, тяжело родителям, у которых дети живут в шаге от смерти. А как же теперь Биана? И тут же отдал распоряжение майору Тарараксину - связаться с Кронштадтом и задержать перевод гражданки Мордвин-Щедра и ее дочери в Лавенсари. Зачем лишний раз травмировать людей...
      - Товарищ командир, может, он сел на вынужденную, сумеем подобрать? Это говорил Алексей Васильевич Тарараксин.
      - Подожди пророчить. Сейчас все станет ясно. Жаль, конечно, если потеряли такого летчика. Давай молча подождем, пусть люди переведут дух и разберутся в своих действиях.
      Карпунин не спеша вылез из кабины самолета, выслушал доклады Горюнова и Потемкина, потом они всей группой направились к нам. Капитан, подойдя совсем близко, приложил руку к шлему.
      - Перехвачена большая группа бомбардировщиков Ю-87. Двумя колоннами сорок два самолета - летели курсом на восток. Завязали бой. Уничтожено пять машин. Во второй атаке Столярский сбил Ю-87, но тут же передал: "Мотор поврежден, тяну к восточной кромке льда". На этом связь кончилась, но бой прекращать было нельзя, иначе "юнкерсы" могли восстановить боевой порядок и продолжать полет к нашим войскам. Бой вели, пока противник не сбросил бомбовый груз и беспорядочно не ушел в облака... - На мгновение умолк и совсем тихо добавил: - Горючее на пределе, поэтому искать Столярского не могли... Разрешите мне с дежурным звеном...
      Жестом я прервал Карпунина.
      Решение командира группы выглядело правильным: истребителей прикрытия у врага не было и обстановка требовала довести бой до полного успеха.
      - Хорошо, вылетайте на поиск, а вы, - приказал я капитану Горюнову и лейтенанту Потемкину, - до возвращения командира подготовьте схемы и описание боя.
      Не уходя с поля, мы с нетерпением ждали возвращения поисковой группы. Она появилась над аэродромом примерно через час. Самолет Ла-5 обнаружили на льду, примерно в десяти километрах на траверзе села Козлов Берег. Фонарь кабины закрыт. Следы на снегу идут в сторону берега, однако начавшийся снегопад и плохая видимость - до 500 метров - помешали обнаружить лейтенанта. Вероятно, он не ранен, быстро ушел с места посадки.
      Стемнело, пришлось перенести поиск на следующее утро.
      Подробно знакомясь со схемами и докладами участников боя, я представил картину воздушной схватки отважной четверки гвардейцев с армадой "юнкерсов" над незамерзшими водами озера.
      В основном хороший бой - не придерешься. За исключением второй атаки. Двух Ю-87 сбили в первой лобовой встрече, и Карпунин, ободренный легкой победой, дал команду повторить атаку всем звеном на попутном курсе, когда противник еще сохранял плотный строй и огонь его не был ослаблен. К тому же Столярский в горячке боя атаковал "юнкерса" с короткой дистанции. Самолет зажег, но и сам получил порцию свинца.
      Вовремя поняв свою ошибку, Карпунин решил атаковать на встречно пересекающихся курсах, что и привело к полному успеху. Потеряв от дерзких ударов еще два самолета, противник поспешно сбросил бомбы и скрылся в облаках.
      Вечером я подписал боевое донесение, представив к ордену Александра Невского всех летчиков группы Карпунина. Внушительная победа полка совпала с замечательной датой - годовщиной Ледового побоища на Чудском озере.
      Но, как и всегда, потеря летчика сводила на нет замечательный боевой успех, тяжелым бременем ложилась на душу. Весь следующий день мы проискали Столярского, а на моем столе лежали извещение и письмо к родителям лейтенанта, подписывать которые не поднималась рука. Хотелось выждать дня три-четыре, вдруг поступит весточка от воинов 42-й армии, чья передовая пролегла километрах в тридцати восточнее озера.
      Вечером 21 февраля - я как раз отдыхал перед ночными вылетами - в мою землянку ворвался возбужденный Тарараксин и срывающимся голосом выкрикнул:
      - Товарищ командир! Нашелся. Телеграмма от начштаба авиации: "Послать за Столярским самолет У-2 к селу Сланцы "! Самолет готов. Летчик, старший лейтенант Цаплин, хорошо знает район. Там как раз пункт управления авиацией флота. Разрешите дать вылет?!
      - Выпускайте У-2, Алексей Васильевич, немедленно, - отдал я команду. Руки у меня слегка дрогнули, когда я брал у начштаба телеграмму. Все еще не верилось, что летчик жив.
      Цаплин, Абанин, Карпунин, Горюнов, Потемкин и врач Званцов, встречавшие Столярского, всей гурьбой ввалились в глубокую, жарко натопленную землянку, где размещались дежурные экипажи. Столярский с черным, осунувшимся лицом, на котором весело горели глаза, сдержанно доложил:
      - Товарищ гвардии майор! Лейтенант Столярский вернулся с боевого задания. Ранения не имею. Разрешите доложить все по порядку.
      Я крепко обнял "в третий раз рожденного", усадил его и стал слушать немного сбивчивый доклад лейтенанта - понимал, как трудно ему дается эта выдержка.
      Вначале он открыл огонь с большой дистанции и промахнулся. Затем решил исправить ошибку: сблизившись метров на семьдесят, ударил из обеих пушек. "Юнкерс" вспыхнул факелом, но и Столярский на отвороте почувствовал, что винт теряет тягу, обороты падают. С трудом дотянул до ледового покрова, сел на фюзеляж. Обнаружил пробоины в нижней части мотора, в фюзеляже и правом крыле. Куда идти? Что делать, если напорется на немцев? Решил живым не сдаваться. К счастью, начался снегопад - самое время быстро добраться до берега, а там лесами и болотами - к линии фронта.
      Чем дальше рассказывал Столярский, тем больше горячился, словно бы заново испытывал пережитое.
      - Подхожу к берегу, издали вижу - двое... На всякий случай белым шарфом замотал руку вместе с ТТ, девятый патрон в стволе. Сунув ее в повязанный через шею ремешок и прихрамывая, двинулся им навстречу. Уже было видно, что они вооружены автоматами, но в гражданской одежде. Постоял, подумал. Что делать? Бежать некуда. Пошел вперед, усилив для вида хромоту. Метрах в сорока услышал крик: "Кто будешь, куда идешь?!" - "Тянусь к берегу. Я летчик, на льду без самолета делать нечего!" А сам иду не останавливаясь. "Ладно, - отвечают, - разберемся, что ты за летчик".
      Но мне уж было все равно, остановился, устало попросил помочь добраться до деревни (а до нее было с полкилометра).
      "Надо бы раны перевязать..." Незнакомцы шагнули ко мне. Один, с бородой, говорит: "Вроде наш, русский. Если так - счастлив твой бог, пилот. Партизаны мы. Упал бы часом раньше - как раз в лапы фашистам".
      Оказывается, партизаны только что с боем взяли деревню Козлов Берег. Там сейчас перевязку делают раненым, они двое здесь на берегу - в дозоре. Смотрю в лицо бородача, глаза веселые. Все еще не верю, что попал к своим. А вдруг власовцы? Прикинулись партизанами, а дойдем до места - крышка мне. Однако иду вслед за ними в деревню. На ходу бородач спросил, куда я летел, на каком самолете. Ответил, что я истребитель, вели бой с большой группой "юнкерсов". Пробило мотор, приземлился на лед километрах в десяти от берега.
      "Эти "юнкерсы" - отвечает, - нам знакомы. Не раз били по лесным стоянкам. Ну, терпи, сейчас перевяжут, сведу тебя к командиру".
      В хате, куда привел меня бородач, было человек пятнадцать - большинство перевязанные, сидели и лежали прямо на полу. Тут только поверил окончательно: у своих я, и признался бородачу, что не ранен, а хромота и перевязанная рука - для отвода глаз. Размотал шарф, партизан увидел пистолет и рассмеялся.
      "Молодец, - говорит, - умно придумал. Будет и мне наука, часто ведь приходится ловить врагов".
      Командир отряда - человек лет тридцати, богатырского телосложения, с обожженным ветрами лицом - принял меня приветливо. Рассказал я ему о себе, как все было, и спросил, можно ли выбраться к своим. Он помолчал, потом говорит: "Не горюй, в этом тебе поможем. А пока поешь, поспи часика три, заморился небось. Ночью снарядим пару лошадок с проводником и через болота протолкнем тебя за линию фронта, а там до Сланцев сам доберешься. В Сланцах штаб корпуса".
      Всю ночь, рассказывал далее Столярский, его везли, петляя по лесам и болотам. Утром, переехав речку, встретились с группой воинов из 42-й армии. Здесь он тепло распрощался со своими спасителями и быстро добрался до Сланцев, где как раз находился передовой пункт управления авиации флота.
      Закончив рассказ о своих скитаниях, лейтенант, глядя исподлобья довольно робко, как мне показалось, искренне, без всякой рисовки, попросил не отсылать его в профилакторий.
      - И так уж, товарищ командир, прошло двое суток, а я не летал. Жив, здоров, перед товарищами в долгу. Если можно, закрепите за мной самолет...
      - Самолет закреплю и на отдых могу не посылать, и долг гвардейцы простят. Но из твоего, товарищ лейтенант, рассказа непонятно, почему тебя сбили, какой вывод сделан на будущее?
      Столярский ответил сразу. Видимо, за эти двое суток он многое продумал и не спешил оправдываться, понимал, как важно для всех извлечь урок из этого случая.
      - Ошибку я допустил одну - не учел ваш совет, как атаковать бомбардировщики, летящие в плотном строю. А вот выводов сделал много: стреляю с большой дистанции неважно, не научился еще выбирать нужный ракурс атаки, плохо уклоняюсь от огня при сближении. Злость рассудок захлестнула, а нужно быть осмотрительным, иначе получается глупый риск. Надо больше думать на земле о том, что делать в воздухе...
      - Как, товарищи, по-вашему? - обратился я к присутствующим. - Лейтенант хотя и молод, но выводы сделаны точные. Они целиком относятся ко всем гвардейцам полка. Учиться нужно не только по результатам характерного боя, важен каждый его элемент, малейшее упущение. Поэтому требую от всех комэсков и их заместителей усилить боевую подготовку на земле и воздухе, как это было когда-то на Ладоге, а затем в Кронштадте.
      Метод свободной "охоты" над Чудским озером полностью себя оправдал. Мы провели без потерь несколько удачных боев, заставили немцев убраться из водного района, который они пытались использовать как исходную точку для нанесения ударов.
      Вечером 22 февраля, после торжественного собрания в честь 26-й годовщины Красной Армии и Военно-Морского Флота, командир дивизии полковник В. С. Корешков вручил ордена Александра Невского Карпунину, Горюнову и Потемкину. Лейтенанту Столярскому - первый орден Красной Звезды, а лейтенанты Шестопалов и Селютин получили по второму ордену Красного Знамени.
      Владимир Степанович тепло поздравил награжденных и всех гвардейцев полка с боевыми успехами. (За двенадцать дней дивизией сбито сорок самолетов. На Ленинградском и Волховском фронтах за эти же дни враг потерял 250 машин.) И как всегда, напомнил о боевой работе в ближайшее время.
      - Есть точные данные - на нарвское и псковское направления противник перебросил отборные части истребительной и бомбардировочной авиации. Наша задача - разгромить основные силы первого воздушного флота гитлеровцев, прочно удержать наше превосходство в средней и западной части Финского залива и обеспечить наступление наземных войск и флота, освобождающих Эстонию.
      Любые праздники на войне являются в то же время как бы и продолжением нелегких будней. Ведь бои не утихают ни на земле, ни в воздухе, радость побед и горечь потерь уживаются рядом. Так прошел и день 26-й годовщины Красной Армии.
      Уже с утра Нарвский плацдарм подвергся жестокой бомбежке. И как мы ни спешили, подняв по тревоге две эскадрильи, прикрыть переправы через Нарву как следует не успели. Бои вели зенитчики, и одна из переправ была разрушена в двух местах. Погода, как назло, стояла праздничная: в синем небе ни облачка, яркое солнце. На этот раз она принесла нам уйму хлопот. За опоздание с перехватом бомбардировщиков противника полковник Корешков получил выговор, попали в тот же суровый приказ и мы с командиром 3-го ГИАП майором Шмелевым.
      Запоздалых вылетов больше не было ни в этот день, ни в последующие.
      Напрягая все силы, мы повесили усиленный "зонтик" над плацдармом. Одно звено из состава патрулирующих групп было нацелено на борьбу с высотными разведчиками Ме-110, которые вновь повели фоторазведку войск с высоты более чем восемь тысяч метров.
      В первой половине дня немцы сделали пять налетов группами по сорок самолетов. Но натолкнулись на упорное сопротивление истребителей и зенитчиков. Мы побеждали. Теряя машины, враг каждый раз уходил от наземных объектов, не проведя бомбежку.
      В одном из этих боев погиб лейтенант Кросенко. И опять из-за собственной неосмотрительности. Не везло пока и с высотными разведчиками. Три попытки перехватить Ме-110 результатов не дали. Противник успевал, не снижаясь, уйти на запад. Это было что-то новое в тактике разведки. "Мессеры" отказались от приема отвесного пикирования, когда на них нажимали "лавочкины". Выходило, что и наш прием - одной парой отвлекать, а второй перехватывать - устарел. Решили попробовать охват с двух сторон. "Фокке-вульфы" не помешают, они на такую высоту не лезут. Значит, можно действовать в одиночку, используя всю мощь мотора, выжимая предельную скорость.
      План такого перехвата я подробно разъяснил летчикам и для практической проверки во второй половине дня вместе с группой прикрытия вылетел на задание.
      Ведомым в этот полет взял отличавшегося быстрой реакцией, смекалкой и хорошими стрелковыми качествами лейтенанта Сашу Алпатова.
      Патрулируя над плацдармом, мы держались вместе с основной группой, только чуть выше, показывая немецким локаторщикам, что на большой высоте истребителей нет и путь для их разведчиков в настоящее время свободен.
      Минут через двадцать пункт управления дивизии передал: "На удалении 80 километров с юго-запада, высота три и четыре тысячи метров, большая группа. Частью сил атакуйте до линии фронта". По голосу я узнал подполковника Ройтберга и тотчас ответил:
      - "Ангара"! Патруль не разделять, противника атакуем на переднем крае! Я - "Тридцать третий".
      - "Тридцать третий"! Вас понял. Рад, что вы здесь. Действуйте по своему плану, - ответил начштаба. И тут же сообщил: - Одиночный на большой высоте, дальность сто, вдоль берега залива, курс на восток.
      - "Ангара", понял! Он-то нам и нужен, информируйте.
      Получив необходимые данные, я приказал капитану Цыганову взять на себя командование двумя группами прикрытия, увеличить высоту, атаковать западнее переправ.
      В Цыганове я был уверен, как в себе самом, его решения всегда были точны и безошибочны. Оставив его с группой и постепенно набирая высоту, ждал новой информации из пункта управления. Вскоре в наушниках зазвучал голос Ройтберга, не называвший наших позывных: "Первая сорок, вторая шестьдесят, высота прежняя".
      Все было ясно... Цыганов с набором высоты взял курс на перехват противника и вскоре увидел впереди и ниже до тридцати вражеских бомбардировщиков и истребителей, летящих на восток. А нам нужно было набрать высоту, пропустить "мессеры" к плацдарму и, охватывая с двух сторон, отрезать путь назад.
      Есть у самолетов, летящих на высоте, одна неустранимая слабость демаскирующий инверсионный след. Вот он появился севернее нас километрах в двадцати. И чем больше набирал высоту Ме-110, тем четче различалась в синеве белая крученая полоса. Я покачал крыльями - действуем самостоятельно.
      В наушниках одна за другой слышались твердые и спокойные команды Цыганова и несколько нервозные, торопливые - майора Банбенкова. Они вступили в бой, и, кажется, успешно. Начало нашего замысла тоже сулило удачу. Разведчик восточнее нас, и мы уже охватываем его по курсу. Но вот он почему-то резко повернул на север. Сердце забилось толчками. В чем дело? Получил разведчик команду с земли или обнаружил кого-то из нас? Судя по звучавшим в наушниках голосам, Цыганов отбил налет противника. Отворот "мессера" на север тоже его не спасает. Выжав скорость, иду на сближение, находясь метрах в пятистах пониже. Он меня не видит и спокойно разворачивается на запад - восвояси. Прямо под его брюхом делаю левый боевой разворот и занимаю позицию снизу в хвосте. Немец, заметив смертельную опасность, стал "бросать" самолет с крыла на крыло, открывая меня стрелку-радисту и затрудняя мне прицеливание. Скорость моя куда больше буквально "налезаю" ему на хвост. Отвернуть и повторить заход нельзя, попаду под огонь. Резко убираю газ, разрыв - метров пятнадцать. В ту же минуту веер трассирующих пуль мелькнул перед глазами, в кабине запахло дымом - попал в мотор?! Мгновения решали все. Уже не целясь, нажав на гашетку, самолетом направляю огненную струю в фюзеляж и правый центроплан "мессера". Ага, откинулись вверх стволы умолкнувшего пулемета, вскипела разрывами обшивка.
      Вдруг - глухой взрыв, огненно-черное облако охватило мой самолет. Меня тряхнуло, грохнув о бронезаголовник, и все стихло.
      Несколько секунд не мог понять, что происходит. Самолет в каком-то круговороте. С трудом отодвинул колпак кабины на случай, если придется прыгать. Вихри рассеяли дым, пожара нет, самолет продолжал крутиться в непонятном штопоре. После каждых двух-трех витков - переворот через правое крыло и вновь витки. Рулями пытаюсь вывести машину из этой круговерти бесполезно. Высота падает/Выход один - прыгать, но куда? К врагу? Ведь я же километрах в семи за линией фронта! Нет, только выводить... Выбрав момент, когда самолет переваливался через крыло, резко дал полный газ и рули - на вывод из штопора. Машину дернуло вперед, нос опустился, с нарастанием скорости ожило и управление.
      К счастью, вывод из штопора произошел вблизи наших войск на высоте 1500 метров. Замелькали красные шарики "эрликонов", облачка зенитных разрывов. Но теперь это сущий пустяк. Проскочив линию фронта севернее Нарвы, закрыл фонарь кабины и, взглянув на плоскости, ахнул. На чем лечу? По всей передней кромке правого крыла пробоины. На левом тоже дыры, и торчит к тому же кусок дюраля. Теперь только понял: перед самым носом моего самолета взорвался Ме-110, большинство пробоин и кусок дюраля - результат взрыва.
      Нажал на кнопку передатчика - тишина, радио не работает, да и мотора что-то не слышу. Боль в лобной пазухе и в левом ухе гонит слезу. Ничего, дотяну, убеждаю себя. Но где же Алпатов? Вот он, легок на помине проскакивает рядом слева, через фонарь что-то показывает рукой.
      Заходя на посадку, выпустил шасси, щитки трогать не стал. Если они повреждены, дело кончится плохо. Сел нормально, зарулил на стоянку. Полковник Корешков, старший инженер Николаев, Карпунин, техники и механики звена управления забегали вокруг самолета. На плоскость вскочил врач Званцов. Шевелит губами - слов не слышу. Тут я понял - потерял слух. Расстегнул шлемофон, потрогал левое ухо, на пальцах кровь. Снова быстро зашевелились губы врача, подбежали несколько человек, попытались вытащить меня из кабины. Отстранив их, вылез сам, доложил Корешкову, с трудом улавливая собственный голос:
      - Задание выполнено. Высотный разведчик сбит. Группа Цыганова вела бой, результата не знаю.
      Помню еще - Владимир Степанович подхватил меня на руки, поднес к самолету и, поставив на землю, закричал:
      - Посмотри, на кого он похож, твой конь ретивый. Голоса его я не слышал, а смысл понял и тут же отключился, будто в яму упал. Меня отвезли в госпиталь.
      Потом уж мне сообщили: десятки пробоин, капот мотора изуродован и вдавлен в цилиндры, кусок рваного дюраля врезался в крыло до самого лонжерона. Стало понятно, почему самолет, падая с высоты 8500 метров, вертелся через крыло и штопорил. Мне чем-то промыли уши, и я вернулся в санчасть полка. Слух еще долго полностью не возвращался, но колющая боль в левом ухе прошла в первый же день. Тогда же вернувшийся от комдива Званцов написал мне записку: "Товарищ командир, не волнуйтесь, немного повреждена барабанная перепонка левого уха, слух правого скоро восстановится, левое будем лечить. Сейчас в санчасть приедут Корешков и контр-адмирал Жуков. Полежите спокойно".
      Через полчаса появились комдив и командир островной военно-морской базы. Они поочередно обняли меня, что-то говорили. Я потряс головой, сказал - не слышу. Званцов опять быстро написал записку: "Группа Цыганова вернулась, потерь нет, сбили два Ю-88 и два ФВ-190 и плюс ваш. Всего пять. Контр-адмирал всех летчиков - участников сегодняшних боев приглашает в дом офицеров на Праздничный ужин". Я приложил руку к сердцу, ответил:
      - Спасибо, приедем... Приедем всем полком!
      Этот день закончился напряженными воздушными боями: на счету полка было уже девять сбитых самолетов врага. Вечерний разбор провел вместо меня командир дивизии. А я сидел с комэсками, следя за его губами. Комдив отметил заметно возросшую боеспособность молодых летчиков, слаженность эскадрилий и умелое взаимодействие различных боевых групп.
      - Так что праздник свой, - сказал в заключение Владимир Степанович Корешков, - мы все-таки отметили достойно. Поздравляю вас и особенно вашего командира гвардии майора Голубева, который совершил сегодня свой пятисотый боевой вылет. Это третий "Мессершмитт-110", сбитый Василием Федоровичем в этом году, и тридцать восьмая победа с начала войны. Пожелаем ему скорого выздоровления и дальнейших боевых успехов.
      Следующий день был повторением боевого праздника. Погода оставалась ясной, безоблачной. Противник вновь рассчитывал захватить нас врасплох и на рассвете нанести удар по переправам. Но и мы учли вчерашний урок, затемно подняли две шестерки "лавочкиных" и скрывались от вражеских локаторов, не поднимаясь до поры выше восьмисот метров.
      На войне нередки случаи, когда замыслы противников совпадают. Так произошло и утром 24 февраля. Пятнадцать Ю-87 и шесть ФВ-190 до переднего края летели на малой высоте. Расчет был прост и дерзок: быстрый набор высоты, выход на боевой курс, переход в пикирование - и дело с концом. Однако не тут-то было. Еще не успели "юнкерсы" набрать высоту, как шестерка Карпунина атаковала головную группу. Блеклую зарю прорезали факелами два горящих "юнкерса". Бой разгорелся внезапно для обеих сторон. "Фокке-вульфы", летевшие ниже "юнкерсов", чтобы лучше видеть их на фоне неба, перемешались с "лавочкиными". В этом круговороте в рассветных сумерках восемнадцать истребителей, своих и чужих, схожих по конфигурации, ошеломленно носились друг за другом. В кого стрелять - не сразу разберешь. Жертвами же становились отказавшиеся от удара по переправам "лаптежники". Они-то были хорошо различимы, потому им и досталось сполна.
      Вот уже, казалось, кончился бой. Карпунин и Горюнов дали команду сбора. Но в эту минуту зоркий Шестопалов различил на светлеющем небосклоне спешившую к северной переправе четверку "юнкерсов" и столько же "фокке-вульфов".
      - Кира, атакуем! - крикнул он своему ведомому. Столярский, дав полный газ, метнулся вперед за ведущим, успев сказать:
      - Коля, атакуй ведущего, прикрою!
      Шестопалов, поймав в перекрестье прицела силуэт головного "юнкерса", продолжал сближаться: бить - так наверняка. Длинная очередь, но "юнкерс" с дымящим хвостом летел по прямой. Еще одна - все по-прежнему. "Зачем же я палю, наверное, летчик убит", - подумал Шестопалов. Секунды, потерянные на вторую очередь, поставили его пару в роковое положение. Немцы с двух сторон ринулись на спасение подопечного, взяли "лавочкиных" в клещи. Столярский понял: опоздай на несколько секунд - гибель ведущего неминуема. И он, рискуя собой, открыл огонь по ближайшему к Шестопалову "фокке-вульфу". Радость от точной очереди была короткой. Самолет тряхнуло, пламя потянулось к фонарю кабины. Теперь - только прыгать!
      Столярский отстегнул ремни, опустив на глаза очки, мигом открыл фонарь. Ручка - на себя, потом что есть силы вперед, и его как пробку выбросило из охваченного огнем самолета. Рывка, когда раскрылся парашют, он не почувствовал. Несколько секунд глухой непривычной тишины - и вот уже, по пояс увязнув в снегу, Кира оказался на родной земле, рядом с двумя полыхавшими самолетами - своим и чужим.