Убавив скорость, полетел на расстоянии четырех-пяти километров вдоль берега, чтобы обезопасить себя от повторного обстрела. Нажал кнопку передатчика и, не узнавая свой голос, запросил командный пункт полка. Но тут же понял - радио не работает. Значит, система связи тоже пострадала. Нужно использовать световую сигнализацию... Увеличиваю высоту полета до четырехсот метров, дсворачиваюсь ближе к острову, выпускаю красную ракету и сигналю многократным включением навигационных огней - это просьба на срочную посадку и сообщение о том, что имею повреждения. На аэродроме включили посадочные прожектора и освещение ночного старта, дали серию ракет, хотя уже рассвело и садиться можно было без освещения.
      Часто за войну я прилетал на поврежденных самолетах, сажал их на одно колесо, и прямо на фюзеляж, и с остановившимся в воздухе мотором. Но то было по вине врага, а вот сейчас нужно посадить Ла-5, получивший повреждение от друзей зенитчиков.
      Захожу на посадку со стороны города, напрягая все силы, чтобы удержать самолет от сваливания на левое крыло. И все время думаю: "Неужели и теперь зенитчики примут Ла-5 за "фокке-вульф " ? "
      Ну, кажется, опасность обстрела миновала. Вот самолет плавно коснулся земли и покатился по аэродрому словно не подбитый - прямо и послушно. Заруливаю на стоянку, на которой, несмотря на раннее утро, полно техников, летчиков и даже девушек-строителей. Почему они собрались? Об этом мне сказали только вечером за ужином. Во-первых, все считали, что потребуется оказать помощь, если самолет при посадке потерпит аварию. Ну, а если уж сяду благополучно, то друзья хотели поздравить с тридцать второй победой...
      Однако тогда, сразу после приземления, мне было не до людей и их намерений. Выключив мотор, я продолжал сидеть в кабине самолета. Не было сил даже расстегнуть привязные и парашютные лямки. Сделали это техник и механик, вскочив на левую и правую плоскости. С их помощью я и вылез из кабины, снял мокрый от пота шлемофон и, не осматривая самолет, отошел в сторону.
      Первым ко мне подошел капитан Цыганов. Вид у него был такой, как будто он виновен в происшедшем.
      - Где майор Тарараксин? - спросил я его. - Если он на КП полка, то пусть прибудет к вам в эскадрилью!
      - Есть, товарищ майор! - ответил Цыганов. - Он там, на КП, выясняет причину обстрела...
      - Ну, хорошо, тогда не торопите, пусть выясняет, а я пойду к вам в землянку, немного отдохну, соберусь с мыслями. Вы, товарищ капитан, пока останетесь за меня...
      В землянке я, не раздеваясь, свалился на койку поверх одеяла. Мне казалось, что я слышу тихий разговор за дверью. Там, в большом отсеке, находился командный пункт эскадрильи. Мое затухающее сознание уловило кем-то сказанные две фразы:
      - Он не ранен?
      - Кажется, нет. Очень бледный, едва дошел...
      И тут же на меня навалился полный кошмаров сон. Мне привиделось, что я, возвращаясь из школы прямиком через плохо замерзшее небольшое болото, едва не утонул. Такой случай действительно был - на середине болота лед не выдержал, и я провалился в холодную жижу. Кое-как выбрался и вышел на проселок. На мое счастье, вблизи проезжал на лошади, запряженной в дровни, парень из соседней деревни. Он и привез меня домой - обессиленного, до костей промерзшего.
      Результатом того ноябрьского купания стало тяжелое крупозное воспаление легких. Болезнь на три месяца приковала меня к постели и вынудила два года учиться в третьем классе.
      Теперь взбудораженная память воскресила во сне прошлую действительность в более тяжелой форме. Мне казалось, что я все глубже ухожу в холодную трясину. Выбившись из сил, кричу стоящей на дороге матери: "Ма-ма, спаси!" А голоса нет, только стон...
      ...Со стоном я вскочил с кровати, столкнул с тумбочки графин с водой, опрокинул табуретку.
      Ко мне из соседнего помещения бросились врач Званцов и начштаба Тарараксин.
      - Что с вами, товарищ майор? - тревожно спросил врач.
      - Да все нормально, друзья, просто страшный сон приснился... Вот прогуляюсь часок по парку, потом поговорим подробнее о ночных делах.
      Выходя из землянки, я спросил Тарараксина:
      - Как там в море у "пахарей" дела?
      - "Пахари" трудятся полным дивизионом. Наши над ними висят с рассвета, шестерками, - ответил Алексей Васильевич и добавил: - Василий Федорович, сначала в столовую сходили бы...
      - Нет, лучше прогуляюсь, оттуда зайду прямо в столовую. Березовая аллея вывела меня в центр парка, где слева за
      густой зеленью деревьев и кустарников раздавались голоса и строевые команды девушек - командиров отделений и взводов. В лагере закончился завтрак, и женское войско, подчиняясь распорядку дня, уходило на аэродром, где завершались работы по удлинению и выравниванию взлетных полос, а также по благоустройству служебных и жилых помещений. Через неделю-две большая часть строителей покинет парк. Они начнут строить и расширять аэродромы на островах Лавенсари и Сескари. Оттуда нам предстоит взлетать, чтобы вести бои в центральной части Финского залива... Но это все еще впереди, а сейчас под шелест вековых дубов и лип, пение птиц я подумал, как лучше выполнить боевые задачи, выстоять до возвращения на фронт полков, осваивающих новую технику. Да и сегодняшний обстрел своими зенитчиками, когда я был на грани гибели, требовал от меня заниматься в равной степени и вопросами управления. С этими мыслями, отдыхая на ходу, прошел весь парк и оказался на северном берегу острова.
      Здесь, на просторе, дышалось легче. Свежий ветер дул со стороны залива, поднимая мелкие волны, на которых, покачиваясь, спокойно плавали сотни чаек. Вдали хорошо просматривался берег, занятый финскими войсками. До войны там, в Сестрорецке и Териоках, были лучшие места отдыха ленинградцев...
      Походив около часа по тропинкам парка, постояв на берегу острова, я двинулся к столовой. Она разместилась в старинном, петровских времен, здании под могучими дубами восточной части парка. Там меня встретили официантка Таня и вновь назначенный замполит полка майор Александр Иванович Абанин.
      Первой заговорила Таня. Она с тревогой и укором сказала:
      - Вот вы, мой голубчик, оттуда идете, куда лейтенанты на свидание бегают. А я-то с корзиною в руках ищу повсюду, хотела поскорее накормить. Была и на КП, и в домике, и в землянке третьей эскадрильи. Там сказали: "Подался в парк на прогулку". Не кормить же вас на аллее... Теперь вот все ждем в столовой. Наверное, совсем проголодались, едва ноги тащите? Пойдемте, пока все горячее, накормлю как следует и при всех крепко расцелую за ночную победу, а тех извергов зенитчиков больше и близко к этому дому не пущу. Ходят важные, танцы да кино каждый раз посещают, а сходить на аэродром, посмотреть свой же самолет времени им не хватает...
      - Верно говоришь, Танюша. Твои слова не в бровь, а прямо в глаз, и не только зенитчикам, но и нам, летчикам, руководителям полка, - ответил я Рыжику. - Вот сегодня вернется командир полка - разберемся во всем детально.
      - Он сегодня не вернется, - сказал молчавший до этого Абанин. Медкомиссия не допустила к полетам на боевых. Его вызвали в штаб авиации на беседу по прохождению дальнейшей службы. Поэтому придется все решения принимать вам, Василий Федорович. Кстати, сейчас доложил дежурный, что после обеда в полк приедут командир дивизии и начполитотдела, будут разбираться со случаем зенитного обстрела своего самолета. Хотят издать строгий приказ.
      - Пусть приезжают, в этом разобраться нетрудно. Здесь вины больше моей и штаба полка, а ошибка зенитчиков - только следствие нашего недосмотра. Вот Таня не летчик и не офицер штаба, а разобралась в этом позорном случае - не знают соседи нового самолета, хотя и стоят рядом, да и служба наша еще не на высоте. Пойдем, Александр Иванович, завтракать, там и поговорим.
      В маленькой комнатке с одним большим столом, которую называли "салон командира", нас ждали инженер полка, начштаба, врач, командир и замполит авиационно-технического батальона.
      Садясь за стол, майор Абанин как бы в шутку сказал:
      - Вот сюда бы пригласить командира зенитного дивизиона, и причину сегодняшнего ЧП выяснили бы сразу.
      - Она и так ясна, - ответил Тарараксин. - Я ездил в дивизион. Виновны во всем штаб нашего полка, оперативная служба. Заместителем оперативного дежурного на ночь был назначен неопытный летчик. Вот он-то и не передал по телефону в зенитный дивизион, что ночью кроме дежурных самолетов И-16 будет впервые летать один Ла-5. А зенитчики, увидев силуэт самолета на темном фоне горизонта, приняли его за ФВ-190 и открыли огонь... Приказ нужно издавать и наказать в первую очередь меня, отвечающего за работу офицеров штаба. Виноват я, Василий Федорович, с меня и нужно строго взыскать!..
      Я чувствовал, что все присутствующие тяжело переживают случившееся. Особенно начальник штаба. Нужна разрядка...
      - По-моему, виновный уже наказан. Ведь за командира полка остался я?! Вот за бесконтрольность и получил свое... Когда самолет будет готов? спросил я инженера Николаева.
      - К концу дня ремонт закончим, повреждений много, но силовые узлы и бензиновые баки целы, - ответил Николай Андреевич.
      - Вот, дорогие друзья, и причины ЧП ясны, и виновники все налицо. Неси, Танечка, мне одному "наркомовскую" норму. Давно не пил, а сегодня выпью за победу и за то, что свои не убили. После завтрака засну еще часа на два. Нужно собрать силы также для разговора с командиром и начальником политотдела дивизии. Они нам ошибку не простят.
      В четыре часа дня на стоянку 3-й эскадрильи - постоянное место встреч старших и построения полка - приехали в одной машине полковник Кондратьев и полковник Сербин. Я подробно доложил о состоянии и боеспособности полка, о количестве произведенных за ночное и дневное время боевых вылетов, об их результатах. Одновременно доложил о причинах обстрела самолета Ла-5 своими зенитчиками и о принимаемых мерах для предотвращения подобных случаев в дальнейшем.
      Петр Васильевич внимательно выслушал. Поглядел по очереди на каждого из нас. Помолчал, подумал, потом повернулся к Сербину, улыбаясь, сказал:
      - Иван Иванович, побеседуй с товарищами, а я с будущим командиром пройдусь по стоянкам эскадрилий, поговорим с летчиками, с техниками. Хочу сам убедиться, на сколько им еще хватит сил...
      Он дружески взял меня за локоть.
      - Пойдем, Василий Федорович. Рад, что ты и из этого пламени вышел живым. Я ведь не зря сказал "с будущим командиром". Подполковника Борисова врачи к полетам на боевом самолете пока не допускают. Вот мы в дивизии и приняли решение: командиром назначить тебя. Вышестоящее командование тоже согласно. Через два-три дня будет подписан приказ. Я надеюсь, что оправдаешь доверие. Но хочу поделиться с тобой опытом командования полком. Это - самая трудная и ответственная должность. Если полки боеспособны, а их командиры смелы и разумно воюют, то и дивизии, и армии всегда выполняют поставленные задачи. Ведь полк - основная тактическая единица. Хочу, чтобы четвертый гвардейский авиаполк, начавший свою боевую историю еще в восемнадцатом году, под Петроградом, был и теперь правофланговым в дивизии. Но вот еще мой совет: сделай главный упор на боеспособность каждого звена, каждой эскадрильи. Доверяй больше молодым летчикам, они в полку сейчас главная сила. Сам летай не из последних сил, а в меру. Побереги здоровье, война еще, видимо, долго протянется, а твой боевой опыт нужно в полку сохранить. Вот и следуй добрым советам, раз ставим во главе полка...
      Да, чуть не забыл. Привез тебе письмо от земляков. Секретарь Волховского райкома партии послал его в Политуправление флота. Возьми почитай. Наверное, интересуется, как воюешь? А может, что дома случилось?
      Он подал мне письмо.
      - Спасибо, товарищ полковник, за доверие, за советы. Надеюсь, что не подведу. А дома вроде все было нормально, вчера получил письмо от родителей и жены. Дочь уже ходить научилась, - ответил я Петру Васильевичу и больше чем когда-либо почувствовал, как обаятелен этот прекрасный человек и командир.
      - Ну, а с обстрелом, если разобрался, - добавил Кондратьев, - виновных накажи своим приказом. Я командующему доложил, что виновны и летчики, и зенитчики. Вот, кажется, и все, о чем хотел с тобой поговорить. А теперь дай команду приготовить к девятнадцати часам два самолета И-16 и дай мне ведомого. Полечу на острова. Нужно проверить ход аэродромно-строительных работ на Лавенсари и Сескари. Туда направим один из полков, как только завершит переучивание.
      - Есть, товарищ полковник! - ответил я командиру. - Но в такую погоду парой на "ишачке" летать опасно. Разрешите, я звеном на "лавочкиных" прикрою до острова Лавенсари и без посадки вернусь обратно.
      - Хорошо, прикрой... Боишься, что перехватят комдива, - с усмешкой согласился Петр Васильевич и добавил: - Скажи, чтобы твой "ишачок" с тридцать третьим номером подготовили для меня.
      - Товарищ командир, мы вам подготовим "пятерку". На ней новый мотор. На тридцать третьем после ремонта в центральных мастерских появился дефект чрезмерная чувствительность в управлении при малых скоростях. Качается машина, как корыто на воде.
      - Ты ведь на этом "корыте" ночью летаешь? Думаешь, я хуже тебя владею "и-шестнадцатым"?! - серьезно упрекнул меня Кондратьев.
      Возражать было бесполезно, и я дал команду готовить два И-16 с бортовыми номерами 33 и 05.
      Пока Кондратьев беседовал с летчиками 1-й эскадрильи, я мельком прочитал письмо и положил его в карман. А когда возвращались к стоянке 3-й эскадрильи, он спросил:
      - Ну, что пишет партийный вождь района?
      - Благодарит от имени земляков за боевые успехи и за письмо, которое я недавно написал волховчанам. Они это письмо в своей газете напечатали. Еще сообщает, что труженики района собрали и передали государству двести тридцать тысяч рублей деньгами да еще пятьсот шестьдесят девять тысяч рублей облигациями на постройку боевого самолета. Его они хотят передать мне. И по этому вопросу даже обратились с письмом к И. В. Сталину.
      - Хорошее письмо! - сказал Петр Васильевич. - Только ты его не прячь от людей. Пусть почитают в полку все. Копию дай в нашу дивизионную газету. Да ведь на такие собранные средства завод построит не один самолет, а целое звено. Сколько в полку самолетов, построенных на средства горьковчан?
      - Двадцать, товарищ полковник. И за боевую работу на каждом из них мы регулярно отчитываемся перед тружениками Горьковской области. Связь наша с глубоким тылом тесная.
      - Это прекрасно, в этом наша сила, Василий Федорович... А с ответом землякам не тяни. Поблагодари сам да еще от имени полка и дивизии.
      Сообщение комдива о предстоящем повышении, дружеские деловые советы о методах работы в новой должности, роль полка в составе соединения и письмо секретаря райкома партии - все это вызвало у меня душевный подъем. Это заметил, конечно, Петр Васильевич - человек очень наблюдательный. Он дружески толкнул меня в плечо, смеясь сказал, чтобы слышали все, кто был рядом:
      - Теперь, Василий Федорович, забудь ночные и дневные переживания, берись за командование полком, не ожидая приказа. Официальное построение с выносом знамени проведем, когда я вернусь с островного района. А сейчас давай команду, через десять минут вылетаем. Предполетных указаний давать не буду, надеюсь на гвардейцев, как на себя самого...
      Клятва боевому командиру
      Построение полка с выносом гвардейского знамени, назначенное командиром на 3 июля, было неожиданно отменено.
      1 июля балтийские летчики-истребители потеряли своего боевого товарища, талантливого и храброго летчика, Героя Советского Союза, гвардии полковника Кондратьева.
      Вряд ли кто из нас, опытных летчиков, мог предположить, что жизнь Петра Васильевича оборвется не в смертельной схватке с врагом, а при обыкновенном взлете с маленькой площадки на острове Сескари...
      Когда 2 июля с островной военно-морской базы сообщили, что вечером 1 июля при взлете на самолете И-16 погиб полковник Кондратьев, то мне сразу вспомнились слова Петра Васильевича, сказанные им в день смерти капитана Овчинникова: "Потеря Овчинникова - не случайность. Это старая болезнь опытных летчиков - пренебрежение "пороками" самолетов, на которых они летают".
      Да, он был абсолютно прав. Много раз за свою летную жизнь мне приходилось навек прощаться с друзьями, которые пренебрегали тем, что они хорошо знали.
      В гибели Петра Васильевича я видел и свою вину. Ведь я оказался не способен доказать старшему, что лететь на самолете, имеющем значительный "порок", нельзя. Проявил бы большую настойчивость - и не было бы сегодня этого траурного построения войск гарнизона...
      Командование флота приняло решение похоронить гвардии полковника Кондратьева в Кронштадте, на кладбище Петровского парка, рядом со стоянками самолетов 4-го гвардейского полка, в котором он первым получил звание Героя Советского Союза, еще в советско-финляндскую войну 1939-1940 годов.
      В 18 часов на стоянке 3-й эскадрильи выстроились все части и подразделения авиационного гарнизона. Стройный прямоугольник воинских колонн с опущенными знаменами замер в горестном молчании. В центре прямоугольника на постаменте стоял обитый красным бархатом и черным крепом гроб с телом погибшего. Рядом с гробом крышка, на которой лежат фуражка и шлемофон покойного. В ногах траурные подушечки с боевыми орденами и Золотой Звездой отважного сокола...
      Летнее солнце, склоняясь к горизонту, бросило тень от вековых дубов на всю площадку. В этой тени лицо старшего боевого товарища кажется бледным. Но на этом лице навсегда застыло выражение целеустремленного мужества. Точно такое лицо часто видели летчики дивизии, когда Петр Васильевич, возвратясь с тяжелого боевого задания, делал разбор, определял причины успеха или вскрывал недостатки проведенного воздушного боя или бомбоштурмового удара.
      На траурном митинге первым выступил прославленный летчик Балтики, боевой друг, начальник политотдела дивизии гвардии полковник Сербин. С глубоким волнением он произнес проникновенную речь:
      - Имя Героя Советского Союза гвардии полковника Петра Васильевича Кондратьева широко известно на Балтике. Здесь он начал службу, здесь он совершенствовал свое воинское мастерство, вырос от рядового летчика до командира соединения. Еще задолго до войны он неустанно готовил себя к грядущим боям. Советская власть, партия большевиков воспитали его, и он замечательными боевыми делами доказал свою преданность Родине... В 1939 году Петр Васильевич Кондратьев смело водил своих питомцев - нынешних гвардейцев четвертого авиаполка - на защиту Ленинграда против белофиннов. В тех боях проявился военный талант славного сокола. Он летал и дрался без устали, соединял в своих полетах смелость и отвагу, готовность идти на риск, риск разумный, основанный на точном расчете. Этому он учил и своих летчиков.
      За героизм и доблесть Петр Васильевич был удостоен высшей награды Родины - в марте сорокового года ему было присвоено звание Героя Советского Союза.
      С начала Великой Отечественной войны он вместе со всем народом встал на защиту своей Отчизны. Охваченный священной ненавистью к врагу, славный балтийский летчик-истребитель полковник Кондратьев, храня в своем сердце образ Ленинграда, колыбели революции, всегда впереди боевых друзей шел в любой неравный бой и побеждал.
      За два года войны в полной мере раскрылись не только боевые качества Петра Васильевича, но и незаурядные организаторские способности. Он умел соединять в себе необходимые качества советского офицера: требовательность и заботу о подчиненных, умение направить их на выполнение приказов командования. В многочисленных боях за Ленинград балтийские летчики из соединения Кондратьева проявили себя подлинными мастерами воздушных сражений, искусными и мужественными бойцами. Двадцать Героев Советского Союза и свыше трехсот орденоносцев насчитывается в прославленной дивизии. Все полки авиасоединения стали гвардейскими. В этом - большая заслуга Петра Васильевича, талантливого командира и летчика.
      И вот Петра Васильевича нет среди нас. Его жизнь оборвалась при исполнении служебных обязанностей. Тяжела утрата. Мы склоняем над прахом героя свои боевые знамена, и в наших сердцах еще сильнее разгорается ненависть к врагу. Но наш командир будет жить в боевых делах балтийских летчиков, направленных в этот переломный период Великой Отечественной войны на полное завоевание превосходства в воздухе и полное снятие блокады Ленинграда.
      Товарищи! Лучшим памятником прославленному герою войны Петру Васильевичу Кондратьеву и всем воинам, павшим за нашу Родину, будет полный разгром фашистских войск и изгнание их с залитой кровью Русской земли.
      Вечная память тебе, боевой наш друг и товарищ!
      Траурный митинг у гроба любимого командира, прославленного воздушного бойца стал в то же время и клятвой воинов-гвардейцев: выстоять, захватить тактическое и оперативное превосходство и завершить полный разгром врага в священной всенародной войне.
      Траурные мелодии оркестра сменились строевым маршем, под звуки которого твердой поступью прошли мимо могилы полк гвардейцев и другие подразделения гарнизона, отдавая последние почести любимому командиру.
      Смолкли звуки оркестра, стихла четкая поступь воинских колонн, разошлись по своим местам солдаты и офицеры гарнизона. А летчики вновь сели в кабины самолетов, чтобы не щадя своей жизни биться с врагом до полной победы...
      Гибель Кондратьева нарушила хорошо слаженное руководство дивизией. Это отразилось и на моем повышении в должности. Командование флота до подбора и назначения нового командира соединения оставило подполковника Борисова на своем месте.
      Такое решение в данный момент было оправданным. Ибо перестановка в командовании полком цепочкой потянула бы за собой перестановку и в эскадрильях. А это могло отразиться на боеспособности полка. Поэтому все остались на прежних должностях, и гвардейцы 4-го истребительного полка в июле продолжали успешно выполнять поставленные боевые задачи. Но у нас появилось и нечто новое: систематическая борьба с самолетами "хеншель" (Хш-126). Воины фронта прозвали этот вражеский самолет из-за неубирающихся длинных шасси "костылем". "Костыли" довольно успешно выполняли роль корректировщиков артиллерийского огня, ведущегося фашистами по переднему краю нашей обороны, а также по Ленинграду и Кронштадту.
      Три предшествующих месяца напряженной боевой работы потребовали от личного состава полка не только огромных физических и моральных сил, но и значительных жертв. В неравных боях за этот период полк потерял двенадцать летчиков, из них четырех ветеранов, воевавших с первого дня войны, и пятнадцать самолетов.
      Конечно, наши потери были в несколько раз меньшими, чем потери врага. Мы сбили сорок пять гитлеровских и финских самолетов, да к тому же уничтожили немало техники и живой силы врага. Главным же достижением этого тяжелого периода был значительный рост боеспособности всех летчиков. Теперь они уверенно и тактически грамотно вели одиночные и групповые воздушные бои на любых высотах. Многие молодые пилоты, начавшие воевать с апреля, вышли на один уровень с опытными пилотами и были готовы к самостоятельному выполнению боевых заданий в составе пары и звена. Рост тактического мастерства и хорошее владение самолетом Ла-5 позволили командованию полка решать многие задачи меньшим составом. Снижение общего количества боевых вылетов за сутки уменьшило боевую нагрузку на каждого летчика и позволило организовать регулярный краткосрочный отдых летного состава при части и в летном профилактории ВВС флота.
      На второй день после похорон полковника Кондратьева гитлеровцы начали обстрел Кронштадта. Корректировку артогня с высоты 1000 метров вел "хеншель". Он под прикрытием двух пар истребителей ФВ-190 находился за линией фронта - юго-восточнее Петергофа. Полк получил срочную боевую задачу: поднять на уничтожение корректировщика шестерку "лавочкиных".
      При постановке боевой задачи летчикам 1-й эскадрильи командир звена лейтенант Федорин попросил разрешения эту боевую задачу выполнить парой. И, объясняя свой дерзкий замысел, он сказал:
      - Товарищ майор, зачем лететь большой группой? Ведь нас сразу обнаружат, и разведчик успеет вместе с прикрытием уйти. А как только мы улетим, он вновь вернется для корректировки огня. Разрешите нам парой на большой скорости зайти через Порзоловские болота в тыл врага, и оттуда одной атакой мы собьем корректировщика. Тем более что его на высоте тысяча метров легко обнаружить, а в бой с прикрытием мы вступать и не станем. Да после гибели "хеншеля" им будет и не до нас, они будут искать оправдания за потерю корректировщика перед командованием, чтобы не получить приличную нахлобучку...
      Я задумался над предложенным вариантом выполнения боевой задачи. Риска в нем было много, но расчет на внезапность и скоротечность боя давал основание для практической проверки. Федорин в упор смотрел на меня и с тревогой ждал ответа. Затихли и все присутствующие летчики. А для того, чтобы окончательно убедить меня, Федорин добавил:
      - Товарищ майор! Прошу, разрешите выполнить это задание парой, ведь я вчера у могилы полковника Кондратьева от имени молодых летчиков первой эскадрильи дал клятву: бить врага, не считаясь с численным его превосходством, так же, как это делают опытные летчики.
      Его уверенность в успехе, жгучая ненависть к врагу, клятва перед гвардейцами заставили меня согласиться с предложенным вариантом боя. В эти минуты я вспомнил, как в первый год войны, будучи таким же, как и он, начинающим воином, лейтенантом, не раз упрашивал командира отряда и эскадрильи выполнить трудное задание парой вместе с другом, лейтенантом Князевым. Но необходимо было уточнить все, что должны сделать летчики для успешного выполнения боевой задачи. И еще: следовало все взвесить, чтобы избежать потерь... Я задумался на минуту-другую, а потом сказал:
      - Ну что же, товарищ Федорин, предложение ваше хорошее, по-настоящему гвардейское: бить врага не числом, а умением. Только надо кое-что уточнить. Во-первых, до обнаружения противника лететь на предельно малой высоте. Во-вторых, атаковать "хеншель" сразу с двух сторон под малым углом. И третье - весь полет до завершения задания выполнить в условиях радиомолчания.
      - Есть, товарищ майор! Разрешите по самолетам? - радостно отчеканил лейтенант Федорин. И, не ожидая других указаний, вместе с ведомым бегом бросились к самолетам.
      Летчики эскадрильи с волнением и завистью смотрели на бегущих пилотов. И видимо, каждый из них думал, что он так же охотно полетел бы на это ответственное задание. Но я пока смог доверить только Федорину.
      Следить за ходом предстоящего боя лучше было с выносного пункта управления, размещавшегося в специальной стеклянной вышке на крыше бывшего порохового погреба, в котором находились общежитие летчиков и командный пункт полка. Туда я срочно и выехал на легковой машине.
      Когда поднялся на пункт управления, пара Федорина скрывалась из виду, улетая в сторону противника. По данным радиолокации и постов наблюдения, Хш-126 и две пары ФВ-190 кружились в том же районе, продолжая корректировку огня. Гитлеровцы били из орудий по городской части Кронштадта, по боевым кораблям на рейде и фортам, ведущим контрбатарейную стрельбу.
      От аэродрома до самолетов противника рукой подать, всего 12-15 километров. Федорину же с выходом в тыл врага по намеченному маршруту в три раза дальше. Встреча с противником после взлета должна состояться через четыре-пять минут. Мое напряжение настолько велико, что кажется, часы остановились. Неужели наши расчеты неверны и риск слишком велик? Неужели дерзкий замысел может обернуться потерей отличных молодых пилотов?
      Истекли томительные пять минут. Глаза неотрывно следят за секундной стрелкой наручных часов, а она мелкими скачками медленно переваливает первую половину циферблата.
      Как удар в колокол, в наушниках раздался радостный голос Федорина:
      - "Тридцать третий"! - Он назвал мой личный позывной. - Задание выполнено, "костыль" и "фокке-вульф" горят!.. Что, "фоки", получили? До свидания, скоро встретимся...
      Последняя фраза предназначалась не мне, а истребителям противника. Потом, как бы опомнившись, Федорин добавил:
      - Я "Ноль четвертый", на полной скорости жму на точку! Переведя дыхание, я ответил:
      - "Ноль четвертый", вас понял, молодцы, спасибо за доблесть, с посадкой не торопитесь, сделайте круг, успокойтесь.
      - Не волнуйтесь, сядем нормально, - ответил ликующим голосом Федорин.
      Тут же мы увидели, как на огромной скорости к аэродрому приближается пара Ла-5.
      Передав микрофон наблюдателю за воздухом, не чувствуя усталости, я сбежал вниз к машине.
      Не успел остановиться винт самолета, как Федорин был уже на земле. Он поправил шлемофон, подтянул поясной ремень, отодвинув большими пальцами складки комбинезона назад, и четким шагом подошел ко мне с докладом.
      - Товарищ майор! Боевое задание по уничтожению корректировщика выполнено. Самолет Хш-126 сбит, горящий упал юго-восточнее Петергофа, в пяти-шести километрах. По пути прихватили и одного "фокке-вульфа". Он тоже вспыхнул факелом. Остальные вражеские истребители прикрытия хотя и были рядом, но обнаружили нас лишь после того, как "хеншель" и ФВ-190, объятые пламенем, валились на землю. Из боя вышли со снижением на максимальной скорости. Все ваши указания выполнили.
      - Спасибо, Толя! - назвал я лейтенанта впервые по имени, потом обнял и поцеловал обоих отважных соколов. - Результат боя налицо: слышите, обстрел города прекратился? Вы парой блестяще выполнили боевое задание и сдержали клятву покойному комдиву. Этот скоротечный бой будет хорошим примером мастерства и мужества для всех летчиков полка. Представляю вас к правительственным наградам, а сегодня и завтра отдых. - И, обращаясь ко всем присутствующим летчикам, я добавил: - Командованием полка принято решение: всем летчикам, сбившим вражеский самолет, в этот же день предоставлять короткий отдых при части или в профилактории...
      Если бы я знал тогда, какую важную победу одержал гвардии старший лейтенант Федорин. Он не только сорвал массированный обстрел Кронштадта и боевых кораблей на рейдах, он сбил лучшего корректировщика артогня, опытного летчика-истребителя унтер-офицера Николайта, имевшего более 30 побед.