В авиации погода часто вносит свои коррективы, меняет планы действий. Она поломала и наш план. Снегопады, бураны, а потом резкое потепление заставили нас ждать еще пять дней. Наконец-то 1 апреля по маршруту и в районе Кронштадта началось улучшение погоды. Облачность поднялась до трехсот метров, местами мокрый снег, видимость от одного до четырех километров. Я запросил разрешения на вылет. Через час был получен ответ:
      - Перелет разрешен звеньями с интервалами в десять минут. Запасные аэродромы - Новая Ладога и Углово.
      Понимаю, почему даны такие условия. Боятся, что большой группой можем попасть в снежный заряд, а там недалеко и до столкновения. Но, зная подготовку летчиков и обсудив с комэсками все "за" и "против", принял решение лететь эскадрильями.
      Первой за моей парой взлетела 3-я эскадрилья, на нее я надеялся, как на самого себя. Группа быстро собралась, заняла боевой порядок - правый пеленг звеньев - и легла на курс.
      Справа спокойно держится ведомый-новичок, младший лейтенант Аркадий Селютин, выпускник Ейского училища. В учебно-боевых полетах он показал упорство и хорошее владение самолетом. В воздухе далеко видит, чувствует обстановку - для молодого летчика это редкость.
      Летим на высоте полутораста метров. Как пересечем реку Волхов, пойдем до конца маршрута на бреющем. Соблюдаем радиомолчание - таков план перелета. Поглядывая в сторону летящих справа самолетов, вижу ниточку железной дороги. Через минуту в дымке показался разрушенный Тихвин. Первый русский город, освобожденный нашими войсками в декабре 1941 года. Через восемь минут пройду над домом родителей, в котором теперь живет и моя семимесячная дочь Галочка. Звук десяти моторов потрясет стекла, когда родные выбегут на улицу, наш и след простынет, а выбегут обязательно, знают, что точно над домом, кроме меня, никто самолеты не поведет.
      Опять сердце волнуется, а глаза спешат увидеть самый близкий сердцу кусочек Родины.
      Вот она, родная Ладога! На краю - деревенька, а внизу под горочкой у церкви домик. Прибавляю обороты винта, чтоб лучше услышали. И - все позади... Знаю, что и Васильев пролетит сейчас над Ладогой и деревенькой. Мы с ним не раз вели бои над моим родным очагом.
      В конце маршрута облака прижали нас к самой земле. Пришлось передать команду:
      - Я "Тридцать третий", встать в колонну пар!
      Ответил Кожанов - понял! Наблюдаю за группой в зеркале фонаря кабины. Из туманной дымки выплыло знакомое очертание собора. Мы над Кронштадтом. Не делая круга, одним разворотом на 180 градусов садимся парами через тридцать секунд друг за другом. А вскоре так же четко приземлилась восьмерка 1-й эскадрильи.
      Наши боевые наземные друзья и остальные летчики посуху добрались быстрее, чем мы по воздуху.
      И снова мы на фронте, о чем не замедлил напомнить враг - начался интенсивный артиллерийский обстрел острова. С грохотом разрывались снаряды, подрагивала Кронштадтская земля. Ну что же, здравствуй, фронт, вот мы и снова встретились.
      В наших руках прекрасный боевой истребитель. На нем предстоит именно отсюда, от Кронштадта, где был обескровлен и остановлен враг в тяжелое время 1941-1942 годов, начать упорные бои за полное превосходство в воздухе над Финским заливом, отогнать противника от стен Ленинграда, вытеснить за пределы Родины и окончательно разгромить фашистский флот и авиацию в районе Балтийского моря.
      Часть III.
      Блокада снята
      Чтобы разбить, отбросить вражий вал,
      Такие вынес город испытанья,
      Каких еще ни разу не знавал
      За двести сорок лет существованья.
      Вера Инбер. 1943 г.
      Мелочей в авиации нет
      Обстрел Кронштадта продолжался до наступления темноты. Гитлеровцы стремились уничтожить самолеты и вывести из строя аэродром. Большинство снарядов дальнобойной артиллерии врага падало на западную часть острова. Разрываясь, они поднимали высокие грязные фонтаны, оставляя различные по ширине и глубине воронки. Осколки со свистом пролетали сотни метров, срезали сучья вековых деревьев и, потеряв силу, падали в талый снег.
      Надо сказать, что противник в последнее время довольно редко совершал массированные артналеты на аэродром и прилегающие к нему площадки, где размещались служебные и жилые землянки, самолетные укрытия, различные склады, спецавтотранспорт и другое имущество двух авиаполков и подразделений обслуживания. Обычно гитлеровцы стреляли по центральной и восточной частям острова, где находились основные объекты главной военно-морской базы флота. Но в тот день - 1 апреля 1943 года - на аэродром прилетели две эскадрильи 4-го гвардейского полка, переучившиеся на новые самолеты-истребители. Гитлеровцы заметили это и, понятно, всполошились.
      Потеря на земле хотя бы одного боевого самолета Ла-5 вела бы нас к ослаблению боеспособности. Поэтому, не обращая внимания на обстрел, я с комэсками Васильевым, Кожановым и начальником штаба полка, в должности которого теперь был неутомимый Алексей Васильевич Тарараксин, недавно получивший звание майора, обошли все защищенные стоянки самолетов, в которых заботливыми руками техников уже были поставлены " лавочкины ".
      Убедившись, что самолеты и основной спецавтотранспорт надежно укрыты, я отпустил командиров эскадрилий. Им предстояло среди множества дел и забот провести разбор очень сложного по метеорологическим условиям перелета в Кронштадт и подготовить боевые расчеты на случай подъема по тревоге. Мы все с нетерпением ждали такие задания, а новая техника давала возможность их выполнить.
      До командного пункта полка было не более километра, и Тарараксин предложил пройти пешком по тропинке, проходившей через Петровский парк. По пути он сообщил, что по указанию командира бригады летал на самолете У-2 в Ленинград в госпиталь навещать командира полка подполковника Борисова. Общее состояние его неплохое, а вот раздробленное плечо срастается плохо, правая рука на повязке и совсем не поднимается, к тому же врач-хирург сказал, что, наверное, подполковника Борисова медкомиссия не допустит к полетам на боевом самолете. "Учитывая это, - сказал Тарараксин, - полковник Кондратьев издал сегодня приказ о возложении на вас обязанностей командира полка и начальника авиагарнизона на аэродроме Бычье Поле. Сегодня вечером вернется из Ленинграда замполит майор Безносов. Его вызвали в Политуправление флота. Назначают с повышением, а на его место подбирают замполита летчика-истребителя".
      Сообщение начальника штаба легло на душу тяжелой ношей. Я шел медленно, потом остановился. В ушах усилился шум - это всегда бывало после длительного полета. Да к тому же вновь возникла боль в правом подреберье. Боль я почти постоянно чувствую уже около трех месяцев, но об этом никому не говорю, даже врачу полка - капитану медицинской службы Валентину Званцову, человеку заботливому и хорошему специалисту. За пять месяцев он прекрасно вошел в коллектив полка, особенно в боевую семью летчиков.
      Повернувшись к Алексею Васильевичу, я высказал то, о чем сейчас думал, - как эти повышения не вовремя... Ведь они пользы не дают - ни мне, ни замполиту, ни полку. Сейчас наступил ответственный момент для всего личного состава и даже для истребительной авиации флота в целом. Получили новые самолеты. На них нужно начать боевую работу, не допустить неоправданных потерь и спада морально-боевого духа. Особенно в первых боях. Ведь именно первые успешные бои дают боевой настрой на дальнейшее. Тем более что часть молодых летчиков из-за плохой погоды еще не полностью отработали групповые учебные воздушные бои, воздушные стрельбы. Да и здешний район они совсем не знают. Мне сейчас нужно не администрировать, не заниматься переучиванием 2-й эскадрильи, а быть рядом на земле и в воздухе с теми, кто полетит на новых самолетах.
      В такое время нужно, чтобы на месте был командир полка, пусть даже не летающий на боевые задания. Мы уже к этому привыкли, после Романенко никто из них как следует в воздухе не учил летчиков. Совсем не ко времени сейчас и замена замполита. Его уход - хотим мы или не хотим - снизит уровень партийно-политической работы. Сегодня же вечером поеду к командиру бригады. Нужно задержать хотя бы отъезд замполита до возвращения командира полка из госпиталя.
      Придя на КП полка, я по телефону доложил полковнику Кондратьеву о прибытии двух эскадрилий после переучивания к постоянному месту базирования.
      - Я это знаю, товарищ Голубев, по оперативной службе. Молодцы, что в такую погоду долетели без происшествий. Как там - артобстрел не повредил?
      - Нет, товарищ командир, - ответил я. - Укрытия надежные.
      - Ну хорошо, прошу ознакомиться с основными боевыми документами и к вечеру с начальником штаба - ко мне. Понял? - спокойным тоном закончил телефонный разговор Кондратьев.
      В кабинете у командира находились начальник политотдела полковник Иван Иванович Сербин, начштаба подполковник Петр Львович Ройтберг и заместитель подполковник Владимир Иванович Катков. Все они, за исключением Каткова, раньше воевали в 4-м гвардейском полку и встретили нас как самых близких друзей.
      Я четко, по-уставному доложил о прибытии. Петр Васильевич, всегда спокойный и приветливый, внимательно посмотрел на нас, покачал головой, повернулся к Сербину, сидевшему в старом кресле в углу кабинета, и сказал:
      - Смотри, комиссар, какой грустный вид у гвардейцев. Труженики Горьковской области за свои трудовые рубли купили им двадцать лучших самолетов. На бортах фюзеляжей написали "Валерий Чкалов" - имя лучшего летчика современности, а они прилетели на фронт темнее пасмурного дня.
      - Ничего, командир, - вставая с кресла, весело проговорил Сербин. Грустное настроение у гвардейцев проходит быстро. Это они просто устали, да к тому же сегодня еще и не обедали. Пойдемте лучше поужинаем, да там за столом и поговорим о делах.
      - Ну что же, давайте поужинаем в штабе. Я думаю, все согласны? А пока приготовят - послушаем исполняющего обязанности командира о боеготовности полка и о плане переучивания последней эскадрильи, - сказал комбриг.
      Я встал и начал почему-то с того, что хотел сказать в конце доклада: попросил освободить меня от обязанностей начальника авиагарнизона и до возвращения командира полка из госпиталя оставить на месте замполита. Смена руководящего состава полка, особенно в момент, когда противник усиливает свою авиацию и пытается нанести нам чувствительные удары, отрицательно скажется на первых же боях.
      - Не так начинаете доклад, товарищ Голубев, - первым заметил заместитель командира бригады Катков - единственный из присутствующих, имевший высшую военную подготовку.
      Кондратьев, как бы не замечая реплики, усмехнулся:
      - Говорите, Голубев, все, что есть на душе, потом все расставим по своим местам.
      Спокойный тон Петра Васильевича и улыбающиеся глаза как-то незаметно повернули мои мысли, сняли замешательство, и я уже твердо продолжил:
      - Полк двумя эскадрильями в составе тридцати двух летчиков (с учетом летчиков управления полка) с девятнадцатью самолетами Ла-5 готов к выполнению боевых задач. Если не успеем завершить переучивание молодых летчиков, то будем их постепенно вводить в строй в боевой обстановке.
      К перебазированию 2-й эскадрильи на тыловой аэродром для учебы все готово. Передать старые самолеты в другие полки можем в любое время, но новых самолетов Ла-5 для этой эскадрильи пока нет. Есть данные, что они поступят в ближайшие дни. Чтобы ускорить переучивание, командиру эскадрильи Цоколаеву выделяем двух опытных командиров звеньев. Это, по нашим расчетам, позволит уже в мае вести боевые действия полным составом полка. Но есть просьба: оставить в полку шесть самолетов И-16 с лучшим ресурсом моторов. На этих самолетах до завершения работ по удлинению взлетно-посадочной полосы будем вести боевую работу ночью. Тем самым получим возможность использовать больше самолетов Ла-5 в дневное время.
      Заканчивая доклад, я вновь повторил свою просьбу об отмене приказа о перемещениях среди командования полка, но теперь реплик не последовало.
      Некоторое время в кабинете стояла тишина, которую нарушил комбриг:
      - Раз все молчат, снимем с полка на десять дней часть боевых задач. За это время они подтянут "хвосты", облетают район боевых действий с новым пополнением. Оставим шестерку самолетов И-16 - пусть на них летают ночью. Задержим на время замену замполита, а все остальное оставим так, как было решено.
      Вечером, во время ужина, Кондратьев сказал:
      - Товарищи! Сегодня у нас знаменательное событие. Четвертый гвардейский авиаполк вернулся на фронт на лучших советских самолетах-истребителях, которые труженики тыла построили в самое тяжелое для страны время. Первым этот прекрасный самолет освоил гвардии капитан Голубев. Учитывая боевые заслуги и хорошее выполнение обязанностей заместителя командира полка, ему приказом наркома Военно-Морского Флота присвоено внеочередное воинское звание - майор.
      Раздались дружные рукоплескания.
      Такого сюрприза я не ожидал, поэтому стоял смущенный и смотрел в тарелку. Что же я молчу? Ведь в таких случаях положено ответить по уставу.
      - Служу Советскому Союзу!
      - А теперь, товарищи, позвольте вручить Голубеву и погоны старшего офицера, пусть растет на них количество звезд, - так закончил командир бригады свою краткую речь.
      Ужин проходил в теплой товарищеской обстановке. Постепенно снялась усталость. Петр Васильевич подробно расспросил меня о семье, проживающей в Старой Ладоге, "на бойком месте", как выразился он. В конце ужина он положил руку на мое плечо, посмотрел в глаза.
      - Устал ты, гвардии майор, порядочно, нужно бы немного отдохнуть, да вот обстановка сложная. Подержись еще немного, как вернется Борисов, дам дней на десять отпуск, съездишь к семье. Дочь-то, наверное, еще и не видел?
      - Видел один раз. Пять месяцев ей было тогда, - ответил я Петру Васильевичу.
      ...Боевая работа полка на следующий день началась очень рано. Собственно, она и не прекращалась. Дежурные ночные экипажи из эскадрильи Цоколаева, летавшие еще на "старичках" - истребителях И-16, поднимались в воздух на перехват одиночных бомбардировщиков, наносивших удары по войскам переднего края Ораниенбаумского плацдарма.
      Утром в столовой собрали летчиков. Каждый из присутствующих с нетерпением ждал, какую задачу будем выполнять и кто первый полетит. Одно для всех было ясно, что на первое боевое задание со мной пойдут "старики". Потом, по мере восстановления боеспособности, несколько сниженной двухмесячным пребыванием в тылу, постепенно начнет вводиться в бой "молодежь".
      Узнав о новом плане работы полка в течение восьми - десяти дней, присутствующие восприняли его по-разному. Одобрительные взгляды Васильева, Кожанова, Цыганова - опытных воздушных асов - показали, что они понимают такое решение и рады ему. Вдруг из группы "молодежи" раздалась громкая реплика младшего лейтенанта Селиверста Бычкова:
      - Опять взлеты да посадки! Когда же боевые задания?
      Пришлось жестом приказать Бычкову встать. Он быстро поднялся, принял строевую позу. Глаза у него были умные, но озорные. Он, нисколько не смутившись и даже улыбаясь, смотрел на меня. Бычков был самым старшим по возрасту не только среди молодых пилотов, но и среди прослуживших два-три года в авиации Тихоокеанского флота, откуда мы получали пополнение.
      Бычков выделялся не только возрастом. У него довольно своеобразно складывалась судьба, в том числе и военная. Он родился в 1917 году в Одессе в семье служащего. Под нажимом родителей и с перерывами только в 1936 году с трудом окончил 10 классов, хотя учился неплохо. Дальнейшее образование посчитал бесполезным делом. Его не увлекла даже мечта многих юношей той поры - стать летчиком. Пошел работать чернорабочим в порт. Но все же попытался учиться в аэроклубе. Однако за систематические пропуски занятий и даже учебных полетов был отчислен, не совершив самостоятельного вылета на У-2. Поступил на вечерние курсы шоферов. Эта профессия вроде бы полюбилась. Но ездить по любимой Одессе ему не пришлось. Осенью 1938 года призвали служить в Военно-Морском Флоте.
      Бычкова зачислили краснофлотцем в аэродромную роту авиационного гарнизона под Нарвой. Там началась нелегкая служба - шофером бензозаправщика. Днем и ночью, в трескучий мороз и проливной дождь бензозаправщик от самолета к самолету, от аэродрома до склада горючего и обратно сновал, как ткацкий челнок. Селиверст понял, что уйти с бензозаправщика на другую машину в армии можно только в том случае, если работать отлично, быть примером во всех делах. А одессит, надо сказать, был избалован, служба давалась ему труднее, чем многим другим.
      Однако старание, усердие и расторопность Бычкова были замечены командиром роты. В январе 1939 года Селиверст как лучший водитель был переведен в управление авиабригады на должность шофера легкового автомобиля. Возил бы он командира до конца четырехлетней службы, если б не грянула война.
      Быстрое продвижение врага к Ленинграду и захват Одессы, где остались родители, огнем обожгли сердце Селиверста. После долгих раздумий он обратился к командиру бригады с рапортом, в котором просил послать его в авиаучилище.
      Командование учло, что он когда-то занимался в аэроклубе. В сентябре 1941 года Бычков был направлен в глубокий тыл в запасной учебный авиаполк морской авиации. Его зачислили курсантом-летчиком только потому, что направил его на учебу И. Г. Романенко - командир прославленной 61-й истребительной авиабригады Балтийского флота.
      "Ну что ж, будем учить", - написал на документе командир полка, а ниже своей резолюции добавил: "По окончании курса обучения направить в 61-ю ИАБ".
      Прошел год упорной учебы. И курсант, и инструкторы трудились на совесть. Шофер Бычков освоил два учебных самолета (У-2 и Ут-2) и боевой И-16, успел сделать несколько провозных полетов на двухштурвальном учебном самолете конструкции Яковлева, а на фронт не попал. Он сумел убедить командира полка послать его на дополнительное обучение на самолете Як-7 в Ейское военно-морское училище. Срок учебы продлился еще на три месяца. В начале января 1943 года, получив звание младшего лейтенанта, Бычков прибывает на аэродром Новинки в 13-й авиаполк. Здесь тоже счастливая звезда подсветила своим огоньком его летный путь - он в числе восьми пилотов был переведен к нам, в 4-й гвардейский.
      Оправдалась надежда командира авиабригады: сделать из шофера летчика. И неплохого летчика. А вот каким он будет воздушным бойцом, покажет время. Многое, конечно, зависело от самого Бычкова и от нас: командира эскадрильи Кожанова и от меня - заместителя командира полка по летной части.
      С самого начала была видна сложность характера Бычкова. К нему требовался особый подход. Бычков, разумеется, тяжело переживал: неизвестна судьба родителей, любимая Одесса томится в фашистской неволе. Но вот чрезмерная вспыльчивость и некоторое высокомерие свидетельствуют о том, что ему будет трудно врастать в нашу боевую семью. Странным казалось причудливое сочетание его подтянутости, аккуратности с почти нелепой верой в приметы. Если случалось ему заметить, что дорогу перешла кошка или даже женщина, он сразу поворачивал назад, пережидал, чтобы кто-либо прошел впереди него. Занятное это смешение суеверия и подлинно воинской собранности служило иной раз мишенью для шуток и розыгрышей. Таков был Селиверст Бычков...
      На совещании был оглашен общий план боевых и учебно-боевых полетов. Главное в нем было то, что одна эскадрилья несет боевое дежурство половину светлого времени и вылетает на задания в составе не менее звена - четырех летчиков. Но в их числе должен быть лишь один из молодых - ведомый в первой паре. Другая эскадрилья совершает облеты района боевых действий, проводит учебные воздушные бои и стрельбы по буксируемому конусу группами в шесть восемь самолетов. В каждую группу включалось не более двух летчиков из числа молодых. Такая расстановка летного состава и численность группы позволяли в случае встречи с противником вступить в бой, превратив учебное задание в боевое.
      Сейчас же главной трудностью была не борьба с воздушным противником, а размеры взлетно-посадочной полосы аэродрома, которая была явно мала для полетов на скоростном самолете Ла-5.
      Взлет и посадка с аэродромов или площадок ограниченных размеров всегда сопряжены с определенным риском. Поэтому от летного состава в первую очередь требовался точный расчет при посадке, строгое удерживание направления на пробеге и особенно при взлете.
      Первые дни полетов на аэродроме Бычье Поле более рельефно выявили некоторые недостатки "лавочкина".
      Самолет любой конструкции наряду с положительными качествами всегда имеет особенности, которые выявляются на заводе и при войсковых испытаниях. Знание летно-техническим составом "минусов" самолета позволяет своевременно предупредить возникновение сложных ситуаций, которые, как правило, ведут к летным происшествиям.
      Самолет Ла-5 не был исключением. В инструкции по его эксплуатации было записано:
      - самолет на взлете имеет тенденцию к развороту вправо;
      - при работе на земле мотор быстро перегревается;
      - при быстром рулении по мягкому грунту имеет стремление к капотированию.
      Все эти недостатки самолета и мотора летный состав знал и учитывал. Но вот частые повторные заходы на посадку при ограниченной длине полосы выявили то, что было ранее неизвестно. Мы установили, что Ла-5 резко кренится на левое крыло в момент ухода на второй круг с полностью выпущенными посадочными щитками. Это создавало иной раз довольно опасные положения. Если не удержать кренение, то самолет, находясь на высоте в три-четыре метра, мог зацепить крылом за землю, а при большей высоте - перевернуться через крыло. В любом случае катастрофа неминуема.
      Единственной причиной непроизвольного кренения оказалась чрезмерная чувствительность самолета к режиму работы мотора и винта при скорости, близкой к посадочной. И чем энергичнее летчик переводил мотор на полную мощность в момент ухода на второй круг с малой высоты, тем больше и быстрее кренился самолет на левое крыло. Специально проведенные мной и капитаном Васильевым полеты показали, что при плавном переводе мотора на полную мощность и с увеличением скорости никаких опасных ситуаций не возникало. Поэтому на одном из полковых разборов итогов летного дня пришлось детально раскрыть летчикам причину, которая ведет самолет к непроизвольному кренению, и дать рекомендации, как следует действовать, чтобы предотвратить опасность.
      На этом разборе я назвал фамилии летчиков, молодых и опытных, которые все еще допускали неточный расчет на посадку строго у знака "Т", а при уходе на второй круг резко переводили* мотор на максимальную мощность. Такие действия были неправильны и вели к аварии. Пришлось мне - в числе других назвать и довольно опытного пилота, воевавшего с первого дня войны, капитана Александра Овчинникова, замполита 1-й эскадрильи. По характеру он был человек спокойный, отзывчивый, в бою смелый и находчивый. Но в этот раз на замечание он отреагировал болезненно. Я понимал причину его неуравновешенности: в воздушных боях и на штурмовках его самолет был несколько раз поврежден, а сам он дважды ранен... Два года беспрерывно воюет - устал и нервы на пределе.
      Не ожидая конца разбора, Овчинников встал и раздраженно произнес:
      - Это мелочь, и ее в мой адрес можно было не говорить. Я на истребителях летаю много лет, сам знаю, как исправлять ошибки, в том числе и на Ла-5. И в воздухе, и на земле. Лучше бы сегодня поподробнее поговорить о тактике действий на новом самолете с учетом первых встреч с "фокке-вульфами".
      Зная Овчинникова как хорошего летчика и делового замполита, я был удивлен его репликой.
      - Садитесь, Александр Харламович! - сказал я, стараясь сдержаться. Ошибки в авиации могут допускать не только малоопытные летчики, но и авиаторы с большим стажем.
      Я назвал фамилии опытных летчиков, которые делают при полетах частые повторные заходы лишь потому, что в авиации мелочей нет. Любая ошибка или пустяковый вроде бы недосмотр может повлечь за собой тяжелые последствия. Назвал летчиков, которым будут даны тренировочные полеты. Овчинникову решил предоставить отпуск в Ленинград на четыре дня.
      - Нет, товарищ врид командира полка, - сделав ударение на слове "врид", ответил Овчинников. - Я никуда отдыхать не поеду. Раз назвали меня в числе слабаков, допускающих ошибки в полетах на Ла-5, то позвольте мне сначала доказать, что я этим самолетом владею не хуже других. И вообще, никакой отпуск мне не нужен. У меня хватит сил летать на любые боевые и учебные задания.
      Такой ответ поставил нас в тупик. Майор Тарараксин, знавший Овчинникова с момента прихода в полк, примирительно сказал:
      - Что ты, Саша, вспылил? Четыре дня отпуска, да еще с выездом в Ленинград... Поспишь, отдохнешь, а полеты от тебя не уйдут, им пока и конца не видно...
      Я, как командир, был озадачен больше других. Боролись во мне два решения. Первое - подписать приказ об отпуске и связным самолетом отправить Овчинникова в Ленинград. Второе - согласиться с его требованием, разрешить ему продолжать летать на новом самолете. Я понимал, что Овчинников желает продемонстрировать летное мастерство на более высоком уровне, чем мое. Это, пожалуй, и положило конец моим колебаниям:
      - Ну хорошо, Александр Харламович, завтра утром сделаете два-три полета по кругу, получите отпускной - и на У-2 в Ленинград. Это мое окончательное решение.
      На следующий день начались учебные полеты, и сразу после взлета Овчинникова я окончательно понял свою ошибку. Опытный летчик-инструктор мог сразу заметить, что пилот нервничает и ведет самолет не совсем правильно, особенно на посадочном курсе. Пришлось взять микрофон и передать Овчинникову, что он идет на повышенной скорости планирования. Капитан не ответил. Обстановка требовала повторить команду:
      - "Ноль двенадцатый", уходите на второй круг!
      - Сяду нормально!
      Я понял, что ответ Овчинникова означает: не нуждаюсь, дескать, в подсказке.
      "Капитан закусил удила", - мелькнула у меня тревожная мысль. Видя, что он садится с большим перелетом расчетной точки и обязательно выкатится за пределы посадочной полосы, я третий раз дал команду уйти на второй круг.
      Что в этот момент думал Овчинников, можно было только предположить. Мотор взревел, выходя за одну-две секунды на полную мощность. Самолет как бы вздрогнул, медленно пошел в набор высоты, потом перевернулся через левое крыло и вверх колесами врезался в землю.
      Вот в тот момент, когда на моих глазах погиб славный боевой товарищ, с которым вместе были проведены сотни боев и дерзких бомбоштурмовых ударов, я понял, как пагубны нерешительность, колебания. Нужно было отдать приказ об отпуске Овчинникова... Я не сделал этого вчера и даже сегодня до начала полетов...
      Через час после катастрофы я стоял перед полковником Кондратьевым, докладывал о чрезвычайном происшествии, случившемся по моей вине. Он молча выслушал мое объяснение, показал жестом, чтобы я сел. Достал папиросы, закурил, два-три раза глубоко затянулся, потом сказал:
      - Пойдем подышим свежим воздухом, поговорим.
      Мы вышли на улицу, и Кондратьев, посмотрев на моросящее небо, заговорил вовсе не о том, чего я ждал.
      - Есть народная примета: если в апреле "слепые" дожди, лето будет хорошее. Не знаю, верно это или нет, но нам в нынешнем году такое лето очень нужно. Хорошая погода поможет быстрее переучить все полки бригады на самолеты Ла-5. Такое решение уже принято, да и воевать на "лавочкиных" против "фокке-вульфов", видимо, будет легче в ясную погоду. Нам ведь, Василий Федорович, в этом году необходимо полностью завоевать превосходство в воздухе в районе восточной части Финского залива и на Ладожском озере. Вот почему из-за мелких недостатков нового самолета нам больше людей и технику терять нельзя. Гибель Овчинникова - не случайность. Это старая болезнь опытных летчиков: пренебрегать "пороками" самолетов, на которых они летают... Мой вам совет, товарищ Голубев, - повернувшись ко мне, твердо сказал Кондратьев, - не допускайте послаблений в требовательности к подчиненным, в воспитании молодых. Вы должны чувствовать себя командиром полка и при временном исполнении обязанностей. Ведь именно в полку в полном объеме решается военная судьба людей и достигается тактическая победа над врагом. Поэтому, принимая решение, не торопитесь, а если уж приняли, то не меняйте. Поняли, о чем я говорю?
      - Понял, товарищ полковник, - ответил я.
      - Ну хорошо, что поняли. Езжайте к себе и продолжайте работу.
      Кондратьев молча подал руку, приветливо улыбнулся и твердой походкой пошел в помещение командного пункта бригады...
      Чужой
      Десять дней в апреле полк воевал с уменьшенной боевой нагрузкой, поэтому удалось полностью выполнить учебный план: провести стрельбы по конусу, воздушные бои и бомбометание на самолете Ла-5.
      Вылетая в эти дни на боевые задания, летчики неоднократно встречали в воздухе группы "фокке-вульфов", которые, не принимая боя над нашей территорией и водами Финского залива, старались затянуть самолеты за линию фронта, сбить "лавочкиных" над расположением своих войск. Фашистов, видимо, интересовали конструктивные особенности нового советского истребителя, его летные качества, вооружение, навигационное оборудование, - наши летчики начали успешно воевать на Ла-5 и на других фронтах. На Ленинградском фронте и Балтийском флоте эти самолеты были только в нашем полку.
      Утром 10 апреля я доложил командиру авиабригады о завершении программы боевой подготовки молодых летчиков и некоторых выводах о тактике фашистских истребителей. Одновременно сообщил, что из Ленинграда вот уже несколько раз прилетает вновь назначенный инспектор по воздушно-стрелковой службе авиации флота капитан Михаил Мартыщенко. Он старался вылететь на боевое задание за линию фронта ведомым у меня или у любого командира эскадрильи и - вроде в шутку - упрекал нас в боязни перехватывать "фоккеров" как над своей территорией, так и за линией фронта.
      "Пора вам дать хороший бой "фокке-вульфам", показать, на что способен Ла-5, а не одной подготовкой заниматься", - сказал мне этот инспектор при последней встрече. А когда я спросил его, почему он желает лететь ведомым только у летчиков - Героев Советского Союза, он ответил: "Не летать же мне ведомым у командира звена или старшего летчика, ведь я начальник службы всей авиации флота..."