В песке рабочие нашли человеческий череп и несколько костей. Значит, кто-то все-таки попался в эту дьявольскую западню...
      Детальный осмотр стен коридоров ничего особенно интересного не дал. Только в нижнем мы обнаружили на каменных плитах облицовки три любопытные пометки. Их, видимо, сделали строители, размечая плиты. На одной было написано: "Верх". На другой сделана пометка "Убрать" и рядом поставлен оттиск печати фараона. Неужели Хирен лично следил за качеством работ?
      На третьей плите сохранилась пометка; "Для царской гробницы".
      Итак, мы открыли, несомненно, гробницу Хирена. Но чем яснее становилось ее устройство, тем больше мною овладевало какое-то странное разочарование.
      Уж больно все оказалось просто. Один ложный ход с пустой камерой в конце. Никаких особенно хитрых ловушек, кроме колодца, в который сверху проваливались, а тех, кто пытался пройти по нижнему коридору, из него засыпало песком.
      В пирамиде, обнаруженной покойным Красовским, все было задумано и устроено гораздо изобретательнее. Неужели Хирен понадеялся больше на уединенность места, выбранного для гробницы в этих диких и труднодоступных горах? Но зато здесь и грабителям никто не мог помешать спокойно и обстоятельно заниматься своим воровским тайным промыслом, - как же он этого не учел?
      А вдруг Хирен снова применил ту же хитрость и подсунул грабителям еще одну пустую гробницу? Ведь у нас нет никаких доказательств, что в саркофаге находилась его мумия. Как проверить это теперь - через тридцать три века?
      Так я размышлял, бродя по мрачным коридорам подземелья и ожидая разрешения начать исследовать погребальную камеру.
      Сабир тем временем облазил с приборами всю гору и нашел несколько выходов радиоактивных пород. А неподалеку ему удалось обнаружить старый, давно заброшенный карьер. Видимо, именно из него брали гранит для облицовки ложной камеры в пирамиде, открытой Красовским.
      Когда же, наконец, пришлют разрешение?
      Но раньше его пришла совершенно непонятная и загадочная телеграмма. Ее под вечер привез на беговом верблюде - дромадере - нарочный:
      "Я знал об этом четырнадцать лет назад, однако гробница может исчезнуть избежание лейте на порог вино молоко смешанное медом. Джон Кайрус".
      ГЛАВА XVII. МУМИЯ В ПЕСКЕ
      В полной растерянности я вертел телеграмму в руках, тщетно пытаясь понять таинственные слова. Кто был этот неведомый Джон Кайрус, приславший мне какую-то тарабарщину из Дейтона, штат Огайо, США? О чем он знал еще четырнадцать лет назад? Откуда он вообще знает, что мы отыскали гробницу, и как это она может исчезнуть? И зачем я должен лить на какой-то загадочный порог "вино молоко смешанное медом"? Чепуха какая!
      Телеграмма переходила из рук в руки, и, наконец, Женя высказал догадку:
      - А не мистик ли это какой-нибудь приветствует и напутствует нас?
      Мне сразу вспомнились самые невероятные звонки, какими замучили меня разные энтузиасты в Ленинграде после рассказа по телевидению о загадках пирамиды и потерянных дневниках Красовского.
      - Пожалуй, верно, - согласился я. - Но откуда же он мог узнать в своем Дейтоне, что мы тут нашли гробницу Хирена? От потусторонних духов на спиритическом сеансе?
      Но все разъяснилось на следующий день, когда вдали заклубилась пыль и к нашему лагерю на бешеной скорости подкатился "додж", битком набитый корреспондентами. Они тут же стали атаковать меня с блокнотами в руках, совать всем под нос микрофоны и стрекотать кинокамерами, заглушая наши протесты. .Оказывается, вести о нашем открытии уже успели каким-то образом просочиться в прессу - и, конечно, неимоверно перевранные и сказочно приукрашенные.
      "Сияние золота из Заколдованной Гробницы", "Фараон Хирен незаконный сын еретика Эхнатона", - с ужасом читали мы аршинные заголовки в газетах.
      Пришлось срочно закрывать вход в гробницу прочной железной решеткой и устанавливать возле нее форменный караул из сотрудников экспедиции. Мирный и деловитый покой пустыни был безнадежно нарушен.
      На другой день прибыла новая группа корреспондентов. Но зато с ними приехал и специальный представитель Службы древностей, которому поручалось провести вместе с нами обследование гробницы. Это был известный египетский археолог Закария Шакур. С ним вернулся и Толя Петров, уже совсем здоровый.
      Подвижный и весьма деловитый, постоянно приговаривавший словечко "дорогой", Шакур тут же принялся умело наводить порядок: распорядился не подпускать никого из корреспондентов к входу в гробницу ближе чем на сто метров, предложил им покинуть территорию нашего лагеря и устроить свой собственный в сторонке и - главное - избавил нас от необходимости кормить всех этих непрошеных гостей.
      Теперь можно было спокойно приступить к работе.
      Утром мы с доктором Шакуром торжественно вскрыли запечатанную дверь погребальной камеры. Нас сопровождали только Павлик с двумя рабочими-египтянами и геолог Сабир.
      ...Расписной ларец из черного дерева, всю крышку его занимает раскрашенный рисунок превосходной работы: фараон Хирен в виде разъяренного льва попирает лапами своих врагов. Деревянное резное ложе, на нем какая-то круглая шкатулка с инкрустациями из слоновой кости. Балдахин с узорами; его, наверное, поднимали над троном. Но все изорвано, поломано, перебито!
      Рассматривать отдельные детали пока нет времени. Мы сфотографировали камеру с нескольких точек, потом начали составлять точный план с указанием, где именно, на каком квадратике пола лежит та или иная вещь. Каждая находка при этом получала свой номер, - короче говоря, началась та размеренная, скрупулезная работа, которая и составляет основу труда археолога на раскопках. Только закончив ее, можно было вынести из камеры найденные вещи и рассмотреть их как следует - и лишь потом перейти к детальному исследованию фресок и надписей на стенах.
      По настоянию Сабира работать приходилось в специальных защитных костюмах, столь же, наверное, стеснявших движения и неудобных, как средневековые латы. Едва напялив их, мы сразу становились совершенно мокрыми от жары.
      Так мы работали, перебрасываясь отрывочными фразами:
      - Это, кажется, ритуальная плетка?
      - Запишите: геральдическая плеть "нехеху". Какой у нас там следующий номер, дорогой?
      А время от времени, врываясь в наши разговоры, в камере снова и снова повторялся все тот же заунывный полустон, полувздох...
      Признаться, эти звуки начинали мне действовать на нервы, хоть я и старался не подавать виду. А каково было суеверным грабителям услышать их в полной тьме?
      Каждый раз, когда раздавалось зловещее завывание, Сабир вздрагивал, а Павлик начинал озираться по сторонам.
      Но первым не выдержал доктор Шакур.
      - Вот шайтан, йесхатак! - выругался он. - Надо заткнуть ему глотку.
      Еле уговорил его не осматривать до поры до времени стены в поисках скрытого источника удручающих стонов. Сначала надо было разобрать вещи, раскиданные грабителями по всей камере, чтобы не затоптать их ненароком.
      Точно зафиксировав, в каком положении находился каждый предмет, мы начали их постепенно выносить из камеры, рассматривать и упаковывать.
      Это была очень сложная и кропотливая работа. Вытаскивая осторожно по одной вещи из наваленных в беспорядке груд, мы словно играли в какието утомительные бирюльки. Вот сандалии, расшитые узором из бусинок. Их опасно даже взять в руки, тотчас рассыплются. Нужно тут же, на месте, пропитывать их парафином и потом терпеливо ожидать два-три часа, пока он затвердеет.
      А как вынести из гробницы вот это ложе из черного дерева с резными фигурками причудливых зверей по углам? Придется его разбирать, выносить по частям и снова собирать уже на свежем воздухе.
      - Нашел! - вдруг закричал Павлик. - Вот он, голосистый дух фараона!
      Я так увлекся работой, что перестал слышать зловещие стоны, уже привык к ним, как привыкают клепальщики к вечному грохоту своих молотков, и не сразу понял, о чем это он говорит.
      Павлик стоял возле извания коршуна в головах саркофага и пытался заглянуть куда-то в клюв сумрачной птицы. Я пробрался к нему.
      - Разбирал эту корзиночку, а он как застонет над самым ухом, - торопливо пояснил Павлик. - Звук идет, несомненно, отсюда. Послушайте.
      Мы постояли несколько минут в полном молчании. И вдруг коршун жалобно застонал! Звук явно исходил откуда-то из клюва каменной птицы. Павлик прикрыл клюв рукой, - и стон сразу оборвался.
      Так нам удалось, наконец, установить источник замучивших нас таинственных стонов и избавиться от них, просто заткнув клювы коршунов ватой. Оказалось, что в толще горы был пробит узкий вентиляционный колодец, по нему воздух и проходил к изваяниям птиц, стоявших на страже возле саркофага.
      Еще несколько дней мы продолжали заниматься разбором и упаковкой находок, вынесенных из погребальной камеры. А Сабир снова начал часами возиться в ней со своими приборами, - теперь, когда коршуны перестали оплакивать печальную судьбу Хирена, он чувствовал здесь себя гораздо спокойнее и мог закончить изучение радиоактивной облицовки.
      Андрюша Аккуратов до позднего вечера засиживался в палатке, отведенной под походную лабораторию. Склонившись над шатким столиком в неудобной, утомительной позе, он своими грубыми на вид, но поразительно ловкими пальцами по сто раз складывал так и этак крошечные обломки инкрустации, терпеливо подгонял их один к другому, пропитывал скрепляющими растворами, склеивал - и постепенно из кучки безнадежного мусора возрождался прекрасный ларец.
      Ему помогали Женя Лавровский и Зиночка, но долго не выдерживали: затекала спина, шея не поворачивалась, начинали дрожать руки. Приходилось делать перерывы, чтобы прогуляться по лагерю. Но Андрей все работал, не разгибая спины. А рядом, задумчиво и меланхолически посвистывая, Казимир Петрович так же неутомимо зарисовывал одну находку за другой.
      Находки эти сами по себе были любопытны, но, к сожалению, ничего не проясняли в судьбе Хирена, - обычная погребальная утварь.
      Интересны, пожалуй, были боевые колесницы, к сожалению, сильно пострадавшие от рук грабителей. Резные, легкие, на высоких колесах, они, видать, развивали большую скорость. Днища их были сплетены из кожаных ремней, покрытых шкурами. Они отлично пружинили и тем самым вполне заменяли рессоры, которых египтяне еще не знали.
      Опахала, красивые трости с длинными гнутыми ручками... Алебастровые сосуды для благовоний. Ящички и сундуки с одеждой, обувью. Фараона заботливо снарядили в загробный путь, из которого, как он сам напоминал в своих стихах, уже нет возврата...
      И ушебти, ушебти, без конца ушебти в самых неожиданных местах, - и у всех та же навеки застывшая улыбка, как и у большой статуи фараона в углу погребальной камеры.
      На ее постаменте оказалась очень интересная надпись:
      "Я вложил истину внутрь себя, я чувствую отвращение ко лжи, ибо я знаю, что сын Атона Неферхеперура Уаенра радуется ей".
      Неферхеперура Уаенра - тронное имя фараона Эхнатона!
      Это говорило о многом: значит, Хирен почитал покойного реформатора, считал его своим учителем и наставником, и, видимо, старался продолжать его начинания.
      Возникла сложная проблема: как вынести из гробницы эту великолепную статую? Ей место в музее, а не здесь, в подземелье пустынных и диких гор. Но сначала надо разобрать и вынести все остальные вещи, очистив для нее дорогу.
      Работа подвигалась медленнее, чем хотелось, потому что очень уж докучали непрошеные гости. Кроме корреспондентов, появились даже туристы - какой-то предприимчивый делец привез их в двух автобусах прямо по пескам из Асуана.
      Они приехали сюда, будто на пикник. Толпились у решетки, закрывавшей вход в пирамиду. Табунами ходили за каждым из нас, щелкали бесчисленными фотоаппаратами, выпрашивали сувениры: "Ну, хоть радиоактивную песчинку из гробницы!".
      Наконец Шакуру это надоело, и он вызвал целый взвод пограничной стражи. Теперь рослые, статные солдаты-нубийцы держали галдящую толпу на приличном отдалении от гробницы.
      Но в довершение всего появились, наконец, и гости, прибытия которых я как-то давно ожидал и опасался: все на том же знакомом потрепанном "доджике" прикатили Вудсток и Афанасопуло.
      Афанасопуло, как всегда, молчал, кланялся и величественно разглаживал роскошные усы. Вудсток восхищенно ахал, восторгался нашей удачей, но глаза его оставались все время холодными и грустными. Я отвечал ему весьма сухо. Может, это выглядело и невежливо, но у меня, право, не было никакого желания беседовать с этими проходимцами. Будь моя воля, я бы вообще не подпустил их близко к гробнице.
      Но доктора Шакура Вудсток сумел очаровать наигранными восторгами и постоянным упоминанием имени своего папаши. Он не только разрешил им осмотреть гробницу, но даже сам повел по всем подземным переходам. Я отказался от такой чести и продолжал работать.
      Вернувшись, Лесли Вудсток выпил с доктором Шакуром коньяку и стал еще красноречивее. Он все восхищался, удивлялся, поражался нашей невиданной удаче, пытаясь втянуть меня в разговор! Но я упрямо отмалчивался.
      Эта, наверное, забавная со стороны, но весьма мне надоевшая беседа была вдруг прервана самым неожиданным образом.
      В палатку внезапно вбежал один из рабочих и крикнул:
      - Там человек, йа устаз! Там человек в песке!
      - Какой человек, нассаб [Мошенник (арабск.).]? - сердито оборвал его доктор Шакур. - Что ты врываешся, как магнун [Сумасшедший (арабск.).], дорогой?
      - Простите, йа саадат бей. Там мумия в песке...
      Как ни удивительна была весть, я готов был поклясться, что почему-то больше всех она поразила Вудстока и Афанасопуло. Я как раз смотрел на них в этот момент и заметил, с каким выражением они переглянулись между собой. Почему?
      Задумываться некогда. Через мгновение мы уже все наперегонки мчались к гробнице.
      При виде нас рабочие, разбиравшие песчаный завал, радостно зашумели, предвкушая традиционный богатый "бакшиш" за редкостную находку. Они расступились - и я увидел торчащую из песка скорченную руку, обмотанную потемневшими от смолы и благовоний бинтами!
      Присев на корточки, я начал осторожно разгребать песок. Доктор Шакур помогал мне с другой стороны. Постепенно обнажалась укутанная в пелены мумия.
      Царские знаки - коршун Нехебт и священная змея Буто на головной повязке, имя фараона в овальном картуше...
      - Это Хирен! - воскликнул Шалур.
      Да, перед нами, несомненно, лежала мумия фараона Хирена, которую я уже отчаялся найти. Но теперь вот она, передо мной, и конец всем сомнениям, колебаниям и смутным надеждам, таившимся где-то в глубине души.
      Теперь никаких сомнений не оставалось: мы действительно нашли гробницу Хирена - на сей раз настоящую, а не ложную, - и дотла разграбленную еще в глубокой древности. Вот оно, неопровержимое доказательство, - мумия самого фараона. Грабители содрали с нее все драгоценности и потом, словно в отместку, бросили ее в глубокий колодецловушку, приготовленную для них Хиреном. Они все-таки перехитрили его.
      Мумия пролежала века в песке на дне колодца. И вот теперь, выгребая песок, наши рабочие случайно нашли ее. Все стало ясно.
      Вудсток - только тогда я заметил, что он прибежал с нами и стоит за моей спиной, - вдруг чтото быстро сказал Афанасопуло на каком-то незнакомом мне языке. Тот коротко, односложно ему ответил.
      - Доктор Шакур, мне кажется, что запрет посторонним присутствовать при раскопках должен распространяться на всех без исключения, - сказал я.
      Археолог поспешно закивал и повернулся к непрошеным гостям:
      - Господа, я должен просить вас покинуть гробницу. Вы злоупотребляете моим гостеприимством, дорогой.
      Вудсток посмотрел на меня, криво усмехнулся, и они с Афанасопуло молча пошли к выходу.
      Больше я их в этот день не видел и уже надеялся, что не увижу никогда. Но, оказалось, они вовсе не уехали и вскоре снова дали о себе знать самым вызывающим образом.
      ГЛАВА XVIII. ПОРАЗИТЕЛЬНАЯ НАДПИСЬ
      Когда мы вынесли мумию на поверхность, отгоняя наседавших со всех сторон репортеров, доктор Шакур сказал:
      - Придется мне вызывать самолет и срочно везти ее в Каир. Здесь, в песках, мы не сможем ни сохранить ее, ни тем более исследовать. А вы пока продолжайте работу один, дорогой, со своими коллегами.
      Это было правильное решение, и я не стал возражать. Мы тут же связались по радио с Каиром. Уже на следующее утро прилетел самолет, и фараон Хирен, закутанный в погребальные покрывала, отправился в последний путь над пустыней, которую любил так, что даже выбрал местом последнего упокоения.
      Завал был теперь полностью расчищен, и мы могли осмотреть до конца нижний коридор. Он скоро кончался, и там была дверь приветливо раскрытая, незапечатанная и не разбитая. А за нею оказалась тесная, почти квадратная и совершенно пустая комнатка. Совсем голые, без рисунков стены, и на одной из них, прямо перед входом, написано четкими, я бы даже сказал - щеголеватыми, иероглифами:
      "Сердца злы, каждый грабит ближнего. Человек с ласковым взором убог, добрым везде пренебрегают. Человек, на которого надеешься, бессердечен. Нет справедливых. Земля - притон злодеев. Я подавлен несчастьем. Нет у меня верного друга. Злодей поражает землю, и нет этому конца..."
      Сколько должен был пережить, чтобы написать эти горькие слова, человек, в молодости так радостно славивший жизнь:
      Проводи день радостно, друг,
      Вдыхай запах благовоний и умащений...
      Оставь все злое позади себя.
      Думай лишь о радости - до тех пор,
      Пока ты не пристанешь к стране, любящей
      молчание.
      Я вернулся в погребальную камеру доканчивать работу. Она уже опустела, все вещи из нее вынесли, описали, упаковали. Теперь можно без помех заняться фресками и надписями на стенах.
      Роспись оказалась довольно традиционной, она изображала обычные религиозные и погребальные сцены. Необычным было одно: повсюду в качестве главного божества присутствовал солнечный Атон.
      Даже после смерти Хирен упрямо продолжал отстаивать дорогие своему сердцу преобразования его учителя Эхнатона!
      Увлеченный работой, я как-то сначала не замечал, что в камеру по нескольку раз в день заходит Сабир - то с радиометром, то еще с какими-то приборами. Бродит вдоль стен, подносит приборы к потолку, влезая на лесенку-стремянку, и все что-то бормочет при этом. Наконец меня это заинтересовало, и вечером, после ужина, я спросил его:
      - Что вас заботит, Али? Ведь вроде вы уже провели все измерения и даже написали отчет.
      - Кажется, я поспешил и придется писать дополнение.
      - Какое?
      - Странные вещи творятся в этой гробнице, - придвинувшись ко мне и понизив голос, ответил он. - Вы можете считать меня суеверным, но приборы - они ведь не могут заблуждаться, как люди?
      - И что же они показывают такого необычного, ваши приборы?
      Сабир достал из полевой сумки листочек бумаги, весь исписанный цифрами и каким-то формулами, и положил его на стол.
      - Вот, я пересчитывал раз десять. В камере не только повышенная радиоактивность. Там еще магнитометр показывает присутствие какой-то намагниченной массы. Не в самой камере, а над ней. Понимаете, как будто там есть еще железорудное тело...
      Несколько секунд мы молча смотрели друг на друга. Я старался понять, что он мне говорит, а он - убедиться, понял ли я.
      Потом я неуверенно спросил:
      - Вы хотите сказать, Сабир, что нашли не только месторождение урана, но и железной руды?
      Он пожал плечами и покачал головой:
      - Не знаю. Облазил все склоны горы - никаких особых признаков крупного железорудного тела. Не может же это быть руда в виде какой-то одиночной небольшой линзы?
      - Вы хотите сказать, что над погребальной камерой спрятано нечто железное? - Голос у меня дрогнул.
      - Не знаю, - упрямо повторил Сабир, теребя усики. - Знаю только, что в этой проклятой гробнице творятся странные вещи. Они озадачивают не только меня, но и мои приборы. Почему в одном месте - только в одном! - в коридоре, который ведет к погребальной камере, - помните, где вы еще провалились в ловушку? - приборы тоже отмечают повышенную радиоактивность? Хотя и тут стены коридора сложены из обычного, вовсе не радиоактивного песчаника. Вы можете это объяснить?
      - Пойдемте утром в гробницу и поищем вместе.
      Так мы и сделали. По пути к погребальной камере Сабир поднес в одном месте капсулу радиометра к потолку коридора - и прибор тревожно защелкал. Передвинул ее немного дальше - радиометр замолчал и вновь подал голос, лишь когда мы вошли в камеру.
      Здесь неожиданно вдруг повел себя магнитометр, как, впрочем, и рассказывал вчера Сабир. Стоило только поднести прибор к потолку, как стрелка на шкале начинала тревожно метаться.
      - Там железо! - сказал Сабир, грозя пальцем потолку гробницы.
      Тогда взялся за исследования я. Долго выстукивал молоточком потолок, прислушиваясь, какой получается звук. Нет, не похоже, чтобы там были пустоты.
      Стали стучать в коридоре, в том месте, где тревожно щелкал радиометр. И здесь, судя по признакам, сплошная монолитная глыба скалы.
      Но загадку надо было как-то разрешить. И я дал распоряжение пробить в этом месте облицовку потолка. Ничего особенно страшного, потом заделаем снова.
      Мы стояли и молча наблюдали, как двое рабочих кирками разбивают древнюю облицовку. Работать под потолком им было неудобно.
      Они подбадривали себя монотонными криками:
      - Йалла! Йалла! ["Пошла! Пошла!" (арабск.).]
      Во все стороны разлетались острые осколки. Вот кончилась облицовка, за ней показалась коренная гранитная порода, из таких сложены все эти горы. Значит, мы ошиблись, и зря затеяли все это. Я уже хотел сказать рабочим, чтобы они кончали свою бессмысленную разрушительную работу, как вдруг Сабир опередил меня резким возгласом:
      - Стоп! Это ведь та же порода, какая использована для облицовки камеры!
      - Ну и что? - не понял я.
      - Как что? Это явно плита, плита из радиоактивного гранита. Она обтесана человеческими руками и закрывает какой-то вход!
      Я стащил перепуганного рабочего с лесенки, сам вскарабкался на его место и заглянул в пролом. Да, гранитная глыба, прятавшаяся под облицовкой, несомненно, хранила следы обработки. Мы напали на какой-то потайной ход, оставшийся неизвестным грабителям!
      Нам удалось расширить отверстие в облицовке так, что стали видны края плиты. Она была наглухо пригнана к окружающим скалам и, видимо, представляла собой монолитную тяжелую глыбу; именно поэтому и не удалось угадать, по стуку, что за нею скрыт проход.
      Не оставалось ничего иного, как пробивать насквозь эту забронированную радиоактивным гранитом потайную дверь. Так мы и сделали.
      Ах, какой тяжелой оказалась эта работа! Мы долбили гранит в очередь с рабочими, сменяя друг друга. И только теперь, пожалуй, поняли, каким адским был труд древних строителей и рабов, добывавших эти несокрушимые глыбы в каменоломнях. Плита оказалась толщиной в три метра!
      Но вот последний удар.
      Кирка пробила сквозное отверстие и застряла в нем. Мы вытащили ее, и я, подсвечивая фонариком, заглянул в отверстие.
      - Ну что? - нетерпеливо спросил стоявший внизу Сабир.
      - Вы были правы. Это коридор.
      - Отлично! Давайте ломать дальше.
      Мне и самому нестерпимо хотелось поскорее узнать, что же скрывается за этой глыбой. Но именно теперь-то и следовало быть вдвойне осторожней и спокойней. Я объяснил геологу, что нам придется заделать пробитое отверстие, запечатать потайной вход и ждать возвращения доктора Шакура. Без разрешения Службы древностей мы не имели права вести дальнейших работ.
      В тот же вечер я отправил подробную радиограмму в Каир и стал ждать.
      А чтобы ожидание не стало затяжным кошмаром и постоянным искушением, я прибегнул к старому испытанному средству - работе. С утра отправился в погребальную камеру, чтобы продолжать срисовывать надписи и снимать эстампажи фресок.
      Вот тут-то и подстерегал меня совершенно невероятный сюрприз!
      Сняв эстампаж очередной фрески, я стал рассматривать надпись, помещавшуюся чуть повыше ее. Она обведена картушем значит, это какое-то царское имя. Продолговатый прямоугольник с прорезью внизу, потом деревце, а этот значок - условное изображение престола.
      Какое странное имя, ничего не понимаю!..
      В этом углу было темновато. Я подставил лесенку и взобрался на нее, чтобы разобрать загадочную надпись получше. В защитном костюме это было страшно неудобно.
      Прямоугольник означает обычно дом. С деревом - все ясно. Значок "сидение" может означать "место" или "престол", но также простое сочетание двух согласных -"ст".
      Все вроде понятно, а получается какая-то абракадабра. Никто не слышал о фараоне с таким нелепым именем!
      "Ладно, срисую и разберусь на досуге", - подумал я, перевел взгляд на соседнюю надпись - и едва не свалился с лесенки...
      Маленький кружок с точкой в середине - "свет". Потом две шагающие ноги, как их изображают обычно дети, - это значит "идти, двигаться".
      А дальше длинный ряд условных значков, которыми древние египтяне обозначали цифры: дважды повторяется "палец", восемь раз подряд - "лист лотоса", потом пять свитков "веревки"...
      Что же это получается? Двадцать восемь тысяч пятьсот семьдесят одна целая и три седьмых "речной меры"... Какое громоздкое число!
      Я начал машинально переводить его в привычные километры. "Речная мера" была самой крупной у египтян для определения расстояний. Она равнялась двадцати тысячам "локтей" - это примерно десять с половиной километров. Значит, в переводе на километры получается триста тысяч... Да, совершенно точно триста тысяч километров. Что?!
      Только теперь до меня дошел смысл надписи: "Свет... движется... триста тысяч километров..."
      Мне показалось, что я схожу с ума. Ведь это означает, будто за много веков до нас Хирен уже знал один из величайших законов природы, на основе которого Эйнштейн построил всю теорию относительности: скорость света равна тремстам тысячам километров в секунду!
      Невероятно? Но ведь я вижу эту надпись на стене гробницы своими собственными глазами.
      "Вот если бы я стал доказывать, будто Хирен за тридцать веков до Эйнштейна вывел формулу E=mc^2 - вот тогда вы могли бы отправить меня в сумасшедший дом..." - вспомнились мне шутливые слова Моргалова.
      Больше я не мог работать и поспешно ушел из гробницы, решив пока никому не говорить про эту немыслимую надпись.
      Весь остаток дня, уединившись в своей палатке, я ломал над нею голову. Но она была проста до глупости: всего два иероглифа, не допускающие иных толкований, и цифры - главное, совершенно точные, неумолимые цифры - триста тысяч...
      Чувствуя, что голова опять начинает кругом идти, я взялся за надпись в картуше. Вот она-то, наоборот, выглядела совершенно темной и запутанной.
      - Дом... дерево... престол, - бормотал я. - Или может: "пр" и "ст", но что это означает? И при чем тут тогда дерево?..
      Утром я собирался пораньше отправиться в гробницу, чтобы все проверить на свежую голову. Но не успели мы позавтракать, как в лагерь буйной толпой ворвались репортеры и засыпали меня градом вопросов:
      - Куда ведет открытый вами потайной ход?
      - Почему вы не допускаете в него прессу?
      - Вечно у русских какие-то секреты!
      Откуда они пронюхали о нем? Мы с Сабиром договорились держать наше открытие в тайне. Содержания радиограммы никто не знал, кроме нашего радиста, а в нем я совершенно уверен. Вероятно, проболтался кто-то из рабочих.
      Мне не оставалось ничего другого, как только сказать, что действительно вчера был обнаружен неизвестный ранее ход, но поскольку он еще не исследован и доступ в него закрыт до возвращения доктора Шакура, я не считаю возможным устраивать никаких скороспелых пресс-конференций.
      - А меня вы тоже отказываетесь пропустить в гробницу, чтобы ознакомиться с потайной дверью? - вдруг услышал я голос Вудстока и быстро отыскал его взглядом в толпе журналистов.
      Вопрос был столь наглым, что я растерянно пробормотал:
      - А вас-то по какому, собственно, праву?
      - Ну, хотя бы по праву первооткрывателя этой гробницы, спокойно ответил Вудсток, пробираясь сквозь толпу ко мне.
      Кругом поднялся страшный шум.
      Вудсток поднял руку, требуя внимания. Со всех сторон к нему, словно змеи, потянулись микрофоны.
      - Мне, видно, придется сделать важное сообщение, господа раскланиваясь, продолжал Вудсток. - По некоторым соображениям ума мы не спешили с ним, но теперь, кажется, время пришло. Но сначала позвольте задать несколько вопросов начальнику русской экспедиции.
      Он повернулся ко мне и спросил:
      - Скажите, а вчера... Вчера вы больше ничего любопытного не открыли в гробнице?
      Я вовсе не собирался отвечать на его нахальные вопросы и вообще вступать с ним в какие бы то ни было пререкания. Но этот вопрос был таким неожиданным, что я невольно проговорил:
      - Не понимаю...
      - Ну, скажем, изучая фрески в погребальной камере, вы ничего любопытного не заметили?
      Откуда же он мог узнать?!
      - Почему вы молчите? - крикнул кто-то из репортеров.
      - Отвечайте!
      - Вас смущает мой вопрос? - наседал Вудсток, умело подлаживаясь под настроение этой толпы, жаждущей сенсаций или, на худой конец, хоть маленького скандала. И он умело управлял ею своими вкрадчивыми, ложно-значительными вопросами, словно умелый дирижер - послушным оркестром.
      Я чувствовал, что меня втягивают в какую-то провокацию. Молчать было нельзя, и я ответил:
      - Да, вчера на стене погребальной камеры я действительно обнаружил надпись, но она пока не поддается расшифровке.
      - Может быть, вы познакомите с ней нас? - наседал Вудсток под одобрительные возгласы корреспондентов.
      - Не считаю это возможным до конца расшифровки...
      - Тогда я сам это сделаю за вас. Вы нашли надпись, которая гласит: "Скорость света в пустоте составляет триста тысяч километров в секунду..." И поверили, будто ее оставил Хирен?