Следствие сквозь века

Зато здесь ничто не мешало заниматься наблюдениями. А для биолога в этом Великом Лесу было чем заинтересоваться.

Вокруг буйствовала какая-то вакханалия жизни. Деревья и кустарники так и лезли из земли, расталкивая друг друга. Им было тесно. Они задыхались и душили соседей гибкими лианами. Они росли друг на друге, и давно погибшие, сгнившие в труху деревья даже не могли упасть: осталась лишь кора, видимость лесного великана, — но она продолжала торчать призраком на бесчисленных подпорках лиан.

— Смотрите, смотрите хорошенько, мой друг, — приговаривал Альварес. — На некоторых наречиях индейских племен «видеть» и «путешествовать» — одно понятие. Это мудро. Кто хочет видеть, должен путешествовать. А кто путешествует — тот видит.

Некоторые деревья Андрей узнавал, он видел их раньше, но большинство было совершенно незнакомо. Он спрашивал у спутников местные названия растений и старательно записывал, удивляясь их точности и меткости. Так одно из часто встречавшихся деревьев называлось matapalos [13]. Оно вполне оправдывало свое зловещее прозвище. Несмотря на довольно солидные размеры и толстый ствол, его даже трудно было назвать деревом. Оно никогда не росло прямо, как положено деревьям, а змеей обвивало стволы соседей и душило их в крепких объятиях.

Не менее опасными и коварными соседями были и филодендроны, хотя в переводе с греческого их название и звучит ласково — «любитель деревьев». Они просто прилеплялись к другим деревьям всюду, где находили подходящее местечко, и высасывали из них соки.

Раздвигая цеплявшиеся за одежду ветки, Андрей не находил на них ни одного целого листа, все были повреждены насекомыми. Клещи, муравьи, какие-то бесчисленные неведомые жучки так и кишели повсюду. Вокруг каждого всадника тучей вились москиты, не давая ни на миг снять с лица сетку и хоть немного освежить кожу.

Укус комара и москита грозил малярией или желтой лихорадкой. А клещи могли заразить опаснейшими вирусными заболеваниями, поражающими нервную систему. Так что Андрей в полной мере ощутил всю ответственность экспедиционного врача и не знал покоя.

По вечерам он требовал, чтобы каждый тщательно осмотрел свою одежду в поисках затаившихся клещей. Рабочие мрачно посматривали на него, но подчинялись. Альварес ворчал, но тоже подчинялся. Однако уберечься от клещей было трудно. Затаившись на ветках, они так и сыпались дождем на проезжавших всадников. Андрей, просыпаясь по утрам, тоже нередко находил их на себе — серых, разбухших, крепко присосавшихся к коже. Ему не оставалось ничего иного, как отбирать насосавшихся его крови клещей в пробирки, чтобы потом, вернувшись домой, проверить в лаборатории, не таили ли они в себе возбудителей каких-нибудь болезней.

По нескольку раз в день он брал также пробы почвы и образцы микрофауны. Чем черт не шутит: может, в самом деле, подвернется материал для нового антибиотика или удастся открыть какого-нибудь еще неизвестного науке микроба? В этом лесу было все возможно…

Змей, которые по опасениям Андрея должны были кишмя кишеть в этих лесах, они почему-то не встречали. Лишь однажды вспугнули большую гремучую змею. Но Андрей даже рассмотреть ее не успел, так быстро уползла, она в чащу, грозно потрескивая роговыми колечками извивающегося хвоста.

Вообще путешествие пока шло благополучно, и, к радости Андрея, никто не заболел. Он начинал постепенно успокаиваться, уже без прежней опаски присматриваясь к жизни Великого Леса.

Внизу, во влажном и душном полумраке, было царство насекомых. А где-то наверху, в листве деревьев, поднимавшихся повыше десятиэтажного дома, перекликались попугаи и ревуны-обезьяны. Там тоже шла непрерывная борьба за жизнь, сопровождаемая кваканьем, визгом, рычанием и вдруг обрывающимися приглушенными предсмертными стонами.

Особенно громким становился этот зловещий шум, доносившийся сверху, к вечеру, когда караван останавливался на ночлег и начинали разбивать лагерь.

Все делалось быстро, в строго заведенном порядке: одни собирали сучья и разжигали костры, другие развешивали гамаки. Мешкать было нельзя, потому что темнота падала быстро и тогда в лесной чаще сразу становилось непроглядно, будто в могиле.

Особенно крикливы были ревуны-сарагатос. Когда Андрей впервые услышал их, то не мог поверить, — что это орет обезьяна. Впечатление было такое, словно лев подражал собачьему лаю!

Но в этом лесу вообще невозможно было определить по звукам, кто их производит. Андрей однажды услышал грозное басовитое рычание в кустах и поспешно отъехал в сторону, нарушив походный строй.

— Что случилось, эй? — сердито окликнул его Бенито.

— Там пума в кустах! Или ягуар…

— Hombre! [14] Какая пума, это лягушка, — ответил монтеро под сдержанный смех рабочих…

У старого Бенито был заведен железный порядок, и сам он трудился больше всех. Нередко старик вне очереди шел передовым, прорубая дорогу, и сверкающий мачете казался как бы продолжением его неутомимой руки. По вечерам, когда все спешили поскорее забраться в гамаки, он устраивал вокруг лагеря изгородь из ветвей, чтобы мулы не разбежались за ночь. А утром Бенито первым был на ногах, хлопотал у костра, готовя завтрак. Ему приходилось вставать очень рано, потому что невымоченная фасоль, которую неизменно готовили на завтрак, варится добрых три часа, а надо еще успеть и кукурузные лепешки напечь на весь отряд.

Тесто для них Бенито готовил, вероятно, тем же первобытным способом, что и древние майя. Пеклись лепешки прямо на листе жести быстро — и еще быстрее съедались, но сначала зерна приходилось не меньше часа отмачивать в известковой воде.

Приготовив завтрак, Бенито оглашал лес зычными криками:

— Arriba! [15]

Поеживаясь от утренней сырой свежести, все усаживались у костра и принимались за еду. Рабочие-индейцы, к зависти Андрея, который никак не мог этому научиться, быстро и ловко завертывали остро наперченную фасоль в горячую лепешку и отправляли в рот, не нуждаясь ни в ложках, ни в вилках. Потом пили кружками крепчайший и густой от обилия сахара кофе.

Неугомонный Бенито успевал тем временем осмотреть каждого мула, смазать им ранки на стертых холках. Навьючивал он груз сам, не доверяя этого важного дела никому и покрикивая на лопоухих упрямцев:

— Vaya! [16]

Он вообще разговаривал с мулами, как с людьми. И порой, потеряв заросшую тропу, обращался к ним за помощью:

— Busca! Oye, busca! [17]

Позавтракав, отправлялись в путь. Снова сверкали мачете, прорубая дорогу. Снова за одежду цеплялись ветви и сыпались с них муравьи и клещи. Снова тучами вились над головой москиты, норовя добраться до тела и заразить человека, осмелившегося вторгнуться в этот дикий мир, губительной лихорадкой.

И когда на третий день они добрались, наконец, до цели своего путешествия, слова Стефенса оправдались еще раз.

— Вот мы и прибыли, — сказал, отдуваясь, профессор.

Андрей посмотрел на него с недоумением. Впереди и вокруг был все тот же лес. Почему же караван остановился?

— Куда прибыли? — спросил неуверенно Андрей, озираясь вокруг.

— В бывший город, в самый его центр, — ответил невозмутимо Альварес и добавил, явно наслаждаясь недоумением Андрея: — Вы же стоите на главной площади. Неужели не видите?

Андрей снова огляделся по сторонам и теперь увидел среди зелени по краям лужайки, на которую они выехали, глыбы белого камня. Они окружали лужайку, как бы очерчивая ее границы. Значит, их установили здесь, в лесной чащобе, человеческие руки…

Неужели когда-то эта лужайка была в самом деле городской площадью?!

За каменными глыбами среди зарослей и древесных стволов тоже что-то белело. Андрей вгляделся пристальнее…

Это был дом, какое-то здание, низкое, приземистое, прямоугольное, словно вросшее в землю. А вон там второе, третье!

Странное чувство охватило на миг Андрея. Это было невероятно, но то, что он видел перед собой, чем-то вдруг напомнило ему… родной Ученый городок! Он не сразу понял, в чем сходство, а потом догадался: так же, как и в Ученом городке, белели среди листвы каменные стены, дома прятались среди леса, хотя и совсем иного, чем дома, — густого, непролазного, насыщенного пахучими влажными испарениями.

И лес этот не был уютным и мирным. Джунгли здесь вторглись, ворвались на городские площади и улицы, густо оплели и задушили дома гибкими лианами, разрушили каменные стены пружинистыми корнями.

Андрей подумал об этом, и сразу минутное сходство с живым, кипучим, деловитым Ученым городком развеялось, пропало, словно наваждение. Теперь он видел лишь то, что в самом деле было перед глазами: остатки полуразрушенных стен, источенные временем и дождями каменные ступени, груды развалин посреди наступающих тропических зарослей.

Рабочие под руководством Франко и Бенито стали разбивать лагерь, а профессор повел Андрея осматривать город.

Главная площадь переходила в пологие, насыпные террасы, на которых располагалось девять зданий. Некоторые дома превратились в груды камня. От других сохранились стены. Но три здания стояли почти нетронутыми, только сквозь их крыши проросли вековые деревья.

— Это храмы, — пояснил Альварес. — Полюбуйтесь на барельеф.

Он показал на сохранившийся кусок резной притолоки над дверью. На барельефе был изображен забавный длинноносый божок в головном уборе из пышных перьев. Одна нога у него поджата, как у цапли, а за другую ногу — в форме змеи — божка держала чья-то рука. От нее сохранилась только кисть, все остальное обрушилось.

— Видимо, это жезл-дароносица, — пояснил профессор. — Его держал в руке жрец, изображение которого, к сожалению, не сохранилось.

Выше по карнизу тянулся длинный ряд скульптурных черепов с оскаленными зубами. Это зловещее украшение не удивило Андрея. Он знал, что у древних майя череп был символом не смерти, а, наоборот, победоносной жизни.

Андрей заглянул в дверной проем, зияющий таинственной чернотой.

— Возьмите фонарь, там темновато, — профессор подал ему электрический фонарик.

Андрей зажег его и отшатнулся от двери.

Сводчатый потолок был сплошь покрыт массой летучих мышей. Вспугнутые светом фонарика, они дрожали и шевелились, поводя во все стороны хоботками, похожими на поросячьи пятачки.

— Заходите, не бойтесь, — подтолкнул Андрея профессор. — Они безобидны, днем их отсюда не выгонишь.

С опаской поглядывая на потолок и неуверенно, как слепец, нащупывая ногами обломки камней, Андрей пошел вперед.

Одна небольшая комната, другая. Голые, растрескавшиеся стены. Только в одном месте сохранился кусок какого-то едва различимого алебастрового рельефа.

Мыши шелестели и попискивали над головой, но продолжали висеть, крепко вцепившись коготками в потолок.

В большом зале над каменным постаментом, похожим на алтарь, целиком сохранился на стене великолепный рельеф. В центре его находился диск со стилизованным изображением солнца в виде овальной маски с высунутым языком. С обеих сторон щита были лепные изображения каких-то богов, попирающих, видимо, злых духов. А дальше по краям тянулись длинные таблички, сплошь покрытые таинственными иероглифами.

— Плохо видно, темно, — сказал Альварес. — Завтра принесем сюда фонари, и вы все хорошенько рассмотрите.

— А где же гробница? — нетерпеливо спросил Андрей.

— В соседней комнате.

Андрей рванулся к двери, но Альварес остановил его:

— Туда не войти. Из предосторожности я приказал засыпать весь пол землей. Надо его сначала расчистить.

В самом деле, заглянув в соседнюю комнатку с голыми стенами, Андрей увидел там большую груду земли, на которой уже успела густо вырасти трава и даже небольшие кустики. Это была разумная мера предосторожности, но все-таки ему было обидно, что нельзя тут же, сейчас, начать вскрытие гробницы.

Пройдя все здание, они вышли через другой дверной проем на свежий воздух. Уже начинало смеркаться.

— А те здания? — Андрей кивнул в сторону развалин, белыми призраками смутно видневшихся среди листвы.

— Вероятно, тоже храмы. Мы успели расчистить только два — вот это здание и соседнее. По-настоящему надо все раскапывать, исследовать всю территорию города, а не только дворцы да храмы. Так всегда делают ваши советские археологи. И правильно! Только так можно в деталях изучить жизнь давно исчезнувшего народа, разобраться в общественных и экономических отношениях. Я стараюсь тоже придерживаться такой методики, но денег нет, — тяжело вздохнул профессор, вытирая мокрый лоб. — При таких темпах и средствах раскопки открытых памятников растянутся на столетие. А сколько еще неоткрытых прячется в джунглях?

Он помолчал и с завистью добавил:

— Американцам хорошо, у них денег много и размах шире. Вон археологи из музея Пенсильванского университета ведут раскопки Тикаля. Работы рассчитаны на десять лет, так они построили постоянный лагерь с лабораториями. А для снабжения экспедиции водой и продуктами завели даже специальный аэродром! Но гоняются больше за сенсациями, раскапывают в основном дворцы и храмы. Да и нельзя доверять чужакам — воруют, похищают найденные ценности, вывозят тайком к себе в Штаты! — продолжал он, ожесточаясь и начиная по своей привычке широко размахивать руками, так что Андрей поспешил от него отодвинуться и досадливо поморщился.

Он уже гораздо увереннее владел теперь испанским языком, но когда Альварес горячился и начинал говорить слишком быстро, многие его слова становились для Андрея совершенно загадочными.

— Вот ведь прославленный Эдвард Томпсон, казалось бы, настоящий ученый, много сделал для исследования культуры майя. Из одного только священного колодца в Чичен-Ице добыл несколько тысяч редчайших предметов старины. И все их увез к себе в Штаты. До сих пор их прячут в музее Пибоди при Гарвардском университете. Долго мы просили, чтобы вернули эту коллекцию Мексике. Наконец, расщедрившись, передали нашим музеям в шестидесятом году, смешно сказать — и стыдно! — всего-навсего девяносто четыре предмета. Это из нескольких тысяч! И разумеется, не самые ценные, так, всякую ерунду из дубликатов. Вот и разрешай им после этого вести раскопки на нашей земле.

Профессор от негодования замолчал на миг, словно задохнувшись, но не мог остановиться:

— Да и что они ищут? Святоши из секты мормонов создали некий «Археологический фонд Нового мира». Денег у них пропасть, копаются тут в разных местах уже несколько лет. А зачем? Пытаются доказать, будто древние майя — это, видите ли, пришельцы из Палестины, потомки пропавшего «седьмого колена Израилева». Совершенно бредовая идейка!

Он махнул рукой и все еще сердитым голосом добавил:

— Пошли ужинать. Темнеет. Остальное завтра досмотрим.

Багаж был уже аккуратно сложен под навесом из веток. Мулы паслись в сторонке за оградой. Гамаки развешаны. А на расчищенной полянке весело полыхал огромный костер, и рассевшиеся вокруг него рабочие внимательно наблюдали, как старый Бенито колдует с ужином.

— Когда же был построен этот город? — спросил Андрей, с наслаждением усаживаясь рядом с Альваресом и вытягивая усталые ноги.

— Вероятно, в четвертом веке нашей эры, а может, и раньше. Пока трудно сказать, раскопки ведь, по существу, лишь начаты.

— И много в нем было жителей?

— Видимо, несколько тысяч, — ответил профессор, принимая из рук Бенито огромную миску с дымящейся фасолью. — Ведь не забывайте, что дворцы и храмы строились лишь в центре города. А основная масса людей жила в примитивных деревянных хижинах, от которых ничего не осталось, даже фундаментов. Все поглотил лес. Так что точные границы каждого города древних майя определить бывает нелегко. Этот городок, конечно, сравнительно невелик — возможно, был просто ритуальным центром области.

Бенито подал миску с фасолью Андрею. Поблагодарив, Андрей спросил бывалого монтеро:

— Что говорят старики, Бенито? Кто все это построил?

Тот, пожав плечами, ответил ему точно так же, как говорили в свое время местные жители Стефенсу, первооткрывателю затерянных городов:

— Quien sabe? [18]

— Это сейчас он пустой и мертвый, — сказал Альварес. — А вы попробуйте представить себе этот город в расцвете славы. Заселите мысленно его дома, вообразите толпу народа на городской площади. Вот мы заглянули в одну из комнат храма и вспугнули летучих мышей. Мы опоздали на полторы тысячи лет. А тогда мы бы увидели совсем иное…

Отодвинув от себя миску, он начал рассказывать, закрыв глаза и слегка покачиваясь, словно какой-то заклинатель:

— В самой дальней комнате напротив входа на возвышении у стены высится в полумраке деревянная статуя божества. Бог держит в руках длинный жезл с пучком сине-зеленых перьев кетсаля, на нем пышное одеяние, расшитое причудливыми узорами. Головной убор тоже украшен перьями священного кетсаля. Тускло сверкают ожерелья из нефритовых бус.

Перед божеством небольшой каменный алтарь, на нем глиняный сосуд в виде головы ягуара. Это курильница с раскаленными углями. Перед нею стоит на коленях жрец, бормочет молитву и время от времени бросает на угли маленькие черные шарики. Тогда из курильницы поднимается густой дым, и комната наполняется острым, но приятным смолистым запахом…

Все рабочие, прекратив есть, зачарованно смотрели на профессора.

— А в соседней комнате, — продолжал Альварес, — другой жрец, старый и согбенный, трудится над приготовлением какого-то снадобья. Он усердно растирает на маленьком продолговатом каменном столике с четырьмя раскоряченными ножками разные ароматические травы. Это лучший в городе лекарь. В его «аптеке» развешаны на веревках засушенные травы и ветки кустарников, в банках хранятся на полках бобы, какао, ваниль, перец, мед, тыквенные семечки. Для других лекарств припасены кусочек разбитого молнией дерева, экскременты игуаны, сухое осиное гнездо, пережженные перья красного попугая — они, говорят, особенно хорошо помогают при непрекращающейся кровавой рвоте…

Какая-то черная тень промелькнула над головами, заставив Андрея вздрогнуть. Но никто, кроме него, не обратил на нее внимания. Все зачарованно слушали Альвареса. А он рассказывал о давно отшумевшей жизни с такой убедительностью, словно сам был всему очевидцем и бродил в толпе по улицам и городским площадям.

Когда он замолчал, никто не решался нарушить тишины. Андрей повернул голову и посмотрел во тьму, плотной стеной обступившую костер. Ему начинало казаться, будто город все еще жив, только погружен в мирный сон. Но встанет солнце — и опять оживут его площади и дома наполнятся шумом человеческих голосов.

Снова промелькнула какая-то тень над костром.

— Залетали! — сердито пробурчал старый монтеро, проводив ее взглядом. — Сегодня мне не спать.

— Почему? Кто это? — спросил Андрей.

— Летучие мыши.

— А почему вам не спать?

— Будут тревожить мулов, кровь сосать. Надо их отгонять.

Выругавшись, старик встал и пошел в темноту, к загородке с мулами.

Опять наступила тишина.

— И все это оборвалось сразу, в один день?.. Невероятно! — задумчиво проговорил Андрей, глядя в пляшущий огонь костра.

— Хотел бы я иметь возможность ответить точно на ваш вопрос, — усмехнулся Альварес, разглаживая усы. — Последняя стела, которую мы здесь нашли, датирована девятьсот третьим годом. Значит, и тут, как по всей стране древних майя, в десятом веке произошло нечто загадочное и непонятное. Город был покинут, его жизнь оборвалась. И произошло это внезапно, без всяких видимых причин, хотя кое-что любопытное я вам завтра покажу. Мою гипотезу вы знаете. Но, скажу честно, она пока так же не доказана, как и ваша. Чтобы выяснить, кто же из нас прав, и разгадать, наконец, тайну — для этого мы ведь сюда и приехали, а?

ЗАВЕТНАЯ МОГИЛА

Одно дело читать в книгах описания покинутых городов, рассматривать в далекой Сибири фотографии древних храмов, и совсем иное самому очутиться в таком городе, потрогать собственной рукой замшелые загадочные стены, сидеть у костра на лесной поляне, бывшей некогда шумной площадью.

«Ведь это в самом деле был город», — думал Андрей, покачиваясь в гамаке и глядя куда-то в листву, плотно закрывшую усыпанное звездами ночное небо.

Теперь с новой, необычной силой зазвучали в памяти Андрея поэтические слова Джона Стефенса, давно выписанные в заветную тетрадочку:

»…Город был необитаем. Среди древних развалин не сохранилось никаких следов исчезнувшего народа, с его традициями, передаваемыми от отца к сыну и от поколения к поколению. Он лежал перед нами, словно корабль, потерпевший крушение посреди океана. Его мачты сломались, название стерлось, экипаж погиб. И никто не может сказать, откуда он шел, кому принадлежал, сколько времени продолжалось его путешествие и что послужило причиной его гибели… Все представлялось загадкой, темной и непроницаемой. И каждая деталь лишь усложняла ее…»

Вот она перед ним, эта волнующая загадка. И древние руины среди диких зарослей в самом деле смутно белеют, как обломки какого-то таинственного кораблекрушения…

Что же все-таки заставило древних майя тысячу лет назад вдруг покинуть этот прекрасный город, построенный с таким трудом среди джунглей? Почему опустели его площади, погасли огни в домах?

Пожалуй, обоснованнее всех гипотеза профессора Альвареса, который считает, что причиной гибели городов стали массовые народные восстания. Поводов для них могло быть несколько: голод из-за многолетних неурожаев на истощенных полях, непосильным стало непрерывное строительство все новых и новых никому не нужных пышных храмов и календарных стел. Дополнительную роль могли сыграть, как он соглашается, и болезни. Кончилось тем, что народ ушел, оставив тунеядцев-жрецов в обреченных городах, ушел на новые места, чтобы начать новую жизнь.

«Возможно, — думал Андрей, — но и тут возникает масса недоуменных вопросов. Если были восстания, то должны сохраниться и какие-то следы уличных боев. А их нет»,

Этакая странная мирная и бескровная революция. Ну, а оставшиеся в городах жрецы ведь должны были постараться хоть как-то сообщить об этих грозных событиях — ведь не всех же их перебили и не сразу все они умерли с голоду?

Тут явная неувязка. Напрасно Альварес отводит эпидемиям лишь второстепенную роль в своей гипотезе. Именно в них все дело! Угроза массовой гибели от врага невидимого и вездесущего, разящего сразу со всех сторон, от которого не найти защиты ни за крепостными стенами, ни в священном храме — это выглядит куда правдоподобнее. И естественно, единственным спасением от этой загадочной напасти, кажущейся проявлением воли разгневанных богов, остается одно — бежать подальше из зачумленных городов. Мера предосторожности, конечно, варварская, крайняя, но при том уровне медицинских знаний, какими обладали древние майя, бесспорно, логичная и увенчавшаяся успехом, — ведь после такого «великого исхода» из покинутых городов государство майя просуществовало еще шестьсот лет — до прихода испанцев, оказавшихся страшнее и губительнее любых эпидемий.

Но какая болезнь могла распространиться вдруг по всей стране древних майя и выгнать жителей из городов? В той рукописи, которую коллега Альвареса раскопал в церковных архивах, об эпидемиях говорится уж очень туманно. Может, желтая лихорадка? Тайну этой опасной болезни, убивающей людей в страшных мучениях, удалось разгадать ведь совсем недавно, всего шестьдесят лет назад, и лишь теперь мы разобрались в сложной механике ее распространения.

А она для здешних тропических лесов не в новинку. Природные очаги желтой лихорадки существовали тут, видимо, с незапамятных времен, еще задолго до появления человека. Болели ею тогда только обезьяны и некоторые виды птиц, а передавали болезнетворные вирусы комары, живущие в кронах пальм и высоких деревьев.

Не один ли из них, кстати, так настойчиво и жалобно пищит сейчас у Андрея над головой, пытаясь добраться до кожи?..

Пришли в леса люди и оказались включенными в эту коварную цепочку. Для них болезнь оказалась смертоносной и сразу получила больше возможностей для распространения. Чем гуще становились людские поселения, тем больше возрастала опасность возникновения массовых эпидемий. И вот наступил критический момент, когда губительная эпидемия вырвалась на свободу и охватила всю страну древних майя, заставив жителей бежать из многолюдных городов. А после этого, естественно, эпидемия прекратилась, коварная болезнь опять затаилась в своих природных тайниках.

Стройная гипотеза. Есть у нее лишь один недостаток: нужно еще доказать, что дело обстояло именно так…

Вся трудность в том, что от древних майя почти не осталось никаких кладбищ или некрополей. Андрей давно выучил наизусть описание их похоронных обрядов, сделанное епископом Ландой:

«Эти люди крайне боялись смерти, и это они обнаруживали во всех служениях, которые они совершали своим богам…

Умерших они завертывали в саван, набивая им рот размолотой кукурузой, которая служит им пищей и питьем и которую они называют «к'ойем», и с ней несколько камешков, из тех, что они употребляют как монеты, чтобы в другой жизни у них не было недостатка в пище.

Они погребали умерших внутри своих домов или позади них, помещая им в могилу несколько своих идолов; если это был жрец, то несколько книг, если колдун, то его колдовские камни и снаряжение… Обычно они покидали дом и оставляли его необитаемым после погребения…

Что до сеньоров и людей очень значительных, они сжигали их тела, клали пепел в большие сосуды и строили над ними храмы…»

Попробуйте найти через много веков в дремучем тропическом лесу могилы, не отмеченные ни памятником, ни даже простым надгробием. И от домов давно ничего тоже не осталось, даже фундаментов.

«Мне крепко повезло, — думал Андрей. — И теперь ждать уже недолго. Разгадка вековой тайны совсем рядом, под боком! Скорей бы начать вскрытие гробницы.

А если найдем в ней только урну с пеплом?!»

С этими мыслями Андрей и заснул, словно провалившись во тьму веков. А проснулся от надоевших криков Бенито:

— Arriba!

Старик не выспался и ворчал. Хотя он и отгонял всю ночь летучих мышей, они все-таки ухитрились покусать двух мулов. Андрей поразился, увидев страшные кровоточащие раны на шеях у животных. Вот тебе и дрожащие крошки с забавными поросячьими пятачками! Настоящие вампиры.

После завтрака Франко повел рабочих на расчистку земляного навала, Андрей же занялся распаковкой багажа и приготовлениями к вскрытию гробницы.

Тщательный план им был разработан давным-давно и уже не раз обсуждался с Альваресом.

Над входом в гробницу будет установлена маленькая палатка из стерильного пластика, чтобы оградить ее от всего мира. Как только плита будет поднята и археологи спустятся в гробницу, вход за ними плотно закроют специальной стерильной пластиной. Она преградит доступ в камеру современным микробам, невидимками притаившимся в воздухе. Конечно, какая-то часть их все-таки успеет проникнуть в гробницу, пока будут поднимать плиту и заменят ее пластиковой крышкой. Но это не страшно. Вторгшиеся микробы осядут где-то в самых верхних местах на стенах гробницы и не успеют смешаться с древними микроорганизмами, только действовать надо быстро.

В запечатанном пакете была приготовлена стерильно-чистая одежда для Андрея и профессора: халаты, защитные марлевые повязки, белые шапочки, резиновые перчатки и специальные чехлы для ботинок. Кажется, ничего не упущено.

Андрей все проверил, приготовил, ему не терпелось поскорее пойти в храм.

— Не спешите, мой друг, — остановил его профессор. — Они нас позовут. Земли там навалено много, комната тесная, дверь всего одна. Мы будет только мешать. А пока, чтобы не томиться, продолжим прогулку по моему городу.

Альварес прежде всего повел Андрея к громадной продолговатой каменной глыбе, валявшейся в густой траве среди зарослей.

— Вот, расчищали только в прошлом году, а смотрите, как все опять заросло.

Это была скульптурная стела. Подойдя поближе Андреи увидел резное изображение какого-то горбоносого человека в пышном одеянии с причудливым жезлом в руке. Все детали были вырезаны в камне неизвестным древним мастером с поразительной пластичностью и тонкостью.

— Жрец? — спросил Андрей.

— Нет, скорее халач-виник, правитель.

— А что означают эти иероглифы?

— Дата, как обычно. Девятьсот третий год нашей эры. Каждое двадцатилетие — катун — непременно следовало отметить сооружением новой стелы Каменные глыбы вырубали из скалы далеко отсюда и затем волокли на толстых деревянных катках через лес.

— Как же их потом ставили друг на друга? Ведь такая глыба весила наверняка несколько тонн, а инструменты у майя были самые примитивные.

Альварес ответил не задумываясь, как очевидец:

— Глыбу втаскивали по наклонной плоскости на бревенчатый мост. А с другой стороны помост обрывался круто, понимаете? Конец глыбы нависал над этим обрывом, постепенно перевешивал, и она начинала соскальзывать вниз, в специально вырытую и обложенную камнями яму. Потом уже с помощью веревок и примитивных блоков ее устанавливали строго вертикально. Примерно так же возводились и храмы, дворцы, все здания…

— Адская работа!

— Да, поэтому древние майя от рождения до смерти занимались непрерывной стройкой.

Утром в лесу было торжественно и тихо, как в музее. В траве виднелись древние памятники: огромные каменные плиты, причудливые скульптуры ягуаров. Их было много, как в музее. Но с каждым шагом Андрей все больше убеждался, что это вовсе не музей, куда нарочно собирают памятники старины, хотя бы и необычный, в глухом лесу, под открытым небом. Нет, тут в самом деле был когда-то шумный город, кипела жизнь!

Раньше он видел подобные, памятники только на фотографиях, и они были музейно мертвы. Но то, что на снимках выглядело однообразным серым фоном, здесь приобрело глубину, сочность полутонов, вещественную плотность. На самом деле древние камни оказались удивительно теплой окраски самых различных оттенков — от зеленого до красновато-бурого. И еще больше оживляли их пятна солнечного света, прорывавшегося сквозь густую листву.