Хотел бы я знать, на что ему эта фотокопия - ведь он не знает греческого языка!
      Возвращая стихотворение Кратову и снова рассыпаясь в благодарностях, он неожиданно задал еще один, по-моему, довольно нелепый вопрос:
      - А вы не знаете, когда погиб этот корабль? В какое время года?
      Кратов удивленно посмотрел на него, подумал и ответил:
      - Как свидетельствует херсонесская стела в честь Диофанта, восстание Савмака было разгромлено, видимо, весной сто шестого года до нашей эры. Тогда же судя по письму, отправился в плавание и этот корабль.
      - Весной? Отлично! А в каком именно месяце?
      На подобный вопрос Василий Павлович мог, конечно, только пожать плечами. Да и какое это может иметь значение, тем более для моего дяди-метеоролога?!
      К счастью, он оставил Кратова в покое. А меня - в полнейшем недоумении; зачем понадобились ему и эти стихи и время гибели корабля? Что он, водолазом собирается стать на старости лет? Да ни в какую экспедицию его тетя Капа и не пустит...
      Целые дни мы занимались обработкой своих находок. Это оказалось очень кропотливой работой. Каждый осколок амфоры приходилось подробно описывать, исследовать состав глины и краски. "В квадрате номер шестнадцать обнаружен бронзовый гвоздик без шляпки", - торжественно записывал я в дневник раскопок, сидя под навесом во дворе нашей полевой базы.
      В полдень мы убирали все эти древности со стола, дежурные притаскивали из кухни громадное ведро окрошки и таз жареных бычков, и начинался обед. Завершали мы его обычно арбузами: по половинке на брата. А потом снова до вечера корпели над черепками и гвоздиками.
      Особенно тщательному анализу подвергались неповрежденные амфоры. Их не только фотографировали, зарисовывали, описывали. Надо было по возможности разузнать, что же в них везли. В одной из амфор чудом сохранилось несколько тонких косточек. В них хранили рыбу, вероятно, селедку, которой и тогда уже славилась Керчь - Пантикапей.
      В торжественной обстановке была наконец открыта и запечатанная амфора, не дававшая нам покою.
      Когда из нее вытащили засмоленную пробку, раздалось негромкое шипение и свист, словно и впрямь вырывался на свободу какой-то таинственный дух.
      Василий Павлович осторожно наклонил амфору и вылил из нее в мензурку немного темной, густой жидкости с довольно резким, но приятным запахом.
      - Да это же вино! - воскликнул, принюхиваясь" профессор. - Несомненно, виноградное вино.
      - Подумать только! - ахнула Наташа, - И ему две тысячи лет!
      У нас загорелись глаза: вот бы попробовать этого вина! Ведь говорят, оно с годами становится лучше. А такого старого вина не найдется ни в одном погребе мира, Но, конечно, из этой затеи ничего не вышло. Он не дал нам попробовать самого старого вина на земле. А наследующий день принес какую-то бумажку и, размахивая ею, сказал:
      - Вот вам анализ этого винца. Оно превратилось в чистейший уксус. Представляю, какие бы вы скорчили рожи, если бы хлебнули его!
      Дня через два после лекции я наведался к своим родичам. Тетя Капа обрадовалась и сразу захлопотала на кухне.
      - А где же дядя Илья? - полюбопытствовал я. - Разве он и вечерами работает?
      Собственно, из-за него-то я и пришел. Надо же разузнать, зачем понадобились ему стихи.
      Тетя Капа таинственно кивнула на плотно закрытую дверь в соседнюю комнату.
      - Дома, - прошептала она. - Только никого видеть не хочет. Обложился бумагами, книжками и сидит третий вечер.
      Наверное, его загадочные занятия как-то связаны с докладом Кратова. Но как, с какой стороны?
      Беспокоить дядю я не решился, однако перед самым моим уходом он сам вдруг выглянул из двери и спросил:
      - Ты еще здесь? Сколько узлов делали греческие корабли?
      - Узлов?
      - Ну да. Ты что, не знаешь морской меры скорости?
      - Знаю... Но греки не мерили скорость в узлах.
      - Неважно! - рассердился он. - Какая у них была скорость?
      Я что-то промычал.
      - Не знаешь? Ну конечно! Чему вас только учат! Ладно, иди, завтра сам позвоню твоему профессору.
      Зачем ему теперь понадобилась скорость греческих кораблей? Да ее никто, пожалуй, не знает, не только я. Ведь неизвестно еще толком, как эти корабли были устроены.
      Дядюшка интриговал меня все больше и больше. Но того, чем поразил он всех нас ещё через два дня, я никак не мог от него ожидать.
      Дядя неожиданно появился у нас на базе вскоре после обеда. Меня прежде всего удивил его торжественный вид: черный костюм, черный галстук, ботинки ослепительно начищены, словно на парад собрался. Под мышкой он держал большой круглый футляр, тоже черный, вроде тех, в каких архитекторы носят проекты и разные чертежи.
      Не обращая на нас внимания, дядя направился прямо к профессору и поздоровался с ним, как со старым хорошим знакомым.
      - Прошу извинить, что отрываю вас от трудов, - сказал он важно, - но у меня к вам дело, не терпящее отлагательства, и, надеюсь, существенное для науки.
      - Конечно, прошу вас, уважаемый Илья Александрович, проходите.
      Мой дядя между тем неторопливо подошел к столу, на котором мы сортировали черепки, и по-хозяйски сказал:
      - Молодые люди, освободите-ка нам один уголок. Мне здесь надо карты разложить.
      Его просьбу послушно выполнили. Он вынул из своего черного футляра большой сверток бумаг и разложил на столе вычерченную от руки карту той части Черного моря, что прилегает к Керченскому проливу. Уголки ее, чтобы не загибались, дядя аккуратно приколол кнопками.
      - Какая превосходная карта! - воскликнул Кратов. - Ваша работа, Илья Александрович?
      - Моя.
      - Вы настоящий художник!..
      Было видно, что и наш начальник совершенно не понимает, что означает появление Метеоролога с этой картой. А дядя, как назло, молчал, словно давал нам время как следует полюбоваться своим произведением.
      Кратов с недоумением склонился над картой. Несколько минут он рассматривал ее, питом спросил:
      - Скажите, Илья Александрович, а это что за линия?
      - Эта? Вы сразу схватили суть, профессор! - радостным тоном ответил мой великолепный дядюшка. - Это я проложил курс вашего корабля.
      - Нашего?
      - Ну, древнегреческого, я оговорился, простите.
      Тут все мы немедленно окружили стол, заглядывая через плечи Василия Павловича.
      Через всю карту от места гибели корабля возле банки Марии Магдалины к берегам Крыма тянулась извилистая пунктирная линия. Дядюшка нанес путь затонувшего корабля так уверенно, словно сам был его капитаном две тысячи лет назад!
      Мы все, конечно, совершенно опешили. Кратов смотрел то на карту, то на сияющее дядино лицо, явно не зная, что сказать. Наконец он неуверенно, спросил:
      - Но позвольте... Откуда же вы все это взяли? У вас есть какие-нибудь источники?
      - Есть, - невозмутимо ответил дядя и, развернув одну из принесенных бумаг, громко, точно со сцены, прочел:
      - "То наш корабль Нот бросал в лапы Борею, то его Евр предоставлял гнать дальше Зефиру..."
      Он остановился, как актер, привычно ожидающий аплодисментов. Но мы совершенно ничего не понимали.
      Это были стихи, найденные в цисте. Однако какая связь между ними и путем корабля на карте?
      - Не улавливаете? - спросил Кратова дядюшка.
      - Нет, - честно сознался тот.
      - Да, ведь в этих словах ключ! - воскликнул метеоролог, потрясая над головой листком со стихами. - Это же точное описание циклона!
      - Циклона?
      - Ну конечно же! Смотрите: "То Наш корабль Нот бросал в. лапы Борею, то его Евр предоставлял гнать дальше Зефиру". Направление ветров меняется по часовой стрелке!
      - Постойте, постойте! - пробормотал Кратов. - Я, кажется, начинаю...
      - Понимаете? - обрадовался дядя Илья. - Это же совершенно очевидно. Перечитайте стихи: "Только Покинули гавань, где мы одержали победу, как быстровейный Зефир подхватил наш корабль..." Западный ветер для них попутный, так что он отзывается о нем хорошо: "быстровейный Зефир подхватил"; А что происходит потом? "Утром Зефир передал нас в лапы Борея седого..." Западный ветер сменился северным, потом восточным; "Чтобы на третью ночь Евру жестокому стал наш корабль игрушкой..." Дядя, довольный, рассмеялся, потирая руки, и добавил: - Не знаю, конечно, каким он был поэтом, этот ваш стихотворец, не берусь судить, но метеонаблюдатель из него получился бы неплохой. Он совершенно точно передал смену ветров по ходу часовой стрелки, типичную для южной части циклона, перемещающегося с запада на восток.
      Теперь мы смотрели на дядю Илью точно на кудесника, показавшего нам потрясающий фокус. Вы только подумайте: по каким-то слабым стихам восстановить след ветра, промчавшегося над морем двадцать веков назад! Разве это не чудо?
      - Ваше открытие поразительно, дорогой Илья Александрович! - сказал Кратов, крепко пожимая ему руку. - Но простите мою назойливость, я все-таки не понимаю, как на основе его можно было восстановить маршрут корабля. Ведь вы установили только общее направление ветров, которые в это время менялись над морем...
      - Расчеты, расчеты, дорогой профессор! - перебил его дядя Илья, потрясая пачкой листков, сплошь исписанных формулами и цифрами. - Математика - наука точная. Ведь каждая смена ветров отражалась на курсе парусного корабля. Западный ветер судно подгонял, восточный - мешал ему. Вы мне сказали, профессор, что, по словам Геродота, за день торговое судно проходило почти семьдесят тысяч сажен, - помните, я вам звонил? Но это в тихую погоду. Для шторма я рассчитал ее по дням, в зависимости от господствующего ветра. А пути весенних циклонов мы знаем. Так что все это сделано математически точно. Из Керчи, или, по-вашему, из Пантикапея, этот корабль выйти не мог: слишком близкое расстояние до места гибели получается. Да и вообще при сильном циклоне ему бы не выбраться из Керченского пролива, непременно бы напоролся на мели у косы Тузлы. Из Херсонеса это судно тоже не могло плыть: получается, наоборот, слишком длинный путь, чтобы в такой шторм его преодолеть за шесть дней. К тому же при сильном западном ветре судно непременно бы разбило волнами у мыса Меганом, возле Судака. Этого мыса и сейчас в штормовую погоду побаиваются капитаны. Остается одно...
      Мы снова все, как по команде, склонились над картой. Пунктирная линия, обозначавшая путь корабля, начиналась от Феодосии.
      - Феодосия... - задумчиво повторил Кратов. - Пожалуй, вы правы. Здесь проходила граница Боспорскоп" царства. Дальше до самого Херсонеса побережье занимали тавры, а степные районы - скифы. Феодосия... А рядом Карадаг, Не о нем ли сказано в письме: "...в дикой и суровой местности на самом берегу Понта Евксинского"?
      Неужели мы нашли место, где пряталась эта загадочная крепость Тилур, последнее убежище восставших рабов? И как необычно нашли: по стихам, с помощью моего дяди, метеоролога!
      А он с видом человека, выполнившего свой долг, неспеша свертывал карту и складывал бумажки с расчетами. Потом убрал все в футляр и протянул его Кратову:
      - Прошу вас, профессор, примите мой посильный вклад в археологию...
      Карадаг
      На следующий же день мы выехали в Карадаг. Василий Павлович раздобыл в одной из экспедиций грузовик - .фургон с брезентовым верхом. Плыть морем , в Феодосию на нашем катере он не разрешил.
      - Постараемся найти какое-нибудь суденышко на Карадагской биологической станции, - обнадежил он нас.
      Мы уложили в кузов акваланги, мешки с имуществом, сняли заднюю стенку фургона и, удобно улегшись на вещах, смотрели, как убегает назад дорога. Скоро скрылись из глаз белые домики Керчи. Потом и" гору Митридат заслонили окрестные холмы. Вокруг расстилалась степь.
      В стороне от дороги маячил большой покатый, холм. Он приметен издали и так велик, что даже не верится, что создали его человеческие руки. Это знаменитый Золотой курган, могила безвестного скифского вождя. Даже сейчас, спустя десятки веков, когда .земля на его вершине сильно осела, он достигает двадцати с лишним метров. Почти шестиэтажный домина!
      Неподалеку от него виднелся второй курган, поменьше. Он называется Куль-Оба. Раскопав его еще в прошлом веке, археологи нашли богатое скифское погребение. Оружие, золотые сосуды и драгоценные украшения, положенные в могилу вождя, теперь выставлены в одном из залов Эрмитажа. Я видел их на снимках в книгах и решил непременно побывать в Эрмитаже, когда попаду в Ленинград.
      С другой стороны дороги уходила к далекому горизонту целая вереница курганов. Их называют одним общим именем Юз-Оба, что означает в переводе "сто холмов". Это не могильники, а -сторожевые курганы. С их вершины воины наблюдали, чтобы из степных неоглядных просторов не налетали внезапно на Пантикапей скифы на горячих, полудиких конях.
      - А правда, их сто или меньше? - спросила Наташа. Кратов сидел в кабинке, и ответить ей было некому.
      - Слезь да посчитай, - уклончиво предложил Михаил.
      'До самого края неба раскинулись поля уже убранной пшеницы. А когда-то вся эта степь была разбита на участки, разгорожена каменными оградами. Здесь гнули спины рабы, выращивая хлеб, которым кормилась далекая Греция. Профессор рассказывал нам, что, по античным источникам, из Боспора ежегодно вывозилось в Грецию четыреста тысяч медимнов хлеба. В переводе на современные единицы измерения это почти семнадцать тысяч тонн!
      Каждое поместье было в те времена маленькой крепостью. Всегда нужно было опасаться набега скифов. Но и в своем доме-крепости хозяин никогда не чувствовал себя спокойно. Рабы тоже были ведь в основном из пленных скифов. Они работали только под угрозой оружия и в любой момент могли восстать. Так они и сделали по зову Савмака.
      Мы беседовали об этом, подпрыгивая на мешках, как вдруг машина резко затормозила. Уж не авария ли? Но дорога впереди была пустынна. '
      - Вылезайте-ка, разомните ноги! - пригласил нас Кратов, выбираясь из кабины.
      .Когда мы соскочили на землю и окружили его, он сказал:
      - Место, кстати сказать, историческое.
      Вокруг не видно ни курганов, ни развалин. Только степь до самого горизонта.
      - А это разве не памятник? - укоризненно сказал профессор, взмахнув рукой.
      Там, куда он показывал, дорогу пересекал невысокий земляной вал. Перед валом тянулась едва заметная канава, почти сравнявшаяся с землей. Неужели это остатки древних укреплений?
      - Конечно, - оживился Кратов. - И даже самых древних! Этот оборонительный вал, вероятно, существовал еще до появления греков на крымских берегах. Он пересекает весь Керченский полуостров с севера на юг и стал как бы естественной границей Боспорского царства. А построили его, видимо, еще киммерийцы, легендарные обитатели Крыма в самую древнейшую эпоху, о которых мы почти ничего не знаем, их впоследствии вытеснили отсюда скифы.
      Машина тронулась дальше.
      Вал тянулся через всю степь, теряясь в пыльной дымке жаркого для. Мы пытались представить себе события двадцативековой давности. Кто знает, может быть, именно здесь, под защитой этого вала, восставшие рабы Савмака готовились отразить грозный натиск тяжело вооруженных воинов-гоплитов, которых привел Диофант, чтобы покарать мятежников. Греческие воины были опытны, закалены в боях и вооружены, конечно, гораздо лучше восставших рабов.
      Бой этот, так говорилось в письме, был проигран. Савмак здесь, видно, и подал в плен. А может быть, его ранили в бою.
      Скрыться удалось, наверное, немногим. Но и их по пятам преследовали воины Диофанта, пока не прижали к морю и не .заперли в крепости Тилур. Дальше отступать было некуда. И все-таки вожаки мятежа скрылись, Куда? Удастся ли нам это узнать?
      - Ребята, море! - воскликнула Наташа, отрывая меня от дум,
      В самом деле, дорога незаметно привела нас к самому берегу моря. Значит, скоро Феодосия. Промелькнули белые коттеджи лагеря автотуристов, выстроившиеся цепочкой вдоль берега... Широкий песчаный пляж, заполненный отдыхающими. Машина повернула направо, и море снова стало удаляться.
      - Поехали прямо на Коктебель, - сказал Михаил, бывавший здесь раньше. - В Феодосии задерживаться не будем, и правильно.
      Меньше чем через полчаса мы уже были в Планерсном. Небольшой поселок прямо на шоссе, а весь промежуток между морем и дорогой тесно застроен санаториями и домами отдыха. Как-то странно показалось вести научные исследования в таком многолюдном месте.
      Одно мне только понравилось: большая темная гора с острой вершиной, нависшая над поселком. Она напоминала профиль сказочного богатыря, сраженного в бою и упавшего навзничь головой в море. Это и был Карадаг.
      Мы наскоро перекусили в чайной, а потом уселись вокруг нашего начальника в тени машины.
      - Подумаем, что. нам делать, - сказал Василий Павлович, расстилая на коленях карту. - Здесь устраивать лагерь мне, признаться, не хочется. Это будет не работа, а пикник. Да и вряд ли крепость стояла на берегу Коктебельской бухты. Правда, тут существовало античное поселение. Следы его нашел под водой еще до войны профессор Орбели, большой энтузиаст и, в сущности, зачинатель подводной археологии. Но это типично греческое поселение, а не крепость, в которой оборонялись восставшие скифы и тавры. Для нее, конечно, выбирали место более неприступное. Скорее всего, искать ее следует в одной из бухточек Карадага. Давайте-ка перебираться на биостанцию! Начнем танцевать оттуда.
      Михаилу явно не хотелось покидать Планерское.
      - Чудит старик,. - буркнул он, усаживаясь на мешки. - Тут вечерами отдохнуть можно, на танцы сходить, в теннис поиграть. А то совсем одичали, верно, Светлана?
      - Да, потанцевать было бы не вредно, - вздохнув ответила вместо Светланы Наташа.
      Но тут в кузов влез Василий Павлович, и мятежные разговоры прекратились.
      - Чтобы не терять времени, я хочу вам дать некоторое представление о месте, где будем работать, - сказал Кратов, усаживаясь рядом со мной. И пока мы ехали по горной дороге, петлявшей из стороны в сторову, он рассказывал о Карадаге. Оказывается, гора эта некогда была вулканом. Миллионы лет назад здесь текли потоки раскаленной лавы и, шипя, сползали в,море. Когда вулкан утихомирился и лава застыла, тут образовался целый горный массив из причудливого нагромождения высоких хребтов, обрывистых скал и глубоких ущелий. Некоторые, из этих ущелий выходят к морю, образуя небольшие бухточки. Их нам и предстояло исследовать в поисках развалив таинственного Тилура.
      В поселке с веселым названием Щебетовка мы свернули с шоссейной дороги на разбитую проселочную. Она скоро привела нас к берегу моря, где прямо на крутом обрыве, над морем, словно висело белое здание биостанции.
      Был уже восьмой час вечера. Мы, разбили палатку на склоне горы за огородами, разожгли костер и взялись за приготовление ужина.
      Рано утром Василий Павлович отправился на биостанцию и часа через полтора вернулся с известием, что на целую неделю нам дали изящный белый кораблик, которым мы еще вечером залюбовались с горы.
      Он оказался рыбачьим тралботом, переделанным специально для недалеких экспедиционных плаваний. Все на нем было крошечное: кубрик с четырьмя койками, капитанский мостик и миниатюрный камбуз. Команда состояла всего из трех молодых загорелых ребят - капитана, моториста и матроса. Звали их Сергей, Женя и Валя.
      Наш капитан уверенно вел судно. Перед нами, сменяя друг друга, открывались картины, одна изумительнее другой.
      Красноватые мрачные скалы вздымались высоко над нашими головами и, казалось, в любую минуту были готовы сорваться и с тяжким грохотом обрушиться на палубу. .Одна екала совсем откололась от горы и повисла над морем, удерживаясь в неустойчивом равновесии вопреки всем законам тяготения. Другая поднималась из воды, словно гигант, мрачно закутавшись в плащ до самых бровей. Она так и называлась - Иван Разбойник.
      Некоторые скалы напоминали своими очертаниями то льва перед прыжком, то. женщину с ребенком на руках, то камедные ворота. И каждая имела свое. Имя.
      Мы обогнули скалу Парус и вошли в Сердоликовую бухту. Здесь чувствовалась близость Планерского, на пляже виднелось много загорающих.
      Это подтвердил и наш капитан:
      - Дальше бухт нет, это последняя. А вон там, за мысом Мальчин, уже Коктебельская бухта.
      - Ну что же, - сказал Кратов. - Отсюда и начнем!
      - Есть! - браво ответил Сергей и скомандовал как заправский капитан: Стоп машина! Отдать якорь!
      Женя, как игрушечный чертик в коробке, исчез в своем люке, а Валя торопливо побежал на нос. Мерный рокот мотора стих, и в наступившей тишине мы услышали, как с веселым плеском упал в воду якорь. Начинался новый этап наших поисков и приключений,
      За два дня мы обшарили почти все дно Сердоликовой бухты до глубины двадцати метров - и не нашли ничего, никаких следов древних поселений.
      Нырять здесь было необычайно приятно. Дна бухты покрыто гравием и галькой, а берега скалистые. Поэтому вода всегда кристально-чистая, точно в роднике, стоишь на трапе и каждый камешек виден далеко внизу, на глубине пятнадцати метров. Начинает невольно казаться, что между дном и тобою нет никакой преграды и ты сейчас сорвешься и полетишь на эти камни с высоты пятиэтажного дома.
      При каждом погружении мы встречали множество рыбешек. Больше всего попадалось зеленушек. Это небольшие, очень красиво раскрашенные рыбки ярко-зеленые или синие, иногда с красными и желтыми пятнами, которые придают им какой-то 'тропический вид, Наверное, их предки забрели в Черное море из далеких теплых океанов, потому что, как рассказывали нам Наши моряки, узнавшие, в свою очередь, это от ученых-биологов, зеленушки не переносят холодной воды и на зиму впадают в спячку, забираясь в расщелины скал и больших камней.
      Другой интересной особенностью этих рыбешек являются очень острые и крепкие зубы, каких нет ни у кого из других обитателей Черного моря. Пестрыми стайками плавая у самого дна, они сгрызали с камней наросшие ракушки. При нашем появлении они совершенно не пугались и даже не прерывали своего занятия.
      На песчаных участках дна кормились наши старые знакомые барабульки-султанки. У этих рыбешек смешная, сильно скошенная голова, похожая на нож бульдозера. Султанки и действуют как маленькие бульдозеры, ловко разрывая головами песок в поисках рачков и крабов. Мы научились издали узнавать места кормления барабулек по легкой мути, которую они поднимали своими "подкопами".
      Встречались и более крупные рыбы. Светлая" однажды нырнула в большую стаю резвящейся кефали, и, по ее уверениям, каждая рыбина была чуть ли не в полметра величиной. Дважды я видел акул. Но они держались вдалеке и поэтому вовсе не казались большими и не вызывали тревоги.
      Мне привелось видеть, как охотится морской ершскарпена. Уродливый, зловещий, грязновато-бурото цвета, весь ощетинившийся колючими плавниками, он неподвижно лежал на дне в тени камней, почти сливаясь с рыжеватыми кустиками цистозиры. Он замер, как убитый, жили только его тупые, злые глаза. Мимо проплывала барабулька. Мгновенный бросок - и она исчезла в прожорливой пасти скарпены. А эта гадина, которую недаром рыбаки называют "помесью жабы с драконом", снова замерла в засаде, поджидая новую добычу,
      Вид у скарпены какой-то доисторический: вся она покрыта шишками и буграми непонятной грязноватой раскраски, глаза тусклые, мрачные, угрожающие. В кипящей ухе он оказался бы куда приятнее, хотя бы на вкус. Но я поостерегся его трогать, вспомнив рассказы рыбаков о ядовитых колючках. Они у него в спинном плавнике. Голыми руками его не возьмешь, а остроги или ружья у меня, увы, не было.
      Да и с убитым морским ершом, как ни заманчиво добыть его для ухи, нелегко справиться под водой. Насадить его просто на кукан, как других рыб, нельзя: пока доплывешь до берега, весь непременно исколешься. Единственный выход - тут же, прямо под водой, остричь у него все ядовитые колючки. Но не станешь же для этого брать с собой ножницы на морское дно!
      Теперь, когда "Алмаз" с опытными рыбаками плавал далеко, нам приходилось самим добывать себе свежую рыбку к обеду и ужину. Этим занимались дневальные, ныряя в маске с подводным ружьем. Но и остальные не упускали случая загарпунить зазевавшуюся рыбешку,
      Шип хвостокола
      Наступала осень, времени удавалось мало, а следов загадочной крепости мы все не находили. Решили перебираться в соседнюю бухту Барахты.
      Для первого погружения нам с Наташей досталось место у подножия скалы. Рядом работали Светлана и Михаил.
      Подплыв к скале, я начал опускаться. Солнечные лучи пронизывали воду до самого дна и переливались на крупной гальке. Местами среди камней виднелся чистый песок. Он был почти белый и шелковистый на ощупь.
      На обломках камней, валявшихся у подножия скалы, покачивались длинные алые ленточки каких-то водорослей. Глубина здесь не превышала пяти метров, поэтому их яркий, сочный цвет почти не тускнел от поглощения света водой.
      Наташа показала мне большой палец, выражая свой восторг, и поплыла дальше в сторону открытого моря. Так мы договорились еще на берегу. Искать среди камней она боялась. А я начал методически, метр за метром, осматривать дно у подножия скалы.
      Прошло уже минут пятнадцать, как вдруг серое облачко мути, поднявшееся левее над леском, привлекло мое внимание. Наверное, там пасутся барабульки? Но сколько я ни всматривался, ни одной рыбешки не видел. А притаиться им негде, кругом чистый белый песок.
      Это меня заинтересовало, и я подплыл ближе. Мне показалось, будто на светлом фоне песчаного дна проступают слабые контуры непонятного предмета. Там словно что-то пряталось под слоем леска.
      Сердце у меня дрогнуло. Неужели мне опять повезло и я первый наткнулся на след древнего поселения?! Мне показалось, что в песке находилась мраморная плита. Может быть, с надписью...
      Я протянул руку, чтобы смахнуть с нее песок... и в тот же миг ощутил страшный удар, словно в ладонь вонзилась сразу сотня острейших кинжалов. Плоское, точно блин, гибкое тело взвилось перед моим лицом, подняв облако, песка. .Черные и белые полосы замелькали в глазах....
      Первое, что я увидел, открыв глаза, было высокое синее небо и вонзившееся в него острие мерно качавшейся мачты. Я лежал на палубе нашего тралбота на мокром матраце. Рядом сидела Светлана и читала книжку. Заметив, что я очнулся, она торопливо наклонилась ко мне и сказала:
      - Лежи, лежи. Только не ворочайся! Хочешь пить?
      Я попытался привстать, но тут же почувствовал такую боль в левой руке, что невольно застонал. Рука была тяжелой, точно каменная, и не повиновалась мне.
      С мостика, стоя у штурвала, на нас смотрел Сергей. Он что-то крикнул в переговорную трубку. Через минуту на палубе вокруг меня собралась вся экспедиция во главе с Кратовым.
      - Что случилось? - спросил я, еле разжимая спекшиеся губы.
      - Тебя ранил хвостокол! - сделав большие глаза, выпалила Наташа. - Ужас!
      Я ничего не понимал. Только смутно припоминались мелькнувшее под водой плоское тело и пестрые полосы.
      - Первой тебя увидела возвращавшаяся: к берегу Наташа, - сказал Кратов, ты лежал на песке...
      - Я так испугалась, что закричала под водой, представляешь? - торопливо вставила девушка.
      - Она выскочила на поверхность, и мы сразу поняли, что с тобой что-то стряслось, - продолжал профессор. - К тому же ты не ответил на сигнал. Правда, это с тобой частенько бывает, - тут он строго посмотрел на меня поверх очков. - Аристов, к счастью, еще не успевший снять акваланг, сразу бросился на выручку. Вдвоем с Наташей они тебя и вытащили.
      Я посмотрел на Михаила и, постаравшись улыбнуться неповинующимися губами, сказал:
      - Значит, мы теперь с тобой квиты? Спасибо.
      - Не стоит, - небрежно ответил он. - Долг платежом красен. Хорошо, что мундштука не выронил. А то бы я так и остался твоим должником.
      - Что же все-таки со мной было? - спросил я.
      - Пожалуйста, помолчи, а то тебе опять станет плохо, - строго остановила меня Светлана. Она, видно, всерьез решила играть роль сестры милосердия.
      - Судя по ране, ты наткнулся на морского кота-хвостокола, - ответил Кратов.
      Я вспомнил, с каким отвращением выбрасывали матросы за борт "Алмаза" этих странных, уродливых рыб, попадавшихся в трал. Значит, вот такая плоская гадина и притаилась в песке? А я принял ее за драгоценную мраморную плиту!
      - Куда же мы плывем? - спросил я.
      - В Планерское, в больницу, - торопливо ответила Светлана. - Успокойся, уже прибыли.
      В самом деле, мотор заглох, и Валя пробежал на нос с длинным багром в руках. Под килем громко заскрипела галька.
      Ребята подхватили мой матрац на руки и, толкая друг друга, потащили к сходням. Когда меня приподняли, переваливая через борт, я, наконец, смог увидеть свою руку. Она вся посинела и сильно распухла. А из вздувшейся, как лепешка, ладони торчал глубоко вонзившийся твердый шип.
      Не буду рассказывать, как его вырезали из ладони в больнице. Операция была весьма мучительной и долгой. Шип хирург подарил мне на память, хотя и так я вряд ли забуду об этом приключении. Это была небольшая, но очень острая костяная игла, к тому же зазубренная, словно наконечник гарпуна. Вытащить ее самому из раны совершенно невозможно.
      У морского кота, как мне рассказали потом научные сотрудники биостанции, бывает даже не одна, а две или три такие иглы. Они спрятаны у него в основании хвоста. Хвостокол вонзает их в жертву со страшной силой. Но и этого мало: каждый шип покрыт ядовитой слизью, которая долго не дает ране заживать.
      Ученые рассказали, будто иногда в аквариумах разозленные морские коты даже кончают жизнь самоубийством, нанося самим себе этими отравленными шипами смертельные удары в спину,
      А напороться на хвостокола легко. Брюхо у него темное, а спина желтовато-серая, вот почему пестрые полосы мелькнули у меня в глазах. Когда он зароется в песок, подстерегая добычу, заметить его очень трудно.
      Придется полежать недели две, решили врачи. Это меня совсем доконало. Выбыть из строя в такое напряженное время! Но опухоль опадала очень медленно, рука еле двигалась, точно парализованная, и мне волей-неволей пришлось смириться.
      Лежать одному в пустой больничной палате, когда за окном сияет солнце и шумит море, невыносимо тоскливо и скучно. Хорошо хоть друзья не забывали меня. Они наведывались почти каждый вечер, приносили книги и рассказывали о ходе подводных поисков. А я им показывал шип хвостокола.