- Вот это я и хотел попросить вас сделать, - сказал Гренер, помолчал, посмотрев вдруг внимательно на меня, потом снова на Мориса, и медленно, как бы подчеркивая каждое слово, добавил: - И хочу я получше разобраться в этой темной истории не только ради Петера Гросса. Бог с ними, с промышленными шпионами, пусть сами Друг друга ловят, я им не помощник. Мне эта история напомнила другой случай, по-моему, весьма похожий, он до сих пор не дает мне покоя...
      - Боже мой! - вскрикнула я. - Вы думаете, что и Урсула...
      Комиссар мрачно кивнул и сказал:
      - Может, все же есть такая болезнь, когда человек вдруг становится невменяемым, как лунатик, совершает непонятные поступки, какие сам не может объяснить...
      - Ворует чертежи и секретные детали из сейфа? Делает инъекцию смертельной дозы морфина? - Морис покачал головой. - Насколько я знаю, такая болезнь науке пока неизвестна. Это что-то новенькое. Но вы правы, дорогой комиссар, тем более надо в этом хорошенько разобраться. Завтра же я займусь вашим лунатиком.
      На следующий день муж с утра отправился обследовать Петера Гросса и провозился до самого обеда. Вернувшись, он рассказал мне:
      - Действительно, многое в этом странном деле озадачивает, Гренер прав. Обрисовал он этого Гросса точно. В самом деле, с фамилией над ним словно нарочно подшутили. Хилый, тощий да еще от побоев не оправился, еле на ногах держится, измордовали его крепко. Кстати, такое вопиющее несовпадение фамилии с физическими данными могло, конечно, породить у него своего рода комплекс неполноценности, как нередко бывает. Он всю жизнь старался утвердить себя, компенсировать физическую слабость и хилость превосходством умственных способностей, знаниями, техническим мастерством...
      - Это все, конечно, любопытно, Морис, но сейчас меня интересует совсем другое! - остановила я его. - А ты отвлекаешься на всякие психологические тонкости.
      - Ты права, извини. Но Гренер, конечно, ошибается. Гросс вполне нормален психически. Никакой он не лунатик и, конечно, вполне вменяем, как и покойная Урсула.
      Видимо, на моем лице выразилось такое разочарование, что муж поспешил добавить, наставительно подняв палец:
      - Но! - Он сделал паузу, чтобы я внимательнее отнеслась к тому, что скажет дальше: - Но, беседуя с Гроссом, я выяснил очень интересную вещь: он лечился от запоя у одного частнопрактикующего врача-психиатра, некоего Вальтера Федершпиля. И лечил тот его гипнозом.
      Мысль Мориса не сразу дошла до меня, хотя муж много мне рассказывал о гипнозе и я не раз помогала ему, когда он проводил гипнотические сеансы.
      И вдруг, кажется, я начала понимать...
      - Ты хочешь сказать, ему внушили украсть секретные документы? воскликнула я. - Внушили на срок, поэтому он и не мог никак объяснить при аресте своего поступка?
      - Очень на это похоже, - задумчиво кивнул Морис. - Очень, по всем признакам.
      - Но ведь ты же, помнится, говорил: нельзя человека заставить совершить преступление против его воли даже под гипнозом? Нельзя внушить ему ничего такого, что бы противоречило его моральным принципам. Разве не так?
      - Понимаешь, это один из самых темных и спорных вопросов в теории и практике гипноза. На сей счет у крупнейших авторитетов мнения самые противоречивые. Надо в нем как следует разобраться.
      За обедом муж был молчалив, задумчив и рассеян. А потом сразу ушел к себе в кабинет и сел за стол, обложившись толстенными учеными фолиантами. Я слышала, что часто он вставал и начинал расхаживать по комнате, так ему всегда лучше думалось.
      Я старалась ничем не помешать ему и сама, конечно, думала о том же. Зная, разумеется, ничтожно мало о гипнозе по сравнению с Морисом, даже я прекрасно понимала, как интересен и важен этот вопрос: можно ли гипнотическим внушением заставить человека совершить преступление?
      То, что Петер Гросс в тот момент, когда его поймали на месте преступления, вовсе не был в гипнотическом сне, меня не удивляло. Существует ведь так называемое внушение на срок. Человека усыпляют, внушают что-нибудь сделать через определенное время или по условному знаку, а пока забыть о задании. Он просыпается, ничего не помнит о сделанном внушении, а потом в назначенный момент точно его выполняет.
      Опыты по такому внушению помогли, кстати, ученым узнать немало интересного о деятельности нашего подсознания - например, выяснить, что у каждого из нас есть "внутренние часы", идущие удивительно точно. Одной женщине, рассказывал Морис, внушили под гипнозом взять листочек бумаги и нарисовать на нем пирамиду ровно через 4335 минут после пробуждения. Она проснулась, ничего не помнила о внушении, занималась обычными домашними делами, но через три дня вдруг взяла листочек бумаги и нарисовала пирамиду. И это было сделано точно в назначенное время, ее "внутренние часы" шли минута в минуту с теми, по которым женщину проверяли ученые!
      Причем задание может внушаться на длительный срок - иногда, как рассказывал мне муж, их не забывали и выполняли даже через год.
      Некоторые опыты по внушению на срок Морис проводил при мне, и они всегда производили потрясающее впечатление. Только что человек был совершенно нормален, разговаривает с вами, шутит - и вдруг совершает какой-нибудь нелепый поступок, начисто забыв, что ему это внушили сделать в гипнотическом сне: громко запоет прямо на улице, станцует, поставит стул на стол.
      И при этом никто из них не мог объяснить, почему так сделал. И всегда вид у людей, выполняющих задание, внушенное им на срок, становился в этот миг каким-то отсутствующим, как у лунатиков!
      Неужели это действительно так хитро и необычно задуманное преступление? Мне не терпелось поскорее узнать это, но я не решалась отвлекать мужа расспросами. А он все читал, размышлял, расхаживая по кабинету, думал, не замечая меня и забыв обо всем на свете, машинально разрезая за ужином мясо и чуть не насыпав в кофе соль вместо сахара. И опять скрылся в кабинете.
      Отвлек его от размышлений неожиданный гость, и вся эта и без того запутанная, заинтриговавшая меня история вдруг приобрела совершенно новый, какой-то бешеный ритм и начала ошеломлять одним невероятным поворотом событий за другим...
      Когда раздался звонок у входной двери, я машинально посмотрела на часы. Мне показалось, что ослышалась: было уже без двадцати одиннадцать, час вовсе не подходящий для визитов. Мне почему-то стало страшно, я хотела позвать мужа, но он не вышел из кабинета, видимо, не слышал звонка. Поколебавшись, я не стала его отрывать от работы и одна вышла в прихожую.
      Нет, мне не послышалось: звонок прозвенел снова - требовательно, резко.
      - Кто там? - спросила я.
      Мне что-то ответил мужской голос, показавшийся вроде знакомым.
      - Кто там? - повторила я громче.
      - Это я, Гренер. Откройте, пожалуйста, Клодина.
      Я начала неуверенно отпирать дверь. Оглянулась, увидела, что в дверях прихожей стоит Морис: видимо, он услышал второй звонок и мои вопросы и вышел из кабинета. Его появление сразу успокоило меня, и я распахнула дверь.
      На пороге действительно стоял комиссар Гренер. Мы долго молча смотрели друг на друга. Комиссар медленно снял шляпу и спросил:
      - Почему вы глядите на меня как на привидение?
      Я оглянулась на Мориса и посмотрела на свои часики. Гренер тоже взглянул на часы и расхохотался.
      - Черт возьми! Уже одиннадцать. А я не могу понять, почему меня так встречают. Извините, ради всего святого, за позднее вторжение.
      Мы с мужем были так удивлены, потому что в Цюрихе после десяти вечера не принято даже звонить по телефону близким, друзьям, не то что ходить в гости. Зато и встают тут рано, все учреждения начинают работать с восьми, а то и с половины восьмого. Первое время, приехав сюда с юга, из Монтре, где жили раньше, мы с мужем долго не могли привыкнуть к такому обычаю. А теперь вот, оказывается, он стал и нашей привычкой.
      Мы с Морисом переглянулись и тоже расхохотались.
      - Да входите же скорее! - буквально втащила я за руку смущенного комиссара. - Мы всегда рады вас видеть.
      - Нет, конечно, все-таки я ужасный нахал, - сокрушался он, качая головой. - Врываться в такое время. Простите, увлекся, заработался, забыл о приличиях. Впрочем, - добавил он, прищурившись и наставив на меня, словно пистолет, зажатую в кулаке трубку, - уверен, вы меня извините, дорогая Клодина, когда узнаете, какие новости привели меня к вам в такой час.
      - Не рассказывайте ничего без меня! Я сейчас сварю кофе.
      Я помчалась на кухню, быстро сварила кофе покрепче, прихватила бутылку коньяку "Рем Мартэн", особенно любимого комиссаром, и принесла в столовую.
      Жан-Поль и Морис честно ожидали меня, беседуя о каких-то пустяках.
      - Ну, теперь рассказывайте, - сказала я, когда налила всем кофе и коньяку.
      - Нет, послушаем сперва нашего уважаемого профессора, - комиссар лукаво посмотрел на меня и покачал головой. - Первое слово должно быть предоставлено науке. Сначала следует выслушать эксперта, я не хочу давить на его мнение своими догадками. Итак, дорогой профессор, ставлю вопрос: возможно ли совершить преступление под гипнозом? Свои предположения на сей счет вы мне днем высказали и пообещали разобраться в этом вопросе. К каким выводам вы пришли?
      Морис начал опять с того же, что вопрос это сложный, спорный, и завел форменную лекцию, ссылаясь на опыты, которые проводили Левенфельд, Форель, Молль, Крафт-Эббинг и другие светила гипнотизма. Слушать о Том, как они внушали испытуемым то кидаться на кого-нибудь с ножами, то стрелять в них холостыми патронами, было интересно, но все же, по-моему, лекция немножко затягивалась. Однако Гренер слушал с удовольствием, потягивая коньяк, попивая кофе и посасывая свою сипящую трубочку. Он ни разу не перебил Мориса вопросами, наоборот, порой одобрительно кивал, словно целиком соглашаясь со всеми противоречивыми выводами, какие ученые мужи делали из своих увлекательных опытов.
      Одни считали, будто опыты доказывают: некоторым людям можно внушить, чтобы они кинулись на любого человека с кинжалом или выстрелили в него из револьвера. Но, возражали другие исследователи, опыты эти неубедительны. Возможно, загипнотизированный все же где-то в глубинах своего подсознания чувствует, понимает, что покушается на убийство все-таки не всерьез: что кинжал у него в руке игрушечный, нарочно затупленный, а револьвер заряжен холостыми патронами, и он никого не убьет. Потому что, понятно, настоящего убийства ради проверки своих теорий никто из ученых не устраивал. А попробуй выясни, что там ощущает загипнотизированный в глубинах своего подсознания, если он сам ничего об этом не знает...
      - Поэтому неудивительно, что большинством голосов все, обсуждавшие эту проблему, приняли соломоново решение, - закончил затянувшийся научный обзор Морис. - Что при любой глубине гипнотического сна нельзя внушить кому-либо поступки, противоречащие его моральным принципам. Отсюда следует, что и заставить кого-нибудь гипнотическим внушением совершить настоящее преступление тоже невозможно, во всяком случае, человека порядочного, не рецидивиста какого-нибудь закоренелого, готового и без всякого понуждения зарезать родную мать за несколько раппенов [раппен сантим, мелкая монета, сотая часть швейцарского франка].
      - Ясно, - с удовольствием произнес комиссар Гренер и несколько раз одобрительно кивнул. - "Орлы мух не ловят". Чем меня всегда пленяет наука - в том числе и ваша достопочтенная психиатрия, психология - так это тем, что достоверно установленных фактов у нее куда меньше, чем сомнений и предположений. Поэтому всегда можно на любой трудный вопрос ответить надвое - и так, и этак. Пусть каждый выбирает, что ему больше нравится. А от меня требуют, чтобы я непременно поймал преступника да еще доказал, что он виновен. Зачем я не послушался в свое время моей почтенной матушки и не стал ученым? А ведь есть тем более такие науки, где вообще полное раздолье для любых теорий. Скажем, астрофизика. Обожаю слушать лекции о том, что, по мнению ученых, происходит на далеких планетах и звездах. И всегда восхищенно думаю: "Вот же врут!" А пойди проверь, попробуй их уличить.
      Жан-Поль произнес это с таким чувством, так выразительно, что мы с мужем расхохотались. Гренер с удовольствием нам вторил. Но все же невеселый получился смех.
      - В самом деле, Морис... - начала я, но муж остановил меня жестом.
      - К сожалению, во многом вы правы, Жан-Поль, - сказал он. - Но наука не может существовать без сомнений и споров. И всегда сомнений и гипотез в ней будет больше, чем бесспорных, окончательно установленных фактов. Иначе наука просто прекратится. Но, возвращаясь к тому конкретному случаю, какой всех нас интересует, кажется, могу вас порадовать. Некоторые исследователи высказывали мысль, которая мне кажется весьма любопытной и верной. Вероятно, для опытного гипнотизера есть способ обойти моральные преграды в сознании усыпленного им человека.
      - Каким образом? - При всей своей полноте и грузности Гренер сейчас чем-то напоминал поджарого сеттера, вдруг почуявшего дичь и замершего в охотничьей стойке.
      - Очень несложным. Достаточно внушить человеку, будто он вовсе не совершает преступление, а выполняет нужное, благородное дело.
      - Стреляет не в человека, а в тигра или в бешеную собаку? Подсыпает в стакан не яд, а спасительное лекарство?
      - Вот именно, - кивнул Морис.
      Я слушала их, и мне стало по-настоящему страшно. Неужели возможно такое злодейство?
      - И видимо, можно таким способом внушить человеку, будто он спасает от мнимых врагов секретные документы, перепрятывая их из сейфа в какой-нибудь фальшивый тайник, вроде дупла дерева или просто ямки, вырытой в указанном месте, - продолжал рассуждать вслух Гренер. - И он это сделает и даже не будет знать, кто их оттуда вынет. Так?
      Морис кивнул и добавил:
      - Больше того: человек этот и помнить ничего не будет об этом задании, потому что одновременно ему внушат в том же гипнотическом сне все забыть. Может, лишь со временем он начнет понемногу что-то смутно припоминать...
      - Но никому об этом не скажет, ибо кто ему поверит, - понимающе кивнул комиссар. - Подумают, просто хитрая уловка, попытка оговорить ни в чем не повинного честного врача.
      - Вот именно. А уличить того практически невозможно: ведь гипноз в отличие от яда никаких следов в организме не оставляет.
      - Ловко! - покачал головой Гренер. - И никаких сообщников, ничего не надо платить тому, чьими руками совершена кража. Все деньги достанутся тебе. Вполне вероятно, перед этим похитил секреты, обошедшиеся "Эрлифу" так дорого, тоже Гросс по внушению Федершпиля, но не разбогател, мы проверяли. А тот наверняка положил в банк солидную сумму. Ничего не скажешь, ловко.
      Он произнес это с искренним восхищением знатока, профессионала. Меня даже покоробило немного.
      - Сварю вам еще кофе, - сказала я, вставая.
      Но комиссар остановил меня:
      - Спасибо, я и так засиделся. Немедленно ухожу. Только, в свою очередь, удивлю вас. Ради чего же я нагрянул, как грабитель, в такой поздний час.
      Он достал из кармана записную книжку, отыскал в ней чистый листик, вырвал его, написал на нем несколько цифр и доложил бумажку на стол, сказав:
      - Е-33-55-44. Правда, легко запоминается?
      Мы с мужем молча смотрели на него, ожидая объяснений.
      - Этот телефон мне сразу запомнился, когда я просматривал вместе с другими ее бумагами записную книжечку Урсулы Егги. Еще помогло мне его запомнить то, что возле этого номера почему-то не было записано никакой фамилии. Я проверил, у кого установлен этот телефон, и он никаких подозрений у меня не вызвал. Ведь у медиков между собой могут быть и деловые, и всякие интимные отношения. И если они друг друга хорошо знают, зачем записывать имя и фамилию приятеля, их не забудешь и так...
      - Это телефон Вальтера Федершпиля? - спросил Морис.
      Комиссар кивнул.
      - Значит, он ее тоже гипнотизировал? По какому поводу?
      - Это нам предстоит узнать. Пока мы установили, что она тоже имела с ним дело, как и Петер Гросс. И теперь я вижу, как глупо ошибся, не заинтересовавшись тогда этим Федершпилем, - комиссар с досадой хлопнул широкой ладонью по столу. - Искал ложку, а она у меня в руке была. Меня загипнотизировало, что он тоже медик, коллега Урсулы. А искал каких-либо ее подозрительных связей с посторонними лицами. Мало ли врачей и медицинских сестер упоминалось в ее записной книжке! Меня заинтересовало, почему возле такого запоминающегося номера не оказалось никакой фамилии. Но истолковал я это неверно. Посчитал, будто с Федершпилем у них была какая-то интрижка, потому она и записала лишь номер его телефона, не желая упоминать фамилию. А на самом деде, конечно, все обстояло как раз наоборот: Урсула записала номер телефона, узнав его впервые, механически, услышав от кого-то или вычитав в рекламном объявлении и не подумав, что он и так легко запоминается. А потом уже забыла вычеркнуть. Фамилию же записывать не стала потому, что не хотела, чтобы кто-нибудь узнал о ее интересе к этому Федершпилю. Как с точки зрения психологии? - повернулся он к Морису.
      - Вполне логично, - кивнул тот. - Она все это могла проделать действительно машинально, автоматически, почти бессознательно: и записать номер, и, наоборот, не указывать фамилию.
      - А почему Федершпиль не внушил ей вычеркнуть из книжечки свой номер, чтобы окончательно замести следы? - спросила я мужа. - Почему не внушил Петеру Гроссу забыть его адрес и фамилию?
      - А зачем? Это, наоборот, послужило бы уликой, доказывало, что он внушал им нечто преступное, если хочет скрыть, что они имели с ним дело, ответил вместо Мориса комиссар Гренер.
      Морис кивнул, подтверждая его слова.
      - Он настолько был уверен в своей безнаказанности, что даже просил Петера Гросса рекомендовать его знакомым, - продолжал комиссар. - И тот так и сделал, недавно послал к нему своего приятеля - химика с фармацевтической фабрики. А секреты новых лекарств тоже весьма котируются...
      - Ну и подлец, - только и смогла сказать я.
      - Надо выяснить, что привело к нему Урсулу, - задумчиво произнес Морис. - Видимо, была у нее какая-то причина скрывать нужду в помощи психиатра. Она стыдилась этого, как, к сожалению, по-обывательски делают еще многие. Это поможет нам выяснить, каким недугом, требующим вмешательства психиатра, она страдала.
      - Явно не запоями, - хмыкнул Гренер.
      - Но, видимо, чем-то похожим, - сказал Морис. - Попробую порасспросить хорошо знавших ее. Это я беру на себя.
      - Отлично, - сказал комиссар, вставая. - А я займусь Федершпилем.
      - Все же не представляю себе, как вам удастся уличить его, - тоже вставая, покачал головой Морис. - Ведь от Урсулы осталась лишь горстка пепла. Петер Гросс ничего не сможет вспомнить, да и суд не поверит его показаниям, вы же прекрасно знаете. А гипноз в организме никаких следов не оставляет, я вам уже говорил.
      - Посмотрим, поищем, - ответил комиссар Гренер, задумчиво глядя на него. - Как утверждает старая пословица: "Чего не может лев, то сможет лиса..."
      Мне не так-то легко связно изложить, как развивались события дальше: они то вроде совсем замирали и прекращались, томя нас неизвестностью, то вдруг поражали самыми неожиданными поворотами.
      Уже на следующий день после визита Гренера Морис без особого труда выяснил, что привело несчастную Урсулу к преступнику-психиатру.
      - Помнишь, на ее похоронах профессор Бикельман помянул, что Урсула перенесла тяжелую операцию? - сказал мне муж. - Я тогда не обратил на его слова должного внимания. Операция эта действительно сложная, и потом еще долго мучают сильные боли. Приятельницы - медицинские сестры, как мы теперь выяснили, жалея Урсулу, делали ей тайком от врачей дополнительные инъекции морфина и понтапона, давали в больших количествах сильные снотворные. У нее возникла привычка к наркотикам. Видимо, она продолжала делать себе инъекции и потом, уже избавившись от болей, постепенно стала наркоманкой. Это засасывает, как трясина. Как медичка, она прекрасно понимала, что ее ждет, но сама справиться с губительной привычкой уже не могла. Стыдилась этого, скрывала от всех, ты же помнишь, какой у нее был гордый характер. Наконец, решила прибегнуть к помощи гипноза. Это действительно, пожалуй, самое надежное средство избавиться от наркомании. Но из ложного стыда и боязни огласки она не решилась обратиться хотя бы ко мне или к другому знакомому психиатру, а разыскала частнопрактикующего...
      - И нарвалась на этого злодея!
      Морис мрачно кивнул:
      - От наркомании он ее, видимо, вылечил, но взамен сделал послушной исполнительницей преступных замыслов.
      - Неужели он так и останется безнаказанным? Это будет страшная, нестерпимая несправедливость. Сделай же что-нибудь, Морис, чтобы уличить его!
      - Что? - угрюмо спросил он. - В чем ты его обвинишь? Где улики, какие? Лечил Урсулу Егги от наркомании? Да - и вылечил. Лечил Петера Гросса от запоев? Да - и вылечил! Он этого не скрывает, даже похвастает. Его благодарить надо, рекомендовать другим, а не сажать на скамью подсудимых.
      Что я могла ответить мужу?
      И Гренер, похоже, постепенно утрачивал свой оптимизм и уже не надеялся разоблачить коварного злодея. Я комиссара больше не видала, к нам он не заходил, но по моей просьбе муж несколько раз звонил ему. Однако отвечал Гренер уклончиво, больше отделывался шуточками. Я прекрасно понимала, что он не имеет права посвящать нас с Морисом в секреты следствия, но все же мне стало обидно. А потом Гренер вообще куда-то уехал, во всяком случае, так сказали мужу при его очередном звонке в полицейское управление.
      Все это время я много думала о том, в каком ужасном мире мы живем. Мне вспомнился и не выходил из головы поразительный опыт, о котором мне как-то рассказывал муж, проведенный одним французским журналистом. Морис потом дал мне почитать его статью, где он все описывал, теперь я разыскала ее у мужа среди бумаг и перечитала вновь.
      Этот журналист решил проверить, можно ли нанять человека, готового совершить убийство, и поместил в газетах довольно прозрачное по смыслу объявление: "Требуется сильный и решительный мужчина для деликатной и хорошо оплачиваемой работы. Писать Р.С. Бюро I".
      Он получил в ответ пятьдесят писем. Некоторые из них показывали, что его предложение понято вполне правильно и не вызывает колебаний. "Готов на что угодно, даже если надо иметь дело с револьвером", - писал один решительный господин. Его интересовала лишь оплата. Другие, более осторожные, выражали желание уточнить, что именно от них требуется.
      Отобрав двадцать шесть самых подходящих, по его мнению, кандидатов, журналист написал каждому письмо: что речь идет о предприятии весьма деликатном, до некоторой степени даже тягостном, требующем к тому же физических усилий... И заканчивал каждое письмо словами:
      "За операцию, которая не займет больше часа, вы заработаете десять тысяч франков. Значительность этой суммы, надеюсь, не оставляет у вас сомнения в исключительном характере этого предприятия. Однако при соблюдении необходимых мер предосторожности вам нечего бояться".
      Столь откровенное предложение совершить преступление все же напугало большую часть адресатов. Они не ответили на письма журналиста. Но одиннадцать человек приняли его предложение. "В моем положении мне терять нечего", - писал один из них.
      Этим одиннадцати журналист послал второе письмо, уточняя задание: надо, дескать, прийти к одной пожилой даме, "присутствие которой в здешнем мире смущает некоторых персон, и сделать все необходимое, дабы оно никого больше не стесняло...". Вдобавок журналист разъяснял, что указанная дама живет на окраине Парижа, в доме, стоящем в стороне от других, на отшибе и без собаки: "все это существенно уменьшает риск".
      Еще пятеро негодяев, с которыми журналист вел переписку, струсили, испугались. Причем один из них испугался лишь того, что его завлекают в какую-то ловушку, ловят на провокации. "Не считайте меня идиотом!" написал он. Другие четверо просто не ответили на это второе, уже совсем откровенное письмо журналиста.
      Но все равно остались шестеро, готовых без всяких угрызений совести убить совершенно незнакомую пожилую женщину просто так, но газетному объявлению, всего за десять тысяч франков!
      "Вы хорошо платите, но работа стоит этого", - деловито писал журналисту один из этих готовых на все молодчиков.
      Журналисту осталось сделать последнюю проверку. Он написал каждому из шестерых негодяев, назначив им свидание в кафе на бульваре Распай, и указал, что будет в белом свитере и серой кепке с голубой эмблемой.
      И что вы думаете? Когда он пришел в кафе в назначенное время разумеется, одевшись для предосторожности совсем по-другому, он сразу заметил среди посетителей шестерых добровольных кандидатов в убийцы. Они с нетерпеливой надеждой поглядывали на дверь и озирались по сторонам, жадно высматривая щедрого человека в белом свитере...
      - Все-таки невероятно, - сказала я, перечитав статью, Морису. - Какой ужас!
      - А чему ты удивляешься? - мрачно ответил муж. - Чего иного можно ожидать в мире, где каждый день газеты наперебой спешат рассказать о каком-нибудь очередном кошмарном преступлении, по вечерам на всех экранах телевизоров красочно, смакуя подробности, насилуют, грабят и убивают, и уже никого не потрясает, не повергает в ужас страшное зрелище политых напалмом пылающих деревень или гибели под бомбами целых городов?
      Да, Морис был прав. А что касается промышленных шпионов, то их развелась тьма-тьмущая. Причем почему-то они особенно облюбовали нашу маленькую тихую Швейцарию - проходной двор Европы. Как сообщали газеты, у нас в Цюрихе процветало международное детективное агентство со специальным отделением для выполнения заданий по промышленному шпионажу.
      И спрос на мастеров этого темного и зловещего ремесла все возрастает. Я сама совсем недавно рассматривала номер американского журнала "Харперс", с глянцевитой обложки которого на меня выжидающе глядел плечистый и решительный молодой человек в надвинутой на лоб шляпе и в пальто с поднятым воротником.
      "Наймите шпиона! - приглашала сделанная большими буквами подпись под снимком. - Сотни квалифицированных агентов, которых можно использовать для частного шпионажа. Используйте излишек правительственных агентов и "секретные правительства" для работы на вас по всему миру!
      Эта работа не считается ни слишком рискованной, ни слишком таинственной. Среди удовлетворенных клиентов - корпорации "ИТТ", Говард Хьюз и многочисленные компании. Пользуйтесь услугами агентов ЦРУ и ФБР!"
      Я переписала это "рекламное объявление" дословно.
      В тщетных ожиданиях прошло два месяца, и я уже начала постепенно смиряться с горестной мыслью, что, видимо, бедная Урсула и злополучный Петер Гросс так и останутся без вины виноватыми, неотмщенными.
      - Вспомни, Гренер не раз говорил: бывает гораздо труднее доказать виновность опытного преступника, чем обнаружить его и поймать, - пытался утешить меня муж. - И сам он признавался, что из-за этого некоторые преступники преспокойно разгуливают на свободе: комиссар знает, что они виновны, но доказать этого пока не может. А это "пока" ведь может растянуться на всю жизнь... Помнится, в "Пестрой ленте" Шерлок Холмс напоминает: когда преступление совершает врач, он опаснее всех иных преступников. Конан Дойль прав и прекрасно показал это, недаром он считал "Пеструю ленту" лучшим из своих рассказов о великом сыщике. А когда врач-преступник пользуется к тому же опаснейшим оружием, не оставляющим никаких улик, он становится еще неуязвимей.
      Разве такие утешения меня успокаивали?
      И я не могу передать, что пережила, когда вдруг в один прекраснейший день зазвонил телефон, я сняла трубку и услышала веселый голос комиссара Гренера:
      - Здравствуйте, дорогая Клодина. Мы так давно не виделись, я соскучился по вас. Вы не хотели бы пригласить бедного старого холостяка поужинать?
      - Приезжайте сегодня! - закричала я. - Хотя сегодня я ничего не успею приготовить. И Морис, видимо, вернется поздно, сказал, что задержится. Завтра!
      - Чудесно. До завтра, - засмеялся он.
      Можете представить, какой ужин я приготовила: устрицы, суп с фрикадельками из гусиной печенки, форель, шампиньоны в сметане, жареные цыплята. Правда, я так волновалась, что немножко пересушила цыплят, они даже чуть не подгорели, но Морис и Гренер дружно отрицали это.
      Сегодня у меня уже не было терпения ждать, и я, как только сели за стол, потребовала:
      - Не мучайте меня, Жан-Поль! Можете не начинать рассказывать, пока не утолите первый голод. Скажи мне только одно: есть справедливость на свете?
      - Есть, Клодина. Все-таки есть.
      - Вы поймали его?
      - Они оба сидят у меня на Казарменной и, думаю, не отвертятся.
      Выпив чудесного игристого "Невшателя", который где-то раздобыл Морис, и наскоро закусив, комиссар наконец стал рассказывать о сложнейшей, поистине виртуозной работе, какую ему пришлось проделать за эти два месяца, чтобы уличить преступников.
      - Спешить было никак нельзя, чтобы их не спугнуть. И начинать охоту следовало не с Федершпиля. Тот был слишком хитер и хорошо застрахован. Попытаться пробить его защиту можно было только через Альфреда Бромбаха. Тот ведь знал, как руками Урсулы для него добывали наследство, и не забыл об этом: он-то под гипнозом вряд ли побывал.
      Оказывается, Бромбах действительно переехал на Лазурный берег, в Веве, где приобрел роскошную виллу с парком по соседству с домом Чарли Чаплина. Конечно, он хотел убраться подальше от своего сообщника или хотя бы из Цюриха, где все ему напоминало о совершенном злодействе. Хорошо еще, он не переменил подданства и вообще не уехал куда-нибудь за границу.
      Комиссар Гренер поехал в Веве и разработал с друзьями из местной полиции хитрый план для разоблачения Бромбаха.
      - Нужно было сразу ошеломить Бромбаха, так насесть на него, чтобы он дрогнул, хоть чем-то выдал себя и дал нам ниточку, ухватившись за которую удалось бы распутывать клубок дальше. Пока ведь никаких улик против него у меня не было.