Он и доктор выходят, беседуя. Начальник тюрьмы со вздохом садится за свой
      стол и берет перо.
      Занавес
      СЦЕНА ВТОРАЯ
      Часть коридора первого яруса тюрьмы. Стены выкрашены зеленоватой краской, на высоте человеческого плеча тянется полоска темно-зеленого цвета. Выше этой полоски стены выбелены. Почерневший каменный пол. Дневной свет пробивается сквозь окно с толстой решеткой в конце коридора. Видны двери четырех камер. В каждой двери - круглый глазок с крышкой. Если отвести ее вверх, можно увидеть, что делается внутри камеры. На стене у каждой камеры висит квадратная дощечка с именем заключенного, его номером и дисциплинарными пометками. Вверху видны железные мостки второго и третьего ярусов. Надзиратель, бородатый человек в синей форме, переднике и со связкой
      болтающихся ключей, выходит из камеры.
      Надзиратель (с порога обращаясь в глубь камеры). Когда с этим покончишь, принесу еще.
      О'Клири (его не видно. Говорит с ирландским акцентом). Да уж конечно, сэр-р!
      Надзиратель (ему хочется поболтать). Ну, я думаю, все-таки лучше такая работа, чем никакой.
      О'Клири. А вот это святая истина.
      Слышно, как вдали захлопывают и запирают дверь.
      Надзиратель (совсем другим, строгим голосом). Пошевеливайся с работой! (Закрывает дверь камеры и вытягивается в струнку.)
      По коридору проходит начальник тюрьмы в сопровождении Вудера.
      Начальник. Никаких происшествий?
      Надзиратель (отдавая честь). "Ка-три-ноль-ноль-семь" (указывает на одну из камер) отстает с работой, сэр. Он сегодня не выполнит задания.
      Начальник кивает головой и проходит к последней камере. Надзиратель уходит.
      Начальник. А здесь наш специалист по пилам?
      Достает из кармана пилку, в то время как Вудер распахивает дверь камеры. Виден заключенный Mоуни, лежащий в шапке на кровати поперек камеры. Он вскакивает и останавливается посредине камеры. Это человек лет пятидесяти пяти, широкий в кости, с торчащими ушами, что делает его похожим на летучую
      мышь, и злыми внимательными глазами стального цвета.
      Вудер. Шапку долой!
      Моуни снимает шапку.
      Выйди сюда!
      Моуни подходит к двери.
      Начальник (делает ему знак, чтобы он вышел в коридор, и, показывая пилку, говорит с ним, как офицер с солдатом). Это что еще за фокусы, милейший?
      Моуни молчит.
      Ну?
      Моуни. Просто так, время коротал.
      Начальник (указывая внутрь камеры). Мало работы, а?
      Моуни. При этой работе голова не занята.
      Начальник (постукивая по пилке). Можно было придумать что-нибудь получше этого.
      Моуни (угрюмо). А что тут придумаешь? Опять же сноровку надо сохранить на случай, когда выйду отсюда. Теперь мне поздно думать о чем-нибудь другом. (По мере того, как язык его развязывается, начинает говорить вежливо.) Вы же понимаете, сэр. Вот отсижу я свой срок, а через год или два попадусь опять. Но я не хочу осрамиться, когда буду на воле. Вы же гордитесь тем, что хорошо содержите тюрьму, ну, а у меня есть своя гордость. (Видя, что начальник тюрьмы слушает его с интересом, продолжает, указывая на пилку.) Я должен был делать что-нибудь такое. Никому от этого вреда не было. Я пять недель делал эту пилку, и она неплохо вышла. А теперь я, наверное, получу карцер или неделю на хлебе и воде. Вы тут ничего не можете поделать, сэр, я понимаю, я вполне вхожу в ваше положение.
      Hачальник. Послушайте-ка, Моуни, если я вам спущу на этот раз, вы мне дадите слово, что больше не будете делать ничего подобного? Подумайте! (Входит в камеру, идет в дальний ее конец, влезает на табурет и проверяет прутья оконной решетки. Возвращается.) Ну, как?
      Моуни (который все это время раздумывал). Мне осталось еще шесть недель в одиночке. А сидеть и ничего не делать я не могу. Мне нужно чем-нибудь занять себя. Предложение вы мне сделали джентльменское, сэр, но слово я дать не могу. Не стану же я обманывать джентльмена. (Указывая на пилку.) Еще четыре часа работы, и дело было бы сделано!
      Начальник. Да, а что потом? Вас бы поймали, вернули, наказали. Пять недель упорной работы, чтобы сделать пилку, а в конце концов карцер, и вы сидели бы там, пока вставят новую решетку. Стоит ли, Моуни?
      Mоуни (обозленно). Стоит, сэр!
      Начальник (потирая рукой лоб). Ну что ж! Двое суток карцера на хлебе и воде!
      Моуни. Благодарю вас, сэр. (Быстро поворачивается и, как зверь, проскальзывает в свою камеру.)
      Начальник смотрит ему вслед и качает головой; в это время Вудер закрывает и запирает на замок дверь камеры.
      Начальник. Откройте камеру Клинтона.
      Вудер открывает дверь. Клинтон сидит на табурете у самой двери и чинит брюки. Это маленький, толстый, пожилой человек с коротко остриженной головой и маленькими, как тлеющие угольки, темными глазами за дымчатыми стеклами очков. Он поднимается и неподвижно стоит на пороге, вглядываясь в
      посетителей.
      (Делая знак рукой, чтобы он вышел). Выйдите-ка сюда на минутку, Клинтон!
      Клинтон с каким-то унылым спокойствием выходит в коридор, держа в руке иголку и нитку. Начальник делает знак Вудеру, который входит в камеру и
      тщательно осматривает ее.
      Как ваши глаза?
      Клинтон. Не могу пожаловаться. Здесь не очень-то много солнца. (Делает движение головой, вытягивая шею.) Раз уж у нас зашел такой разговор, начальник, у меня есть просьба: прикажите парню в соседней камере вести себя потише.
      Начальник. А что случилось? Я не люблю доносов, Клинтон.
      Клинтон. Он не дает мне спать. Я и не знаю, кто это. (С презрением.) Наверное, из каторжных. Ему не место среди нас!
      Начальник (спокойно). Совершенно верно, Клип-тон. Мы переведем его, когда освободится какая-нибудь камера.
      Клинтон. Чуть свет он начинает ходить взад вперед, как дикий зверь. Я к этому не привык, меня это будит. И вечером тоже. Это несправедливо, начальник, раз уж на то пошел разговор. Сон - это для меня главное, единственное утешение, можно сказать, и его никто не должен отнимать у меня.
      Вудер выходит из камеры, и Клинтон, как будто вдруг погаснув, юрким
      движением проскальзывает туда.
      Вудер. Все в порядке, сэр. Начальник кивает. Вудер закрывает дверь и запирает ее на замок.
      Начальник. Кто это колотил утром в дверь?
      Вудер (направляясь к камере О'Клири). Вот этот, сэр, О'Клири. (Поднимает крышечку глазка и заглядывает в камеру.)
      Начальник. Откройте!
      Вудер распахивает дверь. О'Клири сидит за столиком у двери и как будто прислушивается. Он вскакивает и вытягивается на пороге. Это широколицый, скуластый человек средних лет. У него большой рот, тонкие губы, впалые щеки.
      Вудер. Что это за шутки, О'Клири?
      О'Клири. Шутки, ваша милость? Давненько я не слыхал шуток!
      Начальник. Зачем вы колотите в дверь?
      О'Клири. Ах, вот вы о чем!
      Начальник. Ведете себя, как баба!
      О'Клири. За последние два месяца я и вправду стал бабой.
      Начальник. Жалуетесь на что-нибудь?
      О'Клири. Нет, сэр.
      Начальник. Вы же не новичок, должны бы понимать!
      О'Клири. Да, я уж через все прошел.
      Начальник. Рядом с вами сидит мальчишка. Вы знаете, как это может на него подействовать.
      О'Клири. На меня накатило, сэр. Не могу я всегда быть спокойным.
      Начальник. С работой у вас все в порядке?
      О'Клири (берет в руки тростниковый мат, который он плетет). Я это могу делать не глядя. Самая дрянная работа: тут и мышиных мозгов не требуется. (Рот у него начинает кривиться.) Это вот где во мне сидит. Хоть бы немного шума! Ну вот самую малость - мне бы сразу полегчало.
      Начальник. Вы знаете не хуже моего, что, если бы вы работали в мастерских, вам тоже не разрешали бы болтать.
      О'Клири (с многозначительным видом). Языком - нет!
      Начальник. А как же?
      О'Клири. Ну, там бы я все равно наговорился.
      Начальник (улыбаясь). Ну, так не разговаривайте больше с помощью двери!
      О'Клири. Не буду, сэр. У меня хватит ума не повторяться.
      Начальник (поворачиваясь). Спокойной ночи!
      О'Клири. Спокойной ночи, ваша честь! (Возвращается в камеру.)
      Начальник закрывает дверь.
      Начальник (глядя на дощечку с характеристикой). Ничего не могу поделать: нравится мне этот пройдоха!
      Вудер. Да, он душевный человек, сэр.
      Начальник (указывая вдоль коридора). Попросите сюда доктора, мистер Вудер.
      Вудер отдает честь и уходит по коридору. Начальник подходит к двери камеры Фолдера. Здоровой рукой он дотронулся было до глазка, но, так и не открыв его, качает головой и опускает руку. Потом, внимательно прочитав дощечку с характеристикой, открывает дверь камеры. Фолдер, который стоял, прислонясь к
      двери, вскрикивает от неожиданности и чуть не падает вперед.
      (Делая ему знак выйти из камеры.) Скажите мне, не пора ли вам успокоиться, Фолдер?
      Фолдер (с трудом переводя дыхание). Да, сэр.
      Начальник. Вы понимаете, о чем я говорю? Что толку биться головой о каменную стену?
      Фолдер. Понимаю, сэр.
      Начальник. Ну, так как же?
      Фолдер. Я стараюсь, сэр.
      Начальник. Вам не спится?
      Фолдер. Сплю очень мало. Самое плохое время - от двух часов ночи до подъема.
      Начальник. Почему?
      Фолдер (губы его кривятся в подобие улыбки). Не знаю, сэр. Я всегда был нервным. (Внезапно ею точно прорвало.) Ночью все кажется таким огромным. У меня такое чувство, будто мне в жизни не выйти отсюда.
      Начальник. Это все - воображение, мой друг. Возьмите себя в руки!
      Фолдер (со столь же внезапной ноткой отчужденности). Да, придется!..
      Начальник. Вы думали о всех остальных, которые сидят здесь?
      Фолдер. Они привыкли.
      Начальник. Но все они когда-то прошли через это впервые, как вы сейчас.
      Фолдер. Да, сэр, я думаю, что со временем и я стану таким, как они.
      Начальник (несколько оторопев от подобного ответа). Гм, да. Это зависит только от вас. Послушайте, подтянитесь, будьте умницей. Вы еще очень молоды. Человек может устроить свою жизнь, как он сам хочет.
      Фолдер (задумчиво). Может быть, сэр.
      Начальник. Возьмите себя в руки. Вы читаете что-нибудь?
      Фолдер. Слова не доходят до меня. (Опуская голову.) Я знаю, это нехорошо, но я не могу не думать о том, что происходит на воле. Из своего окна я ничего не вижу.
      Начальник. У вас был посетитель. Он сообщил вам что-нибудь неприятное?
      Фолдер. Да.
      Начальник. Вам не следует думать об этом.
      Фолдер (оглядываясь на свою камеру). Как же я могу не думать, сэр?
      Внезапно застывает, так как появляются Вудер и доктор. Начальник жестом
      приказывает ему вернуться в камеру.
      (Торопливо, вполголоса.) Мой разум в полном порядке, сэр. (Возвращается в камеру.)
      Начальник (доктору). Пойдите, Клеметс, и осмотрите его.
      Доктор входит в камеру. Начальник прикрывает за ним дверь и отходит к окну.
      Вудер (следя за ним). Мне очень жаль, что вам так докучают, сэр. Вообще-то они всем вполне довольны.
      Начальник (сухо). Вы так думаете?
      Вудер. Да, сэр. По-моему, все это из-за рождественского праздника.
      Начальник (про себя). Как странно!
      Вудер. Прошу прощения, сэр?
      Начальник. Рождество!.. (Отворачивается к окну.)
      Вудер смотрит на него с некоторым беспокойством.
      Вудер (внезапно). Вы думаете, мы недостаточно отметили праздник, сэр? Может быть, вы хотите что-нибудь добавить?
      Начальник. Нет, не нужно, мистер Вудер.
      Вудер. Слушаю, сэр.
      Доктор выходит из камеры Фолдера, и начальник жестом подзывает его.
      Начальник. Ну как?
      Доктор. Трудно что-нибудь о нем сказать. Нервный, конечно.
      Начальник. Есть ли основания подавать о нем рапорт? Скажите откровенно, доктор!
      Доктор. Ну, разумеется, одиночка ему не так уж полезна, но то же самое я мог бы сказать об очень многих из них. Несомненно, в мастерских они чувствовали бы себя лучше.
      Начальник. Вы хотите сказать, что и о других следовало бы доложить?
      Доктор. По крайней мере, о десятке! Что касается этого молодого человека, одиночное заключение действует ему на нервы, но ничего ясно выраженного нет. Возьмите вот этого парня (указывает на камеру О'Клири) по-своему он страдает ничуть не меньше. Если бы я отступил от чисто внешних данных, я не знал бы, что думать. По совести говоря, сэр, я не знаю, как можно выделить его среди всех других. Он не потерял в весе. Зрение у него нормальное, пульс хороший, говорит здраво.
      Начальник. Нет ли состояния подавленности?
      Доктор (качая головой). Если вы хотите, я могу написать на него рапорт, но тогда уж мне придется доложить и о других.
      Начальник. Понимаю. (Смотрит на камеру Фолдера.) Значит, бедняге придется потерпеть! (Говоря это, он рассеянно смотрит на Вудера.)
      Вудер. Прошу прощения, сэр?
      Не отвечая, начальник медлит, уставясь на него, потом поворачивается на
      каблуках и уходит. Слышен звук, как будто бьют по металлу.
      Начальник (останавливаясь). Мистер Вудер?
      Вудер. Опять начали колотить в двери, сэр. Я так и думал, что это еще повторится. (Спешит вперед, обгоняя начальника тюрьмы, который медленно следует за ним.)
      Занавес
      СЦЕНА ТРЕТЬЯ
      Камера Фолдера. Выбеленная комната в тринадцать футов длиной, семь - шириной и девять - высотой, со сводчатым потолком. Пол темный, кирпичный, лоснящийся. В задней стене камеры высоко расположенное окно из непрозрачного стекла, забранное решеткой. В окно вделан вентилятор. В середине противоположной стены узкая дверь. В углу свернутые матрац и постельные принадлежности (два одеяла, две простыни, покрывало). Над ними деревянная полочка, на ней в виде симметричной пирамидки лежат библия и несколько книжек религиозного содержания. Там же черная головная щетка, зубная щетка и кусок мыла. В другом углу поставленная стоймя деревянная койка. Под окном отдушина с темной крышкой, другая - над дверью. Работа Фолдера (рубашка, в которой он делает петли для пуговиц) висит на гвозде над деревянным столиком, на котором лежит открытый роман "Лорна Дун". В углу около двери небольшой квадратный экран из толстого стекла. Он скрывает вделанный в стену газовый рожок. В камере есть еще деревянный табурет, под которым стоит пара
      башмаков. Под окном поставлены в ряд три блестящие круглые жестянки. При быстро угасающем свете дня виден Фолдер. Без башмаков, в одних носках, он неподвижно стоит, наклонив голову к двери, и прислушивается. Потом бесшумно подходит ближе к двери, стоит, слушает жадно, напряженно, стремясь уловить что-нибудь, хотя бы самый незначительный шум извне. Внезапно вздрогнув, выпрямляется, будто услышал что-то, и стоит, застыв. Затем с тяжелым вздохом направляется к своей работе и глядит на нее, опустив голову. Он делает стежок или два с видом человека, глубоко погруженного в скорбь, и каждый стежок как бы возвращает его к жизни из небытия. Немного погодя, вскакивает и начинает шагать взад вперед по камере, поворачивая голову из стороны в сторону, как зверь в клетке. Опять останавливается у двери, прислушивается и, приложив ладони с растопыренными пальцами к двери, прижимается лбом к железу. Затем медленно идет к окну, ведя пальцем по цветной полоске, которая тянется через всю стену. Остановившись под окном, снимает крышку с одной из жестянок и внимательно всматривается в нее, точно хочет найти себе товарища в своем отражении. Почти совсем стемнело. Вдруг он роняет крышку, и она с грохотом падает на пол - это единственный звук, который нарушил тишину. Фолдер пристально вглядывается в стену, где белеет в темноте висящая на гвозде рубашка; кажется, будто он видит там кого-то или что-то. Вдруг раздается резкий щелкающий звук: это в камере за стеклянным экраном включился свет. Теперь камера ярко освещена. Фолдер ловит ртом
      воздух. Откуда-то издалека начинает долетать звук, похожий на глухие удары по металлу. Фолдер отшатывается. Видно, что он не в силах выносить этот внезапный гул. А звуки все нарастают, точно к камере катится большая телега. Усиливающийся грохот постепенно как бы гипнотизирует Фолдера. Шаг за шагом он крадется к двери. Барабанный стук, переходя от камеры к камере, раздается все ближе. Руки Фолдера приходят в движение, точно душою он уже присоединился к этому концерту, а шум растет, и кажется, что он уже наполнил всю камеру. Внезапно Фолдер поднимает сжатые кулаки. Тяжело дыша, он
      кидается на дверь и начинает бить по ней кулаками.
      Занавес
      ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
      Два года спустя. Мартовское утро, без нескольких минут одиннадцать. Сцена опять изображает комнату Коксона. Все двери открыты. Суидл, у которого теперь уже пробиваются усики, убирает контору. Раскладывает бумаги на столе Коксона. Затем подходит к умывальнику, поднимает крышку и рассматривает себя в зеркало. Пока он любуется собой, Руфь Ханиуил входит через дверь приемной и останавливается на пороге. За ее внешним спокойствием таятся возбуждение и
      тревога.
      Суидл (заметив ее, с шумом роняет крышку умывальника). А! Это вы?
      Руфь. Да.
      Суидл. Я здесь пока один. Наши с утра не очень-то торопятся сюда. А похоже, что уже два года мы не имели удовольствия видеть вас. (Неуверенно.) Что вы поделывали все это время?
      Руфь (с горькой иронией). Жила!
      Суидл (не без уважения). Если вы хотите видеть его (указывает на кресло Коксона), то он сейчас будет. Он никогда на много не опаздывает. (Деликатно.) Я надеюсь, ваш друг вернулся из загородной поездки. Кажется, его срок истек три месяца назад.
      Руфь кивает.
      Я был тогда ужасно огорчен. Если хотите знать мое мнение, хозяин сделал ошибку.
      Руфь. Да, большую ошибку.
      Суидл. Надо было дать ему загладить свою вину. И я считаю, что судья должен был отпустить его. Они забыли, что такое человеческая природа. Мы-то знаем!
      Руфь ласково улыбается ему.
      Навалятся на вас, точно целый воз кирпичей, раздавят в лепешку, а потом сами возмущаются, ежели вы не в силах встать на ноги. Знаю я их, навидался таких вещей на своем веку. (Качает головой, точно мудрый старик.) Да вот только на днях хозяин...
      Тут через приемную входит Коксон, разрумянившийся от резкого восточного
      ветра. Он заметно поседел.
      Коксон (снимая пальто и перчатки). Как, это вы! (Делает знак Суидлу, чтобы тот ушел, и закрывает дверь.) А я и не узнал вас! Да и верно, уже два года прошло. Хотите поговорить со мной? Могу уделить вам минутку. Садитесь. Детишки здоровы?
      Руфь. Да. Но я теперь живу не там, где раньше.
      Коксон (вопросительно глядя на нее). Надеюсь, дома у вас все наладилось?
      Руфь. После всего, что было, я больше не могла оставаться с Ханиуилом.
      Коксон. Но я надеюсь, что вы не сделали ничего опрометчивого? Мне было бы жаль, если бы вы поступили опрометчиво.
      Руфь. Дети остались со мной.
      Коксон (начиная понимать, что дела обстоят не так хорошо, как он надеялся). Ну, я рад, что повидал вас. Ну, как, вы еще не имели вестей от нашего юного друга с тех пор, как он вышел на свободу?
      Руфь. Вчера я случайно встретилась с ним.
      Коксон. Надеюсь, он здоров?
      Руфь (с внезапным озлоблением). Его нигде не берут на работу. На него страшно смотреть: кожа да кости.
      Коксон (с подлинным участием). Боже мой, мне грустно это слышать! (Опять настораживаясь.) Разве ему не подыскали место, когда он отбыл свой срок?
      Руфь. Он прослужил там только три недели. А потом они узнали все подробности - и...
      Коксон. Право же, не знаю, чем я могу вам помочь. Мне так неприятно отказывать людям в чем-нибудь.
      Руфь. Я не могу видеть его в таком состоянии.
      Коксон (внимательно оглядывая ее. Весь ее облик отнюдь не говорит о бедности). Я знаю, что его родственники не очень-то беспокоятся о нем. Может быть, вы могли бы поддержать его, пока он не станет на ноги?
      Руфь. Теперь - нет. Я могла бы раньше, но не теперь.
      Коксон. Не понимаю.
      Руфь (гордо). Я увидела его и... теперь не могу.
      Коксон (смотрит на нее. Он встревожен). Я человек семейный и не хочу слышать ничего неприятного. Простите, я очень занят.
      Руфь. Я уже давно поехала бы к своим родным в деревню, но они никак не могли примириться с тем, что я вышла за Ханиуила. Я никогда не была особенно рассудительной, мистер Коксон, но у меня есть своя гордость. Я ведь была совсем девочкой, когда вышла за него, ну, и воображала его замечательным человеком... Он коммивояжер и часто заезжал к нам на ферму.
      Коксон (с сожалением). А я-то надеялся, что после нашей последней встречи у вас дела пошли лучше.
      Руфь. Муж обращался со мной еще хуже, чем раньше. Ему не удалось сломить мою волю, но я потеряла здоровье. А потом он стал избивать детей... Этого я не могла вынести. Теперь я не пошла бы к нему, хотя бы он лежал при смерти!
      Коксон (он мечется по комнате, точно увертываясь от потока лавы). Нельзя так выходить из себя! Нельзя!..
      Руфь (с затаенной ненавистью). Человек, который может так себя вести... (Пауза.)
      Коксон (заинтересованный против воли). Так вот, значит, как у вас все сложилось! Что же вы делали потом?
      Руфь (пожимая плечами). Пробовала делать то же, что и тогда, когда в первый раз ушла от него: шила юбки... Грошовая работа! Но ничего лучшего я не могла найти, а зарабатывала я не больше десяти шиллингов в неделю, причем сама покупала нитки и трудилась весь день. Я никогда не ложилась раньше двенадцати. Выдержала девять месяцев. (Со злобой.) Но я не гожусь для такой жизни, я не создана для нее! Лучше бы я умерла, чем жить так!
      Коксон. Дорогая моя! Грешно так говорить!
      Руфь. К тому же дети голодали - они ведь привыкли питаться лучше. Потом мне все стало безразлично. Я была слишком измучена. (Замолкает.)
      Коксон (не в силах сдержать любопытство). Ну, а что же потом? Вам что-нибудь подвернулось?
      Руфь (со смехом). Потом подвернулся мой хозяин. С тех пор он часто подворачивался!
      Коксон. Боже мой, ах, боже мой! Я никогда не сталкивался с такими вещами!
      Руфь (угрюмо). Он обращался со мной хорошо. Но с этим покончено. (Внезапно у нее начинают дрожать губы, она закрывает их тыльной стороной руки.) Понимаете, я никогда не думала, что опять увижу его. Просто случайно я встретила его у Хайд-парка. Мы пошли в парк, сели, и он рассказал мне о себе. О мистер Коксон, помогите ему!
      Коксон (сильно встревоженный). Значит, вы оба потеряли средства к существованию. Какое ужасное положение!
      Руфь. Если бы только он мог вернуться сюда! Ведь здесь о нем все уже известно!
      Коксон. Мы не можем допускать ничего, что бросало бы тень на фирму.
      Руфь. Мне больше не к кому обратиться!
      Коксон. Я поговорю с хозяевами, но не думаю, чтобы они взяли его при таких обстоятельствах. Едва ли они согласятся.
      Руфь. Он пришел сюда со мной, он там, на улице. (Указывает в окно.)
      Коксон (с достоинством). Ему не следовало приходить сюда, пока за ним не послали. (Смягчается, увидев выражение ее лица.) У нас как раз сейчас есть свободное место, но я ничего не могу обещать.
      Руфь. Для него это было бы спасением.
      Коксон. Я сделаю, что могу, но я не уверен в успехе. А теперь скажите ему, чтобы он не показывался здесь, пока я не выясню положение вещей. Оставьте ваш адрес. (Повторяет за ней.) Мулингар-стрит, восемьдесят три? (Записывает на промокательной бумаге.) До свидания!
      Руфь. Благодарю вас. (Направляется к двери, затем оборачивается, точно хочет еще что-то сказать, но передумывает и уходит.)
      Коксон (вытирая лоб и голову большим белым платком). Ну и дела! (Просматривает бумаги и звонит.)
      На звонок входит Суидл.
      А что, этот молодой человек - Ричардс, он должен был прийти сегодня насчет места клерка?
      Суидл. Да, сэр.
      Коксон. Ну, ты не говори ему ничего определенного. Я пока не хочу его видеть.
      Суидл. Что ж мне ему сказать, сэр?
      Коксон (строго). Выдумай что-нибудь. Пошевели мозгами. Только совсем его не отваживай!
      Суидл. Может, сказать ему, что у нас заболел кто-нибудь, сэр?
      Коксон. Нет! Только не лги. Скажи, что меня нет сегодня на службе.
      Суидл. Ладно, сэр. В общем, поводить его за нос?
      Коксон. Вот именно. И вот еще что. Ты помнишь Фолдера? Возможно, что он заглянет ко мне. Обойдись с ним так, как хотел бы, чтобы он обошелся с тобой, будь ты на его месте.
      Суидл. Конечно, сэр.
      Коксон. Вот-вот! Никогда не бей лежачего. Это ни к чему. Лучше помоги ему подняться. Этим правилом я советую тебе пользоваться в жизни. Это самая правильная политика.
      Суидл. Вы думаете, сэр, что хозяева опять возьмут его?
      Коксон. Ничего не могу сказать. (Услышав, что кто-то вошел в приемную.) Кто там?
      Суидл (подходит к двери и заглядывает в нее). Это Фолдер, сэр.
      Коксон (рассерженно). Боже мой! Как это нехорошо с ее стороны! Скажи ему, чтобы он зашел попозже. Я не хочу...
      Замолкает, так как Фолдер уже входит. Он худ, бледен, и кажется значительно старше, его глаза приняли еще более беспокойное выражение. Одежда очень
      потрепана и болтается на нем. Суидл, приветливо кивнув ему, уходит.
      Рад вас видеть. Вы немножко поторопились прийти. (Стараясь говорить непринужденно.) Вашу руку! А приятельница ваша кует железо, пока горячо. (Вытирает лоб.) Я ее не осуждаю, она очень волнуется.
      Фолдер робко пожимает руку Коксону и бросает взгляд в сторону кабинета
      хозяев.
      Нет, их еще нет! Садитесь!
      Фолдер садится в кресло у стола Коксона, на который положил шапку.
      Ну, раз уж вы пришли, я хочу, чтобы вы рассказали мне немного о себе. (Смотрит на него поверх очков.) Как ваше здоровье?
      Фолдер. Пока еще жив, мистер Коксон.
      Коксон (рассеянно). Рад слышать. Теперь о деле. Я не хочу совершать ничего, выходящего за рамки обычного. Это не в моих привычках. Я человек простой и хочу, чтобы все шло гладко, как следует. Но я обещал вашей приятельнице поговорить с хозяевами, а я всегда держу слово.
      Фолдер. Мне бы лишь подняться на ноги, мистер Коксон. За свой проступок я заплатил сторицей, поверьте мне! Этого никто не знает. Говорят, выходя из тюрьмы, я весил даже больше, чем когда попал туда. Но они не могли взвесить, ни что у меня здесь (дотрагивается до головы), ни что здесь (со странным смешком дотрагивается до сердца). До вчерашнего вечера я думал, что тут у меня вообще ничего не осталось.
      Коксон (сочувственно). Неужто у вас развился порок сердца?
      Фолдер. О! При осмотре перед выходом меня признали здоровым.
      Коксон. И вам подыскали место, не так ли?
      Фолдер. Да. У очень хороших людей, которые все обо мне знали и были очень добры ко мне. Мне казалось, что все пойдет на лад. Но как-то совершенно неожиданно другие клерки пронюхали обо мне... Я не мог этого вынести, мистер Коксон, просто не мог, сэр!
      Коксон. Успокойтесь, мой друг, успокойтесь!
      Фолдер. После этого у меня была еще одна небольшая работа, но там я удержался недолго.
      Коксон. Почему?
      Фолдер. Я не хочу вас обманывать, мистер Коксон. Понимаете, у меня такое чувство, будто я должен бороться с какой-то силой, обступившей меня со всех сторон. Мне этого не объяснить: я словно опутан сетью. Когда я прорываю ее в одном месте, она сейчас же вырастает в другом. Когда нужно было представить рекомендации, я поступил не совсем правильно. Но что мне было делать? Нужна была рекомендация, и все. И от этого я был в страхе, и я ушел. Должен сказать, что я... я теперь все время боюсь. (Опускает голову и с удрученным видом склоняется над столом.)
      Коксон. Я вам сочувствую, поверьте мне! А ваши сестры ничего не хотят сделать для вас?
      Фолдер. У одной чахотка. А другая...
      Коксон. Д-да. Она говорила мне, что ее муж не совсем доволен вами.
      Фолдер. Я пошел к ним и застал их за ужином. Сестра, я знаю, хотела поцеловать меня, но муж посмотрел на нее и спросил меня: "Зачем ты пришел?" Ну, я спрятал самолюбие в карман и ответил: "Разве ты не подашь мне руки, Джим? Сестренка подаст, это я знаю". А он мне на это: "Послушай-ка, все это очень хорошо, но давай договоримся раз и навсегда. Я ждал, что ты придешь, и все решил. Я дам тебе двадцать пять фунтов. Забирай их и поезжай в Канаду". "Понимаю, - сказал я, - хороший способ отделаться от меня! Нет, спасибо. Держи при себе свои двадцать пять фунтов!" Вот что остается от дружбы после того, как побываешь там, где я был.
      Коксон. Я понимаю вас. А у меня вы не возьмете те же двадцать пять фунтов? (Слегка волнуясь, так как Фолдер смотрит на него со странной улыбкой.) Не церемоньтесь. Я от чистого сердца.
      Фолдер. Мне не разрешено уезжать из Англии.
      Коксон. А, д-да! Ведь вас условно выпустили до срока. А поглядеть на вас, вы как будто сидели без конца!
      Фолдер. На этой неделе я три ночи спал в парке. Рассвет там не такая уж поэзия. Но после того, как я встретил ее, сегодня я чувствую себя совсем другим человеком. Я часто думал о том, что мое чувство к ней - это лучшее, что есть во мне. Это что-то священное, и все же оно-то меня и погубило. Странно, не правда ли?
      Коксон. Мы все очень жалели вас, поверьте мне.
      Фолдер. Я в этом убедился, мистер Коксон. Меня все очень жалели. (Спокойно, но с горечью.) Но неудобно же иметь дело с преступником!
      Коксон. Ну, ну, не надо обзывать так самого себя! Это ни к чему. Не теряйте своего достоинства.
      Фолдер. Это легко, сэр, когда вы ни от кого не зависите. А попробуйте-ка не терять достоинство в моем положении! Говорят, каждый получает по заслугам. Ну, так вот, я, кажется, получил с лихвой.
      Коксон (косится на него поверх очков). Надеюсь, из вас там не сделали социалиста?
      Фолдер вдруг замолкает, точно он мысленно углубился в свое прошлое. Потом
      издает странный смех.
      Нужно отдать должное суду и тюремному начальству: у них были наилучшие намерения, вы должны с этим согласиться. Уверяю вас, никто не хочет вам зла.
      Фолдер. Я верю, что это так, мистер Коксон. Никто не хочет вам зла, и тем не менее вас топят. Это чувство... (Озирается вокруг с таким выражением, как будто видит что-то надвигающееся на него.) Жизнь раздавит меня! (Говорит дальше, как о ком-то другом.) Раздавит, я знаю.