В этой комнате, расположенной во втором этаже, рядом со спальней, личность леди Черрел ощущалась гораздо сильнее, чем во всех остальных комнатах обветшалого дома, с его пристройками и закоулками, полного реликвий и воспоминаний о прошлом. Пропахшая вербеной, голубовато-серая спальня матери отличалась своеобразной, хоть и потускневшей элегантностью, единственная стильная комната в доме, отвечавшая своему назначению, ибо во всех остальных царило беспорядочное смешение векового хлама с мебелью новейших образцов.
      Стоя перед камином, Клер бессознательно вертела в руках какую-то фарфоровую безделушку. Этого визита она не ожидала. Теперь все объединилось против нее: убеждения, условности, боязнь скандала, - и защищаться от них можно было только одним; но мысль о том, чтобы открыться хотя бы только близким, вызывала в ней отвращение. Она молча ждала, пока заговорит мать.
      - Видишь ли, голубчик, ты же нам ничего не объяснила...
      Но как можно объяснить подобную вещь женщине, которая так говорит и смотрит такими глазами! Клер вспыхнула, потом побледнела и ответила:
      - Могу сказать одно: в нем сидит скот. По виду этого не скажешь, но я знаю, знаю, мама, что это так.
      Леди Черрел тоже покраснела, но румянец ее не украсил, так как ей было уже за пятьдесят.
      - Конечно, отец и я готовы всячески поддерживать тебя, родная, но очень важно принять именно сейчас правильное решение.
      - Если я один раз совершила ошибку, то от меня ждут и второй? Поверь, мама, я не могу говорить об этом, я просто к нему не вернусь, вот и все.
      Леди Черрел села; между ее серо-голубыми глазами залегла морщинка; она уставилась перед собой отсутствующим взглядом. Затем посмотрела на дочь и сказала нерешительно:
      - А ты уверена, что это не тот скот, который есть почти во всех мужчинах?
      Клер рассмеялась.
      - О нет! Я ведь не из пугливых!
      Леди Черрел вздохнула.
      - Не огорчайся, мамочка, милая, все устроится, надо только покончить с этим. В наши дни такие вещи не имеют никакого значения.
      - Говорят. Но у нас сохранилась дурная привычка считать, что они имеют значение.
      Уловив в тоне матери что-то похожее на иронию. Клер быстро возразила: Важно сохранить уважение к самой себе, а с Джерри я не смогла бы.
      - Тогда перестанем об этом говорить. Отец, наверное, захочет тебя видеть. Ты бы разделась.
      Клер поцеловала мать и вышла. Снизу не доносилось ни звука, и она поднялась к себе. Она чувствовала, что воля ее крепнет. Давно прошли те времена, когда мужья считали жен своей собственностью, и что бы там Джерри с ее отцом ни замышляли, - она не подчинится! Когда ее позвали к отцу и она пошла вниз, в ней была твердость камня и острота клинка.
      Мужчины стояли в похожем на канцелярию кабинете генерала, и Клер сразу почувствовала, что они столковались. Кивнув мужу, она подошла к отцу.
      - Ты меня звал, папа? Однако первым заговорил Корвен.
      - Прошу вас, сэр, - обратился он к генералу. Морщинистое лицо генерала выражало печаль и досаду. Он сделал над собой усилие.
      - Мы выяснили, Клер... Джерри допускает, что ты во многом права, но он дал мне слово, что больше не будет тебя оскорблять. Попробуй стать на его точку зрения. Джерри говорит, - и я думаю, он прав, - что это даже не столько в его интересах, сколько в твоих. Теперь на брак смотрят не так, как в старину, но ведь вы оба в конце концов дали обет... и даже не говоря об этом...
      - Да, - отозвалась Клер.
      Генерал покрутил одной рукой усы, а другую засунул глубоко в карман.
      - Подумай, что ждет вас обоих? Развестись вы не можете: тут и твое имя, и его положение, да и потом - прошло всего полтора года... Что же вы будете делать? Жить врозь? Это плохо и для тебя и для него.
      - И все-таки честнее, чем жить вместе.
      Генерал взглянул на ее решительное лицо.
      - Ты говоришь так сейчас, но мы оба опытнее тебя.
      - Рано или поздно это выплыло бы наружу... Ты хочешь, чтобы я уехала с ним?
      У генерала вид был совсем несчастный.
      - Ты знаешь, детка, что я хочу только твоего блага.
      - А Джерри убедил тебя, что для меня благо именно в этом... Нет, это самое худшее, что только может быть. Я не поеду, папочка, и не уговаривай меня.
      Генерал посмотрел на нее, на зятя, пожал плечами и стал набивать трубку.
      Глаза Джерри Корвена, переходившие с одного лица на другое, сузились и остановились на лице Клер. Долго смотрели они друг на друга, и ни один не отвел взгляда.
      - Прекрасно, - сказал наконец Корвен. - Я поступлю по своему усмотрению. До свидания, генерал! До свидания, Клер!
      И, круто повернувшись на каблуках, вышел.
      В наступившей тишине отчетливо донесся шум отъезжавшего автомобиля. Генерал мрачно курил и смотрел в сторону. Клер подошла к окну. Темнело. Теперь, когда кризис миновал, у нее совсем не осталось сил.
      - Желал бы я, - раздался голос генерала, - понять хоть что-нибудь во всей этой истории.
      Клер отозвалась, не отходя от окна:
      - Он сказал тебе, папа, что испробовал на мне мой же хлыст для верховой езды?
      - Что?! - воскликнул генерал.
      Клер повернулась к нему.
      - Да.
      - На тебе?
      - Да. Я ушла, конечно, не только из-за этого, но это было последней каплей... Прости, что я делаю тебе больно, папа.
      - Господи!
      Клер вдруг поняла: конкретный факт! Мужчинам всегда нужны конкретные факты.
      - Мерзавец! - произнес генерал. - Мерзавец! Он сказал, что на днях провел с тобой целый вечер. Это правда?
      Щеки Клер медленно залил румянец.
      - Он, попросту говоря, насильно вломился ко мне.
      - Мерзавец! - повторил генерал.
      Оставшись одна, Клер с горечью подумала о том, как изменилось отношение отца, когда он узнал о хлысте. Генерал воспринял это как личное оскорбление, - оскорбление, нанесенное его собственной плоти и крови. Случись то же самое с дочерью другого человека, это, вероятно, не затронуло бы его; она вспомнила, что он даже одобрил ее брата, когда тот избил погонщика мулов, и это навлекло потом на них всех множество неприятностей. Как мало в людях непредвзятости, как легко они поддаются личным чувствам! А эти чувства и их оценки определяются их собственными предрассудками. Что ж, самое трудное для нее миновало, родители теперь на ее стороне, и она уж постарается, чтобы Джерри больше с ней наедине не оставался. Она вспомнила его долгий взгляд. Он обычно умел мириться с проигрышем, так как никогда не считал игру законченной. Его захватывала жизнь в целом, а не отдельные детали. Он пытался оседлать жизнь, она его сбрасывала; он вставал, ехал дальше; если наталкивался на препятствие, то преодолевал его, прорывался через него, получая царапины, как их получает каждый в своей повседневной работе. Он загипнотизировал Клер, связал по рукам и ногам. Она очнулась от гипноза и теперь не понимала, как могла ему поддаться. Что он теперь предпримет? Одно можно сказать с уверенностью: он постарается выйти сухим из воды.
      ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
      Когда смотришь на Темпл, на его ровный зеленый дерн, стройные деревья, каменные дома и зобатых голубей, испытываешь восхищение, которое, однако, сейчас же проходит при мысли о бесконечных пачках документов, перевязанных ярко-розовой тесьмой, о бесчисленных клерках, которые сидят в маленьких комнатках и бьют баклуши в ожидании стряпчих, и о переплетенных в кожу толстенных томах с отчетами о судебных процессах, разобранных столь детально, что человек легкомысленный при виде них начинает вздыхать и подумывать о кафе "Ройяль". Кто станет отрицать, что здесь человеческое сознание находит пристанище in excelsis {Паря в небесах (лат.).}, а человеческое тело - в креслах? Кто станет отрицать, что люди, входящие сюда, оставляют дух человечности за дверью, словно башмаки у входа в мечеть? Дух человечности не допускается сюда даже на "торжественные обеды", так как закон не должен "распускать нюни"; и, в виде предупреждения, на пригласительных билетах указывается, что гости должны являться "при орденах". В те редкие, осенние утра, когда светит солнце, обитатель Темпла, окна комнат которого выходят на восток, быть может, и почувствует то замирание сердца, какое мы испытываем, стоя на вершине горы или слушая симфонию Брамса, или при виде первых весенних нарциссов; но, вспомнив, где он находится, он поспешно обратится к делу: Коллистер versus {Против (лат.).} Дэвердей, посредник Попдик.
      И все же, светило солнце или не светило, Дорнфорду, человеку уже не очень молодому, чудилось, будто он сидит на низкой ограде, согретый первым весенним теплом, и жизнь в образе женщины с картины Боттичелли идет к нему по аллее плодового сада, среди апельсиновых деревьев и весенних цветов. Короче говоря, он был влюблен в Динни. Каждое утро, когда Клер приходила работать, ему хотелось не диктовать ей сухие парламентские бумаги, а завести разговор о ее сестре. Но, как человек, владеющий собой и, кроме того, не лишенный чувства юмора, он подчинялся требованиям, налагаемым его положением, и ограничился тем, что однажды пригласил Клер и се сестру пообедать с ним в субботу.
      - Здесь или в кафе "Ройяль"? - спросил он Клер.
      - Здесь было бы оригинальнее.
      - А вы не хотели бы пригласить кого-нибудь из ваших друзей в качестве четвертого?
      - Почему же не вы сами, мистер Дорнфорд?
      - Может быть, вы хотели бы позвать определенного человека?
      - Что ж, можно позвать Тони Крума, он был вместе со мной на пароходе. Славный мальчик.
      - Прекрасно! Значит, в субботу. Вы передадите вашей сестре?
      Клер не сказала ему: "Динни, вероятно, здесь сама", хотя Динни действительно стояла за дверью. Всю эту неделю она каждый вечер в половине седьмого заходила за Клер и провожала ее до Мелтон-Мьюз. Клер еще могли угрожать всякие случайности, и Динни старалась ее от них оградить.
      Узнав о приглашении, Динни сказала:
      - Когда я ушла от тебя в тот вечер, я столкнулась с Тони Крумом, и мы вместе дошли до Маунт-стрит.
      - Ты не говорила ему, что Джерри был у меня?
      - Конечно, нет!
      - Ему и так очень тяжело. Он по-настоящему славный мальчик, Динни.
      - Я тоже так думаю, и мне очень хотелось бы, чтобы он уехал из Лондона.
      Клер улыбнулась.
      - Что ж, долго он здесь не пробудет; он поступает на конный завод мистера Маскема в Беблок-Хайте.
      - Джек Маскем живет в Ройстоне.
      - Он выписал арабских кобыл, а они должны жить в местности с более мягким климатом.
      Динни с трудом оторвалась от нахлынувших на нее воспоминаний.
      - Что ж, детка, толкаться в подземке или раскошелимся и возьмем такси?
      - Мне хочется подышать свежим воздухом. Пройдемся пешком?
      - Отлично, пойдем по набережной и через парки.
      Они шагали быстро, так как было холодно. Озаренный светом фонарей, под россыпью звезд, этот огромный участок города был незабываемо сумрачно прекрасен; даже на зданиях, чьи контуры тонули в сумраке, лежала печать какого-то величия.
      Динни пробормотала:
      - Ночью Лондон действительно прекрасен.
      - Да, ложишься с красавицей, а встаешь с трактирщицей. И зачем вся эта суета? Какой-то сгусток энергии, точно муравейник.
      - Так утомительно, сказала бы тетя Эм.
      - Но ради чего все это, Динни?
      - Мастерская, которая старается дать превосходные образцы. И на каждую удачу - тысячи промахов.
      - Стоит ли игра свеч?
      - Почему же нет?
      - А во что тогда верить?
      - В человеческий характер.
      - Что ты хочешь сказать?
      - Характер - это тот способ, каким человек выражает свое стремление к совершенствованию. Это воспитание лучшего, что в нас есть.
      - Гм, - отозвалась Клер, - а кто скажет мне, что во мне лучшего?
      - Хотя бы я, моя дорогая.
      - Нет, знаешь, я для этого все-таки слишком молода.
      Динни взяла сестру под руку.
      - Ты старше меня, Клер.
      - Нет. Если я и более опытна, чем ты, то все же еще не прикоснулась к своему подлинному "я", не прислушивалась к себе в тишине. А сейчас я прямо ощущаю, как Джерри бродит вокруг Мьюз.
      - Зайдем на Маунт-стрит, а потом пойдем в кино. В холле Блор подал Динни записку.
      - Был сэр Джералд Корвен, мисс, и оставил вам вот это.
      Динни вскрыла письмо.
      "Дорогая Динни,
      Я уезжаю из Англии завтра, а не в субботу. Если Клер передумала, буду счастлив увезти ее с собой. Если нет - пусть не рассчитывает на мое долготерпение. Я оставил ей на этот счет записку у нее на квартире, но так как не знаю, где она, то написал и вам для верности. Она сама или записка от нее застанут меня завтра, в четверг, в "Бристоле" до трех часов дня. После этого a la guerre comme a la guerre {На войне как на войне (франц.).}.
      Засим - с глубоким сожалением, что все сложилось так нелепо, и с пожеланием лично вам всего хорошего,
      Искренне ваш,
      Джералд Корвен".
      Динни прикусила губу.
      - Прочти!
      Клер прочитала записку.
      - Не пойду. Пусть делает, что хочет.
      Пока они приводили себя в порядок в комнате Динни, вошла леди Монт.
      - А! - сказала она. - Теперь и я могу вставить словечко. Ваш дядя опять виделся с Джерри Корвеном. Как ты намерена поступить, Клер?
      Клер повернулась к тетке, и яркий свет упал на ее щеки и губы, которые еще не были окончательно "приведены в порядок".
      - Я к нему никогда не вернусь, тетя Эм.
      - Можно сесть на твою кровать, Динни? Никогда - это очень долго... а тут еще... этот мистер Кревен... Я уверена, что у тебя есть принципы, Клер, но ты слишком хорошенькая.
      Клер перестала подкрашивать губы.
      - Ты очень добра, тетя Эм, но, право, я знаю, что делаю.
      - Подумаешь, утешение! Когда я сама это говорю, то уверена, что непременно сделаю глупость.
      - Если Клер обещает, тетечка, она исполнит.
      Леди Монт вздохнула.
      - Я вот обещала моему отцу не выходить замуж целый год, а через семь месяцев появился ваш дядя. Всегда появляется кто-нибудь...
      Клер стала поправлять мелкие локоны на затылке.
      - Обещаю целый год быть тише воды, ниже травы. Думаю, к тому времени я пойму, что мне надо, ну а уж если не пойму...
      Леди Монт пригладила рукой одеяло.
      - Обещаешь? Положа руку на сердце?
      - По-моему, не надо, - быстро вмешалась Динни. Клер приложила пальцы к груди.
      - Кладу руку на то место, где у меня должно быть сердце.
      Леди Монт встала.
      - Лучше, если бы она переночевала сегодня здесь, Динни, как ты думаешь?
      - Да.
      - Тогда я скажу, чтобы приготовили комнату. Цвет морской воды тебе действительно идет больше всего, Динни. Лоренс говорит, будто у меня нет моего цвета.
      - Черный и белый, тетечка.
      - Чепуха!.. С тех пор как Майкл поступил в Винчестер, я не была в Аскоте - из экономии. К обеду приедут Хилери и Мэй. Переодеваться не нужно.
      - О! - удивилась Клер. - Дядя Хилери знает обо мне?
      - Он человек очень широких взглядов, - пробормотала леди Монт, - но, понимаешь, я ведь не могу не огорчаться!
      Клер поднялась.
      - Поверь мне, тетя Эм, Джерри долго страдать не будет: не такой он человек.
      - А ну, встаньте спина к спине... Я так и думала - Динни на дюйм.
      - Во мне пять футов пять дюймов, - сказала Клер, - без туфель.
      - Прекрасно. Когда вы будете готовы, приходите вниз.
      Леди Монт поплыла к двери, бормоча: "Полить Соломонову печать {Название растения.} - напомнить Босуэлу", - и вышла.
      Динни вернулась к камину и снова уставилась на пламя.
      За ее спиной раздался голос Клер:
      - Я петь готова от радости, Динни! Целый год настоящих каникул, во всех отношениях! Я рада, что тетя Эм заставила меня дать обещание. Но какая она чудачка!
      - Вовсе нет! Она самый мудрый член нашей семьи. Если относиться к жизни слишком серьезно, ничего не выйдет. А она не относится к жизни серьезно. Может быть, и хочет, да не может.
      - Но у нее ведь нет никаких серьезных забот.
      - Если не считать мужа, троих детей, нескольких внуков, двух хозяйств, трех собак, нескольких бестолковых садовников, отсутствия денег и двух страстей: одной - выдавать всех замуж и женить, а другой - вышивать по канве. Кроме того, она изо всех сил старается не располнеть.
      - Ну, она выглядит очень хорошо. Что ты посоветуешь мне делать с этими вихрами, вот тут, Динни? С ними прямо наказание! Подстричь их, что ли, опять?
      - Пускай пока растут. Мы не знаем, какая будет мода, - может быть, локоны.
      - Для чего, по-твоему, женщины следят за собой? Чтобы нравиться мужчинам?
      - Конечно, нет.
      - Значит, чтобы вызывать друг у друга зависть?
      - Больше всего - чтобы не отстать от моды. Во всем, что касается наружности, - женщины прямо какие-то овцы.
      - А в области морали?
      - Разве у нас есть мораль? Во всяком случае, это мораль, созданная мужчинами. Природа дала нам только чувства.
      - У меня нет чувств.
      - Ты в этом уверена?
      Клер рассмеялась.
      - По крайней мере сейчас.
      Она надела платье и уступила Динни место перед зеркалом.
      Священник, паства которого живет в городских трущобах, ужинает в гостях не для того, чтобы наблюдать человеческую природу. Он ест. Хилери Черрел провел большую часть дня, а также время, предназначенное для еды, выслушивая жалобы своих прихожан, не делавших запасов на завтра, потому что им не хватало их на сегодня, и теперь поглощал стоявшие перед ним вкусные блюда с большим воодушевлением. Если даже ему стало известно, что молодая женщина, которую он обвенчал с Джерри Корвеном, порвала брачные узы, он и виду не подал, что знает об этом. Он сидел рядом с ней, однако ни разу не коснулся ее семейной жизни и рассуждал только о выборах, французском искусстве, лесных волках в зоологическом саду Уилснейд и новой системе постройки школ, с разборной крышей, при которой можно заниматься на воздухе, в зависимости от погоды. По его длинному лицу, морщинистому, задумчивому и доброму, иногда скользила улыбка, как будто он что-то вспоминал или обдумывал, но молчал об этом, и только изредка он поглядывал на Динни, словно хотел сказать: "Вот подожди, мы с тобой потолкуем".
      Все же потолковать так и не удалось, так как его вызвали по телефону к умирающему, и ему пришлось уйти, даже не допив свой стакан портвейна. Миссис Хилери последовала за ним.
      Обе сестры сели с дядей и теткой за бридж и в одиннадцать часов поднялись к себе.
      - Ты знаешь, что сегодня одиннадцатое ноября - годовщина перемирия? сказала Клер, выходя из комнаты.
      - Да.
      - Я ехала в автобусе в одиннадцать часов утра и вдруг заметила, что у двух-трех людей какое-то странное выражение лица. Но что мы могли в те дни переживать? Когда война кончилась, мне было всего десять лет.
      - А я помню перемирие, - сказала Динни, - оттого что мама плакала. У нас в Кондафорде жил дядя Хилери. И он произнес проповедь на тему: "Служат и те, кто стоит и ждет".
      - Все служат только тогда, когда они что-нибудь за это получают.
      - Многие всю жизнь заняты очень тяжелой работой и получают гроши.
      - Что ж, верно.
      - А почему они это делают?
      - Динни, знаешь, мне иногда кажется, что ты кончишь религией. Если только не выйдешь замуж.
      - "Офелия, ступай в монастырь!"
      - На самом деле, дружок, мне хотелось бы видеть в тебе побольше от нашей праматери - соблазнительницы Евы. Тебе следовало бы стать матерью.
      - Да, если врачи найдут способ иметь детей без всего, что этому предшествует.
      - Ты пропадаешь даром, детка. Стоит тебе только пальчиком пошевелить, и Дорнфорд упадет перед тобой на колени. Разве он тебе не нравится?
      - Самый приятный человек из всех, кого я видела за последнее время.
      - "Холодно пробормотала она, направляясь к двери". Поцелуй меня.
      - Я надеюсь, дорогая, что все уладится, - сказала Динни. - Не буду молиться за тебя, хотя вид у меня и унылый, но буду мечтать, что и твоя мятущаяся душа обретет покой и счастье.
      ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
      Крум вторично встретился с прошлым Англии в Друри-Лейн. Для трех остальных приглашенных на обед Дорнфордом это посещение было первым, и не случайно тот, кто взял билеты, устроил так, чтобы они сидели по двое: Тони и Клер - в середине десятого ряда, а Дорнфорд и Динни - в конце третьего.
      - О чем вы думаете, мисс Черрел?
      - Я думаю о том, насколько английские лица изменились с тысяча девятисотого года.
      - Все дело в волосах. Лица на картинах, написанных сто - полтораста лет тому назад, гораздо больше похожи на современные.
      - Свисающие усы и шиньоны меняют выражение лица. Но было ли у них выражение?
      - Вы считаете, что у людей викторианской эпохи были менее выразительные лица?
      - Нет, едва ли, но они умели носить маску. А взгляните на их одежду: сюртук, высокие воротнички, шейные платки, турнюры, высокие башмаки на пуговицах.
      - Да, ноги у них были выразительные, а шеи нет.
      - Женскую шею я вам уступаю. А их обстановка: огромные буфеты, кисти, фестоны, бахрома, канделябры... Нет, они, несомненно, играли в прятки со своей душой, мистер Дорнфорд.
      - А время от времени она все-таки выглядывала, как маленький принц Эдуард, когда он разделся под обеденным столом королевы матери в Виндзоре.
      - Это было самое замечательное из всего, что он сделал за всю свою жизнь.
      - Не знаю. Та же реставрация, только в более мягкой форме. При нем открылись какие-то широкие шлюзы...
      - Но он уехал, Клер?
      - Да, уехал, уехал... Вы только посмотрите на Дорнфорда: окончательно влюблен. Я ужасно хотела бы, чтобы она тоже им увлеклась.
      - А почему бы ей не увлечься?
      - Милый юноша, у Динни была очень трагическая история. И она до сих пор еще от нее не оправилась.
      - Лучшей свояченицы я бы не желал.
      - А вы бы очень этого хотели?
      - Господи! Ну конечно! Еще как!
      - А какого вы мнения о Дорнфорде, Тони?
      - Очень приятный человек, и совсем не сухарь.
      - Будь он врачом, он, наверно, удивительно обращался бы с больными. Он католик.
      - Это ему не помешало при выборах?
      - Наверное, помешало бы, но его соперник оказался атеистом, так что вышло одно на одно.
      - Политика - ужасно нелепая штука!
      - А все-таки занятная.
      - Раз уж Дорнфорд сделал такую блестящую карьеру как адвокат, значит, он человек напористый.
      - Весьма. Мне кажется, он с этим своим спокойствием может преодолеть любые препятствия. Я его очень люблю.
      - Ах, вот как!
      - Я и не думала дразнить вас, Тони.
      - Это все равно, что сидеть на пароходе рядышком я быть связанным по рукам и ногам. Пойдем покурим.
      - Публика уже возвращается. Приготовьтесь объяснить мне мораль второго действия. Пока я никакой не вижу.
      - Подождите!..
      Динни глубоко вздохнула.
      - Какой ужас! Я еще помню историю с "Титаником". Сколько жизней гибнет даром! Просто страшно становится!
      - Вы правы.
      - Гибнут жизни, и гибнет даром любовь.
      - И у вас тоже многое погибло?
      - Да.
      - Вы не хотите об этом говорить?
      - Нет.
      - Я не думаю, чтобы жизнь вашей сестры пропала даром. Она слишком живой человек.
      - Да, но она оказалась в капкане.
      - Она из него вырвется.
      - Не могу допустить мысли, чтобы ее жизнь оказалась испорченной. Нет ли какого-нибудь законного обхода, мистер Дорнфорд? Чтобы не предавать дела гласности.
      - Только если ее муж даст повод.
      - Не даст, он будет мстить.
      - Понимаю. Тогда боюсь, что остается только одно - ждать. Такие истории обычно разрешаются сами собой. Католикам, собственно говоря, не полагалось бы признавать развод. Но если вы считаете, что есть серьезные основания...
      - Клер всего двадцать четыре. Не может же она жить одна всю жизнь.
      - А вы собираетесь?
      - Я? Это совсем другое дело.
      - Да, вы очень разные; но если ваша жизнь пройдет без счастья, это будет еще хуже. Настолько же хуже, как потерять чудесный день зимой страшнее, чем летом.
      - Занавес поднимается...
      - Удивительно! - пробормотала Клер. - Смотрела я на них, и мне все время казалось, что их любовь недолговечна. Они пожирали друг друга, как сахар.
      - Боже мой, если бы мы с вами на том пароходе...
      - Очень уж вы молоды, Тони.
      - На два года старше вас.
      - И все-таки на десять лет моложе.
      - Неужели вы совсем не верите в вечную любовь, Клер?
      - В страсть - нет. Лишь бы ее утолить, а там хоть трава не расти. Конечно, для тех, на "Титанике", конец любви настал слишком скоро. И какой: холодные морские волны! Брр!
      - Разрешите мне накинуть на вас пальто.
      - Знаете, Тони, я от этой пьесы не в восторге. Она переворачивает душу, а я вовсе не хочу, чтобы мою душу переворачивали.
      - В первый раз она мне, конечно, больше понравилась.
      - Спасибо!
      - Все дело в том, что я рядом с вами и все-таки далеко. Лучше всего в пьесе те сцены, где изображается война.
      - А мне, глядя на все это, расхотелось жить.
      - В этом-то и заключается ирония.
      - Герой точно сам над собой смеется. Даже мороз по коже подирает. Слишком похоже на всех нас.
      - Лучше бы мы пошли в кино, там я мог бы хоть держать вашу руку.
      - Дорнфорд смотрит на Динни так, словно она мадонна будущего, а ему хочется превратить ее в мадонну прошлого.
      - Видимо, так оно и есть.
      - У него приятное лицо. Интересно, понравится ли ему военный эпизод? "Ура! Флаг взвился!" {Припев английской матросской песни.}.
      Динни сидела, закрыв глаза, чувствуя на щеках непросохшую влагу слез.
      - Но она никогда бы не поступила так, - сказала она охрипшим голосом, не стала бы махать флагом и кричать "ура", никогда! Может быть, смешалась бы с толпой, но так - никогда!
      - Ну, это сценический эффект. А жаль! Прекрасный акт, действительно очень хорошо сделано.
      - А эти несчастные накрашенные девицы, которые становятся все несчастнее и все сильнее красятся, и потом эта "Типперери" {"Типперери" песенка английских солдат.}, которую они насвистывают! Война, должно быть, все-таки ужасная штука!
      - Человек впадает как бы в экстаз.
      - И долго он находится в таком состоянии?
      - В известном смысле - все время. Вам это кажется отвратительным?
      - Я никогда не берусь судить о том, что люди должны были бы чувствовать. Но, по рассказам брата, все примерно так и было.
      - Это нельзя назвать жаждой "ринуться в бой", - продолжал Дорнфорд, - я ведь совсем не вояка по природе. Но говорить, что война - самое потрясающее из человеческих переживаний, уже стало штампом.
      - Вы и теперь считаете это самым потрясающим?
      - До сих пор считал". Но... я должен вам сказать, пока мы вдвоем... я люблю вас, Динни. Я ничего не знаю о вас, а вы - обо мне. Но это не важно. Я сразу полюбил вас, и мое чувство становится все глубже. Я не жду от вас ответа, я только хотел бы, чтобы вы иногда вспоминали о моей любви...
      Клер пожала плечами.
      - Неужели люди в самом деле вели себя так во время перемирия, Тони? Неужели люди...
      - Что?
      - Так себя вели?
      - Я не знаю.
      - Где же вы были?
      - В Веллингтоне, только что поступил в школу. Отца убили на фронте.
      - Мой тоже мог быть убит, и брат. Но все равно! Динни говорит, что мама плакала, когда объявили перемирие.
      - Моя, наверное, тоже.
      - Больше всего мне понравилась сцена между сыном и девушкой. Но в целом - пьеса слишком волнует. Давайте выйдем, я хочу покурить. Впрочем, нет, лучше не надо. Всегда рискуешь встретить знакомых.
      - Черт!
      - Видите, я пришла сюда с вами, и это уже много. А ведь я дала торжественное обещание целый год не подавать никакого повода... Не унывайте же! Мы будем видеться очень часто...
      - "Величие, достоинство и мир", - пробормотала Динни, вставая, - и самое великое - это "достоинство".
      - Оно всего труднее достигается.
      - А эта женщина, которая пела в ночном клубе, и небо, все в рекламах... Огромное вам спасибо, мистер Дорнфорд! Я не скоро забуду эту пьесу.
      - И то, что я сказал вам?
      - Вы очень добры ко мне, мистер Дорнфорд, но алоэ цветет только раз в столетие.
      - Я могу ждать. Для меня это был чудесный вечер.
      - А где те двое?
      - Мы их найдем в вестибюле.
      - Как вы думаете, у Англии когда-нибудь были величие, достоинство и мир?
      - Нет.
      - Но "где-то есть зеленый холм, за городской стеной"... {Строка из религиозного гимна.}. Спасибо. Это пальто у меня уже три года.
      - Оно прелестно.
      - Вероятно, большинство этих людей отправятся сейчас в ночные клубы?
      - Меньше пяти процентов.
      - А мне хотелось бы сейчас подышать родным воздухом и посмотреть на звезды...
      Клер отстранилась.
      - Тони, нельзя!
      - Почему?
      - Мы и так были вместе целый вечер.
      - Если бы только вы позволили проводить вас домой!
      - Нельзя, милый. Пожмите мой мизинец и успокойтесь.
      - Клер!
      - Смотрите! Вон они идут впереди нас. А теперь исчезните! Пойдите в клуб, выпейте хорошего вина, и пусть вам ночью снятся лошади. Ну вот! Теперь доволен? Спокойной ночи, милый Тони!
      - О боже! Спокойной ночи.
      ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
      Время сравнивают с потоком, но между ними есть разница: время нельзя пересечь, оно течет вечно, серое и широкое, как мир, в нем нет ни брода, ни моста, и хотя философы утверждают, что оно может течь и вперед и назад, но календарь следует за ним только в одном направлении.
      Итак, Ноябрь сменился декабрем, но после декабри не наступил ноябрь. Если не считать двух-трех морозных дней, погода стояла мягкая. Безработица уменьшилась, пассивное сальдо торгового баланса еще увеличилось; одного зайца убили, семерых проворонили. Газеты трепетали от бурь в стакане воды; значительная часть подоходного налога была выплачена, еще более значительная часть выплачена не была. Вопрос о том, почему благосостоянию страны пришел конец, продолжал стоять перед каждым; фунт поднимался, фунт падал, - словом, время продолжало течь, но загадка человеческого существования оставалась нерешенной.