Она передала ему чашку, налила себе и сказала:
      - А что, ваши арабские кобылы уже прибыли?
      - Я жду их в конце следующего месяца.
      - У вас служит Тони Крум...
      - Разве вы его знаете?
      - Через сестру.
      - Славный юноша.
      - Да, - сказала Динни, - из-за него я и пришла к вам.
      - Ах, вот что?
      "Он обязан мне слишком многим, - пронеслось у нее в голове, - он не посмеет отказать".
      Откинувшись на спинку стула и положив ногу на ногу, она посмотрела ему прямо в лицо.
      - Я хотела сказать вам по секрету, что Джерри Корвен возбудил против моей сестры дело о разводе и Тони Крума вызывают как соответчика.
      Рука Джека Маскема, державшая чашку, дрогнула.
      - Он действительно любит ее, и они встречались, но в обвинении нет ни капли правды.
      - Так... - отозвался Маскем.
      - Дело будет рассматриваться очень скоро. Я уговорила Тони Крума разрешить мне все рассказать вам. Сделать это ему самому было бы очень неловко.
      Маскем продолжал с невозмутимым видом смотреть на нее.
      - Я знаю Джерри Корвена, - сказал он, - но я не знал, что ваша сестра его покинула.
      - Мы этого не разглашаем.
      - Ее уход связан с Крумом?
      - Нет. Они познакомились на пароходе, когда она возвращалась в Англию. Клер ушла от Джерри по совсем другим причинам. Она и Крум вели себя, конечно, неосторожно: за ними следили и их видели вместе при, как говорится, компрометирующих обстоятельствах.
      - Что вы имеете в виду?
      - Они как-то возвращались из Оксфорда поздно вечером, в машине перегорели фары, поэтому им пришлось провести целую ночь в автомобиле вдвоем.
      Джек Маскем слегка пожал плечами, Динни наклонилась вперед, глядя прямо ему в глаза.
      - Я сказала вам, что в этом обвинении нет ни капли правды, ни капли.
      - Дорогая мисс Черрел, мужчина никогда не признается в том, что...
      - Поэтому вместо Тони пришла я. Моя сестра мне не солжет.
      Маскем снова слегка пожал плечами.
      - Но я не совсем понимаю... - начал он.
      - Какое отношение это имеет к вам? А вот какое: я не думаю, чтобы им поверили.
      - Вы хотите сказать, что если бы я узнал об этом из газет, это настроило бы меня против Крума?
      - Да, я думаю, вы бы решили, что он оказался неджентльменом.
      Она не могла скрыть легкой иронии.
      - А разве это не так?
      - Думаю, что нет. Он горячо любит мою сестру и все же сумел держать себя в руках. А ведь от любви никто не застрахован.
      При этих словах воспоминания прошлого снова нахлынули на нее, и она опустила глаза, чтобы не видеть этого бесстрастного лица и насмешливого изгиба этих губ. Вдруг, словно по наитию, она сказала:
      - Мой зять потребовал возмещения убытков.
      - О, - отозвался Джек Маскем, - я не знал, что это делается и теперь.
      - Две тысячи фунтов. А у Тони Крума ничего нет. Он делает вид, что ему все равно, но, если они проиграют, он окажется нищим.
      Наступило молчание.
      Джек Маскем вернулся к окну. Он сел на подоконник и сказал:
      - Что же я могу тут сделать?
      - Не отказывать ему от места - вот и все.
      - Муж на Цейлоне, а жена здесь, - это все же не совсем...
      Динни встала, шагнула к нему и застыла на месте.
      - Вам никогда не приходило в голову, мистер Маскем, что вы у меня в долгу? Вспоминаете ли вы когда-нибудь о том, что отняли у меня любимого человека? И знаете ли вы, что он умер там, куда уехал из-за вас?
      - Из-за меня?
      - Да, вы и ваши взгляды заставили его от меня отказаться. И теперь я прошу вас, чем бы дело ни кончилось, не увольнять Тони Крума. До свидания!
      И, не дожидаясь ответа, она вышла.
      Динни почти бежала к Грин-парку. Все вышло совсем по-другому! И какие это могло иметь роковые последствия! Но слишком сильны были ее чувства, ее негодование против непреодолимой стены "форм" и традиций, о которые разбилась ее любовь! Иначе и быть не могло. Долговязая фигура Маскема, его франтоватый вид, звук его голоса с мучительной остротой пробудили в ней воспоминания.
      И все-таки она почувствовала облегчение: от былой горечи не осталось и следа.
      На другое утро она получила записку.
      Воскресенье.
      "Райдер-стрит.
      Дорогая мисс Черрел.
      Можете на меня рассчитывать.
      С искренним уважением,
      всегда преданный вам
      Джон Маскем".
      ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
      Получив обещание Маскема, Динни на следующий день вернулась в Кондафорд и постаралась хоть немного разрядить царившую там тяжелую атмосферу. Хотя отец и мать занимались каждый своим делом, они были удручены и расстроены. Мать, женщина очень замкнутая и чувствительная, приходила в ужас при одной мысли о том, что общественное мнение осудит Клер. Отец, видимо, понимал, что, чем бы дело ни кончилось, большинство людей будет считать его дочь легкомысленной особой и лгуньей; Тони Крума еще извинят, но женщине, поставившей себя в подобное положение, в глазах большинства не будет оправдания. Кроме того, Джерри Корвен вызывал в нем мстительный гнев, и он твердо решил сделать все, чтобы зять не восторжествовал над Клер. И хотя эта воинственность отца немного смешила Динни, она восхищалась тем, с какой мучительной добросовестностью он хватался за каждый пустяк, не замечая главного. Для людей его поколения развод все еще оставался бесспорным признаком моральной испорченности. Для нее любовь была просто любовью, и, когда появлялось отвращение, физическая близость теряла свое оправдание. Ее лично гораздо больше потрясло то, что Клер уступила настояниям Джерри Корвена здесь, у себя на квартире, чем то, что она от него уехала. Бракоразводные процессы, о которых ей время от времени приходилось читать в газетах, отнюдь не подтверждали, что "браки заключаются на небесах". Но она понимала чувства людей, выросших в прежних понятиях, и старалась не прибавлять новых трудностей к переживаниям родителей. Динни рассуждала трезво: дело скоро кончится так или иначе, скорее всего иначе. В наше время люди обращают очень мало внимания на чужие дела.
      - Что? Ночь в автомобиле - это же сенсация! - саркастически заявил генерал. - Каждый начнет сейчас же думать о том, как бы он вел себя при подобных обстоятельствах!
      Динни ответила только:
      - Они сделают из этого целую историю - министр внутренних дел, настоятель собора святого Павла, принцесса Елизавета...
      Когда Динни узнала, что Дорнфорд приглашен на пасху в Кондафорд, она смутилась.
      - Надеюсь, ты ничего не имеешь против, Динни? Мы ведь не знали, будешь ты здесь или нет.
      - Я не могу сказать "мне очень приятно" даже тебе, мама.
      - Но, родная, ведь когда-нибудь должна же ты вернуться на поле боя.
      Динни прикусила губу и ничего не ответила. Мать сказала правду, и в устах нежной и простодушной женщины эти слова прозвучали особенно жестоко.
      Поле боя! Да, жизнь - война. Человека ранят, подлечивают и опять гонят в ряды бойцов. Мать и отец ни за что не хотели бы с ней расстаться, но они явно жаждут, чтобы она вышла замуж. И это - когда неудача Клер почти предрешена!
      Пришла пасха, а с нею ветер, "умеренный до сильного". Клер приехала поездом в субботу утром, а Дорнфорд - на машине во второй половине дня. Он поздоровался с Динни так, словно не знал, как она его примет.
      Он наконец подыскал себе дом на Кемпден-Хилл. Дорнфорд жаждал узнать мнение Клер, и она потратила целый воскресный день, поехав туда с ним после обеда,
      - Превосходный дом, Динни, - сказала Клер. - Окнами на юг, есть гараж и конюшня для двух лошадей; хороший сад, все необходимые службы, центральное отопление и вообще все, как надо. Он думает переехать к концу мая. Дом под старой черепичной крышей, поэтому я предложила ему выкрасить ставни в светло-серый цвет. Правда, очень хороший дом и просторный.
      - В твоем описании он просто превосходен. Теперь ты, наверное, будешь ездить на работу туда, а не в Темпл?
      - Да, Дорнфорд перебирается не то в Памп-Корт, не то в Брик-билдингс, не помню. Кстати, Динни, интересно, почему Джерри не сделал его соответчиком вместо Тони? Я вижусь с ним гораздо чаще.
      Больше о предстоящем "деле" не говорили. Предполагалось, что оно будет рассматриваться одним из первых после исков, которые не оспаривались, поэтому в Кондафорде царило затишье перед грозой.
      Дорнфорд вернулся к этой теме в воскресенье, после обеда:
      - А вы, Динни, будете присутствовать на суде?
      - Должна.
      - Боюсь, на вас это произведет очень тяжелое впечатление. Вести дело поручили Броу, а он, когда захочет, может просто извести, особенно если ему приходится иметь дело с простым отрицанием вины. Вот почему на него надеются. Клер придется изо всех сил держать себя в руках.
      Динни вспомнила слова "юного" Роджера о том, что он предпочел бы видеть ее, Динни, на месте Клер.
      - Надеюсь, вы ей это скажете?
      - Я просмотрю с ней все ее показания и устрою ей пробный перекрестный допрос, но кто знает, какую линию изберет Броу.
      - А вы сами будете на суде?
      - Если смогу. Но, вероятнее всего, я буду занят.
      - Как вы думаете, суд продлится долго? - Боюсь, что не один день.
      Динни вздохнула.
      - Бедный папа! А у Клер хороший защитник?
      - Да, Инстон, но ему очень мешает ее отказ говорить о своей жизни на Цейлоне.
      - Это решено. Она говорить не будет.
      - Уважаю ее за такое решение, но оно может все погубить.
      - Будь что будет, - сказала Динни. - Лишь бы она освободилась. Больше всего мне жаль Тони Крума.
      - Почему?
      - Он единственный из всех трех действующих лиц, который любит.
      - Понимаю, - сказал Дорнфорд и замолчал.
      Динни стало его жалко.
      - Хотите погулять?
      - С радостью.
      - Мы пойдем в лес, и я покажу вам то место, где когда-то Черрел убил вепря и завоевал наследницу де Камфор, - это наша геральдическая легенда. А у вас в Шропшире есть какие-нибудь семейные легенды?
      - Да, но ведь поместье уже не наше. Его продали, когда умер отец, - нас было шестеро, и ни гроша.
      - Да... - отозвалась Динни, - ужасно, когда семья лишается родного гнезда.
      Дорнфорд улыбнулся.
      - Лучше быть живым ослом, чем мертвым львом. Они шли через рощи, и он рассказывал о своем новом доме, осторожно выпытывая ее вкусы.
      Наконец они достигли заросшей колеи, которая вела на холм, поросший боярышником.
      - Вот то самое место. Здесь тогда был, конечно, девственный лес. В детстве мы часто устраивали тут пикники.
      Дорнфорд глубоко вздохнул.
      - Настоящий английский пейзаж: ничего броского, но бесконечно прекрасный.
      - Прелестный.
      - Вот именно.
      Он расстелил свой дождевик.
      - Садитесь, и давайте покурим. Динни села.
      - Вы тоже садитесь на краешек, земля еще довольно сырая.
      Он сел рядом с ней и, обхватив руками колени, молча курил трубку, а она думала: "Самый сдержанный человек из всех, кого я знаю, и самый деликатный, если не считать дяди Адриана".
      - Вот если бы сейчас появился вепрь, - сказал он, - было бы совсем чудесно!
      - Член парламента убивает вепря на уступе Чилтернского холма, пробормотала Динни, но не прибавила: "и покоряет сердце дамы".
      - Как ветер шумит в кустах! Еще недели три - и все здесь зазеленеет. Я никак не могу решить, что лучше - ранняя весна или бабье лето. А как по-вашему, Динни?
      - Когда все цветет.
      - Гм. А потом - время жатвы. Здесь это, наверное, великолепное зрелище - бескрайние пшеничные поля.
      - Пшеница только что созрела, когда началась война. За два дня до этого у нас был здесь пикник, и мы остались посмотреть восход луны. Как по-вашему, мистер Дорнфорд, в бою люди много думали о родине?
      - О ней думали всегда. Каждый сражался за тот или иной уголок своей земли, многие - просто за улицы, автобусы и запах жареной рыбы. Я, в частности, сражался, как мне кажется, за Шрюсбери и Оксфорд. Кстати, мое имя - Юстэс.
      - Я запомню. А теперь, пожалуй, пойдемте, а то мы опоздаем к чаю.
      Всю дорогу домой они говорили о птицах и растениях.
      - Спасибо за прогулку, - сказал он.
      - Мне она тоже доставила большое удовольствие.
      Эта прогулка подействовала на Динни удивительно успокаивающе. Оказывается, с ним можно разговаривать и не касаясь любовных тем.
      Понедельник на пасху был дождливым, но теплым. Дорнфорд провел целый час с Клер, обсуждая ее показания, затем поехал с ней кататься верхом, хотя шел дождь, а Динни все утро готовила дом к весенней уборке и обивке мебели, когда семья уедет в город. Отец и мать должны были поехать на Маунт-стрит, а она с сестрой - к Флер. После обеда она побродила с генералом вокруг новых свинарников, постройка которых подвигалась очень медленно; местный подрядчик старался, чтобы его рабочие были заняты как можно дольше, и поэтому не торопил их. Она осталась наедине с Дорнфордом только после чая.
      - Что ж, - сказал он, - думаю, ваша сестра справится, если только сумеет держать себя в руках.
      - Клер может иногда быть очень резкой.
      - Да, а юристы терпеть не могут, если их кто-нибудь срежет, да еще в присутствии посторонних. Судьи этого тоже не любят.
      - Им придется с ней повозиться.
      - Все равно они ее одолеют. Плетью обуха не перешибешь.
      - Ну что ж, - вздохнув, отозвалась Динни, - на все воля богов.
      - А боги весьма ненадежны... Мне очень хотелось бы иметь вашу фотографию. Лучше всего, когда вы были девочкой.
      - Посмотрю, что у нас есть... Боюсь, что только любительские снимки. Но, кажется, там есть один, где я не слишком курносая.
      Она подошла к секретеру, вытащила ящик и поставила его на бильярдный стол.
      - Семейная коллекция. Выбирайте!
      Он стоял рядом с ней, и они вместе рассматривали снимки.
      - Многие я сама снимала, поэтому там меня нет.
      - Это ваш брат?
      - Да. А вот он как раз перед войной. А это Клер за неделю до свадьбы. Вот моя карточка с распущенными волосами. Папа снял меня, когда он вернулся домой в первую весну после войны.
      - Вам было тринадцать лет?
      - Почти четырнадцать. Предполагается, что здесь я похожа на Жанну д'Арк, внимающую небесным голосам.
      - Прелестная карточка! Я отдам ее увеличить.
      Дорнфорд поднес карточку к свету. Стоя боком к зрителям и подняв глаза, девочка смотрела на ветку цветущего плодового дерева; снимок был очень удачен; лучи солнца падали на цветы и на распущенные волосы Динни, доходившие ей до пояса.
      - Обратите внимание на мое восхищенное лицо: вероятно, на дереве сидела кошка.
      Он положил карточку в карман и вернулся к столу.
      - А эту? - спросил он. - Можно взять и эту?
      Здесь она была немного старше, но все еще с длинными волосами и круглым личиком; руки были сжаты, голова слегка опущена, глаза подняты.
      - Нет, эту, к сожалению, нельзя. Я не знала, что она здесь.
      Такую же карточку она когда-то послала Уилфриду. Дорнфорд кивнул; и она вдруг поняла, что он угадал причину ее отказа. Ее охватило раскаяние.
      - Впрочем, нет, можете взять. Теперь это все равно. И она вложила карточку ему в руку.
      Во вторник утром, после отъезда Дорнфорда и Клер. Динни вооружилась картой, изучила ее и, сев в машину, отправилась в Беблок-Хайт. Ехать ей туда не хотелось, но не давала покоя мысль, что бедный Тони не сможет, как обычно, увидеть Клер в конце недели.
      Двадцать пять миль она ехала больше часа. В гостинице ей сказали, что он, наверно, у себя дома, и, оставив там машину, она пошла пешком. Крум в рубашке без пиджака красил деревянные стены своей гостиной. С порога она увидела, как движется трубка у него во рту.
      - Что-нибудь случилось с Клер? - сразу спросил он.
      - Решительно ничего. Мне просто захотелось посмотреть, как вы живете.
      - Страшно мило с вашей стороны! Видите - работаю.
      - Вижу.
      - Клер любит этот оттенок зеленого. Это лучшее, что я мог достать.
      - Чудесно гармонирует с цветом балок. Крум, глядя прямо перед собой, сказал:
      - Не могу поверить, что она когда-нибудь поселится тут, но не могу и отказаться от этой надежды, иначе я пропал.
      Динни ласково коснулась его локтя.
      - Вы своего места не потеряете. Я виделась с Джеком Маскемом.
      - Уже? Да вы прямо волшебница! Сейчас вымою руки, надену пиджак и все вам тут покажу...
      Динни ждала, стоя на пороге комнаты, в полосе солнечного света. На обоих коттеджах, соединенных в один, еще сохранились глицинии, вьющиеся розы и соломенные крыши. Со временем тут будет очень красиво!
      - Ну вот, - начал Крум, - стойла уже закончены, а в загоны проведена вода. Недостает только лошадей, но они прибудут не раньше мая. Маскем не хочет рисковать. Да и мне хотелось бы, чтобы к тому времени закончился процесс... Вы прямо из Кондафорда?
      - Да. Клер уехала в город сегодня утром. Она послала бы вам привет, но не знала, что я поеду.
      - А почему вы приехали? - спросил Крум прямо.
      - Из солидарности.
      Он порывисто схватил ее под руку.
      - Да. Простите меня. А не находите ли вы, - добавил он вдруг, - что когда мы думаем о страдании других, это иногда помогает нам самим?
      - Не очень.
      - Если уж к кому-нибудь тянет, это все равно что зубная боль или боль в ухе. От нее никуда не уйдешь.
      Динни кивнула.
      - И время года такое, - добавил Крум, усмехнувшись. - А разница между словами "нравится" я "люблю"! Я прихожу в отчаяние, Динни! Я не верю, чтобы чувства Клер могли когда-нибудь измениться. Если бы она могла меня полюбить, то уже полюбила бы. А если она меня не полюбит, я здесь не выдержу... Уеду в Кению или еще куда-нибудь.
      Взглянув в глаза Крума, доверчиво устремленные на нее в ожидании ответа, Динни почувствовала, что выдержка покидает ее. Речь идет о ее сестре, но что она знает о ней, о том, что творится в глубине ее души?
      - Никогда нельзя ничего знать заранее. Я бы на вашем месте не отчаивалась.
      Крум сжал ее локоть.
      - Простите, что я опять говорю о себе, но я как одержимый. Когда томишься день и ночь...
      - Знаю.
      - Я собираюсь купить двух коз, - лошади ослов не любят. Как правило, они не слишком расположены и к козам, но мне хочется, чтобы здесь было уютно. Я достал для конюшни двух кошек. Что вы на это скажете?
      - Я знаю толк в собаках и, - только теоретически, - в свиньях.
      - Пойдемте пообедаем. В гостинице есть неплохая ветчина.
      Больше он о Клер не заговаривал; когда они поели неплохой ветчины, Крум проводил Динни к ее машине, усадил и провез первые пять миль, заявив, что ему хочется пройтись обратно пешком.
      - Огромное вам спасибо, что приехали, - сказал он, стискивая ее руку. Вы - ужасно хорошая! Передайте Клер мой привет.
      Он зашагал обратно и, сворачивая на полевую тропинку, помахал ей рукой.
      Всю остальную часть пути Динни была погружена в раздумье. День был переменчивый и дождливый: то светило солнце, то сыпался колкий град. Поставив машину в гараж, Динни позвала своего спаньеля Фоша и отправилась к новому свинарнику. Отец был там, очень подтянутый, немного чудаковатый; он внимательно осматривал новую стройку, как истый генерал-лейтенант - поле боя. Но появятся ли когда-нибудь в этом свинарнике свиньи? Динни взяла отца под руку.
      - Как идет битва за свиной городок?
      - Один из каменщиков за вчерашний день совсем умаялся, а плотник порезал себе большой палец. Я говорил со стариком Белоузом, но ведь он старается, чтобы у его людей как можно дольше была работа, и нельзя его за это упрекнуть. Я сочувствую человеку, который нанимает одних и тех же рабочих и не берет новых из союза. Он уверяет, что все будет готово к концу следующего месяца, но, конечно, готово не будет.
      - Конечно, нет, - отозвалась Динни, - он обещал уже два раза.
      - Где ты была?
      - Ездила к Тони Круму.
      - Что-нибудь новое?
      - Нет. Я только хотела ему сказать, что виделась с мистером Маскемом и Крум своего места не потеряет.
      - Очень рад за него. У этого парня есть характер. Напрасно он не пошел в армию!
      - Я его очень жалею, папа! Он действительно любит.
      - Ну, этим болеют многие, - сухо ответил генерал. - Ты видела, как они сбалансировали бюджет? Мы живем в какое-то истерическое время: каждое утро вам подают к завтраку очередной европейский кризис.
      - Виноваты наши газеты. Французские газеты, где шрифт в два раза мельче, волнуют гораздо меньше. Когда я их читала, я ничего не пугалась.
      - Газеты и радио. Все становится известным еще до того, как оно действительно произойдет. И потом - эти заголовки, вдвое крупнее самых событий. Судя по речам и передовицам, можно подумать, что мир никогда еще не переживал ничего подобного. Но мир всегда находится в состоянии кризиса, только в прежнее время люди не поднимали вокруг этого такой шум.
      - Но если бы не шум, разве бы они сбалансировали бюджет, папочка?
      - Нет, теперь дела только так и делаются. Но это не по-английски.
      - А разве мы знаем, что по-английски, а что - нет?
      Обветренное лицо генерала сморщилось, и по морщинам скользнула улыбка. Он указал на строящийся свинарник.
      - Вот это - английское. В конце концов делается все, что надо, но не раньше, чем дойдет до крайности.
      - А тебе это нравится?
      - Нет. Но мне еще меньше нравятся всякие судорожные попытки исправить положение. Словно и прежде в стране не бывало нехватки денег! Еще Эдуард Третий был должен решительно всей Европе. Стюарты вечно находились в состоянии банкротства. А после Наполеона было несколько таких лет, в сравнении с которыми наш кризис - пустяки; но это не подавалось людям каждое утро на завтрак.
      - И неведение было благом.
      - Не нравится мне вся эта смесь истерики и очковтирательства.
      - Ты бы упразднил радио, "вещающее о рае"?
      - Радио? "Одно поколение уходит, другое приходит, а земля пребывает вовеки", - процитировал генерал. - Я вспоминаю проповедь старого Батлера в Харроу на этот текст. Это была одна из его лучших проповедей. Не такой уж я, Динни, отсталый, по крайней мере - надеюсь, что нет. Но думаю, что люди говорят слишком много. Говорят столько, что уже ничего не чувствуют.
      - А я верю в нашу эпоху, папа; она сбросила все лишние одежды. Посмотри на старые снимки, которые печатает "Таймс". От них так и несет догмами и фланелевой нижней юбкой.
      - В дни моей молодости фланелевых юбок не носили, - возразил генерал.
      - Тебе виднее, папочка.
      - Знаешь, Динни, говоря по правде, по-настоящему революционным было мое поколение. Ты видела пьесу о Браунинге? Ну так вот, там все это показано, но все кончилось еще до того, как я отправился в Сандхерст {Военный колледж в Сандхерсте готовил офицеров для британской армии.}. Мы тогда рассуждали, как нам нравилось, и поступали соответственно своим взглядам, хоть и не говорили об этом. А теперь говорят, не успев подумать, а когда дело доходит до действий, люди действуют почти так же, как мы, если только они вообще действуют. Вся разница между жизнью пятьдесят лет назад и теперешней только в свободе высказывания; теперь высказываются настолько свободно, что это лишает всякую вещь ее смысла.
      - Очень глубокая мысль, папочка!
      - Но не новая, я читал это десятки раз.
      - "А вы не думаете, сэр, что война очень сильно повлияла на людей?" всегда спрашивают корреспонденты.
      - Война? Ее влияние, по-моему, почти кончилось. Кроме того, у людей моего поколения были уже вполне сложившиеся взгляды, а следующее поколение или искалечено, или совсем уничтожено...
      - Кроме женщин.
      - Да, они немножко побунтовали, но несерьезно. Для твоего поколения война - только слово.
      - Спасибо, папочка, - сказала Динни. - Все, что ты сказал, очень поучительно, но сейчас пойдет град. Домой, Фош!
      Генерал поднял воротник пальто и направился к плотнику, порезавшему себе палец. Динни увидела, что отец рассматривает его повязку. Плотник улыбнулся, а отец похлопал его по плечу.
      "Наверно, солдаты любили его, - подумала она. - Может быть, он и старый ворчун, но хороший".
      ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
      Если искусство долговечно, то еще более это применимо к судопроизводству. Дни шли, а объявление о процессе "Корвен versus {"Против" - латинское слово, употребляемое в судопроизводстве.} Корвен и Крум" все еще не появлялось на страницах "Таймса". Внимание судьи, мистера Ковелла, было занято большим числом неопротестованных исков. Дорнфорд пригласил Динни и Клер осмотреть помещение суда. Они вошли и простояли там минут пять, словно участники крикетной команды, явившиеся, чтобы ознакомиться с полем накануне состязания. Судья сидел так низко, что видно было только его лицо; ко Динни отметила, что над местом, где будет стоять Клер, имеется нечто вроде навеса, как бы для защиты от дождя.
      Когда они выходили из суда, Дорнфорд сказал:
      - Если вы будете держаться под навесом, Клер, ваше лицо останется в тени. Но вы должны говорить громким голосом, чтобы судья все время вас слышал. Он сердится, если не слышит.
      На другой день Динни получила записку, доставленную посыльным на Саут-сквер.
      "Клуб Бартон. 13/IV-32 г.
      Дорогая Динни,
      Мне очень хотелось бы повидать вас на несколько минут. Укажите сами время и место. Незачем вам объяснять, что это касается Клер.
      Искренне ваш
      Джералд Корвен".
      Майкла не было дома, и Динни решила посоветоваться с Флер.
      - Я бы на твоем месте, конечно, повидалась с ним, Динни. Может быть, он в последнюю минуту раскаялся. Пусть придет сюда, когда Клер не будет.
      - Вряд ли я рискну позвать его сюда. Лучше встретиться где-нибудь на улице.
      - Что ж, вы можете встретиться у памятника герцогу Веллингтону или около Раймы.
      - Около Раймы, - сказала Динни. - А потом мы можем пройтись.
      Она назначила Корвену встречу на другой день в три часа, все еще недоумевая, что ему нужно.
      Этот день оказался настоящим оазисом тепла - ведь апрель весь был холодный. Подойдя к статуе, она сразу увидела зятя. Он стоял, прислонившись спиной к решетке, курил сигарету в коротеньком пенковом мундштуке и имел совершенно такой же вид, как в последний раз, когда они встретились - и это почему-то потрясло ее.
      Он не протянул ей руки.
      - Вы очень любезны, Динни, что пришли. Хотите, побродим и поговорим на ходу?
      Они направились к Серпентайну.
      - Насчет этого процесса... - вдруг начал Корвен. - Мне, знаете ли, он не доставляет никакого удовольствия.
      Она украдкой взглянула на него.
      - Зачем же тогда вы его начали? Ведь вы знаете, что обвинение ложно.
      - Мне сообщили, что оно не ложно.
      - По видимости - может быть, но по сути - да.
      - Если я возьму свой иск назад, вернется ко мне Клер? Я согласен на любые условия.
      - Я спрошу ее, но не думаю. Я бы на ее месте не вернулась.
      - Какое неумолимое семейство!
      Динни не ответила.
      - Она влюблена в этого Крума?
      - Я не могу обсуждать их чувства, если они у них есть.
      - Почему бы нам не поговорить откровенно, Динни? Ведь никто нас не услышит, кроме вон тех уток.
      - Ваше требование о возмещении убытков не улучшило нашего отношения к вам.
      - Ах, это! Но я согласен взять все назад, даже если она и наделала глупостей, лишь бы она вернулась.
      - Другими словами, - сказала Динни, глядя прямо перед собой, - дело, которое вы состряпали, просто своего рода шантаж? Кажется, это так называется?
      Он посмотрел на нее, прищурившись.
      - Неплохо придумано! Мне и в голову не приходило. Нет, я знаю Клер лучше, чем всякие юристы и соглядатаи, и поэтому далеко не убежден, что имеющиеся улики что-либо доказывают.
      - Спасибо.
      - Да, но я уже сказал вам или Клер, - это одно и то же, - что не уеду отсюда, пока вопрос не решится так или иначе. Если она вернется ко мне, я забуду все, что было. Если нет - пусть дело идет своим естественным ходом. Это вовсе не так уж неразумно, и это не шантаж.
      - А если она выиграет, вы будете продолжать преследовать ее?
      - Нет.
      - Ведь вы могли бы в любое время освободить ее и себя...
      - Но не такой ценой. И потом, не кажется ли вам, что и вы мне предлагаете своего рода сделку, - тоже грубое слово?
      Динни остановилась.
      - Хорошо, я понимаю, чего вы хотите. Я спрошу Клер. А теперь прощайте. Продолжать этот разговор, по-моему, бесполезно.
      Он стоял, глядя на нее, и ее вдруг взволновало выражение его лица. Сквозь загорелую жесткую маску проступило страдание и замешательство.
      - Мне очень жаль, что все так сложилось, - сказала она, повинуясь неожиданному порыву.
      - Человеческая природа - чертовская штука, Динни, и освободиться от ее власти невозможно. Что ж, до свидания, и желаю успеха!
      Она протянула ему руку. Он сжал ее, повернулся и пошел прочь.
      Динни постояла, глубоко расстроенная, возле маленькой березки. Казалось, набухавшие почки деревца трепещут и тянутся навстречу солнцу. Как странно! Ей жаль и его, и Клер, и Крума, но она никому из них не может помочь!
      Динни повернула обратно и быстрым шагом направилась к Саут-сквер.
      Флер встретила ее словами:
      - Ну как?
      - Боюсь, что говорить об этом я могу только с Клер.
      - Вероятно, он предложил прекратить дело, если Клер к нему вернется? И она поступит разумно, если вернется.
      Динни решительно сжала губы.
      Она дождалась вечера и поднялась в комнату Клер. Сестра только что легла. Динни села у нее в ногах и сразу приступила к делу:
      - Джерри просил меня повидаться с ним. Мы встретились в Хайд-парке. Он обещает прекратить дело, если ты вернешься к нему на любых условиях.
      Клер обхватила руками колени.
      - А что ты ответила?
      - Сказала, что спрошу тебя.
      - Как ты думаешь, почему он это предложил?
      - Отчасти потому, что он действительно хочет, чтобы ты вернулась, отчасти потому, что считает улики неубедительными.
      - Ага, - сказала Клер сухо. - Я тоже. Но я не вернусь.
      - Я и сказала ему, что ты, вероятно, не вернешься. Он заявил, что мы "неумолимое семейство".