- Да он почти и рта не открыл, Лиз. Вежливый и все такое, - откровенно говоря, он совсем не похож на человека, который может струсить. И воевал, говорят, хорошо. Непонятная история!
      - А ты читал его стихи, Кон?
      - Нет. Где же я мог их читать?
      - У Динни они где-то есть. Очень мрачные стихи. Но говорят, многие писатели мрачные. Да пусть его, лишь бы знать, что Динни будет счастлива!
      - Динни говорила, что он собирается напечатать поэму, где рассказано об этой истории. Видно, тщеславный тип!
      - Поэты почти всегда люди тщеславные.
      - Не знаю, кто бы мог повлиять на Динни. Хьюберт говорит, что от него она как-то отдалилась. Начинать семейную жизнь, когда над тобой нависла такая туча!
      - Знаешь, я иногда думаю, - негромко заметила леди Черрел, - что, живя так, как мы живем, трудно понять, отчего теперь над человеком нависают тучи...
      - Ну, тут уж понятно, - решительно заявил генерал, - во всяком случае, понятно тем, с кем стоит считаться.
      - А с кем сейчас стоит считаться?
      Генерал помолчал. Но потом решительно произнес:
      - Англией, по существу, все равно правит аристократия. Если бы не верхушка общества, мы давно бы пропали. Командуют по-прежнему армия и высшее сословие, что бы там ни болтали всякие социалисты!
      Леди Черрел посмотрела на него, удивленная этим красноречием.
      - Хорошо, - сказала она, - но что нам делать с Динни?
      Генерал пожал плечами.
      - Ждать, пока все как-нибудь не разрешится само собой. Лишить ее наследства - устарело, да и невозможно: мы слишком ее любим. Ты с ней поговори, когда представится случай.
      Хьюберт и Джин тоже обсудили этот вопрос, но по-своему.
      - Какая обида, что Динни не увлеклась твоим братом!
      - У Алана это уже прошло. Я вчера получила от него письмо. Он в Сингапуре. Наверно, у него там кто-то есть. Надеюсь, хотя бы не замужняя женщина. На Востоке так мало молодых девушек.
      - Не думаю, чтобы ему понравилась замужняя женщина. Скорее это туземка; говорят, малайские девушки очень хорошенькие.
      Джии скорчила гримасу.
      - Какая-то малайка вместо Динни! - Помолчав, она задумчиво пробормотала: - Хотела бы я поговорить с этим Дезертом. Уж я бы ему растолковала, что о нем скажут, если он и Динни потащит за собой в эту грязь.
      - Смотри только, чтобы Динни не рассердилась!
      - Если машина будет свободна, я съезжу завтра и поговорю с Флер. Она должна хорошо его знать; он был у них шафером.
      - Я бы предпочел поговорить с Майклом; но умоляю тебя, будь осторожна.
      Джин, привыкшая жить по принципу "сказано - сделано", двинулась в путь на следующий день чуть свет, пока дом еще спал, и к десяти часам уже подъезжала к Саут-скверу. Майкла в Лондоне не было, он уехал в свой избирательный округ.
      - Чем прочнее его положение в округе, - объясняла Флер, - тем чаще он считает нужным туда ездить. Комплекс признательности. Я могу тебе чем-нибудь помочь?
      Глаза Джин под длинными ресницами были устремлены на Фрагонара {Фрагонар (1732-1806) - французский художник.} и будто говорили "уж слишком ты француз"; потом она метнула взгляд на Флер, и та чуть не подскочила, ей-богу, настоящая тигрица!
      - Я пришла насчет Динни и ее жениха. Ты ведь знаешь, что с ним там случилось? - Флер кивнула. - Неужели ничего нельзя сделать?
      Флер испытующе на нее поглядела. Ей, правда, двадцать девять, а Джин всего двадцать три, но стоит ли разыгрывать опытную матрону?
      - Я очень давно не видела Уилфрида.
      - Кто-нибудь должен сказать ему напрямик, что о нем подумают, если он втянет Динни в эту грязную историю!
      - А я вовсе не уверена, что все это так уж раздуют, даже если поэма и выйдет в свет. Людям нравятся герои вроде Аякса {Аякс - один из героев Троянской войны; олицетворение бунтаря, бросающего вызов богам.}.
      - Ты не была на Востоке,
      - Нет, была, я ездила в кругосветное путешествие.
      - Это совсем не одно и то же.
      - Дорогая моя, - сказала Флер, - ты меня, пожалуйста, извини, но Черрелы лет на тридцать отстали от века.
      - Я не Черрел!..
      - Ты - Тасборо, а это, пожалуй, еще хуже. Сельское духовенство, кавалерия, флот, колониальные чиновники, - ты думаешь, с ними кто-нибудь считается?
      - Да, те, кто к ним принадлежит, - значит, и он и Динни тоже.
      - Те, кто по-настоящему любит, ни с кем не считаются. Когда ты выходила замуж, тебя останавливало, что над Хьюбертом висело обвинение в убийстве?
      - Это совсем другое дело. Ему нечего было стыдиться.
      Флер улыбнулась.
      - Как это на тебя похоже! Вы даже не поверите, господа присяжные, как говорят в суде, но девятнадцать из двадцати людей нашего круга только зевнут, если вы им предложите осудить Уилфрида; и тридцать девять из сорока забудут всю эту историю меньше чем через две недели.
      - Не верю, - отрезала Джин.
      - Увы, милочка, ты не знаешь современного общества.
      - А современное общество как раз и не в счет, - еще резче возразила Джин.
      - Может, тут ты и права, но что же тогда в счет?
      - Где он обитает? Флер засмеялась. - На Корк-стрит, против Галереи, Уж не собираешься ли ты сунуть голову в пасть льва?
      - Не знаю.
      - Уилфрид кусается.
      - Ну что ж, спасибо, - сказала Джин. - Мне пора.
      Флер поглядела на нее с восхищением. Джин покраснела, и румянец на загорелых щеках сделал лицо ее еще более ярким.
      - До свидания, дорогая, только уговор: вернись и расскажи мне, как это было. Я знаю, у тебя бесовская отвага.
      - Я еще не уверена, что пойду туда, - сказала Джин. - До свидания.
      Она села за руль и сердито погнала машину мимо Палаты общин. По натуре она была человеком действия, и трезвая рассудительность Флер только обозлила ее. Однако явиться к Уилфриду Дезерту и потребовать: "А ну-ка, верни мне мою невестку!" - было не так-то просто. Все же она доехала до Пэл-Мэл, поставила машину возле "Парфенеума" и пошла по Пикадилли. Прохожие, особенно мужчины, оборачивались ей вслед: уж очень изящна и стройна была ее фигура и необычны краски словно светящегося изнутри лица. Джин не представляла себе, где находится Корк-стрит, но знала, что это где-то поблизости от Бонд-стрит. Найдя нужную улицу, она побродила по ней, пока не отыскала Галерею.
      "Это, наверно, тот дом напротив", - решила она. Она постояла возле двери, на которой не было никакой дощечки, и увидела, что по ступенькам поднимается какой-то человек, ведя на поводке собаку.
      - Что вам угодно, мисс?
      - Меня зовут миссис Хьюберт Черрел. Мистер Дезерт живет здесь?
      - Да, мадам, но я не уверен, можно ли его сейчас видеть. Сюда, Фош, ты ведь послушная собака! Если вы обождете, я сейчас узнаю.
      Минуту спустя Джин решительно выпрямилась и переступила порог. "В конце концов, - подумала она, - не будет же это хуже собрания прихожан, когда тебе надо выудить у них церковную лепту!"
      Уилфрид стоял у окна, удивленно приподняв брови.
      - Я невестка Динни, - сказала Джин. - Извините, что я к вам так врываюсь, но мне нужно было вас видеть.
      Уилфрид поклонился.
      - Фош, поди сюда!
      Спаньель, обнюхивавший юбку Джин, послушался не сразу; пришлось позвать его снова. Он лизнул Уилфриду руку и сел у его ног. Джин покраснела.
      - Это, конечно, ужасно бесцеремонно с моей стороны, но, надеюсь, вы меня извините... Мы недавно вернулись из Судана.
      Выражение лица Уилфрида было по-прежнему ироническим, а ирония всегда сбивала ее с толку. Она продолжала совсем уже неуверенно:
      - Динни никогда не бывала на Востоке.
      Уилфрид снова поклонился; нет, это было совсем не похоже на приходское собрание!
      - Может, вы присядете? - спросил он.
      - О нет, спасибо! Я только на минутку. Видите ли, я хотела сказать, что Динни просто не понимает, как некоторые вещи воспринимаются там...
      - Представьте себе, я тоже об этом думал.
      - Ах так...
      Последовало молчание, во время которого она краснела все больше, а он улыбался все шире. Потом он сказал:
      - Благодарю вас, что вы зашли. Вы хотите сказать мне еще что-нибудь?
      - М-м... нет! До свидания!
      Когда Джин спускалась по лестнице, ей казалось, что она почему-то стала ниже ростом. И первый же прохожий, с которым она встретилась на улице, просто отшатнулся от нее; ее взгляд пронзил его, словно электричество. Когда-то в Бразилии он нечаянно наступил на электрического ската, но то ощущение было гораздо приятнее. Однако хотя Джин и потерпела поражение, теперь она, как ни странно, не питала к своему противнику зла. Больше того, усаживаясь в машину, она вдруг почувствовала, что уже не так боится за Динни.
      Джин слегка повздорила с постовым полицейским и отправилась назад в Кондафорд. Ехала она с опасностью для жизни всех встречных, но зато к обеду была уже дома. О своем приключении она промолчала, - пусть думают, что она ездила кататься. И только ложась спать в самой лучшей комнате для гостей, она сказала Хьюберту:
      - Я сегодня была у него. Знаешь, Хьюберт, мне почему-то кажется, что у Динни все будет хорошо. В нем есть обаяние.
      Хьюберт даже приподнялся на локте:
      - А при чем тут его обаяние?
      - Ах, ты не понимаешь, - сказала Джин. - Поцелуй меня и не смей спорить...
      После ухода странной посетительницы Уилфрид растянулся на диване и уставился в потолок. Он чувствовал себя как генерал, одержавший сомнительную победу, и был этим весьма смущен. Волею судеб он прожил тридцать пять лет законченным эгоистом, и чувство, которое с самого начала пробудила в нем Динни, раньше было ему незнакомо. Старомодное слово "преклонение" было, пожалуй, не из его лексикона, а более подходящего он найти не мог. Когда он был с ней, душа его была покойна и словно умыта, а когда Динни уходила, она словно уносила его душу с собой. Но вместе с этим новым блаженным ощущением крепло чувство, что счастье его будет неполным, если не будет счастлива и она. Динни постоянно уверяла его, что будет счастлива только с ним. Но это чепуха, ведь не может же он заменить ей все интересы и привязанности, бывшие у нее до того, как их познакомил памятник Фошу! А если и может, то на что он ее обрекает? Молодая женщина с гневными глазами только что стояла перед ним как живое олицетворение этого вопроса. И хотя он ее одолел, вопрос по-прежнему требовал ответа.
      Спаньель, словно понимая настроение хозяина, печально уткнулся носом ему в колени. Даже этой собакой он обязан Динни. От людей он совсем отвык. А с тех пор как над ним нависла туча, он чувствовал себя отрезанным от всего мира. Если он женится на Динни, он обречет ее вместе с собой на полнейшее одиночество. Честно ли это?
      Но вспомнив, что до назначенного свидания с нею осталось всего полчаса, он позвонил:
      - Я ухожу, Стак.
      - Хорошо, сэр.
      Взяв собаку на поводок, Уилфрид пошел в парк. Против обелиска Кавалерии он нашел свободное место, сел и стал ее ждать, раздумывая, стоит ли ей рассказывать о сегодняшней посетительнице. И тут он ее увидел.
      Динни быстро шла со стороны Парк-Лейн и еще не заметила его. Казалось, она скользит, стройная и, как выражаются в этих проклятых романах, "гибкая, как тростинка"! Вид у нее был весенний, и она улыбалась, словно с ней только что произошло что-то очень приятное. Уилфрид смотрел на нее, еще не подозревающую, что он ее видит, и в душе у него воцарился мир. Если она может выглядеть такой беззаботной, чего же ему волноваться? Она остановилась возле бронзового коня, которого окрестила "норовистым бочонком", и стала озираться по сторонам, явно разыскивая Уилфрида. Получилось это у нее очень мило, но лицо сразу стало чуть-чуть встревоженным. Уилфрид встал. Она помахала ему рукой и быстро подошла к нему.
      - Опять позировала Боттичелли?
      - Нет, ростовщику. Если он тебе когда-нибудь понадобится, рекомендую Фрюэнса на Саут-Молтон-стрит,
      - Ростовщику? Ты?
      - Да, милый. Зато у меня никогда в жизни не было столько денег.
      - Зачем тебе деньги?
      Динни нагнулась и погладила собаку.
      - С тех пор как я узнала тебя, я поняла, зачем нужны деньги.
      - Зачем?
      - Чтобы мы могли быть вместе. А теперь - сними с Фоша поводок, он от нас не убежит.
      ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
      В таком литературном городе, как Лондон, где что ни день выходит не меньше полдюжины книг, появление тоненького сборника стихов должно было пройти незамеченным. Но обстоятельства сложились так, что публикация "Леопарда и других стихотворений" стала "литературным событием". Это была первая книжка Уилфрида за последние четыре года. Он стал приметной фигурой и благодаря поэтическому таланту - явление редкое среди старой аристократии, и потому, что ранние его стихи обратили на себя внимание своей злой запальчивостью, и потому, что он долго жил на Востоке, в стороне от литературной среды, и потому, что пошли слухи о его переходе в мусульманство. Когда четыре года назад вышел его третий сборник стихов, кто-то прозвал его "будущим Байроном", и кличка пристала. И, наконец, его молодой издатель обладал умением, как он сам выражался, "дать книге ход". Несколько недель после получения рукописи от Уилфрида он только и делал, что обедал и ужинал с разными людьми, внушая им интерес к "Леопарду" - самой сенсационной поэме со времен "Гончей Небес" {"Гончая Небес" - нашумевшая в Англии поэма Френсиса Томпсона (1859-1907).}. На все расспросы он отвечал загадочным кивком головы, пожатием плеч и уклончивой улыбкой. Это правда, что Дезерт принял ислам? О да! А он сейчас в Лондоне? О да, но, как всегда, и носа не показывает к своим собратьям по перу.
      Владелец издательства "Акционерное о-во Компсон Грайс" сразу понял, что "Леопард" сулит ему большую прибыль, - удовольствия читатели не получат, но говорить о нем будут. Надо было только дать лавине первый толчок, и он взялся за это с жаром. За три дня до выхода стихов в свет сама судьба столкнула его с Телфордом Юлом.
      - Здравствуйте, Юл. Уже вернулись из аравийских стран?
      - Как видите,
      - Знаете, в понедельник у меня выходит любопытнейший сборник стихов. "Леопард" Уилфрида Дезерта. Хотите, пришлю экземпляр? Первая поэма - просто чудо!
      - Да?
      - По сравнению с ней та поэма Альфреда Лайелла из "Стихов, написанных в Индии", где говорится о человеке, который предпочел умереть, но не отрекся от веры, - чистейшая ерунда! Вы поэму Лайелла помните?
      - Помню.
      - А это правда, что Дезерт принял ислам?
      - Спросите у него самого.
      - В его поэме очень слышна личная нота, - может, он писал о себе?
      - Вы полагаете?
      И Компсон Грайс вдруг подумал: "А вдруг и правда? Вот будет шуму!"
      - Вы его знаете, Юл?
      - Нет.
      - Прочтите его поэму; я ее что-то не понял.
      - Да?
      - Неужели человек, может напечатать такое о самом себе?
      - Трудно сказать.
      И тут Компсона Грайса осенило: "Да ведь я смогу продать тысяч сто!"
      Он вернулся к себе в контору, раздумывая: "Юл что-то скрывает. Кажется, догадка моя верна. Он только что оттуда; говорят, там на базарах можно услышать любую новость. Ну хорошо, а если это правда, выиграю ли я?"
      Если выпустить книгу по цене в пять шиллингов, при большом тираже, ему после выплаты авторского гонорара останется по шести пенсов чистой прибыли с экземпляра. А со ста тысяч экземпляров - две с половиной тысячи фунтов, и почти такую же сумму получит Дезерт. Ах ты, черт! Но, конечно, честность по отношению к клиенту прежде всего. И на него нашло вдохновение, что нередко бывает с честными людьми, которые нюхом чуют большой заработок.
      "Нужно предупредить его, что люди подумают, будто он описал в поэме самого себя. Но лучше сделать это после выхода книги. А пока я пущу в печать новый большой тираж".
      За день до выхода сборника видный критик Марк Ханна, который писал еженедельные обзоры в "Перезвоне", сообщил Грайсу, что расхвалил поэму до небес. Литератор помоложе, известный своими разбойничьими повадками, не сказал ему ни слова, но тоже написал критическую статью. Обе рецензии появились в день выхода книги в свет. Компсон Грайс вырезал их и захватил с собой в ресторан "Жасмин", куда он пригласил Уилфрида обедать.
      Они встретились у входа и прошли к маленькому столику в конце зала. Ресторан был полон людей, знавших всех и каждого в мире литературы, театра и живописи. И Компсон Грайс, на своем веку угощавший обедами немало авторов, подождал, пока бутылка "Мутон Ротшильд" 1870 года не была распита до дна. Только тогда он достал из кармана обе рецензии и, положив перед гостем статью Марка Ханна, сказал:
      - Видели? Кажется, хвалит. Уилфрид прочел.
      Рецензент и в самом деле превознес его до небес. Почти вся статья была посвящена "Леопарду", которого автор расхваливал, как глубочайшее откровение человеческой души в поэзии со времен Шелли.
      - Чушь! У Шелли нет никаких откровений, разве что в его лирике.
      - Что поделаешь, - сказал Компсон Грайс, - им приходится опираться на Шелли!
      Статья прославляла поэму за то, что в ней "сорваны последние покровы лицемерия, которое на протяжении всей истории нашей литературы окутывало отношения Поэзии с Религией". Кончалась рецензия такими словами: "Поэма бесстрашная исповедь души, терзаемой жестокой дилеммой, и самый поразительный психологический этюд в художественных образах, какой мы знаем в литературе двадцатого века".
      Уилфрид равнодушно отложил вырезку. Следя за выражением его лица, Компсон Грайс негромко спросил:
      - Хорошо, правда? Конечно, их подкупает неподдельная страсть, которую вы в нее вложили...
      Уилфрид как-то странно передернулся.
      - У вас есть нож для сигары?
      Компсон Грайс пододвинул ему нож вместе со второй вырезкой.
      - Вам стоит прочесть и эту, из "Момента". Рецензия была озаглавлена: "Вызов: Большевизм и Империя".
      Уилфрид взял вырезку,
      - Джеффри Колтем? - спросил он. - Кто он такой?
      Статья начиналась с довольно точного изложения биографии поэта: его происхождения, ранней молодости и первых стихов - и кончалась упоминанием о его переходе в мусульманство. Далее шел благожелательный отзыв о других его произведениях, после чего автор обрушивался на "Леопарда" и, образно говоря, вцеплялся в него мертвой хваткой. Процитировав шесть строк:
      Любая догма - в пропасть шаг!
      Будь проклят суеверий мрак,
      Разросшийся в мозгу сорняк!
      От бреда средство есть одно
      Неверья терпкое вино.
      Пей! - отрезвляет мысль оно!
      критик продолжал с нарочитой жестокостью:
      "Неуклюжую маскировку, к которой прибегает автор, пытаясь скрыть свою разъедающую душу горечь, только и можно объяснить уязвленной, раздутой гордыней человека, предавшего и свое "я" и свою родину. Мы, конечно, не беремся судить, хотел ли мистер Дезерт раскрыть в своей поэме те чувства и переживания, которые испытал он лично, когда принимал ислам, - кстати сказать, если полагаться на бесталанные, озлобленные строки, процитированные выше, он недостоин и этой веры, - но нам хотелось бы, чтобы он перестал прятаться и признался во всем открыто. Так как среди нас живет поэт, который благодаря несомненной силе своего таланта пытается поразить нас в самое сердце, - ранить наши религиозные представления и унизить наш престиж, - мы имеем право знать, стал ли он, так же как и его герой, - ренегатом".
      - Ну, это уж, по-моему, прямая клевета, - спокойно заметил Компсон Грайс.
      Уилфрид только взглянул на него. Издатель признавался потом: "Никогда раньше не замечал, что у Дезерта такие глаза!"
      - Но я и в самом деле ренегат. Я отрекся от своей веры под дулом пистолета. Разрешаю вам сказать это всем.
      С трудом удерживаясь, чтобы не воскликнуть "слава богу!", Компсон Грайс протянул ему руку. Но Уилфрид откинулся на спинку стула, и лицо его скрылось в дыму сигары. Издатель наклонился к нему, сползая на самый краешек стула.
      - Неужели вы хотите, чтобы я написал в "Текущий момент" о том, что в "Леопарде" вы рассказываете о своих собственных переживаниях?
      - Да.
      - Дорогой мой, но ведь это же замечательно! Такой поступок, если хотите, требует настоящего мужества!
      Улыбка на лице Уилфрида заставила Компсона Грайса отодвинуться, проглотив вертевшиеся у него на кончике языка слова: "Вы себе даже не представляете, как это повлияет на тираж!"; он только пробормотал:
      - Положение ваше станет несравненно прочнее! Но мне жаль, что мы не можем задать этому типу перца!
      - Черт с ним!
      - Конечно, конечно, - поспешил согласиться Компсон Грайс. Ему совсем не хотелось впутываться в это дело и ставить всех своих авторов под удар влиятельной газеты.
      Уилфрид встал.
      - Весьма благодарен. Ну, я пошел.
      Компсон Грайс смотрел, как Дезерт выходит из зала твердым шагом, с высоко поднятой головой.
      "Бедняга! - думал он. - Но зато какой куш!" Вернувшись к себе в издательство, Компсон Грайс долго отыскивал в статье Колтема строчку, которую можно было бы использовать для рекламы. Наконец он ее нашел: "Текущий момент": "Ни одна поэма за последние годы не обладала такой внутренней силой..." (Конец фразы он отрезал, потому что дальше шло: "способной опрокинуть все, что нам дорого".) Потом он сочинил письмо редактору. В нем было сказано, что пишет он по просьбе мистера Дезерта, который охотно признает автобиографический характер своей поэмы "Леопард". Что же касается до него лично, продолжал Компсон Грайс, то он считает такое откровенное признание со стороны мистера Дезерта актом поразительного мужества, какое не часто встречается в наши дни. Он гордится тем, что на его долю выпала честь быть издателем такой поэмы, где психологическая глубина, мастерство и человечность достигают невиданного в современной поэзии уровня.
      Он подписал письмо: "Ваш покорный слуга Компсон Грайс". Потом он увеличил тираж второго издания, распорядился, чтобы немедленно подготовили надпись: "Первое издание распродано, второй массовый тираж", - и отправился в клуб играть в бридж.
      Клуб назывался "Полиглот", и в холле он встретился с Майклом. Волосы его бывшего коллеги по издательскому делу были встрепаны, уши торчали. Майкл сразу же заговорил с ним:
      - Грайс, как вы намерены поступить с этой скотиной Колтемом?
      Компсон Грайс ласково улыбнулся:
      - Не волнуйтесь! Я показал статью Дезерту, и он попросил меня ее обезвредить, с полной откровенностью признав ее правоту.
      - Господи Иисусе!
      - Как? Разве вы не знали, что это правда?
      - Знал, но...
      У Компсона Грайса отлегло от сердца: его все-таки мучило сомнение, говорит ли Уилфрид правду. Кто решится напечатать поэму, в которой рассказана подобная история о себе самом, кто захочет, чтобы о ней узнали? Но теперь он спокоен: Монт открыл Дезерта и был его лучшим другом.
      - Вот я и написал в газету все, что полагалось.
      - Вас просил об этом Уилфрид?
      - Да.
      - Печатать такую поэму было чистым безумием...
      "Кого боги..." - Тут он заметил, с каким выражением слушает его Компсон Грайс. - Ну да, - сказал Майкл с горечью, - вы-то, небось, радуетесь, что сорвали солидный куш!
      - Еще неизвестно, выиграем мы от этого или проиграем, - холодно произнес Компсон Грайс.
      - Чушь! Все теперь кинутся ее читать, черт бы их побрал! Вы сегодня видели Уилфрида?
      - Он со мной обедал.
      - Как он выглядит?
      Компсону Грайсу очень хотелось сказать: "Как ангел смерти", - но он не решился.
      - Да ничего, спокоен.
      - Черта с два, спокоен! Послушайте, Грайс! Если вы не поддержите его в этой истории или бросите на произвол судьбы, я в жизни больше не подам вам руки!
      - Дорогой мой, за кого вы меня принимаете? - с видом оскорбленного достоинства спросил Компсон Грайс. И, одернув жилет, проследовал к карточному столу.
      Майкл пробурчал: "Жаба!" - и поспешно отправился на Корк-стрит. "А захочет ли он меня видеть?" - раздумывал он на ходу.
      Но, дойдя до угла, он дрогнул и свернул на Маунтстрит. Ему сказали, что родителей нет дома, но мисс Динни утром приехала из Кондафорда.
      - Вот и хорошо. Не беспокойтесь, Блор, я сам ее найду.
      Он поднялся наверх и тихонько приоткрыл дверь в гостиную. В нише под клеткой с попугаем сидела Динни; она сидела прямо, не двигаясь, устремив глаза в пространство, сложив на коленях руки, как пай-девочка. Майкла она заметила, только когда он дотронулся до ее плеча.
      - О чем задумалась?
      - Майкл, помоги мне не стать убийцей.
      - А-а... Он действительно подлая дрянь. Твои читали "Момент"?
      Динни кивнула.
      - Как они к этому отнеслись?
      - Молча поджали губы.
      - Бедняжка! И поэтому ты приехала?
      - Да, мы идем с Уилфридом в театр.
      - Передай ему самый нежный привет и скажи, что если он захочет меня видеть, я сейчас же прибегу. Да, и постарайся ему внушить, что мы восхищены тем, что он бросил эту бомбу.
      Динни подняла глаза, и сердце у него сжалось,
      - Его толкнула на это не только гордость, понимаешь? Его что-то точит, и я очень боюсь. В глубине души он не уверен, что отрекся не из самой обыкновенной трусости. Он все время об этом думает, я знаю. Ему кажется, будто он должен доказать - и не только другим, а больше самому себе, - что он не трус. Ну, я-то знаю, что он не трус, но пока он не доказал этого и себе и остальным, он способен на все.
      Майкл молча кивнул. За последнее время он видел Уилфрида только один раз, но вынес от этой встречи такое же впечатление.
      - Ты знаешь, что он попросил своего издателя публично подтвердить эту историю?
      - Да? - растерянно произнесла Динни. - Что же теперь будет?
      Майкл пожал плечами,
      - Майкл, неужели никто не поймет, в каком он был тогда состоянии?
      - Людей с воображением не так уж много. Да и мне трудно понять это до конца. А тебе?
      - Легко, потому что это Уилфрид.
      Майкл крепко сжал ее руку.
      - Я очень рад, что ты смогла влюбиться по-хорошему, по уши, по старинке, а не так, как эти нынешние - из "физиологической потребности".
      ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
      Динни переодевалась к ужину. К ней постучалась тетка.
      - Лоренс прочел мне статью, Динни. Интересно!
      - Что интересного, тетя Эм?
      - Я знала одного Колтема, но он умер.
      - Этот, наверно, тоже умрет.
      - Где ты покупаешь корсеты, Динни? Они такие удобные.
      - У Хэрриджа.
      - Дядя говорит, что ему надо выйти из членов клуба.
      - Уилфриду наплевать на клуб, да он и был там всего раз десять. Но не думаю, чтобы он захотел теперь из него выйти.
      - Уговори его.
      - И не подумаю уговаривать его делать что бы то ни было!
      - Ужасно неприятно, когда кладут черные шары.
      - Тетя, дорогая, разреши мне подойти к зеркалу!
      Леди Монт отошла в другой угол и взяла с ночного столика тоненькую книжку.
      - "Леопард"! Но он их все-таки перекрасил!
      - Неправда! У него не было пятен, ему нечего было перекрашивать.
      - Но его же крестили, и все такое...
      - Если бы крестины что-нибудь значили, то это было бы издевательством над ребенком, - тот ведь понятия не имеет, что с ним делают.
      - Динни!
      - Да. Я в этом уверена. Нельзя решать за людей, даже не спрашивая их; это непорядочно. Когда Уилфрид научился думать, он уж не верил в бога.
      - Ну, дело не в том, что он отказался от старой веры, а в том, что принял новую.
      - Он это понимает.
      - Что ж, - сказала леди Монт, направляясь к двери, - тем хуже для этого араба, нехорошо быть таким навязчивым! Если тебе понадобится ключ от входной двери, возьми у Блора.
      Динни быстро кончила переодеваться и побежала вниз. Блор был в столовой.
      - Тетя Эм сказала, что мне можно взять ключ, Блор. И не могли бы вы вызвать мне такси?
      Позвонив на стоянку и отдавая ей ключ, дворецкий сказал:
      - Наша миледи любит высказывать свои мнения вслух, вот и я поневоле все узнаю: утром я как раз говорю сэру Лоренсу: "Ежели бы мисс Динни могла увезти его куда-нибудь в шотландские горы, где и газет-то не читают, было бы много меньше расстройства". В нынешнее время, мисс, да вы, верно, и сами заметили, столько всего случается, и все как-то сразу, а у людей память не та, что в старину, - быстро все забывают... Вы уж меня простите, что я об этом говорю. Динни взяла у него ключ.
      - Большое спасибо, Блор. Я и сама очень бы этого хотела; только боюсь, он решит, что это неприлично.
      - В нынешнее время молодая дама многое может себе позволить.
      - Но вот мужчинам все-таки приходится соблюдать приличия.
      - Ну да, конечно, мисс, с родными вам придется повоевать; но в конце концов все можно уладить.
      - Боюсь, что нам придется расхлебывать эту кашу тут, Блор.
      Дворецкий покачал головой. - Зря люди считают, что всякую кашу надо расхлебывать... А вот и ваше такси, мисс.
      Сидя в такси, она наклонилась вперед, подставляя ветру разгоряченное лицо. Это свежее дыхание словно сдуло обиду, которую причинила ей злосчастная статья. На углу Пикадилли ей попалось на глаза газетное объявление: "Лошади прибывают на Дерби!" Да, ведь завтра - Дерби! Как она выбилась из привычной колеи.
      Местом встречи был выбран ресторан Блэфарда в Сохо, где они собирались поужинать, но такси едва ползло, - накануне национального праздника в городе было большое движение. У дверей ресторана стоял Стак, держа на поводке спаньеля. Он подал Динни записку:
      - Мистер Дезерт послал меня с этим письмом, мисс. А собаку я вывел погулять.
      Динни вскрыла конверт, чувствуя, что ей сейчас станет дурно.
      "Динни, дорогая,
      Прости, что я тебя подвел. Весь день меня мучили сомнения. Дело в том, что пока я не буду твердо знать, каково теперь мое положение, совесть не позволяет мне тебя связывать. И мы не должны сейчас публично появляться вместе. Ты, наверно, видела "Текущий момент" - это ведь только начало. Я должен пройти через все это один и понять, что мне грозит, а на это уйдет неделя. Бежать я никуда не собираюсь, и мы можем писать друг другу. Ты все поймешь. Собака для меня сейчас - дар божий, и я обязан им тебе. Прощай ненадолго, любимая.
      Твой У. Д."
      Она с трудом удержалась, чтобы не схватиться за сердце на глазах у шофера такси. Не быть с ним рядом в самую опасную минуту - вот чего она все время боялась. С усилием разжав губы, она попросила шофера минутку обождать ее и сказала Стаку: