ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
      Слова Уилфрида "можете сказать ее родным, что я уезжаю" и сообщение Динни, что "все кончено", - пронеслись по семье Черрелов, как лесной пожар. Правда, никто не радовался, как обрадовались бы возвращению блудного сына. Все жалели Динни и даже побаивались за нее. Всем хотелось выразить свое сочувствие, но никто не знал, как это сделать. Сочувствие не должно выглядеть сочувствием, не то оно будет оскорбительной. Прошло три дня, а ни одному из членов семьи еще не удалось поговорить с ней по душам. Но вот Адриана наконец осенило: он позовет Динни куда-нибудь пообедать, хотя почему пища должна служить утешением - никто не знает. Он выбрал для встречи кафе, где кухня незаслуженно пользовалась хорошей репутацией.
      Динни не принадлежала к числу нынешних девиц, для которых даже превратности судьбы служат предлогом нарумяниться, и Адриану сразу бросилась в глаза ее бледность. Но намекнуть ей на это он не решился. Ему вообще было трудно с ней разговаривать, - он знал, что мужчины, даже очень влюбленные, не теряют своих духовных интересов, в то время как женщины, даже не так сильно захваченные страстью, целиком ею поглощены. Тем не менее он стал ей рассказывать, как кто-то пытался провести его за нос.
      - Он запросил пятьсот фунтов за кроманьонский череп, будто бы найденный в Суффолке. И выглядела вся эта история очень правдоподобно. Но я случайно встретил тамошнего археолога. "Ах, этот? - спросил он. - И вам, значит, он хочет всучить свою подделку? Известный жулик. Он уже выкапывал ее раза три. Давно пора упрятать этого типа в тюрьму. Держит череп в шкафу, каждые пять-шесть лет закапывает его в яму, выкапывает обратно и пытается продать. Может, череп и в самом деле кроманьонский, но купил он его во Франции лет двадцать назад. Если бы такой череп нашли у нас, это было бы действительно событие". Тогда я поехал туда, где череп нашли в последний раз. И теперь, когда меня предупредили, что он жулик и сам его закопал, мне все стало ясно. Да, древности почему-то всегда, как говорят американцы, "подрывают моральные устои".
      - А что это был за человек?
      - Восторженный такой парень, похож на моего парикмахера.
      Динни засмеялась:
      - Тебе надо что-то предпринять, не то он все равно его кому-нибудь продаст.
      - Сейчас у нас депрессия. А она прежде всего бьет по торговле древностями и редкими изданиями. Пройдет не меньше десяти лет, прежде чем ему дадут приличную цену.
      - А тебе часто стараются сбыть какую-нибудь подделку?
      - Бывает. И кое-кому это даже удавалось. Но мне жалко, что я не попался на эту удочку... Прелестный череп! Такие теперь редко найдешь.
      - Да, мы, англичане, становимся все уродливее.
      - Неправда. Надень на людей, которых мы встречаем в гостиной и в лавках, сутану с капюшоном или камзол и латы - не отличишь от портретов четырнадцатого-пятнадцатого веков.
      - Да, но мы стали презирать красоту! У нас она считается признаком слабости и распутства.
      - Людям приятно презирать то, чего у них нет. Мы стоим в Европе всего лишь на третьем, - нет, пожалуй, на четвертом месте по обыденности внешнего облика. А если бы не унаследовали кое-что от кельтов, могли бы занять и первое место.
      Динни оглядела кафе. Осмотр не подтвердил выводов дяди и потому, что мысли ее были заняты другим, и потому, что большинство обедающих оказались либо евреями, либо американцами.
      Адриан смотрел на Динни с грустью: лицо у нее осунулось, глаза потухли.
      - Значит, Хьюберт уже уехал? - спросил он.
      - Да.
      - А что ты сама собираешься делать?
      Динни молчала, уставившись в тарелку. Наконец она подняла голову:
      - Может, поеду за границу.
      Рука Адриана потянулась к бородке.
      - Понятно, - сказал он наконец. - А деньги?
      - Денег хватит.
      - И куда?
      - Куда глаза глядят.
      - Одна?
      Динни кивнула.
      - Неприятная сторона всякого отъезда заключается в том, что рано или поздно приходится возвращаться.
      - Здесь мне пока нечего делать. Вот я, пожалуй, и облегчу участь моих ближних, избавив их от своего присутствия.
      Адриан задумался.
      - Ну что ж, дорогая, тебе виднее. Но раз уж ты настроилась съездить куда-нибудь подальше, мне кажется, что Клер обрадуется, если ты решишь поехать на Цейлон.
      По невольному движению ее руки он понял, что мысль эта не приходила ей в голову, и продолжал:
      - Мне почему-то кажется, что живется ей несладко.
      Динни испытующе поглядела на дядю.
      - У меня было такое же ощущение на свадьбе; мне его лицо не понравилось.
      - У тебя ведь просто дар помогать другим, Динни. Как бы мы ни ругали христианство, но заповедь "Давайте, и воздастся вам" - великие слова.
      - Эх, дядя, даже сын божий не прочь был иногда пошутить.
      Адриан внимательно поглядел на нее:
      - Если поедешь на Цейлон, не забудь, что плоды мангового дерева надо есть над миской: они очень сочные.
      Вскоре он с ней расстался и, чувствуя, что больше сегодня работать не сможет, отправился на выставку лошадей.
      ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ
      На Саут-сквер выписывали и "Текущий момент", - политические деятели не могут обойтись без такого рода прессы, иначе рискуешь не уследить за погодой на Флитстрит. Майкл за завтраком сунул газету Флер.
      За шесть дней, которые Динни провела у них в доме, никто и словом не обмолвился об Уилфриде. Но теперь Динни спросила сама:
      - Можно мне поглядеть?
      Флер дала ей газету. Динни прочла заметку, ее слегка передернуло, но она продолжала завтракать. Кит нарушил молчание, сообщив, каких показателей добился Хеббс.
      - Не правда ли, тетя Динни, он ничуть не хуже У. Дж. Грейса {Грейс Уильям (1848-1915) - известный в Англии игрок в крикет.}?
      - Увы, Кит, я ни разу не видела ни того, ни другого.
      - Как, ты не видела У. Дж.?
      - По-моему, он умер, когда меня еще не было на свете.
      Кит поглядел на нее с недоверием.
      - А-а-а...
      - Он умер в тысяча девятьсот пятнадцатом, - сказал Майкл. - Тебе уже было лет одиннадцать.
      - Неужели ты и правда никогда-никогда не видела Хеббса, тетя?
      - Нет.
      - А я его видел целых три раза. Я учусь бить согнутой рукой, как он. "Текущий момент" пишет, что Бредман - лучший игрок в мире. Как ты думаешь, он даже лучше Хеббса?
      - Нет, но вокруг него легче поднять шумиху.
      - А что такое "поднять шумиху"?
      - То, чем занимаются газеты.
      - Значит, выдумывать?
      - Не обязательно.
      - А сейчас о ком поднимают шумиху?
      - Ты не знаешь.
      - А вдруг знаю?
      - Кит, не приставай! - сказала Флер.
      - Можно взять яйцо?
      - Можно.
      Снова наступило молчание; потом Кит поднял в воздух вымазанную желтком ложку и отставил один палец.
      - Смотри! Ноготь еще чернее, чем вчера! Как ты думаешь, он отвалится?
      - А что ты с ним сделал?
      - Придавил ящиком стола. Но я ни капельки не плакал.
      - Не хвастайся, Кит.
      Кит кинул на мать ясный, прямой взгляд и снова принялся за яйцо.
      Полчаса спустя, когда Майкл сидел за своей перепиской, Динни вошла к нему в кабинет.
      - Ты очень занят?
      - Нет, дорогая.
      - Я насчет этой газеты. Неужели они не могут оставить его в покое?
      - Сама видишь, "Леопард" продается нарасхват. Скажи, а как там у вас дела?
      - Я слышала, будто у него был приступ малярии, но не знаю, ни где он, ни что с ним сейчас.
      Майкл поглядел, как она храбро пытается улыбнуться, и нерешительно спросил:
      - Хочешь, я о нем разузнаю?
      - Если я ему буду нужна, он найдет меня сам.
      - Я повидаюсь с Компсоном Грайсом. С Уилфридом у меня почему-то разговор не получается.
      Когда она вышла, Майкл посидел, сердито перебирая письма, на которые ему так и не захотелось отвечать. Бедная Диннй! Какое все это безобразие! Потом он сдвинул письма в сторону и ушел.
      Контора Компсона Грайса помещалась неподалеку от Ковент-Гардена, - этот рынок по каким-то пока непонятным причинам влечет к себе литераторов. Когда Майкл около полудня вошел к молодому издателю, тот сидел в единственной прилично обставленной комнате своей конторы и с довольной улыбкой читал газетную вырезку. При виде посетителя он встал.
      - Здравствуйте, Монт! Видели заметку в "Моменте"?
      - Да.
      - Я послал ее Дезерту, а он надписал сверху вот эти четыре строчки. Здорово, а?
      Майкл прочел четыре строки, написанные рукой Уилфрида:
      Приказ хозяина - закон!
      Велит "куси!" - кусает он...
      Велит "служи!" - скулит, юлит,
      Все, как хозяин повелит.
      - Он, значит, в городе?
      - Был полчаса назад.
      - А вы его видели?
      - Нет, не видел с тех пор, как вышла поэма.
      Майкл кинул острый взгляд на его благообразное, пухлое лицо.
      - Довольны тем, как идет книжка?
      - Выпустили сорок одну тысячу, и конца еще не видно.
      - Случайно не знаете, собирается Уилфрид опять на Восток?
      - Понятия не имею.
      - Ему, наверно, здорово опротивела вся эта канитель.
      Компсон Грайс пожал плечами:
      - Много ли поэтов зарабатывали тысячу фунтов на книжке стихов в сто страниц?
      - Недорогая цена за человеческую душу.
      - И получит еще тысячу наверняка.
      - Я всегда считал, что печатать "Леопарда" не надо. Раз он на это пошел, - я его всячески защищал, но этот поступок был непоправимой ошибкой.
      - Не согласен.
      - Естественно. Вам он принес немало.
      - Смейтесь, сколько хотите, - с горячностью возразил Грайс, - но если бы он не хотел, чтобы поэма вышла, он бы мне ее не послал! Я не сторож брату моему. И то, что вещь имеет успех, ее нисколько не порочит.
      Майкл вздохнул.
      - Наверно, нет, но для него это не шутка. На этом рушится его жизнь.
      - И тут я с вами не согласен! Жизнь его рушилась, когда он отрекся от веры, чтобы спасти свою шкуру. А теперь пришло искупление, - оно принесло ему, кстати, совсем недурной доход. Его имя знают тысячи людей, не имевших о нем раньше никакого понятия.
      - Да, - задумчиво сказал Майкл, - тут вы правы. Ничто не приносит такой популярности, как гонения. Грайс, я вот о чем вас попрошу. Узнайте как-нибудь обиняком, каковы его намерения. Я однажды позволил себе бестактность и не могу обратиться к нему сам, а мне очень нужно это знать.
      - Г-м-м, - поморщился Грайс. - Вы же знаете, что он кусается.
      Майкл ухмыльнулся:
      - Ну, своего благодетеля он не укусит. Я вас серьезно прошу. Сделаете?
      - Попытаюсь. Кстати, вот книжка этого канадца, которую я только что издал. Превосходная вещь! Я пошлю вам экземплярчик, вашей супруге, безусловно, понравится. ("И она всем о ней расскажет", - добавил он про себя.)
      Он пригладил свои и без того прилизанные темные волосы и протянул Майклу руку. Майкл пожал ее чуть-чуть крепче, чем ему бы хотелось, и ушел.
      "В конце концов, - думал он, - для Грайса это всего-навсего коммерция. Что ему Уилфрид? В наше время надо хватать все, что попадется под руку!" И он задумался о том, что заставляет людей покупать эту книгу, где нет ни эротики, ни убийств, ни сенсационных разоблачений. Доброе имя империи? Национальная гордость? Ерунда! Нет, болезненный интерес к тому, как далеко может зайти человек, спасая свою жизнь и при этом не поступаясь тем, что принято звать душой. Другими словами, спрос на книгу определялся той безделицей, которую немало людей считают уже умершей: совестью. Перед совестью читателя ставится вопрос, на который ему не так-то легко ответить; а поскольку поставила этот вопрос перед автором сама жизнь, читатель чувствует, что в любую минуту такой же страшный выбор может встать и перед ним самим. Что же он тогда будет делать, несчастный? И Майкл вдруг, в который уже раз, почувствовал прилив глубочайшей жалости и даже какого-то почтения к людям, за что более интеллектуальные из его друзей порой называли его "беднягой Майклом".
      Размышляя таким образом, он дошел до своей приемной в парламенте и принялся было рассматривать предложенный кем-то законопроект об охране природных богатств, но ему принесли визитную карточку генерала Конвея Черрела с припиской: "Можете вы уделить мне минутку?"
      Майкл черкнул тут же карандашом: "Буду очень рад, сэр", - вернул карточку служителю и встал. Из всех своих родных он хуже всего знал отца Динни и ждал его прихода с некоторым трепетом.
      Генерал вошел со словами:
      - Ну, тут у вас настоящий крольчатник!
      Вид у него был подтянутый, как и полагается человеку его профессии, но лицо осунулось и казалось встревоженным.
      - Хорошо, что мы хоть не размножаемся, как кролики, дядя Кон!
      Генерал сухо рассмеялся.
      - Да, и на том спасибо! Надеюсь, я тебе не помешал? Я насчет Динни. Она все еще живет у вас?
      - Да.
      Генерал помялся, но потом, скрестив руки на набалдашнике своей трости, твердо произнес:
      - Ты ведь близкий друг Дезерта, правда?
      - Был им. Теперь я и сам не знаю, друг я ему или нет.
      - Он еще в Лондоне?
      - Да, я слышал, что у него приступ малярии.
      - Динни с ним еще встречается?
      - Нет.
      Генерал снова помялся и снова собрался с духом, крепко сжав руками трость.
      - Мы с матерью, как ты понимаешь, хотим только ее счастья. Мы хотим, чтобы ей было хорошо, все остальное не имеет значения. А ты как думаешь?
      - Мне кажется, никому не важно, что мы все думаем.
      Генерал нахмурился:
      - То есть как это так?
      - Важно, что думают они оба.
      - Я слышал, что он собирается уезжать.
      - Он сказал это моему отцу, но пока не уехал. Его издатель только что говорил мне, что сегодня утром он еще был у себя.
      - А как Динни?
      - Очень удручена. Но старается не показывать вида.
      - Надо, чтобы он наконец решился.
      - На что?
      - Это нехорошо по отношению к Динни. Он должен либо жениться, либо немедленно уехать.
      - А вам на его месте легко было бы принять решение?
      - Не знаю,
      Майкл беспокойно заходил по комнате. - По-моему, вопрос этот решается не так просто. Ведь тут замешано оскорбленное самолюбие, а когда оно входит в игру, то уродует и все остальные чувства. Вам-то следует это знать, сэр. Вы не раз видели людей, попавших под военно-полевой суд.
      Генерал был поражен: слова Майкла показались ему откровением. Он молча глядел на племянника во все глаза.
      - Уилфрида судят военно-полевым судом, - продолжал тот, - но у вас это делается быстро, без затей, а его подвергают медленной пытке, и я не вижу ей конца.
      - Понятно, - тихо сказал генерал. - Но он не должен был втягивать в это дело Динни.
      Майкл улыбнулся.
      - Любовь никогда не поступает по правилам.
      - Да, теперь считают, что это так.
      - Если верить слухам, то так считали и в древности. Генерал подошел к окну и постоял, глядя на улицу.
      - Мне не хочется идти к Динни, - сказал он, не оборачиваясь. - Я боюсь ей надоедать. И мать тоже боится. Мы ведь ничем ей не можем помочь!
      В его голосе звучала такая тревога за дочь, что Майкл был растроган.
      - Мне кажется, что так или иначе все это скоро кончится, - сказал он. И как бы оно ни кончилось, - все будет к лучшему, и для них и для всех кругом.
      Генерал повернулся к нему.
      - Будем надеяться. Я хотел просить тебя держать нас в курсе событий. И не давай Динни ничего делать без нашего ведома. Нам очень тяжело ждать, не зная, что с ней. Не буду тебя больше задерживать. Спасибо, ты меня утешил. До свидания.
      Он крепко пожал племяннику руку и ушел. Майкл подумал: "Ждать у моря погоды... Что может быть хуже? Бедный старик..."
      ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
      Компсон Грайс, человек не злой и относившийся к Майклу с симпатией, отправился обедать, раздумывая о своем обещании. Он свято верил, что ничто так не помогает жить, как хорошая еда, и в любом другом случае пригласил бы нужного человека пообедать и вытянул бы из него все, что хотел узнать, за второй или третьей рюмкой коллекционного коньяка. Но Уилфрида он боялся. Поэтому, поглощая камбалу под белым соусом и запивая ее шабли, он решил написать ему письмо, которое и сочинил, сидя в зеленом кабинете своего клуба за чашкой кофе и попыхивая сигарой.
      "Клуб "Всякая всячина".
      Дорогой Дезерт,
      Учитывая поразительный успех "Леопарда" и возможность больших тиражей в будущем, мне хотелось бы точно знать, что я должен делать с вашими авторскими, когда придет время их выплачивать. Не будете ли вы добры уведомить меня, собираетесь ли опять на Восток и когда; сообщите мне адрес, по которому я смогу переводить вам деньги. Может быть, вы предпочтете, чтобы я вносил гонорар прямо на ваш текущий счет, под квитанцию банка? До сих пор наши финансовые отношения были довольно несложными, но "Леопард", несомненно, повысит - и уже повысил - спрос на обе ваши предыдущие книжки, поэтому мне нужно знать, где вы находитесь. Долго ли еще вы собираетесь пробыть в городе? Я, как всегда, буду искренне рад, если вам захочется ко мне заглянуть.
      Сердечно поздравляю с успехом и желаю всего наилучшего.
      Искренне ваш,
      Компсон Грайс".
      Письмо это, написанное изящным почерком, он адресовал на Корк-стрит и тут же отправил с посыльным. Весь остаток обеденного перерыва он расхваливал своим глуховатым голосом только что выпущенную им канадскую продукцию, а потом, взяв такси, отправился назад в Ковент-Гарден. В приемной его встретил конторщик,
      - Вас дожидается в кабинете мистер Дезерт.
      - Хорошо! - воскликнул Компсон Грайс, подавив невольный трепет и подумав: "Быстрая работа!"
      Уилфрид стоял у окна, откуда был виден край Ковент-Гарденского рынка, и Грайс испугался, когда тот обернулся к нему; лицо почернело, заострилось и дышало горечью; рука, когда он ее пожал, показалась ему лихорадочно горячей и сухой.
      - Вы получили мое письмо? - спросил он.
      - Спасибо. Вот адрес моего банка. Лучше всего вносить деньги туда и получать от них квитанции.
      - У вас неважный вид. Собираетесь в путь?
      - Да, наверно... Ну что ж, прощайте, Грайс. Спасибо за все.
      Компсон Грайс сказал на этот раз от души:
      - Мне очень жаль, что вам так досталось...
      Уилфрид передернул плечами и пошел к двери. Когда он скрылся, издатель постоял, вертя в руках адрес банка. Потом он сказал вслух: "Ох, не нравится мне его вид. Определенно не нравится..." - и взялся за телефонную трубку.
      Уилфрид двинулся в северную часть города; ему надо было нанести еще один визит. В музей он пришел как раз, когда Адриану подали его дуврский чай с булочкой.
      - Вот хорошо! - сказал Адриан, вставая ему навстречу. - Очень рад вас видеть. Подвигайте к себе чашку, она чистая. Садитесь.
      Вид Дезерта и прикосновение его горячей руки испугали Адриана не меньше, чем Грайса. Уилфрид отхлебнул чай.
      - Можно закурить?
      Он закурил сигарету и, нахохлившись, молчал. Адриан ждал, чтобы он заговорил первый.
      - Простите, что вломился к вам без зова... - сказал наконец Уилфрид, но я снова собираюсь в дальние края. И хотел узнать, что будет для Динни легче: если я просто исчезну или все-таки напишу ей?
      У Адриана стало как-то очень тоскливо на сердце.
      - Вы боитесь, что, если с ней встретитесь, не сможете выдержать характер?
      Дезерт нервно дернулся.
      - Да нет, не совсем. Может, вам покажется это свинством, но мне все так опротивело, что я больше ничего не чувствую. Если я с ней встречусь, я могу ее обидеть. А она настоящий ангел. Вам, наверно, трудно понять, что со мной происходит. Да я и сам не пойму. Знаю только, что мне хочется поскорее уехать от всего и от всех.
      Адриан кивнул.
      - Я слыхал, что вы были больны, - может, этим и объясняется ваше состояние? Ради бога, не сделайте ошибки, не обманитесь в себе!
      Уилфрид улыбнулся.
      - Малярия для меня дело привычное. Она тут ни при чем. Вам это покажется смешным, но у меня такое чувство, будто из меня выцедили всю кровь. Я хочу: уехать туда, где ничто и никто мне не будет обо всем этом напоминать. А Динни напоминает больше, чем кто бы то ни было.
      - Понятно, - грустно сказал Адриан, поглаживая бородку. Потом встал и заходил по комнате. - А вам не кажется, что было бы честнее по отношению к себе, к Динни с ней увидеться?
      Уилфрид ответил почти с яростью:
      - Повторяю вам, я могу сделать ей больно!
      - Вы ей все равно причините боль - слишком уж она цельная натура, ничего не делает наполовину. слушайте! Вы же напечатали эту поэму намеренно. все время казалось, что для вас этот поступок - нечто вроде искупления. А ведь, несмотря на это, вы предложили Динни стать вашей женой? Я не такой болвана чтобы требовать - женитесь на ней, даже если вы больше не питаете к ней прежнего чувства; но уверены ли вы, что это так?
      - Чувства мои не изменились, у меня их просто больше нет. У парии, у шелудивого пса все чувству убиты.
      - Вы понимаете, что говорите?
      - Прекрасно понимаю. С той минуты, как я отказался, я знаю, что теперь я пария, - все равно, знают об этом люди или нет. Но оказалось, что и это не все равно.
      - Понятно, - повторил Адриан и застыл. - Наверное, вы правы и другого выхода нет.
      - Не знаю, как для других, а для меня - нет. Я и изгнан и должен жить один. И не жалуюсь. У меня нет для себя оправдания. - В его тоне звучала холодная решимость.
      - Значит, вы хотите знать, как вам меньше огорчить Динни? - очень мягко спросил Адриан. - Этого я вам сказать не могу. К великому моему сожалению в прошлый раз я дал вам неверный совет. Да и разве можно давать советы? Вы сами должны решать, как вам поступать.
      Уилфрид встал.
      - Смешно, правда? Меня толкнуло к Динни одно чувство. И оно же отталкивает меня от нее. Ну, прощайте, сэр; думаю, что я вас больше никогда не увижу. И спасибо за то, что вы хотели мне помочь.
      - Мне очень обидно, что я не смог ничего сделать. - Лицо Уилфрида вдруг озарилось неожиданной улыбкой, которая так его красила.
      - Попробую еще разок прогуляться. А вдруг меня осенит, и я пойму, как мне быть. Во всяком случае, помните: я не хочу огорчать ее больше, чем нужно. Прощайте!
      Чай Аддриана простыл, булочка осталась нетронутой. Он отодвинул их от себя. У него было такое чувство, будто он предал Динни, но, господи прости, что же он мог сделать? Какие странные глаза у этого человека! "Будто из меня выцедили всю кровь..." Ох, как это страшно! Но, судя по его лицу, так оно и есть. Уж больно тонкая душевная организация. И дьявольская гордыня! "Собираюсь в дальние края". Будет бродить по Востоку, как Вечный жид; станет одним из тех загадочных англичан, кого встречаешь в забытых богом уголках земли! Откуда они - не говорят, это люди без будущего, они живут только сегодняшним днем. Адриан набил трубку и попытался убедить себя, что в конце концов Динни будет счастливее, не имея такого мужа. Но это ему не удалось. в жизни женщины только однажды расцветает настоящая любовь, и у Динни это она и есть. Тут сомневаться нечего. Можно, конечно, прожить и без такой любви, о да несомненно! Но "песен и золота" уже больше не будеет! И, схватив свою потрепанную шляпу, он вышел на улицу и направился было в сторону Гайд-парка, но, поддавшись внезапному порыву, свернул на Маунт-стрит.
      Когда Блор ввел Адриана в гостиную, его сестра заканчивала язык одной из собак на своем гобелене и делала последние стежки красными нитками. Она показала вышивку Адриану.
      - С него должна капать слюна. Он ведь смотрит на того зайчика.
      - А синие капли будет красиво?
      - Лучше серые, на этом фоне.
      Леди Монт испытующе поглядела на брата, - тот уселся на маленький стульчик, поджав длинные ноги.
      - Ты похож на военного корреспондента - походный стульчик и вечно некогда побриться. Я так хочу, чтобы Динни вышла замуж! Ей уже двадцать шесть. Все это такая ерунда насчет трусости. Они могли бы поехать на Корсику.
      Адриан улыбнулся. Эм, конечно, была права, и в то же время как она ошибалась!
      - Сегодня приходил Кон, - продолжала его сестра, - он был у Майкла. Никто ничего не знает. А Флер говорит, что Динни все время гуляет с Китом и Дэнди, нянчит Кэтрин и читает книжки, не переворачивая страниц.
      Адриан раздумывал, стоит ли рассказать ей о встрече с Дезертом.
      - А Кон говорит, что в этом году он никак не может свести концы с концами, - тут и свадьба Клер, и налоги, и беременность Джин, - ему придется срубить часть леса и продать лошадей. Мы тоже сидим без денег. Хорошо, что у Флер их много. Деньги - это такая скука. А как ты думаешь?
      Адриан вздрогнул, - он думал совсем о другом.
      - Да, никто сейчас ничего хорошего и не ждет, лишь бы кое-как хватало на жизнь.
      - Хуже всего иждивенцы. У Босуэлла сестра, которая может ходить только одной ногой, а у жены Джонсона рак, вот бедняга! И у всех что-нибудь или кто-нибудь да есть. Динни говорит, что в Кондафорде у матери столько забот; в деревне такая беднота! Прямо не знаю, как будем жить. Лоренс не может скопить ни гроша.
      - Мы сидим между двух стульев, Эм; в один прекрасный день с грохотом полетим на пол.
      - Да, наверняка кончим в богадельне. - И леди Монт поднесла свою вышивку к свету. - Нет, течь с него не будет. А нельзя поехать в Кению? Говорят, там все-таки можно себя прокормить.
      - Меня бесит мысль, - воскликнул вдруг Адриан с непривычным жаром, что какой-нибудь выскочка купит Кондафорд и будет устраивать там воскресные попойки!
      - Тогда я лучше уйду в лес и буду всех пугать, как леший. Что же это за Кондафорд без Черрелов?
      - А очень просто! Есть такая чертова штука, как прогресс, а Англия колыбель прогресса.
      Леди Монт вздохнула и, встав, подплыла к своему попугаю.
      - Полли! Мы с тобой пойдем в богадельню.
      ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
      Когда Компсон Грайс позвонил Майклу или, вернее, Флер, потому что Майкла не было дома, голос у него был смущенный.
      - Что ему передать, мистер Грайс?
      - Ваш муж просил меня выяснить намерения Дезерта. Так вот - Дезерт только что у меня был и сказал, что он опять собирается уезжать, но я... мне не понравилось, как он выглядит, и рука у него была горячая, будто у него лихорадка.
      - Да, у него малярия.
      - А! Кстати, я посылаю вам книгу, она вам безусловно понравится; автор - француз из Канады.
      - Большое спасибо. Я передам Майклу, когда он придет.
      Флер задумалась. Сообщить эту новость Динни? Ей не хотелось ничего говорить, не посоветовавшись с Майклам, но в эти дни он был очень занят в Палате и вряд ли вернется даже к ужину. Как это похоже на Уилфрида - мучить человека неизвестностью! Флер не сомневалась, что знает ему цену лучше, чем Динни или Майкл. Они уверены, что под всем наносным сердце у него - золотое; Флер же, к которой он когда-то питал такую необузданную страсть, знала, что золото это не самой высокой пробы. "Я понимаю его, наверно, потому, признавалась она себе не без горечи, - что у меня самой натура куда более низменная, чем у них". Люди меряют своих ближних на свой аршин. Однако ей трудно было высоко ценить человека, чьей любовницей она так и не стала и кто сбежал тогда на край света. Увлечения Майкла всегда были неумеренными, ну а Динни, - Динни она вообще не понимала.
      И Флер снова села писать письма. Это были важные письма, - она приглашала сливки лондонского общества на встречу с высокопоставленными индийскими дамами, которые приехали в Лондон на конференцию. Флер кончала писать свои письма, когда снова зазвонил телефон. Майкл спрашивал, нет ли каких-нибудь вестей от Компсона Грайса. Она передала мужу все, что ей сообщил Грайс.
      - А ты вернешься к ужину? - спросила она. - Хорошо! Я боюсь ужинать вдвоем с Динни: она так неестественно весела, что меня мороз подирает по коже. Я понимаю, - не хочет огорчать родных, но если бы она чуть больше проявляла свои чувства, она огорчала бы нас куда меньше... Дядя Кон? Ну, это просто смешно, теперь, кажется, вся семья хочет того, от чего она раньше приходила в ужас! Да кто же может спокойно смотреть, как она мучается?.. Она поехала с Китом на машине пускать кораблик в Круглом пруду; они отправили Дэнди и кораблик назад с шофером, а сами идут пешком... Хорошо, дорогой. В восемь? Не опаздывай, если можешь... А, вот Динни и Кит! До свидания!
      Кит вошел в гостиную. Загорелое лицо, синие глаза, свитер под цвет глазам, короткие штанишки - тоже синие, но потемнее; зеленые чулки до коленок, на ногах спортивные коричневые ботинки, золотистая головка не покрыта шляпой.
      - Тетя Динни пошла к себе прилечь. Ей пришлось посидеть на травке. Она говорит, что скоро поправится. Как ты думаешь, у нее будет корь? У меня ведь была корь, правда, мамочка? Когда ее положат в отдельную комнату, мне можно будет с ней играть? Какой-то человек ее так испугал!
      - Кто?
      - Он к нам не подошел. Такой высокий человек. У него была шляпа в руке, и когда он нас увидел, он сразу побежал.
      - Почем ты знаешь, что он вас увидел?
      - Ну, он сделал вот так, а потом побежал.
      - Это было в парке?
      - Да.
      - В каком?
      - В Грин-парке.
      - Он такой худой, с темным лицом?
      - Да, а ты его тоже знаешь?
      - Почему "тоже"? Разве тетя Динни его знает?
      - Я думаю, да; она сказала "ах!", вот так. И положила руку вот сюда. А потом она все смотрела, как он побежал, а потом она села на траву. Я даже обмахивал ее шарфом. Я люблю тетю Динни. У нее есть муж?
      - Нет.
      Когда Кит ушел, Флер постояла в нерешительности.
      Что теперь делать? Динни, конечно, понимает, что Кит ей все расскажет. Она решила послать наверх записочку и валерьяновых капель.
      Динни ответила:
      "Не беспокойтесь, к ужину я буду совершенно здорова".
      Но когда пришло время ужина, она прислала сказать, что еще чувствует небольшую слабость и просит разрешения поскорее лечь, чтобы хорошенько выспаться. Поэтому в конце концов Майкл и Флер ужинали вдвоем.
      - Это, несомненно, был Уилфрид.
      Майкл кивнул,
      - Господи, хоть бы он поскорей уехал! Все это просто ужасно. Помнишь то место у Тургенева, где Литвинов смотрит, как дым от паровоза клубится над полями и исчезает вдали?