- Я отвезу вас с Фошем домой.
      - Спасибо, мисс.
      Она нагнулась к псу. Ее охватила паника. Собака! Хоть она их сейчас связывает!
      - Посадите его в машину, Стак. По дороге она спокойно спросила его:
      - Мистер Дезерт у себя?
      - Нет, мисс, когда он дал мне записку, он сразу же ушел.
      - Он здоров?
      - По-моему, немножко расстроен, мисс. Эх, неплохо бы проучить этого господина из "Текущего момента", честно вам скажу!
      - А! Вы, значит, тоже читали?
      - Да. Такие вещи надо бы запрещать!
      - Свобода слова, - сказала Динни. Пес прижался носом к ее колену. - Фош хорошо себя ведет?
      - Никаких хлопот из-за него, мисс. Настоящий джентльмен, правда, малыш?
      Собака продолжала стоять, уткнувшись носом в колено Динни, и это ее как-то успокаивало.
      Когда такси остановилось на Корк-стрит, Динни вынула из сумочки карандаш, оторвала чистый клочок бумаги от записки Уилфрида и написала:
      "Родной мой!
      Как хочешь. Но знай: я твоя, твоя навеки. Ничто меня с тобой не разлучит, разве что ты меня разлюбишь.
      Твоя Динни.
      Но ты этого не сделаешь, правда? Пожалуйста, не надо!"
      Динни сунула в конверт записку, лизнула край и прижала, чтобы конверт получше заклеился. Потом она отдала письмо Стаку, поцеловала Фоша и сказала:
      - Пожалуйста, Маунт-стрит, со стороны Хайд-парка. Спокойной ночи, Стак!
      - Спокойной ночи, мисс.
      Глаза неподвижно стоявшего слуги выражали такое сочувствие, что она отвернулась. На этом и кончилось любовное свидание, которого она так ждала.
      С Маунт-стрит Динни прошла в парк и села на ту же скамейку, где они прежде сидели вдвоем, забыв, что она одна, без шляпы, в вечернем платье и что уже девятый час. Она сидела, подняв воротник пальто и прикрыв им свои каштановые волосы, и пыталась понять решение Уилфрида. Да, она его понимала. Гордость! У нее самой достаточно гордости, чтобы думать так же, как он. Ему, конечно, не хочется вовлекать других в свою беду. Чем больше любишь, тем больше этого боишься. Странно, что любовь разделяет людей именно тогда, когда они больше всего нужны друг другу. А выхода нет, она его не видит. Издали доносились звуки музыки, играл гвардейский оркестр. Что это "Фауст*? Нет, "Кармен"! Любимая опера Уилфрида. Динни встала и пошла по траве туда, откуда слышалась музыка. Какая толпа! Динни взяла стул и села подальше от людей, за кустами рододендрона. Хабанера! Ее первые такты невозможно слушать спокойно. Какой дикой, внезапной, странной и непреодолимой бывает любовь! "L'amour est enfant de Boheme..." {"Любовь дитя, дитя свободы..." (франц.).} Как поздно в этом году цветут рододендроны! Удивительные у этого куста густо-розовые цветы. В Кондафорде тоже есть такие... Где он сейчас? А еще говорят, что глаза любви видят все насквозь; почему не может она пойти, хотя бы мысленно, с ним рядом; тихонько взять его за руку? Ведь быть с ним в мыслях все же лучше, чем не быть с ним совсем! И Динни вдруг почувствовала такое одиночество, какое знают только влюбленные, оторванные от тех, кого они любят. Вянут цветы, увянет и она, если ее с ним разлучат. "Я должен пройти через все это один..." И долго ли будет он идти один? Неужели всегда? От этой мысли она рванулась со стула, и какой-то прохожий, подумав, что она рванулась к нему, замер и уставился на нее. Но ее лицо быстро его разубедило, и он пошел дальше. Надо как-нибудь убить еще два часа, прежде чем она сможет вернуться домой; нельзя никому признаться, что свидание не состоялось. Оркестр закончил сюиту из "Кармен" арией тореадора. Как она портит оперу, эта знаменитая мелодия! Впрочем, почему же портит? Надо было этим треском и грохотом заглушить отчаяние трагического конца; влюбленные всегда страдают под шум и гомон толпы. Жизнь - бесчеловечное игрище, на котором кривляются люди, стараясь укрыться в какой-нибудь темный угол и прильнуть друг к другу... Как странно звучат хлопки под открытым небом! Она взглянула на часы. Половина десятого! Еще целый час до темноты. Но в воздухе уже повеяло прохладой, запахло травой и листьями, окраска рододендронов медленно блекла в сумерках, смолкли птицы. Мимо равнодушно шли и шли люди; и так же равнодушно она смотрела на них. Динни подумала: "Ничто меня не забавляет, но, правда, я еще не ужинала". Выпить кофе в ларьке? Пожалуй, еще слишком рано, однако есть же такие места, где в это время можно поесть? Она не ужинала, почти ничего не ела за обедом и даже не пила чаю - словом, вела себя как настоящая влюбленная. Динни двинулась по направлению к Найтбриджу; она невольно шла быстрым шагом, хотя ей никогда еще не приходилось бродить одной по городу в такой поздний час. Без всяких помех дошла она до ворот парка, пересекла улицу и пошла по Слоун-стрит. Движение немножко ее успокоило, и она мысленно решила: "Лучшее средство от любовной тоски - ходьба!" На улице почти не было прохожих. Наглухо запертые дома, окна со спущенными шторами словно подчеркивали своими узкими и чопорными фасадами, как равнодушен весь этот устойчивый мир к таким беспокойным странникам, как она. На углу Кингероуд стояла женщина.
      - Вы не скажете, где бы я могла здесь поблизости поесть? - обратилась к ней Динни.
      У женщины было широкое лицо с выдающимися скулами; щеки и глаза сильно накрашены, пухлые, добрые губы, довольно широкий нос; глаза, видно, привыкли по заказу глядеть то зазывно, то вызывающе, словно совсем перестали быть зеркалом души. Темное платье плотно облегало фигуру, а на шее висела длинная нитка искусственного жемчуга. Динни невольно подумала, что и в высшем свете немало таких, как она.
      - Тут налево есть одно такое местечко...
      - А вы не хотите закусить со мной? - вдруг отважилась Динни, - ее толкнул на это голодный взгляд женщины.
      - А что ж? Пожалуй, - ответила та. - Говоря по правде, я вышла на пустой желудок. Да и в компании как-то веселее.
      Она свернула на Кингс-роуд, и Динни пошла с ней рядом. В голове у нее мелькнуло, что знакомые, наверно, удивились бы, встретив ее в таком обществе, но на душе почему-то стало легче. "Только смотри, будь с ней попроще", - сказала она себе.
      Женщина привела ее в маленький ресторанчик или, вернее, кабачок, потому что там был бар. В закусочной, куда вел отдельный ход, никого не было, и они сели за небольшой столик, на котором стояли судок для приправ, ручной звонок, соус-кабуль и вазочка с поникшими ромашками, - они никогда и не были свежими. В зале пахло уксусом.
      - Эх, до чего же курить хочется! - сказала женщина.
      У Динни не было сигарет. Она позвонила.
      - А что вы курите?
      - Да самые простые.
      Появилась официантка; она поглядела на женщину, поглядела на Динни и сказала:
      - Слушаю вас.
      - Пачку "Плейерс", пожалуйста. Большую чашку кофе для меня, только крепкого и свежего, кекс или булочки. А вы что будете есть?
      Женщина испытующе поглядела на Динни, словно прикидывая ее ресурсы, потом на официантку и нерешительно сказала:
      - Да, по правде говоря, я здорово хочу есть. Как насчет холодного мяса и бутылочки пива?
      - Может, овощи? Какой-нибудь салат? - предложила Динни.
      - Ну что ж, тогда и салат, спасибо.
      - Вот хорошо! И маринованных каштанов, правда?
      Если можно, пожалуйста, поскорее.
      Официантка молча облизнула губы и, кивнув головой, отошла.
      - А знаете, - вдруг сказала женщина, - это очень мило с вашей стороны!
      - Спасибо, что вы составили мне компанию. Без вас я чувствовала бы себя как-то неловко.
      - Она-то никак ничего не поймет. - Женщина мотнула головой в ту сторону, куда ушла официантка. - Да, по правде говоря, и я тоже.
      - А что тут понимать? Просто мы обе проголодались.
      - Ну уж тут не сомневайтесь. Вот увидите, как я буду уписывать за обе щеки. И насчет маринованных каштанов вы здорово придумали. Никак не могу удержаться от луку, а это мне не полагается.
      - Надо было заказать по коктейлю, - пробормотала Динни. - Но боюсь, их здесь не подают...
      - Да, рюмочку хереса можно бы пропустить. Я сейчас принесу. - Женщина поднялась и прошла в бар.
      Динни воспользовалась случаем, чтобы попудрить нос и достать деньги: сунув руку в кармашек, пришитый к лифчику, где она хранила свои богатства, добытые на Саут-Молтон-стрит, она вытащила оттуда бумажку в пять фунтов. Встреча с женщиной немножко отвлекла ее от грустных мыслей.
      Женщина вернулась и принесла две полные рюмки.
      - Я сказала, чтобы они поставили это нам в счет. Выпивка здесь хорошая.
      Динни отпила глоток вина. Женщина осушила свою рюмку разом.
      - Ух, как мне этого не хватало! Есть же, говорят, такие страны, где человек даже и выпить не может.
      - Да нет, всюду могут, и пьют, конечно.
      - Пьют-то пьют, это факт. Но, говорят, там не выпивка, а просто отрава.
      Динни заметила, что женщина с жадным любопытством разглядывает ее пальто, платье, лицо.
      - Извините за любопытство, - сказала она. - У вас сегодня свидание?
      - Нет, я отсюда пойду домой.
      Женщина вздохнула.
      - Куда же она пропала с этими чертовыми сигаретами?
      Снова появилась официантка и подала пиво и сигареты. Она откупорила бутылку, разглядывая волосы Динни.
      - Фу! - с облегчением вздохнула женщина, затягиваясь. - До смерти курить хотелось!
      - Сию минуту подам вам остальное, - сказала официантка,
      - Не видала ли я вас на сцене? - спросила женщина.
      - Нет, я не актриса.
      Появление еды нарушило неловкое молчание. Кофе был лучше, чем ожидала Динни, и очень горячий. Она выпила почти всю чашку и съела большой кусок сливового пирога. Сунув в рот маринованный каштан, женщина заговорила снова:
      - Вы живете в Лондоне?
      - Нет, в Оксфордшире.
      - Что ж, и я люблю деревню, да теперь все никак туда не попадаю. Я выросла возле Мейдстона, красивые там места. - Она шумно вздохнула, обдав Динни запахом пива. - Говорят, коммунисты в России запрещают проституцию, ну разве не потеха? Один американский журналист мне рассказывал. Что ж! Вот не думала, что бюджет - такая важная штука, - продолжала она, с таким удовольствием выпуская дым, словно облегчала душу. - Ужас, какая безработица!
      - Да, все от этого страдают.
      - Уж я-то страдаю наверняка, - сказала та, глядя в пространство пустыми глазами. - Вы, небось, меня осуждаете?
      - Сейчас людям не так-то легко осуждать друг друга.
      - Да, святые мне попадаются редко.
      Динни засмеялась.
      - Но, правда, раз мне попался один священник, - с вызовом продолжала женщина, - до чего же толковый, никогда таких не встречала; жаль только, что послушаться его не могла.
      - Держу пари, я знаю, как его звали, - сказала Динни. - Черрел?
      - В точку, - сказала женщина, и глаза ее округлились от изумления.
      - Это мой дядя.
      - Фу ты! Ну и ну! Вот потеха! Видно, и вправду мир тесен. Очень славный был господин, - добавила она.
      - Не только был, но и есть.
      - Да, лучше людей не бывает.
      Динни ждала, что она это скажет, и подумала: "Ну теперь мне полагалось бы заплакать и сказать: "Моя бедная падшая сестра"..."
      Женщина с удовлетворением вздохнула.
      - Вот наелась, так наелась, - сказала она и поднялась со стула. Большущее вам спасибо. Мне пора двигаться, не то, пожалуй, прозеваю все на свете.
      Динни позвонила. Официантка вынырнула с подозрительной быстротой.
      - Счет, пожалуйста, и, если не трудно, разменяйте мне эту бумажку.
      Официантка опасливо взяла пять фунтов.
      - Пойду наведу красоту, - сказала женщина. - Сию минуту вернусь. - Она скрылась за какой-то дверью.
      Динни допила кофе. Она старалась представить себя на месте этой женщины. Вернулась официантка, принесла сдачу, получила на чай, сказала "спасибо, мисс" и ушла. Динни продолжала раздумывать о жизни своей новой знакомой.
      - Ну вот, - послышался за ее спиной голос женщины. - Я вряд ли еще когда-нибудь вас увижу. Но, ей-богу, вы славная девушка!
      Динни подняла глаза.
      - Вы вот сказали, что вышли на пустой желудок... Это потому, что вам не на что было поесть?
      - Ясное дело, - подтвердила женщина.
      - Может, вы тогда возьмете эту сдачу? Плохо в Лондоне без денег.
      Женщина закусила губу, но Динни заметила, что она дрожит.
      - Не надо бы мне брать у вас деньги, - сказала женщина. - Вы и так были ко мне очень добры.
      - Глупости! Прошу вас. - И, схватив руку женщины, она сунула в нее деньги. К ее ужасу, женщина громко шмыгнула носом. Динни кинулась к двери, а женщина сказала ей вслед:
      - Знаете, что я сейчас сделаю? Пойду домой и лягу спать. Ей-богу! Пойду домой и просто лягу спать.
      Динни торопливо направилась назад к Слоун-стрит. Проходя мимо высоких домов с наглухо завешенными окнами, она умиротворенно призналась себе, что тоска гложет ее уже меньше. Если она замедлит шаг, то придет на Маунт-стрит как раз вовремя. Уже совсем стемнело, и, несмотря на отсвет городских огней, в небе переливались мириады звезд. Ей не захотелось идти опять через парк, и она пошла кругом, вдоль его решетки. С тех пор как она простилась со Стаком и Фошем на Корк-стрит, прошла, казалось, целая вечность. На Парк-Аейн движение было больше. Завтра все эти машины двинутся в Эпсом, и город опустеет. И ее словно ударила мысль: как пусто будет жить без Уилфрида, без надежды когда-нибудь его увидеть!
      Она подошла к воротам возле "Норовистого бочонка", и вдруг весь сегодняшний вечер показался ей дурным сном: возле памятника стоял Уилфрид. Задохнувшись, она бросилась к нему. Он раскинул руки и прижал ее к себе.
      Объятие не могло длиться вечно, - слишком уж много было кругом машин и прохожих; поэтому они под руку пошли к Маунт-стрит. Динни молча прильнула к нему, он тоже, казалось, не мог произнести ни слова; но как ее радовала мысль, что он пришел, потому что ему нужно было быть с ней!
      Они без конца провожали друг друга взад и вперед, мимо дома, словно лакей и горничная, на минутку вырвавшиеся погулять. Все было забыто: обычаи страны и класса, условности и предрассудки. И, может быть, среди семи миллионов жителей Лондона не было в эти минуты более счастливых и близких друг другу людей.
      Наконец в них проснулось чувство юмора.
      - Милый, нельзя же провожать друг друга всю ночь! Ну, еще раз поцелуй меня, еще раз, ну... в самый последний раз!
      Она взбежала по ступенькам и повернула ключ.
      ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
      Когда Уилфрид расстался со своим издателем в ресторане "Жасмин", он был зол и растерян. Даже не вникая в тайные замыслы Компсона Грайса, он понимал, что тот обвел его вокруг пальца; весь остаток этого тревожного дня он бродил по городу, раздираемый противоречивыми чувствами: то испытывал облегчение от того, что сжег свои корабли, то злился, предвкушая последствия этого поступка. Погруженный в себя, он и не подумал, каким ударом будет его записка для Динни, и, только вернувшись и прочтя ее ответ, забеспокоился, а потом пошел туда, где она так кстати его встретила. За те несколько минут, которые они, полуобнявшись, молча ходили по Маунт-стрит, ей удалось внушить ему, что против целого мира стоят они вдвоем, а не он один. К чему отталкивать ее от себя и делать еще несчастнее? И наутро он послал ей со Стаком записку, приглашая на очередную прогулку. Про Дерби он совсем забыл, и автомобиль их почти сразу же застрял в потоке машин.
      - Я никогда не была на Дерби, - сказала Динни. - Давай поедем?
      Впрочем, поехать туда пришлось: свернуть в сторону было уже невозможно.
      Динни удивилась, до чего все здесь благопристойно: ни пьянства, ни ярмарочных украшений, ни тележек, запряженных осликами, ни картонных носов, ни грубых шуток. Не было ни колясок, запряженных четверкой, ни тележек разносчиков; только плотная лента движущихся автобусов и автомобилей, почти всегда закрытых.
      Когда они наконец поставили свою машину, съели бутерброды и смешались с толпой, им захотелось взглянуть на лошадей.
      Все это теперь нисколько не напоминало картину Фриса {Фрис Уильям (1819-1909) - художник. Имеется в виду его картина "Скачки в Эпсоме".} "Дерби", если когда-нибудь и было на нее похоже. На картине люди были живые и радовались жизни; в этой толпе, казалось, все только и стремятся попасть куда-нибудь в другое место.
      В паддоке, где на первый взгляд тоже не было никаких лошадей, а топтались одни люди, Уилфрид вдруг вспомнил:
      - Ведь это же глупо, Динни! Нас непременно кто-нибудь увидит.
      - Ну и что из этого? Посмотри лучше: вон лошади!
      По кругу и в самом деле водили лошадей. Динни быстро подошла, чтобы посмотреть на них поближе.
      - Мне они все кажутся такими красивыми! - благоговейно прошептала она. - Даже не пойму, какая лучше, вот только не эта; ее спина мне не нравится.
      Уилфрид заглянул в программу:
      - Это фаворит.
      - А мне все равно не нравится. Посмотри сам. Спина вся ровная, а круп вислый.
      - Верно, но сложение у скаковых лошадей бывает самое разное.
      - Давай я поставлю на лошадь, которая тебе понравится.
      - Тогда постой, дай подумать,
      Люди вокруг них называли имена лошадей, которых проводили мимо. Динни подошла к самому барьеру, Уилфрид стоял тут же, позади нее.
      - Ну прямо свинья, а не лошадь, - сказал кто-то слева от них. - На эту скотину никогда больше не поставлю.
      Динни окинула взглядом говорившего; это был приземистый человек с затылком, заплывшим салом, в котелке и с сигарой в зубах. "Ну и не ставь! подумала Динни. - Тем лучше для лошади".
      Дама, сидевшая на складном стульчике справа, заявила:
      - Надо очистить от людей дорожку, когда выведут лошадей. Из-за этой давки я два года назад уже проиграла.
      Рука Уилфрида легла на плечо Динни,
      - Вон та мне нравится. Бленгейм. Пойдем поставим на нее.
      Они пошли туда, где люди стояли в очередях к окошечкам, похожим на дырки в скворечниках.
      - Подожди здесь, - сказал Уилфрид. - Я пущу туда и нашего скворца и сейчас вернусь.
      Динни стояла, разглядывая толпу.
      - Как поживаете, мисс Черрел? - Перед ней остановился мужчина в сером цилиндре с большим биноклем в футляре через плечо. - Мы с вами познакомились у памятника Фошу и на свадьбе вашей сестры, помните?
      - Да, конечно, мистер Маскем. - Сердце у нее заколотилось, и она заставила себя не смотреть в ту сторону, куда ушел Уилфрид.
      - Сестра вам пишет?
      - Да, мы получили письмо из Египта. На Красном море им, видно, пришлось выдержать ужасную жару.
      - Вы на кого-нибудь поставили?
      - Еще нет.
      - Фаворита я бы остерегался. Он встанет.
      - Мы подумывали о Бленгейме.
      - Ну что ж, лошадь хорошая и ловка в поворотах. Но в той же конюшне есть другая, от нее ждут большего. Вы, я вижу, еще новичок. Дам вам парочку советов, мисс Черрел. Смотрите, чтобы в лошади было одно из двух - или же и то и другое, - высокий круп и характер; не красота, а именно характер.
      - Высокий круп? Значит, сзади она должна быть выше, чем спереди?
      Джек Маскем улыбнулся.
      - Вроде того. Если вы заметите это у лошади, особенно когда она прыгает, можете смело на нее ставить.
      - Да, но что такое характер? Это когда она заносит голову и смотрит поверх людей вдаль? Я здесь видела такую лошадь.
      - Ей-богу, я бы вас взял в ученицы! Вы угадали: это как раз то, что я подразумевал.
      - Но я не знаю, как звали ту лошадь, - пожалела Динни.
      - Обидно.
      И тут она увидела, как лицо его, только что выражавшее живую симпатию, словно застыло. Он приподнял цилиндр и отвернулся. Голос Уилфрида за ее спиной произнес:
      - Ну вот, десятку ты поставила.
      - Пойдем на трибуну, поглядим, как они примут старт. - Он, казалось, не заметил Маскема, и, чувствуя его руку у своего локтя, Динни старалась забыть, как у Маскема вдруг окаменело лицо. Многоголосое моление толпы о том, чтобы "привалило счастье", отвлекло Динни, и, дойдя до трибуны, она уже все забыла, кроме Уилфрида и лошадей. Они нашли свободное место возле перил, недалеко от букмекеров.
      - Зеленый и шоколадный - это я запомню. Фисташковая начинка - моя любимая в шоколадных конфетах. А сколько я выиграю, если я все-таки выиграю, милый?
      - Послушай!
      Они разобрали слова:
      - Бленгейм: восемнадцать к одному!
      - Сто восемьдесят фунтов! - воскликнула Динни. - Вот хорошо!
      - Это значит, что конюшня в него не верит; у них есть сегодня другой фаворит. Идут! Вон двое в зеленом и шоколадном. Вторая лошадь наша.
      Парад - событие всегда увлекательное для всех, кроме самих лошадей, дал ей возможность разглядеть гнедую, которую они выбрали, и жокея у нее на спине.
      - Как она тебе нравится, Динни?
      - Все они - прелесть. Как это люди могут сказать, какая лошадь лучше, по одному виду?
      - Они и не могут.
      Лошади повернули и шагом прошли мимо трибуны.
      - Тебе не кажется, что Бленгейм сзади выше, чем спереди? - пробормотала Динни.
      - Ничуть. Отлично движется. С чего это ты взяла? Но она только вздрогнула и сжала его руку.
      У них не было бинокля, и в начале скачек они ничего не видели. Какой-то человек у них за спиной без конца повторял:
      - Фаворит ведет! Фаворит ведет!
      Когда лошади прошли тотенхемский поворот, тот же голос, захлебываясь, кричал:
      - Паша, Паша придет первый, нет - фаворит! Впереди фаворит, нет, не он! Илиада! Впереди Илиада!
      Динни почувствовала, как пальцы Уилфрида сжали ее руку.
      - Наша там, с поля, - сказал он. - Смотри!
      Динни увидела, как по внешнему краю дорожки скачет лошадь с жокеем в розовом и коричневом, а поближе - в шоколадном и зеленом. Она выходит вперед, выходит вперед! Они выиграли!
      Кругом воцарились молчание и растерянность, а эти двое стояли, улыбаясь друг другу. Какая счастливая примета!
      - Сейчас я получу деньги, найдем нашу машину и поедем.
      Он настоял на том, чтобы она взяла все деньги, и Динни спрятала их туда же, где хранилось остальное ее богатство, - теперь она была хорошо застрахована от всякой попытки разлучить ее с Уилфридом!
      По дороге домой они опять заехали в Ричмонд-парк и долго сидели в зарослях молодого папоротника, слушая перекличку кукушек, наслаждаясь мирным, солнечным днем, полным шепота листвы и трав.
      Они пообедали в каком-то ресторане в Кенсингтоне и простились на углу Маунт-стрит.
      В ту ночь ее не посещали ни сны, ни тревоги, и она спустилась к завтраку с ясными глазами и налетом загара на щеках. Дядя читал "Текущий момент". Положив газету, он сказал:
      - Когда выпьешь кофе, Динни, взгляни, что здесь написано. Нет, говоря об издателях, я иногда сомневаюсь, люди ли они вообще. Ну, а что касается редакторов, я просто уверен, что они не люди.
      Динни прочла письмо Компсона Грайса, напечатанное под заголовком:
      ОТСТУПНИЧЕСТВО ДЕЗЕРТА.
      НАШ ВЫЗОВ ПРИНЯТ. ИСПОВЕДЬ.
      За этим следовали две строфы из поэмы сэра Альфреда Лайелла "Богословие под страхом смерти".
      Слава земная исполнена лжи,
      Тлен и забвение ждут мою плоть...
      Славы небесной искать для души?
      В сделки с душой не вступает господь...
      Или, быть может, во славу отчизны
      Должен сносить я бесчестие жизни?
      Рок мой влечет меня в призрачный ряд
      Всех безымянных, кто Делу служил...
      Немы преданья, и камни молчат
      Над мириадами древних могил,
      Тех, кто, как я, заработал лишь право
      Гибнуть, страдая, во славу державы.
      И нежный румянец загара на щеках Динни сменился краской гнева.
      - Да, - пробормотал сэр Лоренс, наблюдая за ней, - теперь духа выпустили из бутылки, как сказал бы старый Форсайт. Но вчера я разговаривал с одним человеком и тот уверял, что в нынешние времена ничто не может наложить на тебя несмываемого пятна. Жульничал ли ты в карты, воровал ли" драгоценности, - достаточно съездить года на два за границу, и все будет забыто. Ну, а что касается половых извращений, они теперь вовсе и не извращения! Так что нечего робеть!
      - Меня больше всего возмущает, что отныне всякая гнусь сможет болтать все, что ей вздумается, - горячо воскликнула Динни.
      Сэр Лоренс кивнул:
      - И чем большая гнусь, тем она больше будет болтать! Но бояться нам надо не ее, а людей, "гордых тем, что они англичане", а такие еще найдутся!
      - Дядя, может Уилфрид как-нибудь доказать, что он не трус?
      - Он хорошо воевал,
      - Кто теперь помнит о войне?
      - Может, нам бросить в его машину бомбу на Пикадилли? - пробормотал сквозь зубы сэр Лоренс. - Он мог бы с презрением поглядеть на нее сверху вниз и невозмутимо закурить сигарету. Ничего лучше я придумать не могу.
      - Я вчера встретила мистера Маскема.
      - Ты была на Дерби? - Он вынул из кармашка короткую сигару. - Джек считает, что ты жертва.
      - Ах вот оно что? А какое им всем дело? Почему они не могут оставить меня в покое?
      - Разве такую прелестную фею можно оставить в покое? Ведь Джек женоненавистник.
      Динни невесело засмеялась.
      - Ей-богу, наши горести и те смехотворны!
      Она встала и подошла к окну. Ей почудилось, что весь мир рычит и лает, как свора псов на загнанную в угол кошку. Но Маунт-стрит была пуста, если не считать фургона, развозившего молоко.
      ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
      Когда скачки задерживали Джека Маскема в городе, он ночевал в клубе "Бартон". Прочтя отчет о Дерби в "Текущем моменте", он стал лениво листать газету. Прочие сообщения в этом "заборном листке" никогда его не интересовали. Редакционный стиль газеты возмущал его представления о приличиях; сенсации казались ему вопиющим проявлением дурного вкуса, а политические взгляды раздражали тем, что напоминали его собственные. Но как небрежно ни переворачивал он листы, заголовок "Отступничество Дезерта" все же бросился ему в глаза. Прочитав заметку, он отложил газету.
      - Этого субъекта придется унять! - воскликнул он.
      Как, он еще смеет кичиться своей трусостью и тащить за собой в грязь эту милую девушку! Порядочный человек постыдился бы появляться с ней на людях в тот самый день, когда он открыто признался в своей подлости, достойной этого подлого листка!
      В наш век, когда терпимость и либерализм - повальная болезнь общества, Джек Маскем твердо придерживался своих принципов и не отступал от них ни на шаг. Молодой Дезерт не понравился ему с первого взгляда. Недаром фамилия его похожа на слово "дезертир". И подумать, что такая милая девушка, - ведь не имея никакого опыта, она так разумно рассуждала о скаковых лошадях, рискует загубить свою жизнь из-за этого трусливого наглеца! Нет, это уж слишком! Если бы не Лоренс, он бы давно что-нибудь предпринял. Но тут он внутренне осекся. Что именно?.. Ведь этот субъект сам публично признался в своем позоре! Статья - уловка, он пытается обезоружить противников! Припертый к стенке, делает благородный жест. Афиширует свое предательство. Будь его воля, он бы переломал этому петушку крылья! Но тут он снова осекся... Ни один посторонний человек не может в это вмешиваться. Но если никто открыто не выразит порицания, покажется, что все принимают это как должное!
      "Ах ты черт! - кипятился он. - Ну, хотя бы тут, в клубе, могут же люди запротестовать! Нам в "Бартоне" заячьи души не нужны!"
      Он поднял этот вопрос на заседании правления клуба в тот же день и был потрясен тем, что его выслушали с полнейшим безразличием. Из семи присутствующих членов - председательствовал "Помещик", Уилфрид Бентуорт, четверо сочли, что вопрос этот касается только молодого Дезерта и его совести, не говоря уже о том, что вся эта история раздута прессой! С тех пор как Лайелл писал свою поэму, времена изменились. Один из членов правления дошел до того, что просил не морочить ему голову этой историей; он, видите ли, "Леопарда" не читал, с Дезертом незнаком, а к "Текущему моменту" питает одно отвращение.
      - Я тоже, - сказал ему Джек Маскем, - но вот его поэма! - Он еще утром послал купить ее и провел целый час после обеда за чтением. - Дайте я вам прочту. Это черт знает что!
      - Нет уж, бога ради, Джек, увольте!
      Пятый член правления, который вначале молчал, заявил теперь, что если Маскем настаивает, всем им придется прочесть эту штуку.
      - Да, я настаиваю.
      "Помещик", до сих пор не проронивший ни слова, заметил:
      - Секретарь разошлет книжки всем членам правления. И, кстати, сегодняшний номер "Текущего момента". Мы вернемся к этому вопросу на заседании правления в пятницу. А теперь - как мы решаем насчет этого красного вина?
      И они перешли к обсуждению более важных дел.
      Не раз бывало замечено, что всякая газета определенного толка, напав на какой-нибудь случай, позволяющий ей и похвастать своей добродетелью и блеснуть политическими взглядами, раздувает этот случай, боясь лишь попасться на откровенной клевете и отнюдь не боясь оскорбить тех, о ком она пишет. Обезопасив себя письмом Компсона Грайса, "Текущий момент" пустился во все тяжкие и всю неделю до следующего заседания правления клуба не давал его членам сделать вид, будто они ничего не знают или не интересуются разразившимся скандалом. Не было человека, который не читал и не обсуждал бы "Леопарда", а в день заседания "Текущий момент" поместил большую статью о том, как британец обязан вести себя на Востоке, полную двусмысленных намеков. Тут же было помещено объявление, напечатанное крупным шрифтом:
      "ЛЕОПАРД" И ДРУГИЕ ПОЭМЫ УИЛФРИДА ДЕЗЕРТА.
      ИЗДАНИЕ КОМПСОНА ГРАЙСА.
      ПРОДАНО УЖЕ 40 ТЫСЯЧ.
      ВЫПУЩЕН ТРЕТИЙ БОЛЬШОЙ ТИРАЖ.
      Спор о том, нужно ли подвергать остракизму ближнего своего, всегда собирает большую аудиторию, и сегодня на заседание пришли даже те, кто никогда не удостаивал клуб своим присутствием.
      Проект резолюции был предложен Джеком Маскемом.
      "Предложить достопочтенному Уилфриду Дезерту, в соответствии с параграфом 23 Устава, выйти из членов клуба "Бартон" вследствие поведения, недостойного члена этого клуба".
      При обсуждении резолюции он взял слово первым.