X

То качество, которое с незапамятных времён делает государственных деятелей Англии тем, что они есть, которое побудило стольких адвокатов добиваться места в парламенте и стольких духовных лиц стремиться к епископскому сану, которое уберегло стольких финансистов от краха, стольких политиков от мыслей о завтрашнем дне и стольких судей от угрызений совести, было в немалой степени свойственно и Юстейсу Дорнфорду. Короче говоря, он обладал превосходным пищеварением и мог, не боясь последствий, есть и пить в любое время суток. Кроме того, он был неутомимым работником во всём, включая даже спорт, где ему помогал дополнительный запас нервной энергии, отличающий того, кто побеждает на состязаниях по прыжкам в длину, от того, кого на них побеждают. Поэтому за последние два года он стал королевским адвокатом, хотя практика у него отнюдь не всегда шла гладко, и был избран в парламент. Тем не менее к нему ни в коей мере не могло быть отнесено слово "карьерист". Его умное, пожалуй, даже чувствительное, красивое и слегка смуглое лицо со светло-карими глазами становилось особенно приятным, когда он улыбался. У него были тёмные, коротко подстриженные усики и тёмные вьющиеся волосы, которых ещё не успел испортить парик. После Оксфорда он начал готовиться к адвокатуре и поступил в контору известного знатока обычного права. Обер-офицер Шропширского территориального кавалерийского полка, он после объявления войны добился перевода в регулярный полк, а вслед за тем угодил в окопы, где ему повезло больше, чем почти всем тем, кто туда попадал. Его адвокатская карьера после войны оказалась стремительной. Частные поверенные охотно обращались к нему. Он не давал сбить себя с толку ни одному судье и прекрасно справлялся с перекрёстными допросами, потому что вёл их с таким видом, словно сожалеет о том, что ему приходится снисходить до спора. Он был католик – скорее по воспитанию, чем по убеждениям. Наконец, он отличался сдержанностью во всём, г что касалось пола, и его присутствие на обедах во время выездных сессий если и не пресекало вольные разговоры, то во всяком случае оказывало умеряющее воздействие на распущенные языки.

Он занимал в Харкурт Билдингс квартиру, удобную и как жилье и как место для занятий. Каждое утро в любую погоду он совершал раннюю верховую прогулку по Роу, причём успевал до неё часа два посидеть над своими делами. В десять утра, приняв ванну, позавтракав и просмотрев утреннюю газету, он отправлялся в суд. После четырёх, когда присутствие закрывалось, он опять работал над делами до половины седьмого. Раньше вечера были у него свободны, но теперь он проводил их в парламенте и, так как редко ложился спать, не посвятив час-другой изучению того или иного дела, вынужден был сокращать время сна до шести, пяти, а то и четырёх часов.

Обязанности, возложенные им на Клер, были простыми: она приходила без четверти десять, просматривала корреспонденцию и от десяти до четверти одиннадцатого выслушивала инструкции патрона. Затем оставалась столько, сколько было нужно, чтобы выполнить их, а в шесть являлась опять и получала новые указания или заканчивала то, что не успела сделать утром.

На другой день после описанного выше, в восемь пятнадцать вечера

Дорнфорд вошёл в гостиную на Маунт-стрит, поздоровался и был представлен Эдриену, которого пригласили снова. Они пустились в обсуждение курса фунта и других важных материй, как вдруг леди Монт изрекла:

– Суп. А куда вы дели Клер, мистер Дорнфорд?

Он с лёгким изумлением перевёл на хозяйку взгляд, до сих пор прикованный к Динни:

– Она ушла из Темпла в половине шестого, сказав, что ещё увидится со мной.

– Тогда идёмте вниз, – распорядилась леди Монт.

Затем начался один из тех тягостных и так хорошо знакомых воспитанным людям часов, когда четверо присутствующих с тревогой думают о деле, в которое им нельзя посвящать пятого, а пятый замечает их тревогу.

Людей за столом сидело меньше, чем желательно в таких случаях, потому что любое слово одного могло быть услышано всеми. Юстейс Дорнфорд тоже был лишён возможности углубиться в конфиденциальный разговор; поэтому, едва лишь инстинкт подсказал ему, что, будучи единственным непосвящённым, он того и гляди совершит какую-нибудь бестактность, он постарался свести беседу к наиболее общим темам, вроде вопроса о премьерминистре, о нераскрытых случаях отравления, о вентиляции палаты общин, о том, что там некуда сдать на хранение шляпу, и прочих предметах, повсеместно возбуждающих интерес. Но к концу обеда он так остро ощутил, насколько необходимо его сотрапезникам поделиться друг с другом вещами, которых ему не следует слышать, что сослался на деловой звонок по телефону и покинул столовую в сопровождении Блора.

Не успели они выйти, как Динни объявила:

– Тётя, он её куда-нибудь заманил. Можно мне извиниться и съездить узнать, в чём дело?

– Лучше подожди, пока мы не кончим обедать, Динни, – возразил сэр Лоренс. – Две-три минуты не играют роли.

– А вам не кажется, что Дорнфорда следует ввести в курс событий? спросил Эдриен. – Клер ведь ежедневно является к нему.

– Я введу, – вызвался сэр Лоренс.

– Нет, – отрезала леди Монт. – Ему должна сказать Динни. Подожди его здесь, Динни, а мы пойдём наверх.

Позвонив по междугородному телефону человеку, которого, как заранее знал Дорнфорд, не было дома, и вернувшись в столовую, он застал там только поджидавшую его Динни. Она предложила ему сигареты и сказала:

– Извините нас; мистер Дорнфорд. Дело касается моей сестры. Курите, прошу вас. Вот кофе. Блор, не вызовете ли мне такси?

Они выпили кофе и подошли к камину. Динни отвернула лицо к огню и торопливо начала:

– Понимаете, Клер порвала с мужем, и он приехал, чтобы увезти её обратно. Она не соглашается, и сейчас ей очень трудно.

Дорнфорд издал звук, напоминающий деликатное "гм!"

– Страшно рад, что вы мне сказали. За обедом я чувствовал себя очень неловко.

– А теперь, простите, мне пора: я должна выяснить, что случилось.

– Позволите поехать с вами?

– О, благодарю вас, но…

– Я был бы искренне рад.

Динни заколебалась. С одной стороны, лучшей помощи в беде и желать нечего; с другой… И она ответила:

– Весьма признательна, но боюсь, что сестра будет недовольна.

– Понятно. Если я понадоблюсь, вам стоит только сообщить.

– Такси у подъезда, мисс.

– Как-нибудь я попрошу вас рассказать мне о разводе, – уронила, прощаясь, Динни.

В автомобиле она принялась ломать себе голову, что делать, если дверь не откроют, и как быть, если, войдя в дом, она застанет там Корвена. Девушка остановила машину на углу Мелтон-Мьюз.

– Подождите, пожалуйста, здесь. Я вернусь через несколько минут и скажу, нужны вы мне ещё или нет.

Переулок, тихий, как заводь, был тёмен и неприветлив.

"Словно наша жизнь", – подумала Динни и потянула к себе изукрашенную ручку звонка. Послышалось одинокое позвякивание, затем всё смолкло. Девушка дёрнула ещё несколько раз, потом отошла от двери и взглянула на окна. Шторы, – она помнит, какие они плотные, – спущены, горит ли за ними свет – угадать невозможно. Она позвонила ещё раз, затем прибегла к дверному молотку и прислушалась, затаив дыхание. Опять ни звука! Наконец, растерянная и встревоженная, она вернулась к машине и дала шофёру адрес "Бристоля": Клер говорила, что Корвен остановился в этом отеле. Конечно, исчезновение сестры можно объяснить хоть дюжиной причин, но почему Клер не предупредила их? Ведь в городе есть телефон. Половина одиннадцатого! Теперь та, наверно, уже позвонила.

Такси подкатило к отелю.

– Подождите, пожалуйста.

Девушка вошла в умеренно раззолоченный холл и нерешительно остановилась: для семейных сцен обстановка явно неподходящая.

– Что угодно мадам? – раздался рядом с ней голос мальчика-рассыльного.

– Не могли бы вы узнать, здесь ли мой зять сэр Джералд Корвен?

Что она скажет, если его вызовут? Она, взглянула в зеркало, где отражалась её фигура в вечернем туалете, и удивилась, что стоит прямо; у неё было такое ощущение, будто она вся извивается и корчится. Но Джерри не оказалось ни в номере, ни в общих помещениях. Динни вернулась к машине:

– Обратно на Маунт-стрит, пожалуйста.

Дорнфорд и Эдриен ушли, дядя и тётка играли в пикет.

– Ну что, Динни?

– Я не могла попасть в квартиру. В отеле его нет.

– Ты и там была?

– Да. Ничего другого мне в голову не пришло.

Сэр Лоренс поднялся:

– Пойду позвоню в Бэртон-клуб.

Динни подсела к тётке:

– Я чувствую, что с Клер что-то стряслось. Она всегда такая точная.

– Похищена или заперта, – объявила леди Монт. – В молодости я слышала об одной такой истории. Томсон или Уотсон, – словом, нечто похожее. Был ужасный шум. Habeas corpus или что-то в этом роде. Теперь мужьям такого не разрешают. Ну как, Лоренс?

– Он ушёл из клуба в пять часов. Придётся ждать до утра. Клер могла просто забыть, или у неё переменились планы на вечер.

– Но она же сказала мистеру Дорнфорду, что ещё увидится с ним.

– Она увидится – завтра утром. Бесполезно ломать себе голову, Динни.

Динни поднялась в свою комнату, но раздеваться не стала. Сделала ли она всё, что в её силах? Ночь для ноября сравнительно светлая и тёплая. До Мелтон-Мьюз, этой тихой заводи, каких-нибудь четверть мили. А что, если тихонько выбраться из дома и ещё раз сходить туда?

Девушка сбросила вечернее платье, надела уличное, шляпу, шубку и прокралась по лестнице. В холле было темно. Она бесшумно отодвинула засов, вышла на улицу и направилась к Мьюз. Добралась до переулка, куда на ночь загнали несколько машин, и увидела свет в верхних окнах дома N 2. Они были открыты, шторы подняты. Динни позвонила.

Через несколько секунд Клер в халате открыла ей дверь:

– Динни, это ты звонила раньше?

– Нет.

– Жалею, что не могла впустить тебя. Идём наверх.

Клер первой поднялась по винтовой лесенке, Динни последовала за ней.

Наверху горел яркий свет и было тепло. Дверь крошечной туалетной распахнута, кушетка в беспорядке. Клер посмотрела на сестру вызывающими и несчастными глазами:

– Да. У меня был Джерри. Ушёл всего минут десять назад.

Динни с ужасом почувствовала, как по спине у неё побежали мурашки.

– В конце концов он же приехал издалека, – продолжала Клер. – Как мило с твоей стороны, Динни, так беспокоиться обо мне!

– Девочка моя!..

– Он поджидал у дверей, когда я вернусь. Я, идиотка, впустила его, а потом… Впрочем, это пустяки. Я постараюсь, чтобы это не повторилось.

– Остаться мне с тобой?

– Нет, не надо. Но выпей чаю. Я как раз заварила. Динни, об этом никто не должен знать.

– Ещё бы! Я скажу, что у тебя ужасно разболелась голова и ты не смогла выйти позвонить.

За чаем Динни спросила:

– Это не меняет твои планы?

– Бог с тобой! Конечно, нет!

– Дорнфорд был сегодня на Маунт-стрит. Мы решили, что самое лучшее рассказать ему, как трудно тебе сейчас приходится.

Клер кивнула:

– Скажи, тебе всё это кажется очень смешным?

– Нет, трагичным.

Клер пожала плечами, затем поднялась и прижала к себе сестру. После молчаливого объятия Динни вышла в переулок, тёмный и пустынный в этот час. На углу, поворачивая к площади, она чуть не налетела на молодого человека.

– Мистер Крум?

– Мисс Черрел? Вы были у леди Корвен?

– Да.

– Там всё в порядке?

Лицо у него было измученное, голос встревоженный. Прежде чем ответить, Динни глотнула воздух.

– Разумеется. Почему вы спрашиваете?

– Вчера вечером она сказала, что этот человек приехал сюда. Я страшно тревожусь.

"Что, если бы он встретил этого человека!" – мелькнуло в голове у Динни, но она невозмутимо предложила:

– Проводите меня до Маунт-стрит.

– Не стану от вас скрывать, – заговорил Крум. – Я с ума схожу по Клер. Да и кто бы не сошёл? Мисс Черрел, по-моему, ей нельзя жить одной в этом доме. Она рассказывала, что он приходил вчера, когда вы были у неё.

– Да. Я увела его, как увожу вас. Я считаю, что мою сестру нужно вообще оставить в покое.

Крум весь словно съёжился.

– Вы были когда-нибудь влюблены?

– Была.

– Тогда вы понимаете, что это такое!

Да, она понимала.

– Не быть рядом, не знать, что с ней всё в порядке, – настоящая пытка! Она смотрит на вещи легко, но я не могу.

Легко смотрит на вещи! Ох, какое лицо было у Клер! И Динни не ответила.

– Пусть люди думают и говорят, что угодно, – внешне непоследовательно продолжал молодой человек. – Чувствуй они то же, что я, они бы просто не выдержали. Я не собираюсь быть навязчивым, честное слово, но мысль, что этот человек смеет ей угрожать, невыносима для меня.

Динни сделала над собой усилие и спокойно возразила:

– По-моему, Клер ничто не угрожает. Но может угрожать, если станет известно, что вы…

Он выдержал её взгляд.

– Я рад, что вы рядом с ней. Ради бога, оберегайте её, мисс Черрел!

Они дошли до угла Маунт-стрит. Девушка подала ему руку:

– Можете не сомневаться: я буду с Клер, что бы ни случилось. Спокойной ночи. И не унывайте.

Он стиснул ей руку и бросился прочь, словно дьявол гнался за ним по пятам. Динни вошла в холл и осторожно закрыла дверь на засов.

Какой тонкий лёд под ногами! Девушка еле нашла в себе силы подняться по лестнице и, опустошённая, рухнула на постель.

XI

На другой день к вечеру, входя в Бэртон-клуб, сэр Лоренс Монт испытывал чувство, хорошо знакомое каждому, кто берёт на себя заботу об устройстве чужих дел, – смесь неловкости; сознания своей значительности и желания удрать подальше от того, что предстоит. Баронет не знал, что он скажет Корвену, чёрт бы его побрал, и зачем он должен ему это говорить, если, по его, сэра Лоренса, мнению, самый разумный выход для Клер – ещё раз попробовать начать семейную жизнь. Узнав от швейцара, что сэр Джералд в клубе, он осторожно заглянул в несколько комнат и в четвёртой по счёту, такой маленькой, что у неё могло быть только одно назначение служить для писания писем, обнаружил зверя, за которым охотился. Корвен сидел в углу, спиной к входу. Сэр Лоренс занял место за столиком, поближе к двери, чтобы разыграть удивление, когда Корвен будет выходить и наткнётся на него. Нет, этот тип сидит непозволительно долго! Сэр Лоренс увидел на столе "Справочник британского государственного деятеля" и от нечего делать перелистал раздел об английском импорте. Наткнулся на картофель: потребление – шестьдесят шесть с половиной миллионов тонн, производство – восемь миллионов восемьсот семьдесят четыре тысячи тонн. Где-то на днях он читал, что мы ежегодно ввозим свинины на сорок миллионов фунтов стерлингов. Сэр Лоренс взял листок бумаги и набросал:

Он взял второй лист бумаги и начал писать:

Но в этот момент сэр Лоренс заметил, что Корвен направился к двери, и окликнул его:

– Хэлло!

Корвен обернулся и подошёл.

Сэр Лоренс встал, уповая на то, что обнаруживает так же мало признаков замешательства, как и муж его племянницы.

– Жаль, что вы не застали меня, когда заходили к нам. Долго пробудете в отпуске?

– Осталась всего неделя, а потом, видимо, придётся лететь через Средиземное море.

– Ноябрь – нелётный месяц. Что вы думаете о нашем пассивном торговом балансе?

Джерри Корвен пожал плечами:

– Надо же людям чем-то заниматься. Наши никогда не видят дальше собственного носа.

– Tiens! Une montagne?[5] Помните карикатуру Каран дгАша на Буллера под Ледисмитом? Нет, конечно, не помните: с тех пор прошло тридцать два года. Но национальный характер так быстро не меняется, верно? А как Цейлон? В Индию, надеюсь, не влюблён?

– В нас во всяком случае нет, но мы не огорчаемся.

– Клер, видимо, противопоказан тамошний климат.

Насторожённое лицо Корвена по-прежнему слегка улыбалось.

– Жара – да, но сезон её уже прошёл.

– Увозите Клер с собой?

– Конечно,

– Разумно ли это?

– Оставлять её здесь ещё неразумнее. Люди либо женаты, либо нет.

Сэр Лоренс перехватил взгляд собеседника и решил: "Не стану продолжать. Безнадёжное дело. К тому же он бесспорно прав. Но держу пари…"

– Прошу прощения, – извинился Корвен. – Я должен отправить письма.

Он повернулся и вышел, подтянутый, уверенный в себе. "Гм! Нельзя сказать, чтобы наше объяснение прошло плодотворно", – подумал сэр Лоренс и опять сел за письмо в "Тайме".

– Надо раздобыть точные цифры. Поручу-ка я это Майклу… – пробормотал он, и мысли его вернулись к Корвену. В таких случаях всегда неясно, кто же действительно виноват. В конце концов неудачный брак – это неудачный брак, и тут уж ничто не поможет – ни похвальные намерения, ни мудрые советы. "Почему я не судья? – посетовал сэр Лоренс. – Тогда я мог бы высказать свои взгляды. Судья Монт в своей речи заявил: "Пора предостеречь народ нашей страны от вступления в брак. Этот союз, вполне уместный во времена Виктории, следует заключать в наши дни лишь при условии явного отсутствия у обеих сторон сколько-нибудь выраженной индивидуальности…" Пойду-ка я домой к Эм".

Баронет промокнул давно уже сухое письмо в «Тайме» и вышел на темнеющую и тихую в этот час Пэл-Мэл. По дороге остановился на СентДжеймс-стрит, заглянул в витрину своего виноторговца и стал соображать, как покрыть добавочные десять процентов налога, когда услышал возглас:

– Добрый вечер, сэр Лоренс.

Это был молодой человек по фамилии Крум.

Они вместе перешли через улицу.

– Хочу поблагодарить вас, сэр, за то, что вы поговорили насчёт меня с мистером Масхемом. Сегодня я встретился с ним.

– Он вам понравился?

– Да. Он очень любезен. Разумеется, влить арабскую кровь в наших скаковых лошадей – это у него просто навязчивая идея.

– Он заметил, что вы так считаете?

Крум улыбнулся:

– Вряд ли. Но ведь наша лошадь много крупней арабской.

– А всё-таки затея Джека не лишена смысла. Его ошибка в другом – он надеется на быстрые результаты. В коннозаводстве всё равно как в политике: люди не желают думать о будущем. Если начинание не приносит плодов к исходу пяти лет, от него отказываются. Джек сказал, что берет вас?

– Пока на испытательный срок. Я отправлюсь к нему на неделю, и он посмотрит, как я управляюсь с лошадьми. Сами матки прибудут не в Ройстон. Он нашёл для них местечко в окрестностях Оксфорда, около Беблок-хайт. Там я и поселюсь около них, если окажется, что я ему подхожу. Но это уже весной.

– Джек – педант, – предупредил сэр Лоренс, когда они входили в "Кофейню". – Вам нужно это учесть.

Крум улыбнулся:

– Я уже догадался. У него на заводе образцовый порядок. На моё счастье, я действительно разбираюсь в лошадях и нашёл, что сказать мистеру Масхему. Было бы замечательно снова оказаться при деле, а уж лучше такого я и желать не могу.

Сэр Лоренс улыбнулся: энтузиазм всегда был ему приятен.

– Вам следует познакомиться с моим сыном, – сказал он. – Тот тоже энтузиаст, несмотря на свои тридцать семь. Вы, наверно, будете жить в его избирательном округе. Хотя нет, не в нём, а где-то поблизости. Вероятно, в округе Дорнфорда. Между прочим, известно вам, что моя племянница – его секретарь?

Крум кивнул.

– Может быть, теперь, в связи с приездом Корвена, она бросит работу, – заметил сэр Лоренс и пристально посмотрел молодому человеку в лицо.

Оно явственно помрачнело.

– Нет, не бросит. На Цейлон она не вернётся.

Фраза была произнесена так отрывисто и мрачно, что сэр Лоренс объявил:

– Здесь я обычно взвешиваюсь.

Крум проследовал за ним к весам, как будто у него не хватало духу расстаться с собеседником. Он был пунцово-красен.

– Откуда у вас такая уверенность? – спросил сэр Лоренс, воссев на исторический стул.

Молодой человек стал ещё краснее.

– Люди уезжают не для того, чтобы сейчас же возвратиться.

– Бывает, что и возвращаются. Жизнь – не скаковая лошадь, которая никуда не сворачивает от старта до финиша.

– Я случайно узнал, что леди Корвен решила не возвращаться, сэр.

Сэру Лоренсу стало ясно, что разговор дошёл до такой точки, за которой чувство может возобладать над сдержанностью. Этот молодой человек влюблён-таки в Клер! Воспользоваться случаем и предостеречь его? Или человечнее не обратить внимания?

– Ровно одиннадцать стонов, – объявил баронет. – А вы прибавляете или убавляете, мистер Крум?

– Я держусь примерно на десяти стонах двенадцати фунтах.

Сэр Лоренс окинул глазами его худощавую фигуру:

– Да, сложены вы удачно. Просто удивительно, как брюшко омрачает жизнь! Вам, впрочем, можно до пятидесяти не беспокоиться.

– По-моему, сэр, у вас тоже для этого нет оснований.

– Серьёзных – нет. Но я знавал многих, у кого они были. А теперь мне пора идти. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, сэр. Честное слово, я вам страшно благодарен.

– Не за что. Мой кузен Джек не прогадает, вы, если прислушаетесь к моему совету, – тоже.

– Я-то уж, конечно, нет! – искренне согласился Крум.

Они обменялись рукопожатием, и сэр Лоренс вышел на Сент-Джеймсстрит.

"Не понимаю, – рассуждал он про себя, – почему этот молодой человек производит на меня благоприятное впечатление? Он ещё доставит нам немало хлопот. Я должен был бы ему сказать: "Не желай жены ближнего твоего". Но бог так устроил мир, что мы никогда не говорим того, что должны сказать". Интересно наблюдать за молодёжью! Считается, что она непочтительна к старикам и вообще, но, право, он, сэр Лоренс, этого не замечал. Современные молодые люди воспитаны ничуть не хуже, чем он сам был в их годы, а разговаривать с ними даже легче. Разумеется, никогда не угадаешь, что у них на уме, но так оно, наверно, и должно быть. Рано или поздно смиряешься с мыслью, – и сэр Лоренс поморщился, споткнувшись о камни, окаймлявшие тротуар на Пикадилли, – что старики годятся лишь на то, чтобы с них снимали мерку для гроба. Tempora mutantur et nos mutamur in illis.[6] Впрочем, так ли уж это верно? Его поколение отличается от нынешнего не больше, чем манера произносить латинские слова в дни его юности от того, как их произносят теперь. Молодёжь – всегда молодёжь, а старики – это старики; между ними всегда останутся расхождения и недоверие; старики всегда будут испытывать горячее, но нелепое желание думать и чувствовать, как молодёжь, сетовать на то, что не могут так думать и чувствовать, а в глубине души сознавать, что, будь у них возможность начать жить сначала, они бы не воспользовались ею. И это милосердно по отношению к человеку! Когда он износился, жизнь исподволь и мягко приучает его к летаргии. На каждом этапе существования ему отпущено ровно столько воли к жизни, сколько требуется, чтобы дотянуть до конца. Чудак Гёте обрёл бессмертие под мелодии Гуно благодаря тому, что раздул потухающую искру в яркое пламя. "Чушь! – подумал сэр Лоренс. – Типично немецкая чушь! Да неужели бы я, если бы даже мог, поменялся судьбой с этим мальчиком, чтобы вздыхать, рыдать, украдкой предаваться восторгам и чахнуть от тоски? Ни за что! А поэтому хватит со стариков их старости. Когда же наконец полисмен остановит эти проклятые машины? Нет, практически ничто не изменилось. Шофёры ведут машины, повинуясь тому же ритму, в каком кучера омнибусов и кэбов погоняли своих спотыкающихся, скользящих по мостовой, гремевших копытами кляч. Молодые люди и девушки испытывают то же законное или незаконное влечение друг к другу.

Конечно, мостовые стали иными, и жаргон, которым выражаются эти юношеские желания, тоже иной, но, видит бог, правила движения по жизни остались неизменными: люди скользят друг мимо друга, сталкиваются, чудом не ломают себе шею, торжествуют и терпят поражение независимо от того, хорошие они или плохие. Нет, – думал сэр Лоренс, – пусть полиция издаёт циркуляры, священники пишут в газеты, судьи произносят речи, – человеческая природа идёт своим путём, как шла в дни, когда у меня прорезался зуб мудрости".

Полисмен поменял местами свои белые рукава, сэр Лоренс перешёл через улицу и направился к Беркли-сквер. А вот здесь изрядные перемены! Аристократические особняки быстро исчезают. Лондон перестраивается – по частям, исподволь, как-то стыдливо, – словом, чисто по-английски. Эпоха монархов со всеми её атрибутами, с феодализмом, с церковью ушла в прошлое. Теперь даже войны ведутся только из-за рынков и только самими народами. Это уже кое-что. "А ведь мы все больше уподобляемся насекомым, – думал сэр Лоренс. – Забавно всё-таки: религия почти мертва, потому что практически больше никто не верит в загробную жизнь, но для неё уже нашёлся заменитель – идеал служения, социального служения, символ веры муравьёв и пчёл! До сих пор социальное служение было уделом старинных семей, которые каким-то образом ухитрились понять, что они должны приносить какую-то пользу и тем самым оправдывать своё привилегированное положение. Выживет ли идеал социального служения теперь, когда они вымирают? Сумеет ли народ подхватить его? Что ж, кондуктор автобуса; приказчик в магазине, который лезет из кожи, подбирая вам носки нужной расцветки; женщина, которая присматривает за ребёнком соседки или собирает на беспризорных; автомобилист, который останавливает свою машину и терпеливо ждёт, пока вы не наладите вашу; почтальон, который благодарит вас за чаевые, и тот, безымянный, кто вытаскивает вас из воды, если видит, что вы в самом деле тонете, – все они в конце концов существуют, как и прежде. Требуется только одно – расклеить в автобусах лозунг: "Дышите свежим воздухом и упражняйте ваши лучшие наклонности!" – заменив им призывы вроде "Пушки позорное преступление!" или "Тотализатор – тщетная трата тысяч!" Последний, кстати, напоминает мне, что нужно расспросить Динни об отношениях Клер с её молодым человеком".

С этой мыслью он подошёл к дверям своего дома и вставил ключ в замок.

XII

Хотя сэр Джералд Корвен держался по-прежнему уверенно, положение его, как и всякого мужа, вознамерившегося вновь сойтись с женой, было отнюдь не из лёгких, тем более что для осуществления этого замысла у него оставалась всего неделя. После его второго визита Клер держалась настороже. Назавтра же, в субботу, она с половины дня ушла из Темпла и поехала в Кондафорд, где постаралась не подать виду, что ищет там убежища. В воскресенье утром она долго лежала в постели и через распахнутые окна смотрела на небо, раскинувшееся за высокими обнажёнными вязами. Солнце светило ей в лицо, в мягком воздухе звучали голоса пробуждающегося утра щебетали птицы, мычала корова, изредка раздавался хриплый крик грача, непрестанно ворковали голуби. Клер была лишена поэтической жилки, но покой и возможность беззаботно вытянуться в постели на миг приобщили к мировой симфонии даже её. Сплетение нагих ветвей и одиноких листьев на подвижном фоне неяркого светло-золотого неба; грач, покачивающийся на суку; зеленя и пары на склонах холмов, и линия рощ вдалеке, и звуки, и чистый, светлый, ласкающий лицо воздух; щебечущая тишина, полная отъединённость каждого существа от остальных и беспредельная безмятежность пейзажа – все это отрешило её от самой себя и растворило в мгновенном, как вспышка, слиянии со вселенной.