VIII

Накалённая предвыборная атмосфера в Кондафорде посвежела, и генерал резюмировал изменившуюся обстановку короткой фразой:

– Что ж, они получили по заслугам.

– Папа, а тебе не страшно при мысли, что получат наши, если тоже не сумеют ничего сделать.

Генерал улыбнулся:

– Довлеет гневи злоба его, Динни. Клер обжилась в Лондоне?

– Устраивает себе жильё. Работа у неё сейчас, кажется, простая – пишет благодарственные письма людям, взявшим на себя перед выборами самую чёрную работу – агитацию на улицах.

– То есть с машин? Довольна она Дорнфордом?

– Пишет, что он в высшей степени достойный человек.

– Отец его был хорошим солдатом. Я одно время служил у него в бригаде в бурскую войну.

Генерал пристально посмотрел на дочь и спросил:

– Слышно что-нибудь о Корвене?

– Да. Он приехал.

– О-о!.. Не понимаю, почему я должен бродить вслепую. Конечно, родителям в наши дни возбраняется подавать голос и приходится полагаться на то, что они услышат через замочную скважину…

Динни завладела рукой отца:

– Нет, мы просто должны их щадить. Они ведь чувствительные растения, правда, папа?

– Мы с твоей матерью считаем, что эта история ничего хорошего не сулит. Нам очень хочется, чтобы все как-нибудь утряслось.

– Надеюсь, не ценой счастья Клер?

– Нет, – неуверенно ответил генерал. – Нет. Но вопросы брака – вещь путаная и сложная. В чём состоит и будет состоять её счастье? Этого не знает никто: ни она сама, ни ты, ни я. Как правило, люди, пытаясь выкарабкаться из одной ямы, тут же попадают в другую.

– Выходит, не стоит и пытаться? Знай сиди себе в яме, так? А ведь лейбористы именно к этому и стремились.

– Я обязан поговорить с ним, но не могу действовать вслепую, – продолжал сэр Конуэй, обойдя сравнение молчанием. – Что ты посоветуешь, Динни?

– Не дразнить собаку, чтобы не укусила.

– Думаешь, укусит?

– Обязательно.

– Скверно! – бросил генерал. – Клер слишком молода.

Та же мысль давно уже тревожила Динни. Она сразу сказала сестре: "Ты должна освободиться!" – и до сих пор пребывала в этом убеждении. Но как? Изучение законов о браке не было предусмотрено воспитанием Динни. Она знала, что бракоразводные процессы – обычное дело, и, как все её поколение, была в этом смысле свободна от предрассудков. Но её родителям такой процесс доставил бы немало огорчений, особенно в том случае, если бы Клер взяла вину на себя: с их точки зрения, это – пятно, которого нужно избежать любой ценой. После своего трагического романа с Дезертом девушка редко наезжала в Лондон. Каждая улица и в особенности парки напоминали ей об Уилфриде и отчаянии тех дней, когда он ушёл от неё. Но теперь ей стало ясно, что при любом обороте дела Клер нельзя оставлять без поддержки.

– Мне, пожалуй, следует съездить к ней, папа, и узнать, что происходит.

– Буду только рад. Если ещё не поздно, нужно постараться всё уладить.

Динни покачала головой:

– Думаю, что ничего не выйдет. Да ты и сам не захотел бы этого, расскажи тебе Клер то, что рассказала мне.

Генерал широко раскрыл глаза:

– Я же говорю, что бреду вслепую.

– Согласна, папа, но всё-таки ничего тебе не скажу, пока она сама не скажет.

– Тогда поезжай, и чем скорее, тем лучше.

Мелтон-Мьюз избавился от былых запахов конюшни, но зато пропитался острым ароматом бензина: в этом мощённом брусчаткой переулке нашли себе приют автомобили. Когда под вечер того же дня Динни вошла в него, её глазам слева и справа представились две линии гаражей, запертые или распахнутые двери которых сверкали более или менее свежей краской. За одной из них виднелась спина шофёра в комбинезоне, склонившегося над карбюратором; по мостовой насторожённо прогуливались кошки. Других признаков жизни не было, и название "Мьюз"[2] не подтверждалось даже благоуханием навоза.

Сине-зелёный цвет дома N 2 напоминал о прежней владелице, которую, как и других торговцев предметами роскоши, кризис вынудил свернуть дело. Динни потянула к себе резную ручку звонка, и он ответил ей позвякиванием, слабым, как звук колокольчика заблудившейся овцы. Затем наступила тишина, потом на уровне глаз девушки мелькнуло светлое пятно, исчезло, и дверь открылась. Клер в зелёном халате стояла на пороге.

– Входи, дорогая, – пригласила она. – Львица у себя в логове, и "Дуглас в замке у ней".

Динни вошла в тесную, почти пустую комнатку, которая была задрапирована зелёным японским шёлком, купленным у антиквара, и устлана циновками. В противоположном углу виднелась винтовая лесенка; с потолка, излучая слабый свет, свисала единственная лампочка, затенённая зелёным абажуром. Было холодно: медная электрическая печка не давала тепла.

– За эту комнату я ещё не принималась, – пояснила Клер. – Пойдём наверх.

Динни совершила винтообразное восхождение и очутилась в гостиной, пожалуй, ещё более тесной. Там были два зашторенных окна, выходившие на конюшни, кушетка с подушками, маленькое старинное бюро, три стула. шесть японских гравюр, приколачиванием которых, видимо, занималась Клер перед приходом сестры, старинный персидский ковёр, брошенный на устилавшие пол циновки, полупустой книжный шкафчик и несколько семейных фотографий на нём. Стены были выкрашены светло-серой клеевой краской; в помещении горел газовый камин.

– Флёр прислала мне гравюры и ковёр, а тётя Эм заставила взять бюро.

Остальное я привезла с собой.

– Где ты спишь?

– На кушетке – очень удобно. Рядом – туалетная комната с душем, гардеробом и прочим.

– Мама велела спросить, что тебе нужно.

– Немногое: наш старый примус, пара одеял, несколько ложек, ножей и вилок, небольшой чайный сервиз, если найдётся лишний, и какие-нибудь книги.

– Будет сделано, – ответила Динни. – А теперь, дорогая, рассказывай как себя чувствуешь.

– Физически – превосходно, морально – неспокойно. Я же писала тебе, он приехал.

– Он знает об этой квартире?

– Пока нет. О ней известно только тебе, Флёр и тёте Эм. Да, забыла, ещё Тони Круму. Мой официальный адрес – Маунт-стрит. Но Джерри, разумеется, отыщет меня, стоит ему только захотеть.

– Ты видела его?

– Да. Я сказала ему, что не вернусь. И на самом деле не вернусь, Динни. Решение окончательное, так что не уговаривай. Выпьешь чаю? Я сейчас вскипячу – у меня есть глиняный чайничек.

– Нет, благодарю, я пила в поезде.

Динни сидела на одном из стульев, которые Клер привезла с собой, и тёмно-зелёный костюм удивительно шёл к её волосам цвета опавших буковых листьев.

– До чего ты сейчас хороша! – восхитилась Клер, свёртываясь в клубок на кушетке. – Хочешь сигарету?

То же самое подумала о сестре и Динни. Обворожительная женщина, одна из тех, кто обворожителен при любых обстоятельствах: тёмные стриженые волосы, живые карие глаза, бледное лицо цвета слоновой кости, в слегка подкрашенных губах сигаретка… Да, соблазнительна! Впрочем, вспомнив, как складывается жизнь сестры, Динни сочла это выражение неуместным. Клер всегда была жизнерадостной и обаятельной, но брак, бесспорно, ещё более усилил и углубил это обаяние, придав ему какой-то неуловимо колдовской оттенок.

– Ты сказала. Тони Крум тоже знает? – неожиданно спросила она.

– Он помогал мне красить стены. Фактически всю гостиную отделал он, а я занималась туалетной. Но у него получилось лучше.

Динни с явным интересом оглядела стены:

– Очень недурно. Знаешь, дорогая, отец и мама встревожены.

– Верю.

– Ты не находишь, что это естественно?

Клер сдвинула брови, и вдруг Динни вспомнила, как они спорили когдато, надо ли выщипывать брови. Слава богу, Клер к этому не прибегает!

– Ничем не могу помочь, Динни: я не знаю, что решил Джерри.

– Я думаю, он не пробудет здесь долго, – иначе потеряет место.

– Видимо, так. Но я не хочу волноваться заранее. Будь что будет.

– Как быстро можно получить развод? Я хочу сказать – если дело возбудишь ты.

Клер покачала головой, и тёмный локон упал ей на лоб, напомнив Динни детские годы сестры.

– Устанавливать за ним слежку – мерзко. Объяснять на суде, как он меня истязал, я не в силах. А на слово мне никто не поверит, – мужчинам все сходит гладко.

Динни встала и подсела к сестре на кушетку.

– Я готова убить его, – вырвалось у неё.

Клер рассмеялась.

– Во многом он не плохой человек. Но я к нему не вернусь. С кого содрали кожу, тот во второй раз не дастся.

Динни молчала, закрыв глаза.

– Скажи, что у тебя за отношения с Тони Крумом? – спросила она наконец.

– Он проходит испытание. Пока ведёт себя смирно, и мне приятно встречаться с ним.

– Послушай, – медленно продолжала Динни, – если бы стало известно, что он у тебя бывает, этого было бы достаточно, правда?

Клер опять рассмеялась.

– Для светских людей, по-видимому, вполне. А присяжные, как я полагаю, причисляют себя к таковым. Но для меня, Динни, легче не жить, чем смотреть на вещи с точки зрения коллегии присяжных. А я не испытываю никакого желания хоронить себя. Поэтому скажу тебе прямо: Тони знает, что я надолго сыта физиологией.

– Он влюблён в тебя?

Глаза сестёр – синие и карие – встретились.

– Да.

– А ты в него?

– Он мне нравится. Очень. Но и только; по крайней мере, сейчас.

– А тебе не кажется, что пока Джерри в Англии…

– Нет. По-моему, его пребывание здесь гораздо менее опасно для меня, чем его отъезд. Так как я с ним не поеду, он, вероятно, установит за мной слежку. Одно у него не отнимешь: что сказал, то сделает.

– Не знаю, такое ли уж это достоинство. Пойдём куда-нибудь пообедаем.

Клер потянулась:

– Не могу, дорогая. Я обедаю с Тони в скверном ресторанчике, который нам обоим по карману. Честное слово, жить почти без гроша – даже забавно.

Динни встала и принялась поправлять японские гравюры. Беспечность сестры была ей не внове. Но она – старшая и не должна расхолаживать Клер. Ни в коем случае!

– Отличные вещи, дорогая, – сказала она. – У Флёр чудесные вещи.

– Не возражаешь, если я пойду переоденусь? – спросила Клер и вышла в туалетную.

Динни осталась один на один с мыслями о положении сестры и почувствовала полную беспомощность – состояние, знакомое каждому, если не считать тех, кто всегда и все знает лучше других. Подавленная, она подошла к окну и отдёрнула штору. В переулке было сумрачно и грязно. Из соседнего гаража выкатилась машина и остановилась в ожидании седока.

"Как это додумались устроить здесь антикварный магазин?" – удивилась девушка и вдруг увидела, что из-за угла вышел человек и задержался у крайнего дома, рассматривая номер. Затем он прошёл вдоль переулка по противоположной стороне, повернул назад и остановился перед домом N 2. Динни обратила внимание на уверенность и гибкость каждого движения этой фигуры, которых не скрывало даже пальто.

"Боже правый! Джерри!" – сообразила она.

Девушка опустила штору и кинулась в туалетную. Распахивая дверь, она услышала меланхолическое позвякивание овечьего колокольчика, оставшегося от прежней владелицы – антикварши.

Клер в одном белье стояла под единственной лампочкой и с помощью ручного зеркальца осматривала свои губы. Динни разом заполнила помещение, гдег и одному человеку было тесно.

– Клер! – выдавила она. – Он!

Клер обернулась. Белизна обнажённых рук, переливчатое мерцание шёлкового белья, изумлённый блеск тёмных глаз – настоящее видение, даже для сестры.

– Джерри?

Динни кивнула.

– Не хочу его видеть. – Клер посмотрела на ручные часы. – Ах, чёрт, я же должна поспеть к семи.

Динни, меньше всего заинтересованная в том, чтобы это несвоевременное свидание состоялось, неожиданно для самой себя предложила:

– Давай я выйду к нему. Он, должно быть, увидел, что у тебя горит свет.

– А ты сумеешь его увести, Динни?

– Попытаюсь.

– Тогда иди, дорогая. Если тебе удастся, будет замечательно. И как только Джерри нашёл меня, будь он проклят! Теперь не отстанет.

Динни вышла в гостиную, выключила свет и спустилась по винтовой лесенке. Когда она очутилась внизу, над нею снова зазвенел колокольчик. Направляясь через пустую комнату к выходу, девушка думала: "Дверь открывается внутрь. Надо её захлопнуть за собой". Сердце Динни учащённо забилось, она глубоко вздохнула, открыла дверь, вышла, шумно захлопнула её за собой и отпрянула с хорошо разыгранным изумлением: прямо перед нею стоял её зять.

– Кто здесь?

Корвен приподнял шляпу; они молча посмотрели друг на друга.

– Динни, вы? Клер дома?

– Да. Но она никого не принимает.

– Вы хотите сказать, не примет меня?

– Считайте, что так.

Он в упор взглянул на неё дерзкими глазами:

– Что ж, зайду в другой раз. Вам куда?

– На Маунт-стрит.

– Позвольте вас проводить?

– Пожалуйста.

Она шла бок о бок с ним и твердила себе: "Осторожнее!" Когда он рядом, к нему относишься иначе, чем в его отсутствие. Недаром все говорят, что в Джерри Корвене есть обаяние!

– Клер, вероятно, скверно отзывалась обо мне?

– С вашего позволения, переменим тему. Каковы бы ни были чувства Клер, я их разделяю.

– Ещё бы! Ваша преданность близким вошла в поговорку. Но вы забываете, Динни, как хороша Клер!

Он посмотрел на неё круглыми улыбающимися глазами, и ей вспомнилось недавнее видение – шея сестры, изгиб плеч, сверкание кожи, тёмные волосы и глаза. "Голос плоти" – какое отвратительное выражение!

– Динни, вы даже не представляете себе, насколько это притягательно.

А я к тому же всегда был экспериментатором.

Динни круто остановилась:

– Знаете, она мне всё-таки сестра.

– Вы так уверены? А ведь увидев вас обеих рядом, этого не скажешь.

Динни не ответила и пошла дальше.

– Послушайте, Динни, – вкрадчиво начал он. – Я, конечно, чувственный человек, но что в этом особенного? Половое влечение неизбежно вынуждает нас совершать ошибки. Не верьте тому, кто это отрицает. Но со временем они забываются, не оставляя никакого следа. Если Клер вернётся ко мне, она через год-другой перестанет об этом думать. Наш образ жизни ей нравится, а я непривередлив. Брак в конце концов позволяет обеим сторонам жить, как им хочется.

– Это значит, что впоследствии вы начнёте экспериментировать на других?

Он пожал плечами, искоса взглянул на неё и улыбнулся:

– Довольно щекотливый разговор, правда? Поймите хорошенько: во мне уживаются два человека. Первый, – а считаться нужно только с ним, – занят своим делом и намерен заниматься им и впредь. Клер должна держаться за него, потому что он даст ей возможность жить, а не прозябать. Она попадёт в самую гущу деловой жизни, её окружат крупные люди; она получит то, что любит, – риск и напряжение. У неё будет известная власть, а власть её привлекает. Другой человек – да, его можно кое в чём упрекнуть, если хотите, даже нужно. Но для Клер самое худшее позади, вернее, будет позади, как только мы опять сойдёмся. Как видите, я откровенен или бесстыден, – выбирайте, что вам больше нравится.

– Не понимаю, какое отношение всё это имеет к любви? – сухо бросила Динни.

– Может быть, никакого. Основа брака – обоюдная выгода и влечение.

Роль первой с годами возрастает, роль второго уменьшается. Это как раз то, что ей нужно.

– Не берусь ответить за Клер, но думаю, что нет.

– Вы ведь не испытали этого сами, дорогая.

– И, надеюсь, никогда не испытаю, – отрезала Динни. – Меня не устраивает комбинация деловых отношений и разврата.

Корвен рассмеялся.

– Мне нравится ваша прямота. Но говорю вам, серьёзно, Динни, – повлияйте на Клер. Она совершает страшную ошибку.

Динни неожиданно пришла в ярость.

– По-моему, её совершили вы, – процедила она сквозь зубы. – Бывают лошади, которых вы никогда не приручите, если будете обращаться с ними не так, как нужно.

Корвен помолчал.

– Вряд ли вам хочется, чтобы бракоразводный процесс задел вашу семью, – сказал он наконец, в упор глядя на неё. – Я предупредил Клер, что не дам ей развода. Сожалею, но решения не переменю. Даже если она ко мне не вернётся, я всё равно не позволю ей жить, как ей заблагорассудится.

– Вы хотите сказать, что она получит такую возможность, если вернётся? – все так же сквозь зубы спросила Динни.

– В конце концов, видимо, да.

– Понятно. По-моему, нам пора расстаться.

– Как желаете. Вы находите, что я циник? Спорить не стану, но сделаю всё возможное, чтобы вернуть Клер. А если она не согласится, пусть остерегается.

Они остановились под фонарём, и Динни, сделав над собой усилие, посмотрела Корвену в глаза. Какая улыбка на тонких губах, какой немигающий гипнотический взгляд! Это не человек, а чудовищный, бессовестный, жестокий кот!

– Я все поняла, – спокойно сказала она. – До свидания!

– До свидания, Динни! Мне очень жаль, но лучше, когда точки над «и» поставлены. Руку дадите?

К своему немалому удивлению, она позволила пожать себе руку и свернула на Маунт-стрит.

IX

Она вошла в дом тётки, негодуя всей своей страстно преданной близким душой и вместе с тем отчётливей понимая, что заставило Клер выйти замуж за Джерри Корвена. В нём было нечто гипнотическое, какая-то откровенно бесстыдная, но не лишённая своеобразного обаяния дерзость. Взглянув на него, нетрудно было представить себе, какой властью он пользуется среди туземцев, как мягко и в то же время беспощадно подчиняет их своей воле, какое колдовское влияние оказывает даже на своих коллег по службе. Девушка понимала также, как трудно отказать ему в сфере физиологии, если он не вознамерится полностью попрать человеческое достоинство.

От печальных раздумий её отвлёк голос тётки, объявившей:

– Вот она, Эдриен.

На верхней площадке лестницы Динни увидела козлиную бородку Эдриена, который выглядывал из-за плеча сестры.

– Дорогая, твои вещи прибыли. Где ты была?

– У Клер, тётя.

– Динни, а ведь я не видел тебя почти год, – заговорил Эдриен.

– Я вас тоже, дядя. В Блумсбери все ли в порядке? Кризис не отразился на костях?

– С костями in esse[3] всё обстоит прекрасно; in posse[4] – весьма плачевно. Денег на экспедиции нет. Вопрос о прародине Homo sapiens ещё более тёмен, чем раньше,

– Динни, можешь не переодеваться. Эдриен обедает с нами. Лоренс очень обрадуется. Вы поболтайте, а я схожу распущу немного лиф. Не хочешь ли подтянуть свой?

– Нет, тётя, благодарю.

– Тогда иди сюда.

Динни вошла в гостиную и подсела к дяде. Серьёзный, худой, бородатый, морщинистый и загорелый даже в ноябре, он сидел, скрестив длинные ноги, сочувственно глядя на племянницу, и, как всегда, казался ей идеальным вместилищем для душевных излияний.

– Слышали о Клер, дядя?

– Голые факты без причин и обстоятельств.

– Они не из приятных. Вы сталкивались с садистами?

– Только раз. В закрытой маргейтской школе, где я учился. Тогда я, разумеется, ничего не понимал, догадался уже потом. Корвен тоже садист? Ты это имела в виду?

– Так сказала Клер. Я шла от неё вместе с ним. Странный человек!

– Не душевнобольной? – вздрогнув, осведомился Эдриен.

– Здоровее нас с вами, дорогой дядя. Любит все делать по-своему, не считаясь с окружающими, а если не выходит, кусается. Не может ли Клер добиться развода, не вдаваясь публично в интимные подробности?

– Только при наличии бесспорных доказательств его неверности.

– А где их добудешь? Здесь?

– Видимо, да. Добывать их на Цейлоне слишком дорого, и вообще вряд ли это удастся.

– Клер пока не хочет устанавливать за ним слежку.

– Разумеется, занятие не слишком чистоплотное, – согласился Эдриен.

– Знаю, дядя. Но на что ей надеяться, если она не пойдёт на это?

– Не на что.

– Сейчас она хочет одного – чтобы они оставили друг друга в покое. А он предупредил меня, что если она не уедет с ним обратно, пусть остерегается.

– Значит, тут замешано третье лицо, Динни?

– Да, один молодой человек, который влюблён в неё. Но она уверяет, что между ними ничего нет.

– Гм! "Мы ведь молоды не век", – говорит Шекспир. Симпатичный юноша?

– Я виделась с ним всего несколько минут. Он показался мне очень славным.

– Это отрезает оба пути.

– Я безусловно верю Клер.

– Дорогая, ты, конечно, знаешь её лучше, чем я, но, по-моему, она бывает порой очень нетерпеливой. Долго пробудет здесь Корвен?

– Клер считает, самое большее – месяц. Он уже неделя как приехал.

– Он виделся с ней?

– Один раз. Сегодня сделал новую попытку, но я его увела. Я знаю, она боится встречаться с ним.

– Знаешь, при нынешнем положении вещей он имеет полное право видеться с ней.

– Да, – вздохнув, согласилась Динни.

– Не подскажет ли что-нибудь ваш депутат, у которого она служит? Он же юрист.

– Мне не хочется, чтобы он об этом знал. Дело ведь сугубо личное. Кроме того, люди не любят впутываться в чужие семейные дрязги.

– Он женат?

– Нет.

Девушка перехватила пристальный взгляд Эдриена и вспомнила, как Клер рассмеялась и объявила: "Динни, да он в тебя влюблён!"

– Он зайдёт сюда завтра вечером, – продолжал Эдриен. – Насколько я понял, Эм пригласила его к обеду. Клер, кажется, тоже будет. Скажу честно, Динни: я не вижу никакого выхода. Либо Клер придётся переменить решение и вернуться, либо Корвен должен передумать и дать ей жить, как она хочет.

Динни покачала головой:

– На это рассчитывать нельзя: они не из таких. А теперь, дядя, я пойду умоюсь.

После её ухода он задумался над той неоспоримой истиной, что у каждого своя забота. У Эдриена она сейчас тоже была: его приёмные дети, Шейла и Роналд Ферз, болели корью, вследствие чего он был низведён до уровня парии в собственном доме, так как его жена, испытывавшая священный ужас перед заразными болезнями, обрекла себя на затворничество. Судьба Клер волновала его не слишком сильно. Он всегда считал её одной из тех молодых женщин, которые склонны закусывать удила и платятся за это тем, что рано или поздно ломают себе шею. Динни в его глазах стоила трёх Клер. Но семейные неприятности Клер тревожили Динни, а тем самым приобретали значение и для Эдриена. У Динни, кажется, особый дар взваливать на себя чужое горе: так было с Хьюбертом, затем с ним самим, потом с Уилфридом Дезертом, а теперь с Клер.

И Эдриен обратился к попугаю сестры:

– Несправедливо, Полли, верно?

Попугай, который привык к Эдриену, вышел из незапертой клетки, уселся к нему на плечо и ущипнул его за ухо.

– Тебе это тоже не нравится, да?

Зелёная птица издала слабый скрипучий звук и передвинулась поближе к его жилету. Эдриен почесал ей хохолок.

– А её кто погладит по голове? Бедная девочка!

Его размышления были прерваны возгласом сестры:

– Я не позволю ещё раз мучить Динни!

– Эм, – спросил Эдриен, – а мы беспокоились друг о друге?

– В больших семьях этого не бывает. Когда Лайонел женился, я была с ним ближе всех. А теперь он судья. Огорчительно! Дорнфорд… Ты его видел?

– Не приходилось.

– У него не лицо, а прямо портрет. Я слышала, в Оксфорде он был чемпионом по прыжкам в длину. Это хорошо?

– Как говорится, желательно.

– Превосходно сложен, – заметила леди Монт. – Я присмотрелась к нему в Кондафорде.

– Эм, милая!..

– Ради Динни, разумеется. Что делать с садовником, который вздумал укатывать каменную террасу?

– Сказать, чтобы перестал.

– К огда ни выглянешь из окна в Липпингхолле, он вечно тащит куда-то каток. Вот и гонг, а вот и Динни. Идём.

В столовой у буфета стоял сэр Лоренс и вытаскивал из бутылки раскрошившуюся пробку:

– Лафит шестьдесят пятого года. Один бог знает, каким он окажется.

Открывайте полегоньку, Блор. Подогреть его или нет? Ваше мнение, Эдриен?

– Раз вино такое старое, лучше не надо.

– Согласен.

Обед начался молчанием. Эдриен думал о Динни, Динни думала о Клер, а сэр Лоренс – о лафите.

– Французское искусство, – изрекла леди Монт.

– Ах, да! – спохватился сэр Лоренс. – Ты напомнила мне, Эм: на ближайшей выставке будут показаны кое-какие картины старого. Форсайта. Поскольку он погиб, спасая их, мы все ему обязаны.

Динни взглянула на баронета:

– Отец Флёр? Он был хороший человек, дядя?

– Хороший? – отозвался сэр Лоренс. – Не то слово. Прямой, да; осторожный, да – чересчур осторожный по нынешним временам. Во время пожара ему, бедняге, свалилась на голову картина. А во французском искусстве он разбирался. Он бы порадовался этой выставке.

– На ней нет ничего, равного "Рождению Венеры", – объявил Эдриен.

Динни с благодарностью взглянула на него и вставила:

– Божественное полотно!

Сэр Лоренс приподнял бровь:

– Я часто задавал себе вопрос, почему народы утрачивают чувство поэзии. Возьмите старых итальянцев и посмотрите, чем они стали теперь.

– Но ведь поэзия немыслима без пылкости, дядя. Разве она не синоним молодости или, по меньшей мере, восторженности?

– Итальянцы никогда не были молодыми, а пылкости у них и сейчас хватает. Посмотрела бы ты, как они кипятились из-за наших паспортов, когда мы были прошлой весной в Италии!

– Очень трогательно! – поддержала мужа леди Монт.

– Весь вопрос в способе выражения, – вмешался Эдриен. – В четырнадцатом веке итальянцы выражали себя с помощью кинжала и стихов, в пятнадцатом и шестнадцатом им служили для этого яд, скульптура и живопись, в семнадцатом – музыка, в восемнадцатом – интрига, в девятнадцатом – восстание, а в двадцатом их поэтичность находит себе выход в радио и правилах.

– Было так тягостно вечно видеть правила, которых не можешь прочитать, – вставила леди Монт.

– Тебе ещё повезло, дорогая, а я вот читал.

– У итальянцев нельзя отнять одного, – продолжал Эдриен. – Из века в век они дают великих людей в той или иной области. В чём здесь дело, Лоренс, – в климате, расе или ландшафте?

Сэр Лоренс пожал плечами:

– Что вы скажете о лафите? Понюхай, Динни. Шестьдесят лет назад тебя с сестрой ещё не было на свете, а мы с Эдриеном ходили на помочах. Вино такое превосходное, что этого не замечаешь.

Эдриен пригубил и кивнул:

– Первоклассное!

– А ты как находишь, Динни?

– Уверена, что великолепное. Жаль только тратить его на меня.

– Старый Форсайт сумел бы его оценить. У него был изумительный херес. Эм, чувствуешь, каков букет?

Ноздри леди Монт, которая, опираясь локтем на стол, держала бокал в руке, слегка раздулись.

– Вздор! – отрезала она. – Любой цветок – и тот лучше пахнет.

За этой сентенцией последовало всеобщее молчание.

Динни первая подняла глаза:

– Как чувствуют себя Босуэл и Джонсон, тётя?

– Я только что рассказывала о них Эдриену. Босуэл укатывает каменную террасу, а у Джонсона умерла жена. Бедняжка. Он стал другим человеком. Целыми днями что-то насвистывает. Надо бы записать его мелодий.

– Пережитки старой Англии?

– Нет, современные мотивы. Он ведь просто придумывает их.

– Кстати, о пережитках, – вставил сэр Лоренс. – Динни, читала ты такую книжку: "Спросите маму"?

– Нет. Кто её написал?

– Сертиз. Прочти: это корректив.

– К чему, дядя?

– К современности.

Леди Монт отставила бокал; он был пуст.

– Как умно сделали в тысяча девятисотом, что закрыли выставку картин. Помнишь, Лоренс, в Париже? Там были какие-то хвостатые штуки, жёлтые и голубые пузыри, люди вверх ногами. Динни, пойдём, пожалуй, наверх.

Вскоре вслед за ними туда же поднялся Блор и осведомился, не спустится ли мисс Динни в кабинет. Леди Монт предупредила:

– Опять по поводу Джерри Корвена. Пожалуйста, Динни, не поощряй своего дядю. Он надеется всё уладить, но у него ничего получиться не может…

– Ты, Динни? – спросил сэр Лоренс. – Люблю поговорить с Эдриеном: уравновешенный человек и живёт своей головой. Я обещал Клер встретиться с Корвеном, но это бесполезно, пока я не знаю, что ему сказать. Впрочем, боюсь, что в любом случае толку будет мало. Как ты считаешь?

Динни, присевшая на край кресла, оперлась локтями о колени. Эта поза, как было известно сэру Лоренсу, не предвещала ничего доброго.

– Судя по моему сегодняшнему разговору с ним, дядя Лоренс, он принял твёрдое решение: либо Клер вернётся к нему, либо он возложит вину за развод на неё.

– Как посмотрят на это твои родители?

– Крайне отрицательно.

– Тебе известно, что в дело замешан некий молодой человек?

– Да.

– У него за душой ничего нет.

Динни улыбнулась: