XXXVI

Не успела Динни уйти, как Эдриен сделал обычное в таких случаях открытие, поняв, что взял на себя нелёгкую задачу. Как заставить королевского адвоката проговориться? Как? Отправиться к нему – значит выдать себя. Позвать его к себе, а потом приставать к гостю с расспросами невозможно. Придётся подсказать Эм, чтобы она пригласила их обоих к обеду; она, конечно, не откажет, особенно если дать ей понять, что дело касается Динни. Но даже в этом случае… Эдриен посовещался с Дианой и после обеда поехал на Маунт-стрит. Он застал сестру и зятя за игрой в пикет.

– Четыре короля, – объявила леди Монт. – Мы все так старомодны – Лоренс, я и Муссолини. У тебя ко мне дело, Эдриен?

– Разумеется, Эм. Не пригласишь ли ты к обеду Юстейса Дорнфорда и меня? Мне нужно с ним повидаться.

– Значит, тут замешана Динни. Никак не приучу Лоренса быть рыцарем: как только у меня на руках четыре короля, у него обязательно четыре туза. Когда?

– Чем скорее, тем лучше.

– Позвони, дорогой.

Эдриен позвонил.

– Блор, пойдите к телефону и пригласите мистера Дорнфорда пообедать с нами. Чёрный галстук.

– Когда, миледи?

– В первый же вечер, который у меня не расписан. Мы – прямо как зубные врачи, – прибавила она, когда Блор исчез. – Расскажи, что с Динни. Она ни разу не была у нас после процесса.

– Процесс, – подхватил сэр Лоренс, – кончился так, как и следовало ожидать, верно, Эдриен? Ничего нового?

– Кто-то оплатил издержки. Динни подозревает, что Дорнфорд.

Сэр Лоренс положил карты:

– Это смахивает на выкуп за неё!

– Он, конечно, не признается, но она попросила меня выяснить.

– Зачем же он это сделал, если не хочет признаться.

– Рыцари тоже носили перчатку дамы, – возгласила леди Монт. – Их убивали, и никто не знал, чья перчатка. Ну что, Блор?

– Мистер Дорнфорд велел передать, что будет счастлив отобедать у вас в понедельник, миледи.

– Запишите его в мою книжечку, и мистера Эдриена.

– Постарайтесь уйти с ним вместе после обеда, Эдриен, и расспросите его по дороге, чтобы не вышло слишком явно, – посоветовал сэр Лоренс. А ты, Эм, смотри – ни слова, ни намёка.

– Приятный мужчина, – заметила леди Монт. – Такой смуглый и такой бледный…

В следующий понедельник Эдриен ушёл после обеда вместе с "приятным смугло-бледным мужчиной". Дорнфорд ещё не переехал В свой новый дом, и обоим было более или менее по дороге. Эдриен с облегчением увидел, что его попутчику не меньше хочется остаться с ним наедине, чем ему самому: Дорнфорд сразу же завёл речь о Динни.

– Правильно ли я предположил, что у Динни недавно что-то случилось… Нет, ещё до процесса, когда она заболела и вы повезли её за границу.

– Правильно. Тот человек, которого она любила два года назад, – помните, я вам рассказывал, – утонул, путешествуя по Сиаму.

– О!

Эдриен украдкой взглянул на собеседника. Что выразит лицо Дорнфорда раздумье, облегчение, надежду, сочувствие? Но тот лишь слегка нахмурился.

– Я хотел кое-что спросить у вас, Дорнфорд. Кто-то покрыл издержки по процессу, возложенные на Крума.

Теперь адвокат приподнял брови, но лицо его по-прежнему осталось непроницаемым.

– Я думал, вы, возможно, знаете – кто. Адвокаты сказали только, что противная сторона здесь ни при чём.

– Представления не имею.

"Так! – подумал Эдриен. – Я узнал лишь одно: если он лжёт, то умело".

– Крум мне нравится, – заметил Дорнфорд. – Он держал себя вполне достойно, но ему крепко не повезло. Теперь его хоть не объявят несостоятельным.

– Несколько загадочная история, – вставил Эдриен.

– Да, действительно.

"Наверно, всё-таки он. Но до чего же каменное лицо!" – решил Эдриен и на всякий случай спросил:

– Как вы находите Клер после суда?

– Чуть циничнее, чем обычно. Сегодня утром на верховой прогулке она довольно откровенно высказалась по поводу моей профессии.

– Как вы считаете, выйдет она за Крума?

Дорнфорд покачал головой.

– Едва ли, особенно если то, что вы сказали насчёт издержек, – правда. Она могла бы ещё согласиться, если бы чувствовала себя обязанной ему, но процесс, по-моему, только повредил Круму в этом смысле. Она его не любит по-настоящему, – так мне по крайней мере кажется.

– Корвен отучил её от иллюзий.

– Да, лицо у него такое, что трудно предположить противное, – отозвался Дорнфорд. – Но она, на мой взгляд, создана для того, чтобы жить интересно и в одиночку. Она решительна и, как все современные женщины, выше всего ценит независимость.

– Не представляю себе Клер в домашнем кругу.

Дорнфорд помолчал и вдруг спросил:

– Про Динни вы скажете то же самое?

– Видите ли, я не могу представить себе Клер в роли матери. А Динни могу. Не представляю себе Динни то здесь, то там, словом, повсюду, а Клер представляю. Но Динни тоже не назовёшь домашней. Не то слово.

– Конечно! – пылко поддержал Дорнфорд. – Но какое нужно – не знаю. Вы очень верите в неё?

Эдриен кивнул:

– Безгранично.

– Для меня встреча с ней имела колоссальное значение, – тихо сказал Дорнфорд, – но для Динни, боюсь, никакого.

– Надо подождать, – возразил Эдриен. – Терпение – добродетель или по крайней мере было ею, пока мир не взлетел во время войны на воздух, так и не опустившись обратно на землю.

– Но ведь мне под сорок.

– А Динни двадцать восемь с лишком.

– Меняется ли положение в связи с тем, что вы мне сейчас рассказали?

– Насчёт Сиама? По-моему, да, и очень сильно.

– Благодарю.

Они крепко пожали друг другу руки и расстались. Эдриен повернул к северу. Он неторопливо шёл и раздумывал о балансе, который предполагает неограниченную ответственность каждого из любящих. Никакой резервный капитал, никакое страхование не обеспечивает и не гарантирует устойчивость этой пожизненной ценности. Любовь рождает человека на свет; с любовью он имеет дело почти до конца своих дней, занося её то в свой актив, то в свой пассив; когда же он умирает, плоды его любви, а если их нет – члены приходского совета, хоронят его и забывают. В переполненном людьми Лондоне нет никого, над кем не тяготела бы эта могучая, самовластная и неутолимая сила, с которой ни один мужчина, ни одна женщина не стали бы связываться по доброй воле. В активе – "удачная партия", "счастливый брак", "идеальная пара", "союз на всю жизнь"; в пассиве – "несходство характеров", "мимолётное увлечение", "недоразумение", "трагическая ошибка". Во всех других областях своей жизнедеятельности человек может застраховаться, изменить планы, предусмотреть разные возможности, парировать любые случайности (кроме самой неприятной из всех – смерти); в любви он бессилен. Любовь приходит к нему из тьмы и уходит во тьму. Она постоянно с ним и постоянно бежит от него. Она произвольно делает запись то на одной, то на другой стороне баланса, а человеку остаётся одно – подводить итог и покорно ждать следующей записи. Она смеётся над диктаторами, парламентами, судьями, епископами, полицией и даже благими намерениями. Она сводит с ума радостью и горем, предаётся разврату, зачинает, крадёт, убивает; она самоотверженна, верна, переменчива. Она не знает ни стыда, ни власти над собой; она строит домашний очаг и сметает его; она то безучастно проходит мимо, то сливает два сердца в одно до самой смерти. Эдриен шёл по Чэринг-кросс-род и пытался представить себе Лондон, Манчестер, Глазго без любви. Легко сказать! Не будь её, ни один из проходящих мимо сограждан не дышал бы пробензиненным воздухом ночи, ни один унылый кирпич не ложился бы на другой, ни один автобус не пролетал бы с гудением мимо, ни один уличный певец не завывал бы под не освещённым ни единым лучом небом. Любовь – всеобщий первоисточник. И Эдриен, который, роясь в древних костях, искал первоисточник человечества, который знал, что только останки любви нельзя ни откопать, ни классифицировать, ни поместить под стекло, думал о том, подойдут ли друг другу Дорнфорд и Динни…

А Дорнфорд, возвращаясь в Харкурт Билдингс, был ещё глубже погружён в размышления о себе и о Динни. Ему под сорок! Он должен осуществить своё непреодолимое желание. Теперь или никогда! Он должен жениться, иметь детей, иначе он опустится до уровня обыкновенного карьериста. Одна Динни способна придать вкус и смысл его жизни, похожей сейчас на недопечённый хлеб. Она стала для него… Чем только она для него не стала! И, проходя под узкими порталами Мидл-Темпл Лейн, он спросил учёного собрата, как и он, направлявшегося домой, чтоб отбыть ко сну:

– Кто будет победителем дерби, Стабз?

– А бог его знает! – ответил учёный собрат, размышлявший о том, зачем он в последний раз пошёл с козырей, хотя делать это не следовало…

А на Маунт-стрит сэр Лоренс, надев свой чёрный шёлковый халат и войдя в спальню жены, чтобы пожелать ей доброй ночи, увидел, что леди Монт в чепце с лентами, который так её молодил, полулежит в кровати, и присел на край:

– Ну что, Эм?

– У Динни будет двое мальчиков и одна дочка.

– Чёрт его знает, что будет! Цыплят по осени считают.

– Вот увидишь. Поцелуй меня покрепче.

Сэр Лоренс наклонился и выполнил просьбу жены.

– Когда они поженятся, – продолжала леди Монт, закрывая глаза, – она ещё долго будет замужней только наполовину.

– Лучше быть ею наполовину вначале, чем вовсе не быть в конце. Но с чего ты взяла, что она пойдёт за него?

– Сердцем чувствую. В решительную минуту женщина не допустит, чтобы её обошли…

– Инстинкт продолжения рода? Гм!..

– Хоть бы он попал в беду и сломал себе ногу…

– Намекни ему.

– У него здоровая печень.

– Ты-то откуда знаешь?

– Белки глаз у него голубые. Смуглые мужчины часто страдают печенью.

Сэр Лоренс поднялся.

– Мне нужно одно, – сказал он, – чтобы Динни научилась интересоваться собой. Тогда она выйдет замуж. А в конце концов это её личное дело.

– Кровати – у Хэрриджа, – изрекла леди Монт.

Сэр Лоренс приподнял бровь. Эм неисправима!

XXXVII

Та, что не интересовалась собой и тем самым вызывала интерес к себе в стольких людях, получила в среду утром три письма. Первое, которое она распечатала, гласило:

Второе вскрытое ею письмо гласило:

Третье прочитанное ею письмо гласило:

Так! Она ощутила смутное раздражение, и это чувство, сперва показавшееся ей мимолётным, не прошло. Её настроение, как погода, снова стало холодным и вялым. Она написала сестре, изложив ей письмо Тони Крума и прибавив, что он о ней не упомянул. Она написала Тони Круму, не упомянув о Клер, не ответив на его вопрос относительно уплаты издержек и рассуждая исключительно о птицеводстве – теме безопасной и ни к чему не обязывающей. Она написала Эдриену:

Затем, словно вступив в сговор с дирекцией Эскотского ипподрома, барометр встал на "ясно", и Динни неожиданно написала Дорнфорду. Она писала о свиньях и свинарниках, о правительстве и фермах. Заключила она следующим образом:

Она довольно долго раздумывала, как подписать своё первое письмо к нему, и наконец подписалась:

Ответ прибыл незамедлительно.

Ему не хватает её! Эти тоскливые слова вызвали тёплый, хотя и слабый отклик в душе Динни, но мысли её тут же обратились к Клер. Нервничает? А разве можно быть спокойной в её ненормальном положении? После суда она ни разу не была в Кондафорде. Динни находила это вполне естественным. Пусть люди говорят, что им нет дела до мнения окружающих, – это неправда, особенно в тех случаях, когда человек, подобно Клер, вырос здесь и принадлежит к местной аристократии. "Не знаю, чего я для неё хочу, грустно подумала девушка. – И так даже лучше: наступит день, когда она сама наконец поймёт, что ей нужно!" Как хорошо понимать, что тебе нужно! Она перечитала письмо Дорнфорда и вдруг впервые захотела разобраться в своих чувствах. Намерена она или нет выйти замуж? Если да, то почему не за Юстейса Дорнфорда? Он ей нравится, она им восхищается, с ним есть о чём поговорить. А её… прошлое? Можно ли всерьёз отнести к ней это слово? Да. Её прошлое, задушенное при рождении, – это самое глубокое из того, что ей суждено пережить! "Пора уже и тебе снова выйти на поле боя". Неприятно выглядеть дезертиром в глазах собственной матери! Но это не дезертирство. На щеках Динни выступили алые пятна. Она испытывала нечто никому не понятное – боязнь изменить тому, кому отдалась всей душой, не успев отдаться телом; боязнь изменить полному отречению от самой себя, которое, – она знала это, – никогда не повторится.

"Я не люблю Юстейса, – думала она. – Он знает это, знает, что я не способна притворяться. Если он согласен взять меня на таких условиях, то как я должна поступить? Как я могу поступить?" Она вышла в старый защищённый тисами цветник, где распускались первые розы, и долго ходила взад и вперёд, нюхая то одну, то другую, а за нею недовольно брёл спаниель Фош, не питавший к цветам особой склонности.

"Что бы я ни решила, – подумала Динни, – решать надо немедленно. Я не имею права мучить его неизвестностью".

Она постояла у солнечных часов, где тень отставала на час от верного времени, и взглянула на солнце, взиравшее с высоты на фруктовые деревья и тисовую изгородь. Если она выйдет за Дорнфорда, появятся дети, – без них брак немыслим. Она ясно представляла себе (или думала, что представляет) роль половой близости в супружестве. Её беспокоило другое: как это отразится на её и его духовной жизни. Девушка беспокойно переходила от куста к кусту, изредка раздавливая тлю обтянутыми перчаткой пальцами. А в сторонке сидел спаниель Фош и с тоской поедал траву.

В тот же вечер Динни написала Дорнфорду. Её мать будет счастлива, если он проведёт у них конец недели. Отец вполне разделяет его точку зрения на сельское хозяйство, но сомневается, разделяет ли её кто-нибудь ещё, кроме Майкла, который однажды вечером в Лондоне, внимательно выслушав генерала, сказал "Да. Требуется одно – руководство, а откуда оно возьмётся?" Сама она надеется, что к моменту приезда в Кондафорд Дорнфорд уже сможет сообщить ей, кто уплатил издержки. Смотреть «Кавалькаду» вторично было, наверно, страшно интересно. Знаком ли ему цветок, который, если она правильно запомнила, называется "меконопсис", исключительно красивая разновидность мака? Родина его Гималаи, поэтому он приживётся на Кемпден-хилл, где климат, кажется, такой же, как там. Если бы Дорнфорд убедил Клер приехать с ним, он вселил бы ликование в сердце местных жителей. На этот раз она подписала письмо "Всегда ваша…" и оттенок оказался настолько тонким, что она сама не уловила его.

Предупредив мать о приезде Дорнфорда, девушка прибавила:

– Постараюсь залучить сюда Клер. Как ты считаешь, мама, не пригласить ли нам и Майкла с Флёр? Мы же так долго пользовались их гостеприимством.

Леди Черрел вздохнула.

– У каждого свой образ жизни. Но, разумеется, пригласи, дорогая.

– Они будут разговаривать о теннисе, а это и приятно и полезно.

Леди Черрел взглянула на дочь, голос которой чем-то напомнил ей прежнюю Динни.

Затем, узнав, что приедут и Клер и Майкл с Флёр, девушка стала подумывать, не пригласить ли ей также Тони Крума. В конце концов она оставила эту мысль, но с огорчением, потому что питала к нему товарищеские чувства человека, побывавшего в одинаковой передряге.

Она растроганно наблюдала за тем, как её родители пытаются замаскировать своё волнение. Дорнфорд приезжает в свой избирательный округ? Давно пора! Жаль, что у него нет здесь своего собственного пристанища: депутат должен постоянно поддерживать контакт с избирателями.

Видимо, он прибудет на машине и захватит с собой Клер; если нет, за ней заедут Флёр и Майкл. Но в каждой из этих фраз Динни угадывала тревогу о Клер и о ней самой.

Первый автомобиль подкатил к дому как раз в тот момент, когда она расставила последние цветы в последней спальне. Динни спустилась в холл и встретила там Дорнфорда.

– У вашего дома есть душа, Динни. То ли она живёт в голубях на черепичной кровле, то ли сказывается во всём его местоположении, только её чувствуешь сразу же.

Она обменялась с ним рукопожатием более долгим, чем собиралась.

– Он ведь уже врос в землю. Да и пахнет тут совсем особенно – старым сеном, цветущей вербеной и, наверно, подгнившими оконными рамами.

– Вы превосходно выглядите, Динни.

– Кажется, да, благодарю вас. В Уимблдоне вы, конечно, побывать не успели?

– Нет. Но Клер хотела поехать посмотреть. Оттуда она явится прямо сюда вместе с Монтами.

– Что вы хотели сказать, написав, что она нервничает?

– Насколько я знаю Клер, она любит быть в самой гуще событий, а сейчас она не у дел.

Динни кивнула.

– Вы ничего не слышали от неё насчёт Тони Крума?

– Слышал. Она рассмеялась и сказала, что он выронил её, как горячую картофелину.

Динни приняла у Дорнфорда шляпу и повесила её.

– А насчёт уплаты издержек? – спросила она, не оборачиваясь.

– Я специально ездил к Форсайту, но так ничего и не выпытал.

– Вот как?.. Вы сначала вымоетесь или прямо подниметесь к себе? Обед в четверть девятого. Сейчас половина восьмого.

– С вашего разрешения, пройду прямо наверх.

– Теперь у вас будет другая комната. Я вас провожу.

Она дошла с ним до маленькой лестницы, ведущей в "комнату священника":

– Вот здесь ваша ванная. А теперь прямо наверх.

– "Комната священника"?

– Да. Но привидений в ней нет.

Она встала у окна:

– Вон тут, видите, ему по ночам спускали с крыши еду. Вид красивый, правда? А весной, когда всё цветёт, ещё лучше.

– Замечательный!

Он стоял рядом с ней у окна, и Динни видела, как его побелевшие от напряжения пальцы сжимают каменный подоконник. Волна горечи захлестнула её. Сколько раз она мечтала о том, как будет стоять здесь бок о бок с Уилфридом! Она прислонилась к оконной нише и закрыла глаза. Когда, она их открыла, Дорнфорд, не отрываясь, смотрел на неё. Губы его дрожали, руки, заложенные за спину, были стиснуты. Девушка направилась к двери:

– Я велю принести и распаковать ваши вещи. Кстати, ответьте мне: вы сами уплатили издержки?

Он вздрогнул и отрывисто рассмеялся, словно его внезапно перенесли из трагедии в комедию.

– Я? Нет. Мне и в голову не пришло.

– Вот как? – опять повторила девушка. – Обед ещё не скоро, вы успеете.

И она сошла вниз по маленькой лестнице.