- Простите, у вас свидание? - неожиданно спросила та.
      - Нет. Я поем и пойду домой.
      Женщина вздохнула.
      - Скорей бы уж она принесла эти чертовы сигареты! Официантка вернулась с бутылкой портера и пачкой сигарет. Поглядывая на волосы Динни, она откупорила бутылку.
      - Уф! - вздохнула женщина, глубоко затянувшись своей "дешевкой". Очень курить хотелось.
      - Остальное сейчас подам, - объявила официантка.
      - Я вас случайно не видела на сцене? - поинтересовалась женщина.
      - Нет, я не актриса.
      Возвращение официантки помешало очередному вопросу. Кофе оказалось горячим и лучше, чем предполагала Динни. Она успела выпить почти всю чашку и проглотить большой кусок сливового пирога, прежде чем женщина, сунув в рот маринованный орех, заговорила снова.
      - В Лондоне живете?
      - Нет, я из Оксфордшира.
      - Я тоже люблю деревню, только теперь почти не бываю за городом. Я ведь выросла около Мейдстоуна, - отсюда рукой подать.
      Женщина испустила отдающий портером вздох.
      - Говорят, коммунисты в России покончили с проституцией. Ну не здорово ли! Мне один американец рассказывал. Он был журналист. До чего бюджет изменился! Ничего подобного еще не бывало, - продолжала она, с таким усердием выпуская клубы дыма, как будто это облегчало ей душу. - Жуткая у нас безработица!
      - Да, она на всех отражается.
      - Насчет всех не знаю, а на мне здорово. - Взгляд женщины стал тяжелым. - Вам, наверно, неудобно такие вещи слушать?
      - В наши дни надо много наговорить, чтобы человеку стало неудобно.
      - Вы же понимаете, я не с епископами путаюсь.
      Динни расхохоталась.
      - А они, что, не такие, как все? - вызывающе бросила женщина. - Правда, как-то раз я наскочила на одного священника. Вот он говорил так, как я еще не слыхивала. Ну, конечно, я не могла сделать то, что он советовал.
      - Пари держу, я его знаю, - отозвалась Динни. - Его фамилия Черрел.
      - Точно! - воскликнула женщина, и глаза ее округлились.
      - Он мой дядя.
      - Вот оно что! Так-так. Смешной все-таки наш мир. И не такой уж большой. Хороший он был человек, - прибавила женщина.
      - Он и сейчас жив.
      - На свете таких мало.
      Динни, ожидавшая этих неизбежных слов, подумала: "Вот тут и полагается заводить: "Заблудшая сестра моя!.."
      Женщина насытилась и удовлетворенно вздохнула.
      - С удовольствием поела, - объявила она и встала. - Очень вам благодарна. А теперь пойду, иначе ничего не заработаю: для нашего дела, поздно будет.
      Динни звякнула колокольчиком. Официантка появилась с подозрительной быстротой.
      - Счет, пожалуйста. И не можете ли разменять вот это?
      Официантка опасливо взяла кредитку.
      - Я сейчас, - только приведу себя в порядок, - предупредила женщина и скрылась в дверях.
      Динни допила кофе. Она пыталась понять, что значит жить так, как живет эта женщина. Официантка принесла сдачу, получила на чай, поблагодарила и ушла. Динни вернулась к прерванным размышлениям.
      - Ну, - раздался позади нее голос женщины, - не думаю, что нам приведется встретиться, но все-таки скажу: вы - молодчага.
      Динни подняла на нее глаза:
      - Вы сказали, что вышли без ничего. Это значит, что у вас и дома ничего не было?
      - Ясное дело, - подтвердила женщина.
      - Не откажите взять себе сдачу. Остаться в Лондоне без денег - просто ужасно.
      Женщина кусала губы. Динни заметила, что они дрожат.
      - Не хочется мне брать у вас денег: вы были так добры ко мне, - замялась женщина.
      - А, пустяки! Ну, прошу вас, возьмите! И, схватив руку женщины, Динни сунула в нее деньги. К ужасу девушки, женщина громко засопела. Динни уже собралась удирать, как вдруг та воскликнула:
      - Знаете, что я сделаю? Пойду домой и завалюсь спать. Ей-богу, пойду! Да, пойду домой и отосплюсь.
      Динни торопливо возвратилась на Слоун-стрит. Проходя мимо высоких домов, с зашторенными окнами, она с облегчением почувствовала, что ее тоска потеряла свою остроту. Надо спешить, - до Маунт-стрит не близко. Окончательно стемнело, и, несмотря на электрическую дымку, окутавшую город, в небе стали видны звезды. Динни решила не пересекать парк вторично, а пошла вдоль решетки. Ей казалось, что она уже бесконечно давно простилась со Стэком и собакой на Корк-стрит. По мере приближения к Парк Лейн движение становилось все оживленнее. Завтра все эти машины отхлынут к Эпсомскому ипподрому, город опустеет. И Динни с болью поняла, каким пустым всегда будет для нее Лондон, если отнять у нее Уилфрида и надежду на встречу с ним.
      Девушка подошла к воротам напротив "норовистого пузанчика" и вдруг, как будто весь этот вечер ей только приснился, увидела, что у памятника стоит Уилфрид. Она глотнула воздух и ринулась вперед. Он протянул руки и прижал ее к себе.
      Минуты встречи затягивать было нельзя, - вокруг сновали автомобили и пешеходы, и они под руку направились к Маунт-стрит. Динни молча прижалась к Уилфриду, он тоже не раскрывал рта. Но ведь он пришел сюда, чтобы ощутить ее близость, - и при одной мысли об этом девушка испытывала бесконечное облегчение.
      Они ходили взад и вперед мимо подъезда, как простые слуга и горничная, которым удалось вырваться на четверть часа. Происхождение и национальность, привычки и мораль, - все забылось, и, может быть, в эти короткие минуты среди всех семи миллионов лондонцев не было двух более взволнованных и прочнее слитых воедино людей.
      Наконец чувство юмора взяло верх.
      - Милый, нельзя же всю ночь провожать друг друга. Итак, последний поцелуй!.. Ну, еще один!.. Еще один!
      Девушка взбежала по ступеням и повернула ключ.
      XXI
      Уилфрид расстался со своим издателем злой и встревоженный. Не вдаваясь в исследование душевных глубин Компсона Грайса, он тем не менее чуял какую-то махинацию. Весь этот тревожный день Дезерт пробродил по городу, раздираемый борьбою двух чувств: облегчения, потому что он сжег корабли, и негодования, потому что он не желал примириться с неотвратимым. Поглощенный своими переживаниями, он даже не сообразил, каким ударом для Динни будет его записка, и только по возвращении домой, когда он получил ее ответ, сердце его, а вслед за сердцем и тело потянулись к ней, и Уилфрид отправился туда, где она случайно столкнулась с ним. За те немногие минуты, которые они провели на Маунт-стрит, молча, полуобнявшись и прохаживаясь мимо дома Монтов, девушка сумела вселить в Уилфрида веру в то, что теперь миру противостоит не он один, а они вдвоем. Зачем же отстраняться и делать ее несчастнее, чем нужно? Поэтому на другое утро Уилфрид послал ей через Стэка записку с приглашением "прокатиться". Но Уилфрид забыл про дерби, и, как только их машина тронулась, поток автомобилей подхватил ее и унес с собой.
      - Я никогда не бывала на дерби, - сказала Динни. - Съездим?
      Оснований поехать было тем больше, что никаких оснований не ехать не было.
      Динни пришла в изумление при виде всеобщей сдержанности. Ни пьяных, ни лент, ни тележек, запряженных осликами, ни приставных носов, ни шуток, ни экипажей четверкой, ни разносчиков, ни торговок - один клинообразный неудержимый поток автобусов и машин, по большей части закрытых.
      Когда наконец они вылезли из автомобиля на стоянке у ипподрома, съели свои сандвичи и смешались с толпой, их инстинктивно повлекло туда, где можно увидеть лошадь. Если картина Фрита "Дерби" и соответствовала когда-нибудь жизненной правде, то теперь, казалось, давно утратила это соответствие. На ней изображены живые люди, живущие настоящей минутой; толпа же, окружавшая Уилфрида и Динни, казалось, не жила, а только куда-то стремилась.
      В паддоке, который, казалось, тоже заполнен исключительно одними людьми, Уилфрид неожиданно сказал:
      - Мы сделали глупость, Динни, - нас кто-нибудь да увидит.
      - Ну и пускай. Смотри, наконец-то лошади.
      Действительно, на круге проминали лошадей. Динни заторопилась к ним.
      - Они все такие красивые, - вполголоса заметила она. - Для меня они все как на подбор, кроме вон той. Не нравится мне ее спина.
      Уилфрид заглянул в программу:
      - Это фаворит.
      - А мне все равно не нравится. Ты понимаешь, что я имею в виду? Она какая-то угловатая - до хвоста ровно, а потом сразу вниз.
      - Согласен, но ведь резвость не зависит от формы спины.
      - Я поставлю на ту, которая понравится тебе, Уилфрид.
      - Тогда подожди, пока я присмотрюсь.
      Со всех сторон люди на ходу сыпали кличками лошадей.
      Динни протискалась к барьеру, Уилфрид встал позади нее.
      - Не лошадь, а сущая свинья, - объявил кто-то слева от Динни. - Ни за что не поставлю больше на эту клячу.
      Девушка взглянула на говорившего. Широкоплечий мужчина, рост футов пять с половиной, на шее жирная складка, на голове котелок, во рту сигара. Лучше уж быть лошадью, чем таким.
      Дама, сидевшая на раскладной трости справа от нее, негодовала:
      - Неужели нельзя очистить дорогу? Лошади того и гляди споткнутся. В позапрошлом году я из-за этого проиграла.
      Рука Уилфрида легла на плечо девушки.
      - Мне нравится вон тот жеребец - Бленхейм, - шепнул он. - Пойдем поставим на него.
      Они проследовали туда, где перед окошечками, вернее перед отверстиями, напоминавшими голубиные гнезда, стояли недлинные очереди.
      - Побудь здесь, - попросил Уилфрид. - Я только положу яичко и назад.
      Динни остановилась, глядя ему вслед.
      - Здравствуйте, мисс Черрел! Перед нею стоял высокий мужчина в сером цилиндре, с переброшенным через плечо большим футляром от полевого бинокля.
      - Мы встречались с вами у памятника Фошу и на свадьбе вашей сестры.
      Помните?
      - Ну как же! Вы - мистер Масхем.
      Сердце девушки учащенно забилось. Она старалась не смотреть в сторону Уилфрида.
      - Сестра пишет?
      - Да, было письмо из Египта. В Красном море они, видимо, попали в страшную жару.
      - Выбрали, на какую поставить?
      - Нет еще.
      - Я не связывался бы с фаворитом, - не вытянет.
      - Мы хотели на Бленхейма.
      - Что ж, хорошая лошадь и на поворотах послушная. Но у ее владельца в конюшне есть другая, поинтереснее. Я вижу, вы - новичок. Подскажу вам две приметы, мисс Черрел, и смотрите, чтобы у вашей лошади была хоть одна из них: во-первых, подъемность сзади; во-вторых, индивидуальность, не внешний вид, а именно индивидуальность.
      - Подъемность сзади? То есть круп выше, чем остальная спина? Джек Масхем улыбнулся:
      - Примерно так. Как только заметите это в лошади, особенно если ей надо брать подъем, ставьте не колеблясь.
      - А что такое индивидуальность? Это, когда она поднимает голову и смотрит поверх людей в пространство? Я однажды видела такую.
      - Честное слово, из вас получилась бы замечательная ученица. Вы прямо-таки прочли мою мысль.
      - Но я не знаю, какая это была лошадь, - призналась Динни.
      - Очень странно.
      Девушка увидела, что благожелательный интерес словно застыл на лице
      Масхема. Он приподнял шляпу и отвернулся. За ее спиной раздался голос
      Уилфрида.
      - Ну, я поставил десятку.
      - Пойдем на трибуну и посмотрим скачки.
      Уилфрид, по-видимому, не заметил Масхема, и Динни, идя с ним под руку, старалась забыть внезапно застывшее лицо ее собеседника. Вид толпы, где каждый изо всех сил протискивался вперед, чтобы поскорее "узнать свою судьбу", 'отвлек девушку, и, когда они подошли к трибуне, ей уже было безразлично все на свете, кроме Уилфрида и лошадей. Им достались стоячие места у барьера, поблизости от букмекеров.
      - Я запомнила - зеленый и шоколадный, как конфеты. Фисташки - моя любимая начинка. Сколько я могу выиграть, милый?
      - Послушаем.
      В общем шуме они различили слова:
      - Бленхейм - восемнадцать против одного.
      - Сто восемьдесят! - воскликнула Динни. - Вот замечательно!
      - Видишь, у Бленхейма прочная репутация, она идет не из конюшен.
      Скоро следующий заезд. Смотри, уже выводят. Жокеев в зеленом и шоколадном двое. Вторая из лошадей - наша.
      Парад, упоительный для всех, кроме самих лошадей, позволил Динни разглядеть выбранного ими гнедого, масть которого прекрасно гармонировала с цветами наездника.
      - Нравится он тебе, Динни?
      - Мне почти все лошади нравятся. Правду говорят, что можно определить по виду, какая лучше?
      - Нет, неправду.
      Лошади повернули и легким галопом проскакали мимо трибун.
      - Ты не находишь, что у Бленхейма круп выше остальной спины?
      - Нет. Красиво идут. А почему ты спрашиваешь?
      Но Динни только прижала к себе его руку и слегка вздрогнула.
      Биноклей у них не было, и когда начался заезд, они ничего не смогли разглядеть толком. Позади них какой-то мужчина то и дело вскрикивал:
      - Фаворит ведет!.. Фаворит ведет!..
      Когда лошади прошли Тэттенхэм Корнер, тот же мужчина, захлебываясь, переменил мнение:
      - Паша... Паша возьмет!.. Нет, Фаворит... Нет, не он!.. Илиада!.. Илиада вырвалась!..
      Уилфрид стиснул руку Динни.
      - Наш! Смотри - вон там! - бросил он.
      Динни увидела на другой стороне круга лошадь под розово-коричневым жокеем, которого обходил шоколадно-зеленый. Обошел, обошел! Они выиграли!
      Толпа пришла в замешательство и умолкла, а они стояли и улыбались друг другу. Этот выигрыш - знамение!
      - Я получу твои деньги, разыщем машину и домой.
      Уилфрид настоял, чтобы Динни взяла себе все деньги, и она присоединила их к своему сокровищу. Лишняя гарантия на тот случай, если ему вздумается избавить ее от себя!
      На обратном пути они снова заехали в Ричмонд-парк и долго сидели среди молодых папоротников, слушая кукушек и чувствуя себя бесконечно счастливыми в успокоительно шепчущей тишине солнечного дня.
      Они пообедали в одном из ресторанов Кенсингтона, и Уилфрид в конце концов расстался с ней на углу Маунт-стрит.
      Ночью Динни не тревожили ни сны, ни сомнения, и к завтраку она вышла с ясными глазами и легким загаром на щеках. Ее дядя читал "Дейли фейз". Он отложил газету и сказал:
      - Пробеги ее, Динни, когда выпьешь кофе. В ней есть кое-что, заставляющее усомниться в том, что редакторы - тоже люди и наши братья. И кое-что, не оставляющее сомнений в том, что издатели к последним не относятся.
      Динни прочла письмо Компсона Грайса, напечатанное под шапкой:
      ОТСТУПНИЧЕСТВО МИСТЕРА ДЕЗЕРТА.
      НАШ ВЫЗОВ ПРИНЯТ.
      ПРИЗНАНИЕ.
      Под заголовком были помещены две строфы из поэмы сэра Альфреда
      Лайела "Богословие перед казнью".
      Для чего? Ни за славу я жизнь отдаю,
      Я и жил и погибну безвестно;
      Не за право на место в небесном раю,
      Торговаться с всевышним невместно.
      Но, блюдя англичанина имя и честь,
      Предпочту умереть, чем позор перенесть.
      Я сегодня усну меж несчетных костей
      Тех, о ком все давно позабыли,
      Кто служил безымянно отчизне своей,
      Кто лежит в безымянной могиле
      И о ком не расскажет надгробный гранит,
      Как солдат и в мучениях верность хранит.
      Розоватый загар на лице Динни сменился багровым румянцем.
      - Да, - печально вымолвил сэр Лоренс, наблюдая на нею, - дело сделано, как сказал бы старый Форсайт. Тем не менее я вчера разговаривал с одним человеком, и он считает, что в наше время больше нет неизгладимых пятен. Сжульничал в карты? Украл ожерелье? Поезжай за границу года на два, - и все забудется. А сексуальные аномалии, с его точки зрения, давно уже в порядке вещей. Так что мы можем еще утешаться!
      - Меня возмущает лишь одно: теперь каждый червяк будет вправе болтать все, что ему заблагорассудится.
      Сэр Лоренс кивнул:
      - Чем крупнее червяк, тем больше он убежден в своих правах. Но бес покоиться надо не о червях, а о тех, кто "блюдет англичанина имя и честь". Такие еще попадаются.
      - Дядя, каким способом Уилфрид может публично доказать, что он не трус?
      - Он хорошо воевал.
      - Кто же помнит о войне!
      - Может быть, бросить бомбу в его автомобиль на Пикадилли? - печально усмехнулся сэр Лоренс. - Пусть небрежно взглянет на нее и закурит сигарету. Умнее ничего придумать не могу.
      - Вчера я видела мистера Масхема.
      - Значит, была на дерби? Баронет вытащил из кармана крошечную сигару:
      - Джек убежден, что ты - жертва.
      - Ох, ну что бы людям оставить нас в покое!
      - Очаровательных нимф не оставляют в покое. Джек ведь женоненавистник.
      Динни безнадежно рассмеялась.
      - Смешно, наверно, смотреть на чужие переживания.
      Она встала и подошла к окну. Ей казалось, весь мир вокруг нее лает, как собаки на загнанную в угол кошку, и, однако, Маунт-стрит была совершенно пустынной, если не считать фургона, развозившего молоко.
      XXII
      Когда скачки задерживали Джека Масхема в Лондоне, он ночевал в Бэртон-клубе. Он прочел в "Дейли фейз" отчет о дерби и лениво перевернул страницу. Остальные отделы "этой газетенки" обычно мало интересовали его. Ее стиль был несовместим с его приверженностью к внешним формам, новости, печатаемые в ней, претили его вкусу, а политические убеждения раздражали тем, что слишком напоминали его собственные. Тем не менее у него все же хватило внимания заметить шапку: "Отступничество мистера Дезерта". Прочтя половину набранной под ней колонки, Джек Масхем отшвырнул газету и сказал себе: "Парня придется осадить!"
      Упиваясь своей трусостью, Дезерт добьется того, что и эту милую девушку сделает парией! Он настолько непорядочен, что осмеливается появляться с ней на людях в тот самый день, когда публично признал свою трусость в такой же грязной, как он сам, газете!
      В век, когда терпимость и всепрощение стали чуть ли не повальной болезнью, Джек Масхем не стеснялся следовать своим антипатиям и выражать их. Он невзлюбил молодого Дезерта с первого же взгляда. У парня даже фамилия и та ему под стать. И подумать только, что эта милая девушка, которая безо всякой подготовки делает такие меткие замечания о скаковых лошадях, испортит себе жизнь из-за хвастуна и трусливого мальчишки! Нет, это уж чересчур! Если бы не Лоренс, давно пора бы принять меры. Внезапно Масхем мысленно запнулся. Как!.. Человек публично признается в своем позоре. Старая уловка - вырвать жало у критики, выдать необходимость за доблесть. Похваляться дезертирством! Петушок не стал бы драться, будь у него другой выход!.. Но тут Масхем опять запнулся. Конечно, не дело посторонних вмешиваться. Но если открыто и явно не осудить поведение этого типа, вся история будет выглядеть так, словно она никого не касается.
      "Черт побери! - воскликнул он про себя. - Пусть хоть клуб возвысит' голос и выскажет свое мнение. Нам в "Бэртоне" не нужны крысы!"
      В тот же вечер Джек Масхем поставил вопрос на заседании правления и чуть не ужаснулся, увидев апатию, с какой тот был встречен. Из семи присутствовавших, - председательствовал Уилфрид Бентуорт, Помещик, - четверо считали, что все это, во-первых, дело личной совести молодого Дезерта, а во-вторых, смахивает на газетную утку. С тех пор как Лайел написал свою поэму, времена изменились! Один из четырех вообще заявил, что не желает связываться: он не читал "Барса", не знает Дезерта и терпеть не может "Дейли фейз".
      - Я тоже, - согласился Джек Масхем. - Но вот поэма.
      Он утром послал лакея купить ее и читал целый час после завтрака.
      - Позволите прочесть вам отрывок?
      - Бога ради, Джек, не надо! Пятый член, который до сих пор хранил молчание, высказался в том смысле, что, если Масхем настаивает, придется всем прочесть эту вещь.
      - Да, настаиваю.
      Помещик, не проронивший покамест ни слова, объявил:
      - Секретарь достанет нужные экземпляры и разошлет членам правления. Следует послать им, кроме того, по номеру сегодняшней "Дейли фейз". Правление обсудит вопрос на будущей неделе в пятницу. Так как же, покупаем кларет?
      И они перешли к рассмотрению текущих дел.
      Давно замечено, что, когда газета откапывает факт, который дает ей возможность выступить в роли поборницы добродетели и ударить в литавры собственной политики, она эксплуатирует этот факт в пределах, допускаемых законом о клевете, и не считается с чувствами отдельных личностей. Застрахованная от неприятностей письмом Компсона Грайса с признанием Уилфрида, "Дейли фейз" максимально использовала свои возможности и за неделю, предшествовавшую очередному заседанию правления, лишила членов последнего всяких оснований ссылаться на неосведомленность или выказывать равнодушие. В самом деле, весь Лондон читал "Барса" или говорил о нем, а утром в день заседания "Дейли фейз" напечатала длинную и прозрачную передовую о чрезвычайной важности достойного поведения британцев на Востоке. В номере был также помещен большой анонс: "Барс" и другие стихотворения" Уилфрида Дезерта, издание Компсона Грайса; распродано 40 000 экземпляров; третий, расширенный тираж поступает в продажу".
      Обсуждение вопроса о предании остракизму одного из сочленов, естественно, должно было привлечь на заседание большинство остальных; поэтому на правление явились лица, которые никогда на нем не бывали.
      Джек Масхем поставил на обсуждение следующую формулировку:
      "На основании 23-го параграфа устава предложить достопочтенному Уилфриду Дезерту отказаться от членства в Бэртон-клубе ввиду поведения, не подобающего члену такового".
      Он открыл заседание следующими словами:
      - Каждый из вас получил по экземпляру поэмы Дезерта "Барс" и по номеру "Дейли фейз" за прошлую неделю. Дело не вызывает сомнений. Дезерт публично признался, что отрекся от своей религии под пистолетом, и я заявляю, что он не вправе оставаться членом нашего клуба. Последний был основан в честь великого путешественника, который не отступил бы даже перед силами ада. Нам не нужны люди, презирающие английские традиции и открыто хвастающиеся этим.
      Наступило краткое молчание, после чего пятый из членов правления, присутствовавших на прошлом заседании, возразил:
      - А поэма все-таки чертовски хороша! Известный королевский адвокат, который когда-то совершил поездку в Турцию, прибавил:
      - Не следует ли пригласить его на заседание?
      - Зачем? - спросил Джек Масхем. - Он не скажет больше, чем сказано в поэме и письме его издателя.
      Четвертый из членов правления, присутствовавших на прошлом заседании, объявил:
      - Я не собираюсь обращать внимание на "Дейли фейз".
      - Не наша вина, что он выбрал именно эту газетенку, - отпарировал Джек Масхем.
      - Вмешиваться в вопросы совести - всегда противно, - продолжал четвертый член правления. - Многие ли из нас решатся утверждать, что не поступили бы так же на его месте?
      Послышался звук, напоминающий шарканье ног, и сморщенный знаток раннецейлокской цивилизации прохрипел:
      - По-моему, Дезерт заслуживает нагоняя не за отступничество, а за шум, поднятый им вокруг этого. Приличия ради он обязан был молчать, а не рекламировать свою книгу! Она выходит уже третьим изданием, ее все читают. Делать из подобной истории деньги - это переходит всякие границы.
      - Вряд ли он думал о деньгах, - возразил четвертый член. - Спрос на книгу - следствие сенсации.
      - Он мог изъять книгу из продажи.
      - Смотря какой договор. Кроме того, такое решение могло быть истолковано, как бегство от бури, которую он сам же поднял. По существу, открыто во всем признаться - очень порядочно с его стороны.
      - Театральный жест! - бросил королевский адвокат.
      - Будь это военный клуб, там не стали бы миндальничать, - заявил Джек Масхем.
      Один из присутствующих, автор книги "Второе открытие Мексики", сухо отпарировал:
      - Наш клуб не военный.
      - Не знаю, можно ли мерить поэтов той же меркой, что и обычных людей, - задумчиво произнес пятый член.
      - В вопросах житейских - безусловно, - ответил знаток цейлонской цивилизации.
      Человечек, сидевший в конце стола, напротив председателя, поежился, как от сквозняка, и прошипел:
      - Ах, эта "Д-дейли ф-фейз"!
      - Об этой истории говорит весь Лондон, - заметил королевский адвокат.
      - Мои дети смеются над ней, - вмешался человек, до сих пор молчавший. - Они заявляют: "Кому какое дело до его поступка!" - рассуждают о лицемерии, издеваются над поэмой Лайела и считают, что империи будет только полезно, если с нее пособьют спесь.
      - Именно так! - поддержал его Джек Масхем. - Вот их современный жаргон! Все нормы летят за борт. А мы будем терпеть?
      - Знаком ли кто-нибудь из присутствующих с молодым Дезертом? - осведомился пятый член.
      - Я. Но знакомство шапочное, - отозвался Джек Масхем.
      Больше никто в знакомстве не сознался.
      Очень смуглый человек с глубокими живыми глазами неожиданно воскликнул:
      - Только бы это не дошло до Афганистана! Я через месяц еду туда.
      - Почему вас это беспокоит? - спросил четвертый член.
      - Просто потому, что это усугубит презрение, с которым там и без того ко мне отнесутся.
      Последнее замечание, исходившее от известного путешественника, произвело большее впечатление, чем все ранее сказанное. Два члена правления, которые, равно как и председатель, еще не брали слова, одновременно выпалили:
      - Верно!
      - Я не привык осуждать человека, не выслушав его, - заметил королевский адвокат.
      - Ваше мнение, Бентуорт? - осведомился у председателя четвертый член.
      Помещик, куривший трубку, вынул ее изо рта:
      - Хочет еще кто-нибудь высказаться?
      - Да, - откликнулся автор "Второго открытия Мексики". - Ему нужно вынести порицание за то, что он опубликовал эту поэму.
      - Нельзя, - проворчал Джек Масхем. - В этой истории все связано друг с другом. Вопрос ясен: достоин он быть членом нашего клуба или нет? Прошу председателя поставить вопрос на голосование.
      Но Помещик по-прежнему посасывал трубку. Опыт руководства многими и различными комитетами подсказывал ему, что время голосовать еще не наступило. Пусть сначала люди выговорятся. Споры, конечно, ни к чему не приведут, но зато убедят всех, что вопрос обсужден должным образом.
      Джек Масхем сидел молча. Его длинное лицо было бесстрастно, длинные ноги вытянуты. Дискуссия продолжалась.
      - Ну, что же решим? - спросил наконец член правления, вторично открывший Мексику.
      Помещик выколотил трубку и сказал:
      - Я полагаю, следует попросить мистера Дезерта изложить нам причины, побудившие его опубликовать поэму.
      - Слушайте! Слушайте! - возгласил королевский адвокат.
      - Верно! - поддержали два члена правления, уже сделавшие тот же вывод несколько раньше.
      - Согласен! - одобрил знаток Цейлона.
      - Кто против? - осведомился Помещик.
      - Считаю нецелесообразным, - бросил Джек Масхем. - Он струсил и сознался в этом.
      Поскольку других возражений не оказалось. Помещик продолжал:
      - Секретарь предложит ему явиться и дать объяснения. Повестка дня исчерпана, джентльмены.
      Хотя всем было ясно, что дело еще остается sub judice [6], три члена правления, включая самого Джека Масхема, в тот же день подробно информировали сэра Лоренса, а он к обеду доставил эти сведения на Саут-сквер.
      После опубликования поэмы и письма Компсона Грайса Майкл и Флер, осаждаемые настоятельными расспросами всех своих знакомых, только и делали, что говорили о Дезерте. Мнения их радикально расходились. Майкл, который первоначально возражал против публикации поэмы, теперь, когда она вышла, отважно превозносил честность и смелость Уилфрида, решившегося на подобное признание. Флер не могла простить Дезерту того, что она именовала "противоестественной глупостью". Если бы он сидел себе тихо да поменьше носился со своей совестью и гордостью, все мгновенно забылось бы, не наложив на него никакого пятна. Поступать так, как Уилфрид, утверждала Флер, нечестно по отношению к Динни и бессмысленно с точки зрения его собственных интересов, но ведь он всегда был такой. Флер и поныне помнила, как он не пошел на компромисс восемь лет назад, когда просил ее стать его любовницей, и, получив отказ, бежал на Восток. Когда сэр Лоренс сообщил Майклу и ей о заседании в "Бэртоне", она сказала только:
      - А на что еще он мог надеяться?
      Майкл удивился:
      - Чем он так насолил Джеку Масхему?
      - Одни собаки бросаются друг на друга с первого взгляда. Другие распаляются постепенно. Здесь же, по-видимому, сочетались оба варианта. Мне кажется, костью послужила Динни.
      Флер расхохоталась.
      - Джек Масхем и Динни!
      - Подсознательно, дорогая. Нам не постичь ход мыслей женоненавистника. Это умеют только в Вене. Там все могут объяснить - даже, природу икоты.
      - Сомневаюсь, чтобы Уилфрид явился на правление, - мрачно вставил Майкл.
      - Конечно, не явится, Майкл, - подтвердила Флер.
      - Что же тогда будет?
      - Его почти наверняка исключат, подведя под любой параграф устава.
      Майкл пожал плечами:
      - Плевать ему на это. Одним клубом больше, одним меньше - велика разница!
      - Ты не прав, - возразила Флер. - Делу дан ход, в городе лишь о нем и говорят. Исключение из клуба будет означать, что Дезерт окончательно осужден. Только это и нужно, чтобы общественное мнение высказалось против него.
      - И за него.
      - Да, и за него тоже. Но ведь нам заранее известно, кто за него вступится - кучка недовольных, самое большее.
      - Зря на него накинулись, - проворчал Майкл. - Я-то знаю, что мучит Уилфрида. Его первым побуждением было не поддаваться арабу, и он горько раскаивается, что уступил.
      Сэр Лоренс кивнул:
      - Динни спрашивала меня, как Дезерту публично доказать, что он не трус. На первый взгляд, придумать что-нибудь такое легко, а на деле совсем не просто. Люди упорно не желают подвергаться смертельной опасности ради того, чтобы их спасителями занялись газеты. Ломовые лошади на Пикадилли тоже бесятся не часто. Конечно, можно сбросить кого-нибудь с Вестминстерского моста и прыгнуть вдогонку, но это расценят как убийство и самоубийство. Странно! В мире так много героизма и так мало возможностей проявить его, когда это тебе нужно.
      - Он должен явиться на заседание и, надеюсь, явится, - сказал Майкл. - Он мне признался в одной вещи, Звучит глупо, но, зная Уилфрида, нетрудно понять, что для него она существенно все меняла.