Вместе с этим не изведанным до сих пор блаженством в нем крепла уверенность, что его собственное счастье не будет полным, если она не будет счастлива. Динни не раз говорила ему, что бывает счастливой, лишь когда он рядом. Но это абсурд! Он не может заменить ей все житейские интересы и привязанности, которые предшествовали их знакомству у памятника Фошу. А если не может, что он даст ей взамен? Именно об этом спрашивали Уилфрида глаза молодой женщины, продолжавшие сверкать перед ним и после ее ухода. Ему удалось обратить ее в бегство, но вопрос остался и носился в воздухе.
      Спаниель, чуявший присутствие незримого острее своего хозяина, положил длинную морду на его колено. Даже собакой он обязан Динни! Он отвык от людей. Эта история, нависшая над ним, отрезала его от мира. Женившись на Динни, он обречет на одиночество и ее. Честно ли так поступать?
      Но тут он вспомнил, что через полчаса у него назначена встреча с ней, и позвонил:
      - Я ухожу, Стэк.
      - Хорошо, сэр.
      Уилфрид вывел собаку и направился к парку. У памятника кавалерии он сел в ожидании Динни, стал раздумывать, рассказать ли ей о посетительнице, и в этот момент заметил девушку.
      Она торопливо шла со стороны Парк Лейн, но еще не видела Уилфрида. Динни казалась стремительной, прямой и, по излюбленному в романах выражению, "воздушной". Она была как весна и улыбалась так, словно узнала ' что-то очень приятное для себя. Девушка не подозревала о его присутствии, и первый же взгляд, брошенный на нее Уилфридом, успокоил его. Пока она может быть такой довольной и беспечной, ему не о чем тревожиться. У бронзового коня, которого Динни окрестила "норовистым пузанчиком", она остановилась, высматривая Уилфрида, весело повертела головой из стороны в сторону, но на лице ее выразилась некоторая тревога. Уилфрид поднялся. Девушка помахала ему рукой и перебежала через дорожку.
      - Позировала перед Боттичелли, Динни?
      - Нет, перед ростовщиком. На всякий случай рекомендую - Феруэн, Саут-Молтон-сквер.
      - Ты - у ростовщика?
      - Да, милый. У меня теперь в кармане столько собственных денег, сколько за всю жизнь не было.
      - Зачем они тебе? Динни наклонилась и погладила собаку.
      - С тех пор как я встретила тебя, я знаю, чем хороши деньги.
      - Чем?
      - Тем, что позволяют не расставаться с тобой из-за их отсутствия. Широкие бескрайние просторы - вот что теперь нам нужно. Спусти Фоша с поводка, Уилфрид. Он и так побежит за нами.
      XIX
      В таком литературном центре, как Лондон, где чуть ли не каждый день на прилавки выбрасываются добрых полдюжины книг, появление тоненького томика стихов обычно проходит незамеченным. Однако обстоятельства сложились так, что выход в свет сборника "Барс" и другие стихотворения" превратился в "литературное событие". Это была первая книга Уилфрида после четырехлетнего молчания. Его одинокая фигура привлекала к себе всеобщее внимание редким в среде старинной аристократии поэтическим талантом, горечью и силой прежних стихов, постоянным пребыванием на Востоке и отчужденностью от литературных кругов, а в последнее время и слухами о переходе его в мусульманство. Четыре года тому назад, когда вышла его третья книжка, кто-то прозвал его "Байроном в пеленках", и определение стало крылатым. Кроме того, он сумел найти себе молодого издателя, который владел искусством "запускать машину", как он выражался. Немногие недели, прошедшие с момента поступления к нему рукописи Уилфрида, он только и делал, что завтракал и обедал с разными людьми, настоятельно советуя всем прочесть "Барса", который станет самой сенсационной поэмой со времен "Пса небес". На вопрос "почему?" он отвечал кивками, подмигиванием и улыбкой во весь рот. Правда ли, что молодой Дезерт перешел в ислам? О да! Он в Лондоне? О да! Но он, конечно, самая неуловимая и редкая птица в литературных кругах.
      Этот издатель, именовавший свою фирму "Компсон Грайс лимитед", с самого начала сообразил, что "Барс" - беспроигрышная ставка: поэмой не будут наслаждаться, но зато о ней заговорят. Задача Компсона Грайса сводилась, по существу, к тому, чтобы пустить снежный ком по склону, а это он, когда одушевлялся верой в успех, умел делать, как никто. За три дня до выхода книги он преднамеренно нечаянно встретился с Телфордом Юлом.
      - Хэлло, Юл! Вернулись из Аравии?
      - Как видите.
      - Знаете, в понедельник у меня выходит изумительный сборник стихов "Барс" Уилфрида Дезерта. Хотите экземпляр? Заглавная поэма - нечто потрясающее.
      - Неужели?
      - Она станет в десять раз известней, чем поэма, из "Индийских стихов" Альфреда Лайела о человеке, который предпочел умереть, но не изменил своей религии. Помните?
      - Помню.
      - Правда, что Дезерт перешел в магометанство?
      - Спросите у него.
      - Он, видимо, написал эту поэму о самом себе. Она носит насквозь личный характер.
      - В самом деле?
      Компсону Грайсу внезапно пришла в голову мысль: "Эх, если бы так!.. Вот был бы шум!"
      - Вы знакомы с ним, Юл?
      - Нет.
      - Вы Должны прочесть эту штуку. Я просто оторваться не мог.
      - Вот как?
      - Как человек решается печатать поэму о своих собственных переживаниях?
      - Затрудняюсь ответить.
      И еще более внезапно Компсон Грайс подумал: "Эх, если бы так!.. Сто тысяч экземпляров распродать можно!"
      Он вернулся к себе в контору, рассуждая: "Юл чертовски скрытен. Думаю, что я прав, - он знает об этой истории. Он только что вернулся, а на базарах, говорят, все уже известно. Теперь сообразим, что у нас получается. Сборник идет по пять шиллингов. Разберут его нарасхват. После уплаты гонорара остается шесть пенсов чистой прибыли с экземпляра. Сто тысяч экземпляров дадут две с половиной тысячи фунтов. Дезерт получит столько же. Клянусь святым Георгием, для него слишком много! Нет, нет, честность в расчетах с клиентом превыше всего".
      И тут на Компсона Грайса низошло вдохновение, которое нередко осеняет честных людей, узревших возможность заработать.
      "Я должен указать ему на риск, связанный с тем, что поэму могут счесть выражением личных переживаний. Сделаю это сразу же по выходе книги. А пока что подготовлю второе издание".
      Накануне появления сборника Марк Хенна, известный критик, который еженедельно отзванивал кому-нибудь заупокойную в соответствующем отделе "Колокола", где он сотрудничал, уведомил Компсона Грайса, что "выложил им все" в рецензии на поэму "Барс". Более молодой литературный деятель, известный своими пиратскими приемами, ни о чем издателя не известил, но статью тоже подготовил. Обе рецензии были напечатаны в день выхода сборника. Компсон Грайс вырезал их и прихватил в собой в ресторан "Жасмин", куда он пригласил Уилфрида позавтракать.
      Они встретились у входа и проследовали к столику в дальнем конце зала. Помещение было набито людьми, знавшими всех и всякого в мире литературы, искусства и театра. Компсон Грайс, умудренный опытом угощения многих авторов, выждал, пока опорожнится бутылка "Мутон Ротшильд" 1870 года. Затем вытащил из кармана обе рецензии, положил перед собеседником статью Марка Хенны и спросил:
      - Читали? Довольно сочувственная.
      Уилфрид пробежал вырезку.
      Критик действительно "выложил им все". Почти вся статья была посвящена превознесению "Барса", который объявлялся произведением, наиболее полно раскрывшим человеческую душу со времен Шелли.
      - Чушь! Шелли раскрывается только в лирике.
      - Шелли так Шелли! - отозвался Компсон Грайс. - Надо же ему на кого-то сослаться.
      Рецензент утверждал, что поэма "срывает последние покровы лицемерия, к которому на протяжении всей истории литературы приходилось прибегать музе, как только дело касалось религии". Кончалась статья словами: "Эта поэма, которая представляет собой неудержимый поток повествования о муках души, поставленной перед жестокой дилеммой, есть поистине одно из высочайших достижений художественно-психологического анализа, известных нам в двадцатом столетии".
      Подметив выражение, с каким его гость отложил вырезку, Компсон Грайс осторожно вставил:
      - Очень неплохо! Личный пафос вещи - вот что всех покоряет.
      Уилфрид судорожно передернулся.
      - Есть у вас чем обрезать сигару? Компсон Грайс подал ему гильотинку вместе со второй рецензией:
      - Думаю, что вам следует прочесть и эту, из "Дейли фейз".
      Рецензии был предпослан заголовок:
      ВЫЗОВ.
      БОЛЬШЕВИЗМ ПРОТИВ ИМПЕРИИ.
      Уилфрид взял статью.
      - Кто такой Джеффи Колтем? - спросил он.
      Рецензия начиналась с некоторых довольно точных сведений о прошлом поэта, его ранних работах и жизни вплоть до принятия им магометанства, о чем тоже упоминалось. Затем, после нескольких благосклонных замечаний об остальных стихотворениях сборника, рецензент переходил к "Барсу", который, по его словам, берет человека за горло мертвой хваткой бульдога. Ниже он цитировал строки:
      Давно все догмы обветшали,
      Проклятье вере и морали,
      Что мысль цепями оковали!
      От них лекарство есть одно
      Сомненья горькое вино.
      Пей скепсис иль иди на дно! - и с расчетливой жестокостью продолжал:
      "Повествовательная форма поэмы - тонкий способ замаскировать ту всеразрушающую горечь, которую невольно хочется объяснить раной, нанесенной непомерной гордыне того, кто изменил и себе и всему британскому. Намеревался ли мистер Дезерт раскрыть в, поэме свой личный опыт и переживания в связи со своим обращением в ислам, религию, которой, заметим мимоходом, он, судя по вышеприведенным горьким и жалким строкам, достоин не более, чем христианства, - ответить мы, разумеется, не беремся, но советуем автору быть до конца искренним и сказать нам правду. Раз в нашей среде находится поэт, который с безусловным талантом проникает к нам в душу, подрывая наши верования и наш престиж, мы имеем право знать, не является ли он таким же ренегатом, как и его герои".
      - По-моему, это пасквиль, - невозмутимо констатировал Компсон Грайс.
      Уилфрид глянул на него так, что тот впоследствии признавался: "Я не подозревал, что у Дезерта такие глаза".
      - Да, я ренегат. Я перешел в магометанство под пистолетом, и вы можете предать это гласности.
      Еле удержавшись от возгласа: "Слава богу!" - Компсон Грайс протянул ему руку, но Уилфрид откинулся назад, и лицо его потонуло в клубе сигарного дыма. Издатель сполз на самый кончик стула:
      - Значит, я должен послать в "Дейли фейз" письмо и заявить, что
      "Барс" написан вами на основании ваших личных переживаний? Так я вас понял?
      - Так.
      - Дорогой мой, это же замечательно! Это, если хотите знать, акт мужества!
      Улыбка Уилфрида заставила Компсона Грайса отодвинуться назад к спинке стула, проглотить вертевшуюся на языке фразу: "Спрос на книгу чудовищно возрастет", - и заменить ее другой:
      - Письмо чрезвычайно укрепит ваши позиции. Надо бы также щелкнуть по носу этого парня.
      - Пусть занимается своей стряпней!
      - Пожалуй, верно, - согласился Компсон Грайс. Он был отнюдь не намерен впутываться в драку, - влиятельная "Дейли фейз" могла подвергнуть избиению издаваемых им авторов.
      Уилфрид поднялся:
      - Весьма признателен. Мне пора.
      Компсон Грайс посмотрел ему вслед. Дезерт уходил медленным шагом, высоко подняв голову. "Бедняга! - подумал издатель. - Вот будет сенсация!"
      Вернувшись в контору, он потратил некоторое время на поиски фразы, которую можно было бы вырвать из рецензии, чтобы использовать для рекламы. Наконец он подобрал нужную выдержку:
      "Дейли фейз": "В литературе последних лет поэма не имеет равных себе по мастерству".
      (Остальную часть предложения Компсон Грайс опустил, потому что она гласила: "... выбивания почвы из-под ног у всего, на чем мы стоим".) Затем он сочинил письмо редактору газеты. Он пишет, сообщал Компсон Грайс, по просьбе мистера Дезерта, которому вовсе не нужно бросать вызов, чтобы добиться от него искренности, и который сам жаждет объявить во всеуслышание, что в основу "Барса" им действительно положены собственные переживания. Лично он, Компсон Грайс, считает такое откровенное признание самым поразительным актом мужества за последние годы. Он гордится тем, что первым печатает поэму, которая по своей психологической глубине, художественным достоинствам и чисто человеческой ценности представляет собой наиболее выдающееся явление современности.
      Он подписался: "Ваш покорный слуга Компсон Грайс", - затем увеличил предполагаемый тираж второго издания, распорядился заранее подготовить объявление: "Первое издание разошлось; второй, расширенный тираж - в наборе", - и поехал к себе в клуб играть в бридж.
      Компсон Грайс, как и Майкл, состоял членом "Полиглота" и поэтому наткнулся в холле на Монта. Волосы его бывшего компаньона были растрепаны, уши стояли торчком, и заговорил он немедленно:
      - Грайс, что вы собираетесь предпринять против этого молодого негодяя Колтема?
      Компсон Грайс успокоительно улыбнулся и заверил:
      - Не волнуйтесь! Я показал рецензию Дезерту, и он поручил мне вырвать у змеи жало, объявив, что он полностью все признает.
      - О господи!..
      - А что? Разве вы не знали?
      - Знал, но...
      Эти слова пролили бальзам на сердце Компсона Грайса, который усомнился было в правдивости признания Уилфрида. В самом деле, мог ли он решиться напечатать эту поему, если она написана о нем самом? Кто же станет разглашать такие подробности своей биографии? Но слова Монта разрешили его недоумение: тот в свое время открыл Дезерта и был ближайшим другом поэта.
      - Словом, я написал в "Дейли фейз" и все объяснил.
      - Так просил Уилфрид?
      - Да, просил.
      - Публикация поэмы - безумие. Quern Deus... [4]
      Майкл перехватил выражение, мелькнувшее на лице Компсона Грайса, и горько прибавил:
      - Впрочем, вам ведь важно, чтобы была сенсация.
      Тот холодно возразил:
      - Покамест трудно сказать, что это нам принесет - пользу или вред.
      - Чушь! - вскипел Майкл. - Теперь все, будь они прокляты, кинутся читать поэму! Видели вы сегодня Уилфрида?
      - Мы завтракали вместе.
      - Как он выглядит?
      "Как Азраил", - пришло на ум Компсону Грайсу, но ответил он подругому:
      - О, прекрасно! Совершенно спокоен.
      - Как грешник в аду! Слушайте, Грайс, если вы не встанете рядом с ним и не поддержите его всем, что только в ваших силах, я с вами навеки порву.
      - За кого вы меня принимаете, дорогой друг? - не без достоинства осадил его Компсон Грайс и, одернув жилет, проследовал в карточный салон.
      Майкл, бормоча под нос: "Рыбья кровь!" - помчался на Корк-стрит.
      "Не знаю, захочет ли бедняга видеть меня", - тревожно думал он.
      Но, дойдя до угла этой улицы, Майкл впал в такой ужас, что отправился не к Уилфриду, а на Маунт-стрит. Дворецкий сообщил ему, что его родителей нет дома, но мисс Динни приехала утром из Кондафорда.
      - Хорошо, Блор. Если она не ушла, я ее сам найду.
      Он поднялся по лестнице и осторожно приоткрыл дверь гостиной.
      В нише под клеткой с попугаем тетки тихо и прямо, как девочка на уроке, сидела Динни, сложив руки на коленях и устремив взгляд в пространство. Она не заметила Майкла, пока тот не положил ей руку на плечо:
      - Маленькая моя!
      - Как сделать так, чтобы тебе не хотелось убить человека?
      - Ах, ядовитый гаденыш! Твои прочли "Дейли фейз"? Динни кивнула.
      - Какая реакция?
      - Молчание и поджатые губы.
      Майкл кивнул:
      - Бедная девочка! И ты все-таки приехала?
      - Да. Мы идем с Уилфридом в театр.
      - Передай ему привет и скажи, что я буду у него, как только понадоблюсь. Да, вот что, Динни, постарайся дать ему почувствовать, что мы восхищены тем, как он сжег мосты.
      Динни подняла на Майкла глаза, и выражение их тронуло его.
      - Он поступил так не от гордости, Майкл. В нем зреет что-то страшное. В глубине души он не доверяет себе: ему кажется, что он отрекся из трусости. Я знаю, он не может выбросить это из головы. По его мнению, он обязан доказать, - и не столько другим, сколько себе, - что он не трус. О, я-то знаю, что он не такой! Но пока он не докажет этого себе и окружающим, от него можно ожидать всего.
      Майкл кивнул. Из своей единственной встречи с Уилфридом он вынес примерно такое же впечатление.
      - А тебе известно, что он сам просил издателя написать письмо?
      - Что же теперь будет? - беспомощно спросила Динни.
      Майкл пожал плечами.
      - Майкл, неужели никто не поймет, в каком положении он тогда оказался?
      - Люди с воображением встречаются редко. Я не смею утверждать, что сам могу понять его. А ты можешь?
      - Только потому, что это - Уилфрид.
      Майкл стиснул ей руку:
      - Я рад, что у тебя старомодный недуг, а не просто современная "физиологическая потребность".
      XX
      Пока Динни одевалась, к ней в комнату вошла тетка:
      - Твой дядя прочел мне эту статью. Удивляюсь!
      - Чему, тетя?
      - Я знавала одно'о Колтема, но он умер.
      - Этот тоже когда-нибудь умрет.
      - Динни, где ты заказываешь такие лифы на косточках? Очень удобные.
      - У Хэрриджа.
      - Твой дядя говорит, что Дезерт должен выйти из свое'о клуба.
      - Уилфриду решительно наплевать на клуб, - он за все время там и десяти раз не был. Но я не надеюсь, что он напишет туда о своем выходе.
      - Заставь е'о.
      - Тетя, мне никогда не придет в голову заставлять его что-нибудь делать.
      - Это так ужасно, ко'да тебе кладут черные шары!
      - Тетя, милая, можно мне подойти к зеркалу? Леди Монт пересекла комнату и взяла с ночного столика тоненькую книжечку:
      - "Барс"! Но он же изменил их, Динни.
      - Нет, тетя. У него не было пятен, которые можно менять.
      - А крещение, и вообще?
      - Если в крещении есть какой-то смысл, значит, оно - надругательство над детьми, которые не в состоянии понять, в чем оно заключается.
      - Динни!
      - Да, я так считаю. Нельзя ни на что обрекать людей без их согласия. К тому времени, когда Уилфрид научился мыслить, у него уже не было веры.
      - Значит, он не отрекся, а принял.
      - Он это знает.
      - Поделом этому арабу, - объявила леди Монт, направляясь к двери. Какая навязчивость! Если тебе нужен ключ от двери, возьми у Блора.
      Динни торопливо закончила туалет и побежала вниз. Блор был в столовой.
      - Тетя Эм велела дать мне ключ, Блор, и вызовите, пожалуйста, такси.
      Дворецкий позвонил на стоянку такси, принес девушке ключ и сказал:
      - Миледи привыкла высказывать свои мысли вслух, так что я поневоле все знаю, мисс. Утром я и говорю сэру Лоренсу: "Если бы мисс Динни могла его увезти в горную Шотландию, куда газеты не доходят, это сберегло бы им много нервов". В наше время, если замечали, мисс, что ни день - новое событие, да и память у людей не такая, как прежде. Вы простите, что я об этом заговорил.
      Динни взяла ключ:
      - Наоборот, я благодарна вам, Блор. Я и сама ничего лучшего не желала бы. Только боюсь, он сочтет такой шаг недостойным.
      - В наше время молодые леди умеют добиваться всего, чего захотят.
      - Мужчинам все-таки приходится соблюдать осторожность, Блор.
      - Конечно, мисс. Родные - трудный народ, но все как-нибудь образуется.
      - Думаю, что мы выдержим эту свистопляску.
      Дворецкий сокрушенно покачал головой:
      - По-моему, тот, кто ее начал, изрядно виноват. Зачем без нужды причинять другим неприятности? Такси у подъезда, мисс.
      В машине девушка опустила оба боковых стекла и наклонилась вперед, чтобы ей обдувало сквозняком разгоряченные щеки. Она была полна таким сладостным волнением, что в нем тонули даже злоба и негодование, которое вызвала у нее рецензия. На углу Пикадили она увидела плакат: "Все на дерби!" Завтра дерби! Оказывается, она перестала замечать время! Дин ни ехала в Сохо, где они с Уилфридом собирались пообедать у Блафара, но такси двигалось медленно - накануне национального празднества уличное движение было особенно оживленным. У дверей ресторана со спаниелем на поводке стоял Стэк. Он протянул ей конверт:
      - Мистер Дезерт послал меня к вам с запиской, а я прихватил с собой пса, - пусть погуляет.
      "Динни, родная,
      Прости, что сегодня подвел. Весь день терзаюсь сомнениями. Дело вот в чем: пока я не узнаю, как на меня посмотрят после этой истории, мне не отделаться от мысли, что я не вправе компрометировать тебя. Ради тебя самой я должен избегать появляться с тобою на людях. Надеюсь, ты прочла "Дейли фейз"? Травля началась. С неделю хочу побыть один - посмотрю, как все обернется. Я не сбегу, мы сможем переписываться. Ты меня поймешь. Собака стала моей отрадой. Ею я тоже обязан тебе. До скорого свидания, любимая.
      Твой Уилфрид".
      Динни стоило величайшего напряжения не схватиться руками за сердце на глазах у шофера. Вот и свершилось то, чего она все время втайне боялась, - она отрезана в самый разгар боя. Сделав над собой еще одно усилие, она дрожащими губами выдавила: "Подождите минутку", - и повернулась к Стэку:
      - Я отвезу вас с Фошем домой.
      - Благодарю, мисс.
      Девушка нагнулась над собакой. Панический страх все сильнее овладевал ею. Собака! Вот связующее их звено!
      - Посадите его в машину, Стэк.
      По дороге она вполголоса спросила:
      - Мистер Дезерт дома?
      - Нет, мисс, он дал мне записку и ушел.
      - Как он себя чувствует?
      - По-моему, немного встревожен, мисс. Признаюсь честно, я бы не прочь поучить манерам джентльмена из "Дейли фейз".
      - Значит, вы тоже прочли?
      - Прочел. Они не смели ее пропускать, - вот что я вам доложу.
      - Свобода слова, - пояснила Динни. Собака прижалась мордой к ее колену. - Фош хорошо себя ведет?
      - С ним никаких хлопот, мисс. Он у нас настоящий джентльмен. Верно, старина?
      Спаниель по-прежнему прижимался к ноге девушки, и его прикосновение успокаивало ее.
      Когда такси остановилось на Корк-стрит, Динни вынула из сумочки карандаш, оторвала чистый листок от письма Уилфрида и написала:
      "Родной мой,
      Делай как знаешь. Но помни: я с тобой навсегда. Нас не разлучит никто, пока ты меня любишь.
      Твоя Динни.
      Ты не сделаешь этого, правда? Ох, не надо!"
      Она лизнула оставшийся на конверте клей, вложила туда половинку листка и сдавила письмо в пальцах. Когда клей схватился, Динни вручила конверт Стэку, поцеловала собаку в голову и сказала шоферу:
      - Маунт-стрит, со стороны парка, пожалуйста. Спокойной ночи, Стэк.
      - Спокойной ночи, мисс.
      Взгляд и склад губ неподвижно стоявшего вестового выражали такое глубокое понимание происходящего, что девушка отвернулась. И на этом закончилась прогулка, которой она с нетерпением ждала с самого утра.
      Динни вылезла на углу Маунт-стрит, зашла в парк и села на ту скамейку, где раньше сидела с Уилфридом. Она забыла, что с ней нет провожатого, что она без шляпы и в вечернем платье, что пробило уже восемь, и сидела, подняв воротник, втянув каштановую головку в плечи и пытаясь стать на точку зрения Уилфрида. Понять его нетрудно. Гордость! Она сама достаточно горда, чтобы его понять. Не впутывать других в свою беду - это же элементарное правило. Чем дороже тебе человек, тем сильнее хочется и оберечь его. Странная ирония судьбы: любовь разделяет людей именно тогда, когда они всего нужнее друг другу! И выхода, по-видимому, нет! Слабые звуки гвардейского оркестра донеслись до слуха девушки. Что играют? "Фауста"? Нет, "Кармен"! Любимая опера Уилфрида! Динни встала и по траве, напрямик, направилась туда, где играла музыка. Сколько здесь народу! Девушка отошла в сторону, отыскала свободный садовый стул, вернулась назад и села под кустом рододендронов. Хабанера! Первые такты всегда вызывают дрожь. Какая дикая, внезапная, непонятная и неотвратимая вещь - любовь! "L'amour est 1'enfant de Boheme..." [5]. В этом году поздние рододендроны. Какой красивый вон тот, темно-розовый! В Кондафорде у нас свои такие же... Ох, где он, где он сейчас? Почему, даже любя, нельзя сорвать с себя плотские покровы, чтобы призраком скользить рядом с Уилфридом, вложив в его руку свою? Лучше уж держаться за руку призрака, чем остаться одному! И неожиданно Динни почувствовала, что такое одиночество, почувствовала так остро, как ощущают его только по-настоящему влюбленные люди, когда мысленно рисуют себе жизнь без любимого существа. Отрезанная от Уилфрида, она поникнет, как поникают цветы на стебельках. "Хочу побыть один - посмотрю, как все обернется". Сколько он захочет пробыть один? Всю жизнь? При мысли об этом девушка вздрогнула. Какой-то прохожий, предположив, что она собирается с ним заговорить, остановился и взглянул на нее. Лицо девушки внесло поправку в его первое впечатление, и он пошел дальше. Динни предстояло убить еще два часа: она не желает, чтобы родные догадались, как печально кончился для нее вечер. Оркестр завершает концерт арией тореадора. Самая популярная и самая банальная мелодия оперы! Нет, не банальная, она нужна для того, чтобы ее грохот заглушил безысходность смерти, точно так же, как страсть двух влюбленных тонет в грохоте окружающего их мира. Что он такое, как не бессмысленные и безжалостные подмостки, по которым движутся статисты-люди, сталкиваясь и на мгновение обнимая друг друга в темных закоулках кулис? Как странно звучат аплодисменты на открытом воздухе! Динни взглянула на ручные часики. Половина десятого. Окончательно стемнеет не раньше чем через час, но уже стало прохладно, в воздухе поплыл аромат трав и листвы, краски рододендронов потускнели, пенье птиц смолкло. Люди шли и шли мимо Динни. Она не замечала в них ничего необычного, и они не замечали ничего необычного в ней. Динни подумала: "Да бывает ли вообще в жизни что-нибудь необычное? Бывает, - я не обедала". Зайти в кафе? Пожалуй, слишком рано. Но не может быть, чтобы здесь нигде нельзя было поесть! Не обедать, завтракать кое-как и не пить чаю, - кажется, так и полагается при любовных терзаниях? Динни направилась к Найтс-бридж, убыстряя шаг скорее инстинктивно, чем на основании опыта, потому что впервые бродила по Лондону в такой поздний час. Она без приключений добралась до ворот, пересекла проспект и пошла по Слоун-стрит. На ходу ей было легче, и Динни отметила про себя это обстоятельство. "Когда томишься от любви, - ходи!" Широкая и прямая улица была почти пуста, на Динни некому было обращать внимание. Тщательно запертые высокие и узкие дома с казенного вида фасадами и железными шторами на окнах, казалось, еще более подчеркивали равнодушие упорядоченного мира к переживаниям одиноких прохожих вроде нее. На углу Кингз-род стояла женщина.
      - Не скажете, где здесь поблизости можно поесть? - осведомилась Динни.
      Только после этого она заметила, что у женщины, к которой она обратилась, круглое скуластое лицо с сильно подведенными глазами, добродушный рот, губы немного мясистые, нос тоже. Выражение глаз было такое, словно они утратили соприкосновение с душой, - следствие постоянной привычки попеременно казаться то неприступными, то обольстительными. На темном облегающем платье поблескивала нитка искусственного жемчуга. Динни не могла удержаться от мысли, что не раз видела в обществе женщин, похожих на эту.
      - Налево недурной ресторанчик.
      - Не хотите ли зайти со мной перекусить? - предложила Динни, не то повинуясь первому импульсу, не то уловив в глазах женщины голодный блеск.
      - Еще бы! - ответила та. - По правде сказать, вышла-то я не поевши. Да и в компании посидеть приятно.
      Она свернула на Кингз-род, и Динни пошла рядом с ней, подумывая, что если встретит знакомых, может получиться неудобно, но в общем испытывая облегчение.
      "Бога ради, Динни, держись естественно", - мысленно увещевала она себя.
      Женщина привела ее в небольшой ресторанчик, вернее - кабачок, потому что при нем был бар. В обеденном зале, куда вел отдельный вход, было пусто. Они сели за столик, где стояли судок, ручной колокольчик, бутылка вустерской минеральной воды и вазочка с осыпающимися ромашками, которые, видимо, попали в нее уже несвежими. В воздухе припахивало уксусом.
      - Я не отказалась бы от сигареты, - объявила женщина.
      У Динни не было сигарет. Она позвонила.
      - Какой сорт вы курите?
      - А, любую дешевку.
      Появилась официантка, взглянула на женщину, взглянула на Динни и осведомилась: "Что вам?"
      - Пачку "Плейере", пожалуйста. Мне большую чашку свежего кофе покрепче с кексом или булочкой. А вам?
      Женщина посмотрела на Динни, словно оценивая ее возможности, посмотрела на официантку и нерешительно попросила:
      - По правде сказать, я здорово голодная. Холодного мяса и бутылку портера, что ли.
      - Гарнир или салат? - спросила Динни.
      - Благодарю, лучше салат.
      - Прекрасно. Возьмем еще пикули. И будьте добры, поскорее.
      Официантка провела языком по губам, кивнула и ушла.
      - Знаете, это очень мило с вашей стороны, - неожиданно выпалила женщина.
      - С вашей стороны тоже очень любезно, что вы согласились. Без вас я совсем растерялась бы.
      - Она не понимает, в чем дело, - сказала женщина, кивнув в сторону исчезнувшей официантки. - Сказать по правде, я тоже.
      - Почему? Мы же обе хотим есть.
      - Ну, в этом сомневаться не приходится, - согласилась женщина. - Увидите, как я буду уплетать. Ужасно рада, что вы заказали пикули. Обожаю маринады, хоть они мне и не по карману.
      - Я забыла про коктейли, - смущенно призналась Динни. - Но, может быть, их тут не приготовляют?
      - Сгодится и шерри. Сейчас принесу.
      Женщина встала и вышла в бар.
      Динни воспользовалась случаем и попудрила нос. Потом сунула руку за, лиф, где были спрятаны трофеи с Саут-Молтон-сквер, и вытащила пятифунтовую бумажку. Ею овладело какое-то мрачное возбуждение.
      Женщина принесла два бокала:
      - Я сказала, чтобы их приписали к счету. Выпивка здесь что надо.
      Динни подняла бокал и пригубила. Женщина осушила свой одним глотком.
      - Не могу без этого. Представляете себе страну, где не достанешь выпить!
      - Люди все равно достают.
      - Еще бы! Но, говорят, спиртное там дрянь.
      Динни отметила жадное любопытство, с каким глаза женщины скользнули по ее пальто, платью и лицу.