- Кит, плати фант! - раздался окрик Флер.
      Кит вздернул голову и засунул руки в карманы.
      "Поделом Флер!" - подумала Динни.
      Голос позади нее произнес:
      - Ярко выраженное пристрастие твоей тетки к молодому поколению сопряжено с чрезмерным шумом. Не вкусить ли нам капельку покоя у меня в кабинете?
      Динни обернулась и увидела тонкое, худое и подвижное лицо сэра Лоренса Монта с совершенно побелевшими усиками, хотя в волосах седина едва начала пробиваться.
      - Я еще не внесла свою лепту, дядя Лоренс.
      - Пора тебе вообще отучиться ее вносить. Пусть язычники беснуются, а мы пойдем вниз и по-христиански предадимся мирной беседе.
      Динни подумала: "Что ж, я не прочь побеседовать об Уилфриде Дезерте". Эта мысль оттеснила на задний план ее инстинктивную потребность вечно чему-то служить, и девушка последовала за баронетом.
      - Над чем вы сейчас работаете, дядя?
      - Пока что отдыхаю и почитываю мемуары Хэрриет Уилсон. Замечательная девица, доложу тебе, Динни! Во времена Регентства в высшем свете трудно было испортить чью-либо репутацию, но Хэрриет делала все, что могла. Если ты о ней не слышала, могу сообщить, что она верила в любовь и дарила своей благосклонностью многих любовников, из которых любила лишь одного.
      - И все-таки верила в любовь?
      - Что тут особенного? Ведь остальные-то любили ее, - она была добросердечная бабенка. Какая огромная разница между нею и Нинон де Ланкло, та любила всех своих любовников. А в общем обе - колоритные фигуры. Представляешь, какой диалог о добродетели можно написать от их лица? Сядь же, наконец.
      - Дядя Лоренс, сегодня днем я ходила смотреть памятник Фошу и Встретила вашего кузена мистера Масхема.
      - Джека?
      - Да.
      - Последний из денди. Между прочим, существует огромная разница между щеголем, денди, светским франтом, фатом, "чистокровным джентльменом" и хлыщом. Есть еще какая-то разновидность, да я всегда забываю слово. Я перечислил их в нисходящем порядке. По возрасту Джек относится к поколению фатов, но по своему складу он чистый денди - типичный персонаж Уайт-Мелвила. А что он такое, на твой взгляд?
      - Лошади, пикет и невозмутимость.
      - Долой шляпу, дорогая. Люблю смотреть на твои волосы.
      Динни сняла шляпу.
      - Я встретила там еще одного человека - шафера Майкла.
      Густые брови сэра Лоренса приподнялись:
      - Что? Молодого Дезерта? Он опять вернулся? Легкий румянец выступил на щеках Динни.
      - Да, - ответила она.
      - Редкая птица, Динни.
      Чувство, которого Динни еще никогда не испытывала, охватило ее.
      Она не сумела бы его выразить, но оно напоминало ей о фарфоровой статуэтке, которую девушка подарила отцу в день его рождения две недели назад. Маленькая превосходно выполненная группа китайской работы: лиса и четыре забившихся под нее лисенка. На морде лисы написаны нежность и настороженность - то самое, что сейчас на душе у Динни.
      - Почему редкая?
      - Давняя история. Но тебе могу рассказать. Я точно знаю, что этот молодой человек увивался вокруг Флер года два после ее свадьбы. Из-за этого он и стал бродягой.
      Вот, значит, что имел в виду Дезерт, упоминая об Исаве? Нет, дело не в том. Она помнит: когда он спрашивал о Флер, у него было самое обычное выражение лица.
      - Это же было сто лет назад! - возразила девушка.
      - Ты права. Седая старина. Впрочем, ходят и другие слухи. Клубы рассадники жестокости.
      Соотношение нежности и настороженности, переполнявших Динни, изменилось: доля первой уменьшилась, второй возросла.
      - Какие слухи? Сэр Лоренс покачал головой:
      - Мне этот молодой человек нравится, и даже тебе, Динни, я не стану повторять то, о чем, в сущности, ничего не знаю. Стоит человеку начать жить иначе, чем другие, и люди готовы бог знает что о нем выдумать.
      Он внезапно посмотрел на племянницу, но глаза Динни были прозрачны.
      - Кто этот китайчонок наверху?
      - Сын бывшего мандарина, который оставил семью здесь из-за неурядиц на родине. Милый малыш. Приятный народ китайцы. Когда приезжает
      Хьюберт?
      - Через неделю. Они летят из Италии. Вы же знаете, Джин - старый пилот.
      - Что с ее братом?
      - С Аденом? Служит в Гонконге.
      - Твоя тетка все еще сокрушается, что у тебя с ним ничего не вышло.
      - Милый дядя, я готова на все, чтобы угодить тете Эм, но в данном случае, испытывая к нему чувства сестры, я боялась погрешить против библии.
      - Не хочу, чтобы ты выходила замуж и уезжала в какую-нибудь варварскую страну, - сказал сэр Лоренс.
      В голове Динни мелькнуло: "Дядя Лоренс просто волшебник!" - и глаза ее стали еще прозрачнее, чем раньше.
      - Эта проклятая бюрократическая машина скоро поглотит всех наших близких, - продолжал баронет. - Обе мои дочери за морем: Селия в Китае, флора в Индии; твой брат Хьюберт в Судане; твоя сестра Клер уедет, как только обвенчается, - Джерри Корвен получил назначение на Цейлон; Чарли Масхем, по слухам, прикомандирован к канцелярии генерал-губернатора в Кейптауне; старший сын Хилери служит в индийской гражданской администрации, младший - во флоте. Ну их всех! Ты и Джек Масхем - единственные пеликаны в моей пустыне. Конечно, остается еще Майкл.
      - Дядя, вы часто встречаетесь с мистером Масхемом?
      - Довольно часто: либо в "Бэртоне", либо он заходит ко мне в "Кофейню" поиграть в пикет, - мы с ним последние любители этой забавы. Но это только зимой, пока не начался сезон. Теперь я не увижу его до самого конца Ныомаркетских скачек.
      - Он, наверно, замечательно разбирается в лошадях?
      - Да, Динни. В остальном - нет, как все люди его типа. Лошадь - это такое животное, которое закупоривает поры нашей души, делает человека чересчур бдительным. Нужно следить не только за лошадью, но и за всеми, кто имеет к ней касательство. Как выглядит молодой Дезерт?
      - Дезерт? - замялась Динни, чуть было не захваченная врасплох. - Он изжелта-темный. - Как пески под солнцем. Он ведь настоящий бедуин. Отец его живет отшельником, они все немного странные. Майкл любит его, несмотря на ту историю. Это лучшее, что я могу о нем сказать.
      - А что вы думаете о его стихах?
      - Хаос и разлад: одной рукой творит, другой разрушает.
      - Он, видимо, еще не нашел себе места в жизни. Глаза у него довольно красивые, вы не находите?
      - Мне больше запомнился рот - нервный и горький.
      - Глаза говорят о том, каков человек от природы, рот - о том, каким он стал,
      - Да. Рот и брюшко.
      - У него нет брюшка, - возразила Динни. - Я обратила внимание.
      - Привычка питаться горстью фиников и чашкой кофе. Неправда, что арабы любят кофе. Их слабость - зеленый чай с мятой. Боже правый! Вот и твоя тетка. "Боже правый!" относилось не к ней, а к чаю с мятой.
      Леди Монт сняла свой бумажный головной убор и перевела дух.
      - Тетя, милая, - взмолилась Динни, - я забыла, что у вас день рождения и не принесла подарка.
      - В таком случае поцелуй меня. Я все'да говорю, Динни, что ты целуешь особенно приятно. Как ты сюда попала?
      - Я приехала за покупками для Клер.
      - Ты захватила с собой ночную рубашку?
      - Нет.
      - Неважно. Возьмешь мою. Ты их еще носишь?
      - Да, - ответила Динни.
      - Умница. Не люблю женских пижам. Твой дядя тоже. От них такое ощущение, словно что-то ниже талии тебе мешает. Хочешь избавиться и не можешь. Майкл и Флер остаются обедать.
      - Благодарю, тетя Эм, я переночую у вас. Сегодня я не достала и половины того, что нужно Клер.
      - Мне не нравится, что Клер выходит замуж раньше тебя, Динни.
      - Этого следовало ожидать, тетя.
      - Вздор! Клер - блестящая женщина: на таких, как правило, не женятся. Я вышла замуж в двадцать один.
      - Вот видите, тетя!..
      - Ты смеешься надо мной! Я блеснула все'о один раз. Помнишь слона,
      Лоренс? Я хотела, чтобы он сел, а он становился на колени. Слоны мо'ут наклоняться только в одну сторону. И я сказала, что он следует своим наклонностям.
      - Тетя Эм! За исключением этого случая вы - самая блестящая женщина, какую я знаю. Все остальные чересчур последовательны.
      - Мне так отрадно видеть твой нос, Динни. Я устала от горбатых.
      У нас у всех такие - и у твоей тетки Уилмет, и у Хен, и у меня.
      - Тетя, милая, у вас совсем незаметный изгиб.
      - В детстве я ужасно боялась, что будет хуже. Я прижималась горбинкой к шкафу.
      - Я тоже пробовала, только кончиком.
      - Однажды, ко'да я этим занималась, твой отец спры'нул со шкафа и прокусил себе губу. Представь себе, он спрятался там, как леопард, и подсматривал за мной.
      - Какой ужас!
      - Да, Лоренс, о чем ты задумался?
      - Я думал о том, что Динни, по всей вероятности, не завтракала.
      - Я собиралась проделать это завтра, дядя.
      - Вот еще! - возмутилась леди Монт. - Позвони Блору. Ты все равно не пополнеешь, пока не выйдешь замуж.
      - Пусть сначала Клер обвенчается, тетя Эм.
      - Надо бы у Святого Георгия. Служит Хилери?
      - Разумеется!
      - Я поплачу.
      - А почему, собственно, вы плачете на свадьбах, тетя?
      - Невеста будет так похожа на ан'ела, а жених в черном фраке, с усиками даже не почувствует, что она о нем думает. Как это о'орчительно!
      - А вдруг он все почувствует? Я уверена, что так было и с Майклом, когда он женился на Флер, и с дядей Эдриеном, когда Диана выходила за него.
      - Эдриену пятьдесят три и у не'о борода. Кроме то'о, Эдриен - особая статья.
      - Допускаю, что это несколько меняет дело. Но, по-моему, оплакивать следует скорее мужчину. Женщина переживает самую торжественную минуту в своей жизни, а у мужчины наверняка слишком узкий жилет.
      - У Лоренса жилет не жал. Твой дядя все'да был худ как щепка. А я была то'да стройной, как ты, Динни.
      - Вы, наверно, были изумительны в фате, тетя Эм. Правда, дядя?
      Тут она заметила, какое непривычно тоскливое выражение приняли лица обоих ее пожилых собеседников, и торопливо прибавила:
      - Где вы встретились впервые?
      - На охоте, Динни. Я увязла в болоте. Твоему дяде это не понравилось, он подошел и вытащил меня.
      - Идеальное место для знакомства!
      - Слишком грязное. Потом мы целый день не раз'оваривали.
      - Как же вы сошлись?
      - Так уж все сложилось. Я гостила у Кордроев, знакомых Хен, а твой дядя заехал посмотреть щенят. Ты почему меня допрашиваешь?
      - Просто хочу знать, как это делалось в ваше время.
      - Выясни лучше сама, как это делается в наши дни.
      - Дядя Лоренс не хочет, чтобы я избавила его от себя.
      - Все мужчины - э'оисты, кроме Майкла и Эдриена.
      - Кроме того, я не желаю, чтобы вы из-за меня плакали.
      - Блор, коктейль и сандвич для мисс Динни. Она не завтракала. Да, Блор, мистер и миссис Эдриен и мистер и миссис Майкл остаются обедать. И скажите Лауре, Блор, чтобы она отнесла мою ночную рубашку и прочее в синюю комнату для гостей. Мисс Динни ночует у нас. Ах, эта детвора!
      И леди Монт, слегка раскачиваясь, выплыла из комнаты в сопровождении своего дворецкого.
      - Какая она чудная, дядя!
      - Я этого никогда не отрицал, Динни.
      - Стоит мне ее повидать, и на душе становится легче. Она когданибудь сердится?
      - Иногда собирается, но раньше чем успеет выйти из себя, уже перескакивает на другое.
      - Какое спасительное свойство!..
      Вечером за обедом Динни все время прислушивалась, не упомянет ли ее дядя о возвращении Уилфрида Дезерта. Он не упомянул.
      После обеда она подсела к Флер, восхищаясь - как всегда чуточку недоуменно - своей родственницей, лицо и фигура которой были так прелестны, а глаза проницательны, которая держалась так мило и уверенно, не питала никаких иллюзий на собственный счет и смотрела на Майкла сверху вниз и снизу вверх одновременно.
      "Будь у меня муж, - думала Динни, - я была бы с ним не такой. Я смотрела бы ему прямо в глаза, как грешница на грешника".
      - Флер, вы помните вашу свадьбу? - спросила она.
      - Помню, дорогая. Удручающая церемония.
      - Я видела сегодня вашего шафера.
      Круглые сверкающие белками глаза Флер расширились.
      - Уилфрида? Неужели вы его помните?
      - Мне было тогда шестнадцать, и он привел в трепет мои юные нервы.
      - Это, конечно, главная обязанность шафера. Ну, как он выглядит?
      - Очень смуглый и очень беспокойный.
      Флер расхохоталась.
      - Он всегда был такой.
      Динни взглянула на нее и решила не терять времени.
      - Да, дядя Лоренс рассказывал мне, что он пытался внести беспокойство и в вашу жизнь.
      - Я даже не знала, что Барт это заметил, - удивилась Флер.
      - Дядя Лоренс немножко волшебник, - пояснила Динни.
      - Уилфрид вел себя примерно, - понизила голос Флер, улыбаясь воспоминанию. - Уехал на Восток послушно, как ягненок.
      - Но не это же, надеюсь, удерживало его до сих пор на Востоке?
      - Разве корь может удержать вас навсегда в постели? Нет, ему просто там нравится. Наверно, обзавелся гаремом.
      - Нет, - возразила Динни. - Он разборчив, или я ничего не понимаю в людях.
      - Совершенно верно, дорогая. Простите меня за дешевый цинизм. Уилфрид - удивительнейший человек и очень милый. Майкл его любил. Но, - прибавила Флер, неожиданно взглянув на Динни, - женщине любить его невозможно: это олицетворенный разлад. Одно время я довольно пристально изучала его, - так уж пришлось. Он неуловим. Страсть и комок нервов. Мягкосердечный и колючий. Неизвестно, верит ли во что-нибудь.
      - За исключением красоты и, может быть, правды, если он в состоянии их найти? - полувопросительно произнесла Динни.
      Ответ. Флер оказался неожиданным.
      - Что ж, дорогая, все мы верим в них, когда видим вблизи. Беда в том, что их никогда вблизи не бывает, разве что... разве что они скрыты в нас самих. А последнее исключается, если человек в разладе с собой. Где вы его видели?
      - У памятника. Фошу.
      - А, вспоминаю! Он боготворил. Фоша. Бедный Уилфрид! Не везет ему: контузия, стихи и семья - отец спрятался от жизни, мать, полуитальянка, убежала с другим. Поневоле будешь беспокойным. Самое лучшее в нем - глаза: возбуждают жалость и красивы - роковое сочетание. Ваши юные нервы не затрепетали снова?
      - Нет. Но мне было интересно, не затрепещут ли ваши, если я упомяну о нем.
      - Мои? Деточка, мне под тридцать, у меня двое детей и... - лицо Флер потемнело, - мне сделали прививку. Я могла бы о ней рассказать только вам, Динни, но есть вещи, о которых не рассказывают.
      У себя в комнате наверху Динни, несколько обескураженная, погрузилась в чересчур вместительную ночную рубашку тети Эм и подошла к камину, в котором, несмотря на ее протесты, развели огонь. Она понимала, как нелепы ее переживания - странная смесь застенчивости и пылкой смелости в предчувствии близких и неотвратимых поступков. Что с ней? Она встретила человека, который десять лет тому назад заставил ее почувствовать себя дурочкой, человека, судя по всем отзывам, совершенно для нее неподходящего. Динни взяла зеркало и стала рассматривать свое лицо поверх вышивок чересчур вместительной ночной рубашки. То, что она видела, могло бы ее удовлетворить, но не удовлетворяло.
      Такие лица приедаются, думала она. Всегда одно и то же боттичеллиевское выражение!
      Вздернутый нос,
      Цвет глаз голубой!
      Рыжая нимфа, в себя не верь
      И зря не гордись собой!
      Он так привык к Востоку, к черным, томным глазам под чадрой, соблазнительным, скрытым одеждой формам, к женственности, тайне, белым, как жемчуга, зубам - см, в словаре статью "Гурия"! Динни показала зеркалу собственные зубы. На этот счет она спокойна, - лучшие зубы в семье. И волосы у нее вовсе не рыжие: они, как любила выражаться мисс Бреддон, каштановые. Приятное слово! Жаль, что оно устарело. Разве разглядишь себя, когда на тебе покрытая вышивкой рубашка времен Виктории? Не забыть проделать это завтра перед ванной! Обрадует ли ее то, что она увидит? Дай бог! Динни вздохнула, положила зеркало и легла в постель.
      III
      Уилфрид Дезерт все еще сохранял за собой квартиру на Корк-стрит. Платил за нее лорд Маллиен, который пользовался ею в тех редких случаях, когда покидал свое сельское уединение. У пэра-отшельника было больше общего с младшим сыном, чем со старшим, членом парламента, хотя это еще ничего не означало. Тем не менее встречи с Уилфридом он переносил не слишком болезненно. Но, как правило, в квартире обитал только Стэк, вестовой Уилфрида во время войны, питавший к нему ту сфинксообразную привязанность, которая долговечнее, чем любая словесно выраженная преданность. Когда Уилфрид неожиданно возвращался, он заставал квартиру в том же точно виде, в каком оставил, - не более пыльной, не более душной, те же костюмы на тех же плечиках, те же грибы и превосходно прожаренный бифштекс, чтобы утолить первый голод. Дедовская мебель, уставленная и увешанная вывезенными с Востока безделушками, придавала просторной гостиной незыблемо обжитой вид. Диван, стоявший перед камином, встречал Уилфрида так, словно тот никогда не расставался с ним.
      На другое утро после встречи с Динни Дезерт лежал на нем и удивлялся, почему кофе бывает по-настоящему вкусным лишь тогда, когда его готовит Стэк. Восток - родина кофе, но турецкий кофе - ритуал, забава и, как всякий ритуал и всякая забава, только щекочет душу. Сегодня третий день пребывания в Лондоне после трехлетнего отсутствия. За последние два года он прошел через многое такое, о чем не хочется ни говорить, ни вспоминать - особенно об одном случае, которого он до сих пор не может себе простить, как ни старается умалить его значение. Иными словами, он вернулся, отягощенной тайной. Он привез также стихи - в достаточном для четвертой книжки количестве.
      Он лежал на диване, раздумывая, не следует ли увеличить скромный сборник, включив в него самое длинное и, по мнению автора, самое лучшее из всего написанного им в стихах - поэму, навеянную тем случаем. Жаль, если она не увидит света. Но... И это "но" было столь основательным, что Уилфрид сто раз был готов разорвать рукопись, уничтожить ее так же бесследно, как ему хотелось стереть воспоминание о пережитом. Но... Опять "но"! Поэма была его оправданием - она объясняла, почему он допустил, чтобы с ним случилось то, о чем, как он надеялся, никто не знал. Разорвать ее - значит утратить надежду на оправдание: ведь ему уже никогда так полно не выразить все, что он перечувствовал во время того случая; это значит - утратить лучшего защитника перед собственной совестью и, может быть, единственную возможность избавиться от кошмара: ведь ему иногда казалось, что он не станет вновь безраздельным хозяином собственной души, пока не объявит миру о случившемся.
      Он перечитал поэму, решил: "Она куда лучше и глубже путаной поэмы
      Лайела", - и без всякой видимой связи стал думать о девушке, которую встретил накануне. Удивительно! Столько лет прошло после свадьбы Майкла, а он все не забыл эту тоненькую, словно прозрачную девочку, похожую на боттичеллиевскую Венеру, ангела или мадонну, что, в общем, одно и то же. Тогда она была очаровательной девочкой! А теперь она очаровательная молодая женщина, полная достоинства, юмора и чуткости. Динни! Черрел! Фамилия пишется Черруэл, это он помнит. Он не прочь показать ей свои стихи: ее суждениям можно доверять.
      Отчасти из-за того, что думал о ней, отчасти из-за того, что взял такси, он опоздал и столкнулся с Динни у дверей Дюмурье как раз в ту минуту, когда она уже собиралась уйти.
      Пожалуй, нет лучше способа узнать истинный характер женщины, уем заставить ее одну ждать в общественном месте в час завтрака. Динни встретила его улыбкой:
      - А я уже думала, что вы забыли.
      - Во всем виновато уличное движение. Как могут философы утверждать, что время тождественно пространству, а пространство - времени? Чтобы это опровергнуть, достаточно двух человек, которые решили позавтракать вместе. От Корк-стрит до Дюмурье - миля. Я положил на нее десять минут и в результате опоздал еще на десять. Страшно сожалею!
      - Мой отец считает, что с тех пор как такси вытеснили кэбы, время нужно рассчитывать с запасом в десять процентов. Вы помните кэбы?
      - Еще бы!
      - А я попала в Лондон, когда их уже не было.
      - Если этот ресторан вам знаком, показывайте дорогу. Я о нем слышал, но сам здесь не бывал.
      - Он помещается в подвале. Кухня - французская.
      Они сняли пальто и заняли столик с краю.
      - Мне, пожалуйста, поменьше, - попросила Динни. - Ну, скажем, холодного цыпленка, салат и кофе.
      - Что-нибудь со здоровьем?
      - Просто привычка к умеренности.
      - Ясно. У меня тоже. Вина выпьете?
      - Нет, благодарю. Как вы считаете, мало есть - это хороший признак?
      - Если это делается не из принципа, - да.
      - Вам не нравятся вещи, которые делаются из принципа?
      - Я не доверяю людям, которые их делают. Это фарисеи.
      - Это чересчур огульно. Вы склонны к обобщениям?
      - Я имел в виду тех, кто не ест потому, что видит в еде проявление плотских чувств. Надеюсь, вы так не считаете?
      - О нет! - воскликнула Динни. - Я только не люблю чувствовать себя набитой. А чтобы это почувствовать, мне нужно съесть совсем немного. О плоти я мало что знаю, но чувства, по-моему, это хорошая вещь.
      - Вероятно, единственная хорошая на свете.
      - Поэтому вы и сочиняете стихи? Дезерт усмехнулся:
      - Я думаю, у вас они тоже получались бы.
      - Стишки - да, стихи - нет.
      - Пустыня - вот место для поэзии. Бывали вы в пустыне?
      - Нет, но хотела бы.
      Она сказала это и сама удивилась своим словам, вспомнив, как отрицательно отнеслась к профессору американцу и его широким бескрайним просторам. Впрочем, трудно представить себе больший контраст, чем Халлорсен и этот смуглый беспокойный молодой человек, который смотрит на нее. Ох, эти глаза! Холодок снова пробежал у нее по спине. Динни разломила булочку и сообщила:
      - Вчера я обедала с Майклом и Флер.
      Губы Дезерта искривились.
      - Вот как? Когда-то я сходил с ума из-за Флер. Она - совершенство... в своем роде, правда?
      - Да, - согласилась Динни и глазами добавила: "Не надо ее унижать!"
      - Превосходное оснащение, редкая выдержка!
      - Думаю, что вы ее не знаете, - заметила девушка, - А я и подавно.
      Он наклонился над столом:
      - Вы кажетесь мне верным человеком. Откуда это в вас?
      - Слово "верность" - наш фамильный девиз. От этого так просто не отделаешься, не так ли?
      - Не знаю, - отрезал он. - Я не понимаю, что такое верность. Чему? Кому? В нашем мире нет ничего незыблемого - все относительно. Верность показатель статичности мышления или просто предрассудок. В любом случае она исключает пытливость ума.
      - Есть вещи, которые стоят, чтобы им хранили верность. Например, кофе или религия.
      Он посмотрел на нее так странно, что Динни почти испугалась.
      - Религия? А вы сами веруете?
      - В общем, пожалуй, да.
      - Что? Вы способны проглотить догмы катехизиса? Считать одну легенду правдивее другой? Предположить, что один набор представлений о непознаваемом представляет собой большую ценность, чем остальные? Религия! Но у вас же есть чувство юмора. Неужели оно покидает вас, как только речь заходит о ней?
      - Нет. Я только допускаю, что религия - просто ощущение присутствия всеобъемлющего духа и то этическое кредо, которое помогает служить ему.
      - Гм!.. Довольно далеко от общепринятой точки зрения. Откуда же в таком случае вам известно, как лучше всего служить всеобъемлющему духу?
      - Это мне подсказывает вера.
      - Вот здесь мы и расходимся! - воскликнул Дезерт, и девушке показалось, что в голосе его зазвучало раздражение. - Вспомните, как мы пользуемся силой нашего мышления, нашими умственными способностями! Я беру каждую проблему, как она есть, оцениваю ее, делаю вывод и действую. Словом, действую, решив с помощью разума, как лучше действовать.
      - Лучше для кого?
      - Для меня и для мира в широком смысле слова.
      - Кто на первом месте - вы или мир?
      - Это одно и то же.
      - Всегда ли? Сомневаюсь. Кроме того, все это предполагает такую длительную оценку, что я даже не представляю себе, как вам удается перейти к действию. Этические же нормы, несомненно, являются результатом бесчисленных решений, которые люди, сталкиваясь с одними и теми же проблемами, принимали в прошлом. Почему бы вам не следовать этим этическим нормам?
      - Потому что ни одно из этих решений не было принято людьми, обладавшими моим темпераментом или находившимися в сходных со мной обстоятельствах.
      - Понимаю. Вам нужно то, что называется судебным прецедентом.
      Как это типично по-английски!
      - Простите! - оборвал ее Дезерт. - Я вам надоедаю. Хотите сладкого?
      Динни оперлась локтями о стол, положила голову на руки и серьезно посмотрела на него:
      - Вы мне нисколько не надоели. Наоборот, ужасно меня заинтересовали. Я только думаю, что женщины действуют более импульсивно. Практически это означает, что они считают себя более похожими друг на друга, чем мужчины, и больше доверяют своему интуитивному восприятию коллективного опыта.
      - Так было раньше. Как будет дальше - не знаю.
      - Надеюсь, по-прежнему, - сказала Динни. - Мне кажется, что мы, женщины, никогда не станем вдаваться в оценку. А сладкого я хочу. Пожалуй, съем сливовый компот.
      Дезерт взглянул на нее и расхохотался.
      - Вы изумительная! Мы оба возьмем по компоту. У вас очень церемонная семья?
      - Но то чтобы церемонная, но верит в традиции и в прошлое.
      - А вы?
      - Боюсь сказать. Бесспорно одно - я люблю старинные вещи, старинные здания и стариков. Люблю все, что отчеканено, как монета. Люблю чувствовать, что у меня есть корни. Всегда увлекалась историей. Тем не менее не могу над этим не смеяться. В нас всех заложено что-то очень комическое: мы - как курица, которой кажется, что ее привязали веревкой, если по земле провести меловую черту от ее клюва.
      Дезерт протянул руку, и Динни вложила в нее свою.
      - Пожмем друг другу руки и порадуемся этому спасительному свойству.
      - Когда-нибудь вы мне еще кое-что расскажете, - объявила Динни. - А пока скажите, на какую вещь мы идем.
      - Играют ли где-нибудь пьесы человека по фамилии Шекспир? Не без труда им удалось обнаружить театр на заречной стороне города, где в этот день давали пьесу величайшего в мире драматурга. Они отправились туда, и после спектакля Дезерт неуверенно предложил:
      - Не заедем ли ко мне выпить чаю? Динни улыбнулась, кивнула и сразу же почувствовала, как изменилось его обращение. Оно стало и более непринужденным и более почтительным, как будто он сказал себе: "Она мне ровня".
      Час, проведенный за чаем, который подал Стэк, странная личность с проницательными глазами и аскетическим обликом, показался девушке упоительным. Таких часов в ее жизни еще не было, и когда он кончился, Динни поняла, что влюбилась. Семя, брошенное в почву десять лет назад, проросло и стало цветком. Двадцатишестилетняя девушка, которая уже потеряла надежду влюбиться, сочла это таким невероятным чудом, что несколько раз задерживала дыхание и всматривалась в лицо Уилфрида. Откуда взялось это чувство? Оно нелепо! И оно будет мучительным, потому что он ее не полюбит. А раз он не полюбит, она должна скрывать свою любовь, но как удержаться и не показать ее?
      - Когда я увижу вас снова? - спросил Дезерт, видя, что Динни собирается уходить.
      - А вы хотите?
      - Очень.
      - Почему?
      - А почему бы мне не хотеть? Вы - первая женщина, с которой я разговорился за последние десять лет, может быть, даже первая, с которой я вообще заговорил.
      - Вы не будете смеяться надо мной, если мы снова увидимся?
      - Над вами? Разве это мыслимо? Итак, когда?
      - Когда?.. В настоящее время я сплю в чужой ночной рубашке на Маунт-стрит, хотя мне пора бы вернуться в Кондафорд. Но моя сестра через неделю венчается в Лондоне, а брат в понедельник возвращается из Египта. Поэтому я пошлю домой за вещами и останусь в городе. Где вы Хотите встретиться?
      - Поедем завтра за город? Я тысячу лет не был в Ричмонде и Хэмптон-корте.
      - А я никогда не была.
      - Вот и прекрасно. Я подхвачу вас у памятника. Фошу в два часа дня при любой погоде.
      - Буду счастлива видеть вас, юный сэр.
      - Великолепно.
      Он внезапно наклонился, взял ее руку и поднес к губам.
      - В высшей степени учтиво, - промолвила Динни. - До свиданья.
      IV
      Динни была так поглощена своей бесконечно важной для нее тайной, что в тот день ей больше всего на свете хотелось одиночества, но мистер, и миссис Эдриен Черрел пригласили ее к обеду. После того как ее дядя женился на Диане Ферз, новобрачные выехали из дома на Оукли-стрит, связанного с тяжелыми воспоминаниями, и скромно устроились в одном из тех обширных кварталов Блумсбери, которые теперь вновь привлекают к себе аристократию, покинувшую их в тридцатых - сороковых годах прошлого века. Район был выбран ввиду близости его к "костям" Эдриена: памятуя о своем возрасте, тот дорожил каждой минутой, проведенной в обществе жены. Здоровая мужественность, которую, согласно предсказаниям Динни, должен был придать ее дяде год, прожитый им с Халлорсеном в Новой Мексике, проявлялась теперь в более темном оттенке его морщинистых век и в улыбке, гораздо чаще мелькавшей на длинном лице Эдриена. Динни с неизменным удовольствием думала, что дала ему верный совет и что он последовал ему. Диана быстро обретала прежний блеск, обеспечивший ей место в высшем обществе до ее замужества с несчастным Ферзом. Однако полная бесперспективность профессии Эдриена и время, которое она должна была уделять ему, препятствовали ее возвращению в священный круг "света". Поэтому она все больше входила в роль жены и матери, что Динни, питавшая пристрастие к своему дяде, находила вполне нормальным. По дороге в Блумсбери она размышляла, говорить ей или нет о своих делах, и, не отличаясь склонностью к притворству и уверткам, решила быть откровенной. "Кроме того, - думала она, - влюбленной девушке всегда приятно говорить о предмете своих чувств". К тому же, если без наперсника не обойтись, лучшего, чем дядя Эдриен, ей все равно не найти: во-первых, он немного знаком с Востоком, а во-вторых, это дядя Эдриен.