- Значит, я старомодна, - совершенно не умею выкладывать разные вещи.
      - Это у тебя от чувства юмора, Динни. Оно служит сдерживающим началом и порождает в тебе застенчивость. В наши дни молодежь редко обладает им, хотя часто наделена остроумием, но это не одно и то же. Разве наши молодые писатели, художники, музыканты стали бы делать то, что они делают сейчас, будь у них способность посмеяться над собой? А ведь она и есть мерило юмора.
      - Я подумаю над этим.
      - Подумай, Динни, но все-таки юмора не теряй. Для человека он то же, что аромат для розы. Ты едешь обратно в Кондафорд?
      - Собираюсь. Дело Хьюберта назначат к вторичному слушанию не раньше, чем прибудет пароходом почта, а до этого еще дней десять.
      - Передай привет Кондафорду. Вряд ли для меня снова наступят такие же славные дни, как те, что мы прожили там детьми.
      - Я как раз думала об этом, когда ожидала своей очереди в качестве последнего из негритят.
      - Динни, ты молода для такого вывода. Подожди, влюбишься.
      - Я уже.
      - Что, влюбилась?
      - Кет, жду.
      - Жуткое занятие быть влюбленным, - сказал Хилери. - Впрочем, никогда не раскаиваюсь, что предавался ему.
      Динни искоса взглянула на него и выпустила коготки:
      - Не предаться ли вам ему снова, дядя?
      - Куда уж мне! - ответил Хилери, выколачивая трубку о почтовый ящик. - Я вышел из игры. При моей профессии не до этого. К тому же первого раза мне хватает до сих пор.
      - Да, - с раскаянием в голосе согласилась Динни, - тетя Мэй такая милочка.
      - Замечательно верно сказано! Вот и вокзал! До свидания, и будь здорова. Вещи я отправил утром.
      Хилери помахал девушке рукой и скрылся.
      Динни вернулась в гостиницу и поднялась к Эдриену, но его в номере не оказалось. Несколько расстроенная этим, девушка отправилась в собор. Она уже собиралась присесть на скамью и насладиться успокоительной красотой здания, как вдруг увидела своего дядю. Он прислонился к колонне и разглядывал витраж круглого окна.
      - Любите цветное стекло, дядя?
      - Если оно хорошее - очень. Бывала ты в Йоркском соборе, Динни?
      Динни покачала головой и, видя, что навести разговор на нужную тему не удастся, спросила напрямик:
      - Что вы теперь будете делать, милый дядя?
      - Ты говорила с Хилери?
      - Да.
      - Он хочет, чтобы я убрался куда-нибудь на год.
      - Я тоже.
      - Это большой срок, Динни, а я старею.
      - Поедете с Халлорсеном в экспедицию, если он вас возьмет?
      - Он меня не возьмет.
      - Нет, возьмет.
      - Я поеду, если Диана скажет мне, что ей так угодно.
      - Она этого никогда не скажет, но я совершенно уверена, что ей на какое-то время нужен полный покой.
      - Когда поклоняешься солнцу, трудно уйти туда, где оно не сияет, чуть слышно произнес Эдриен.
      Динни пожала ему руку.
      - Знаю. Но можно жить мыслями о нем. Экспедиция на этот раз приятная и полезная для здоровья - всего лишь в Новую Мексику. Вы вернетесь обратно помолодев, с волосами до пят, как полагается в фильмах. Вы будете неотразимы, дядя, а я так этого хочу. Требуется только одно - дать улечься суматохе.
      - А моя работа?
      - Ну, это уладить просто. Если Диана сможет целый год ни о чем не думать, она станет другим человеком, и вы начнете казаться ей землей обетованной.
      Эдриен улыбнулся своей обычной сумрачной улыбкой:
      - Ты - маленькая змея-искусительница!
      - Диана тяжело ранена.
      - Иногда мне кажется, что рана смертельна, Динни.
      - Нет, нет!
      - Зачем ей думать обо мне, раз я уйду?
      - Затем, что все женщины так устроены.
      - Что ты в твои годы знаешь о женщинах! Много лет назад я вот так же ушел, и она начала думать о Ферзе. Наверно, я сделан не из того теста.
      - Тогда Новая Мексика тем более вам подходит. Вы вернетесь оттуда "мужчиной с большой буквы". Подумайте об этом. Я обещаю последить за Дианой, да и дети не дадут ей вас забыть. Они только о вас и говорят. А я уж постараюсь, чтобы так было и впредь.
      - Все это очень заманчиво, - уныло согласился Эдриен, - но я чувствую, что сейчас она еще дальше от меня, чем при жизни Ферза.
      - Так будет некоторое и даже довольно длительное время. Нов конце концов это пройдет, дядя. Честное слово!
      Эдриен долго молчал, затем объявил:
      - Динни, если Халлорсен согласится, я еду.
      - Он согласится. Дядя, нагнитесь, я должна вас расцеловать.
      Эдриен нагнулся. Поцелуй пришелся ему в нос. Привратник кашлянул...
      Возвращение в Кондафорд состоялось после полудня. Отъезжающие расселись в прежнем порядке, машину снова вел Ален. Все эти сутки он держался чрезвычайно тактично, ни разу не сделал Динни предложения, и она была ему за это соответственно благодарна. Покоя хотелось не только Диане, но и ей, Ален уехал в тот же вечер, Диана с детьми - на другой день, и в Кондафорде, куда после длительного пребывания в Шотландии вернулась Клер, остались только свои. И все-таки Динни не обрела покоя. Теперь, когда забота о несчастном Ферзе свалилась с нее, девушку угнетала и мучила мысль о Хьюберте. Поразительно, каким неиссякаемым источником тревог была эта нависшая над семьей угроза! Хьюберт и Джин писали с Ист Кост жизнерадостные письма. По их словам, они нисколько не волновались. Зато Динни волновалась. И она знала, что ее мать и отец - особенно отец - тоже волнуются. Клер не столько волновалась, сколько злилась, и злость подстегивала ее энергию: по утрам она ходила с отцом охотиться на лисят, а потом, взяв машину, удирала к соседям, откуда нередко возвращалась уже после обеда. Она была самым жизнерадостным членом семьи, и ее охотно приглашали. Динни жила наедине со своими тревогами. Она написала Халлорсену насчет Эдриена и послала обещанную фотографию, которая запечатлела ее в парадном туалете два года тому назад, когда обеих сестер из соображений экономии одновременно представили ко двору. Халлорсен незамедлительно ответил:
      "Фотография изумительная. Что может быть приятней для меня, чем поездка с вашим дядей? Сейчас же свяжусь с ним".
      И подписался:
      "Ваш неизменно покорный слуга".
      Динни прочитала письмо с благодарностью, но без всякого трепета, за что и выругала себя бесчувственной скотиной. Успокоенная таким образом относительно Эдриена, - она знала, что заботу о годичном отпуске можно целиком возложить на Хилери, - девушка сосредоточила все свои мысли на Хьюберте. Ее все сильнее одолевали недобрые предчувствия. Она пыталась доказать себе, что это - следствие ее бездеятельной жизни, истории с Ферзом и постоянного нервного возбуждения, в котором тот ее держал, но все эти объяснения были неубедительны. Если уж здесь Хьюберту верят так мало, что власти готовы его выдать, то на что же рассчитывать ему там? Динни украдкой склонялась над картой Боливии, словно очертания этой страны могли помочь проникнуть в психику ее жителей. Девушка никогда не любила Кондафорд более пылко, чем в эти трудные дни. Поместье - майорат. Если Хьюберта выдадут, осудят, уморят в тюрьме или он будет убит одним из этих погонщиков мулов, а у Джин не окажется сына, Кондафорд перейдет к старшему из детей Хилери - двоюродному брату Динни, которого она видела всего несколько раз: мальчик учился в закрытой школе. Имение, правда, останется в семье, но для Динни оно будет потеряно. Судьба ее любимого дома была неотделима от судьбы Хьюберта. Девушка возмущалась тем, что думает о себе, когда над
      Хьюбертом нависла бесконечно более страшная угроза, но все-таки не могла отделаться от мысли о Кондафорде.
      Однажды утром она попросила Клер отвезти ее в Липпингхолл. Динни терпеть не могла сама водить машину - и не без основания: присущая ей манера замечать все, мимо чего она проезжала, нередко навлекала на нее неприятности. Сестры прибыли к завтраку. Леди Монт, садившаяся за стол, приветствовала их восклицанием:
      - Мои доро'ие, как досадно! Вы же не едите морковь... Вашего дяди нет дома... Она так очищает. Блор, вз'ляните, нет ли у О'юстины жареной дичи. Да, еще! Попросите ее, Блор, приготовить те чудесные блинчики с вареньем, которых мне нельзя есть.
      - Бога ради, тетя Эм, ничего такого, что вам нельзя есть!
      - Мне сейчас ниче'о нельзя есть. Ваш дядя поправляется, поэтому я должна худеть. Блор, подайте поджаренный хлеб с тертым сыром и яйцами, вино и кофе.
      - Но этого слишком много, тетя Эм!
      - И вино'рад, Блор. И папиросы - они наверху, в комнате мистера Майкла. Ваш дядя их не курит, а я курю си'ареты с фильтром, поэтому они не убывают. Да, еще, Блор...
      - Да, миледи?
      - Коктейли, Блор.
      - Тетя Эм, мы не пьем коктейлей.
      - Нет, пьете. Я сама видела. Клер, ты плохо вы'лядишь. Ты тоже худеешь?
      - Нет. Я просто была в Шотландии, тетя Эм.
      - Значит, ходила на охоту и рыбную ловлю. Ну, ступайте, про'уляйтесь по дому. Я вас подожду.
      Прогуливаясь по дому. Клер спросила Динни:
      - Скажите на милость, где это тетя Эм приучилась глотать "г"?
      - Папа как-то рассказывал, что в ее школе непроглоченное "г" считалось худшим грехом, чем проглоченное "р". Тогда ведь в моду входило все сельское - протяжный вы'овор, охотничьи ро'а и всякое дру'ое. Она чудная, правда?
      Клер, подкрашивая губы, кивнула.
      Возвращаясь в столовую, они услышали голос леди Монт:
      - Брюки Джеймса, Блор.
      - Да, миледи?
      - У них такой вид, словно они сваливаются. Займитесь ими.
      - Да, миледи.
      - А, вот и вы! Динни, твоя тетя Уилмет собирается погостить у Хен. Они будут расходиться во мнениях на каждом у'лу. Вы получите по холодной куропатке. Динни, что ты решила насчет Алена? Он такой интересный, а завтра у не'о кончается отпуск.
      - Ничего я не решила, тетя Эм.
      - Вот это и плохо. Нет, Блор, мне дайте морковь. Ты не намерена выйти за не'о замуж? Я слышала, у не'о есть перспективы. Какое-то наследство в Уилтшире. Дело в верховном суде. Он является сюда и не дает мне покоя раз'оворами о тебе.
      Под взглядом Клер Динни оцепенела. Вилка ее повисла в воздухе.
      - Если ты не примешь мер, он добьется перевода в Китай и женится на дочке судово'о казначея. Говорят, в Гонкон'е таких полно. Да, мой портулак по'иб - Босуэл и Джонсон полили его фекальным раствором. Они совершенно лишены обоняния. Знаешь, что они однажды сделали?
      - Нет, тетя Эм.
      - Заразили сенной лихорадкой мое'о племенно'о кролика - чихнули над клеткой, и бедняжка издох. Я предупредила их об увольнении, но они не ушли. И не уходят, представляешь себе! А ты собираешься осупружиться. Клер?
      - Тетя Эм, что за выражение?
      - Я нахожу е'о довольно приятным. Оно так часто попадается в этих невоспитанных газетах. Итак, ты собираешься замуж?
      - Конечно, нет.
      - Почему? У тебя нет времени? Нет, все-таки не люблю морковь - она такая однообразная. Но у ваше'го дяди сейчас такой период... Я должна быть предусмотрительна. По существу, ему уже пора выйти из него.
      - Он и вышел, тетя Эм. Дяде Лоренсу - шестьдесят девять. Разве вы не знали?
      - Он еще не подает никаких признаков. Блор!
      - Да, миледи.
      - Можете идти.
      - Да, миледи.
      Когда дверь закрылась, леди Монт сказала:
      - Есть некоторые темы, которых при Блоре нельзя касаться, - противозачаточные меры, ваш дядя и прочее. Бедная киска!
      Она поднялась, подошла к окну и сбросила кошку на цветочную клумбу.
      - Как любовно к ней относится Блор! - шепнула Динни сестре.
      - Мужчины, - объявила леди Монт, возвращаясь, - сбиваются с пути и в сорок пять, и в шестьдесят пять, и еще не знаю ко'да. Я нико'да не сбивалась с истинно'о пути, но мы думали об этом с пастором.
      - Он теперь очень одинок, тетя?
      - Нет, - отрезала тетя Эм. - Он развлекается. Он очень часто заходит к нам.
      - Вот было бы замечательно, если бы о вас начали сплетничать!
      - Динни!
      - Дяде Лоренсу это понравилось бы.
      Леди Монт впала в оцепенение.
      - Где Блор? - воскликнула она. - Я все-таки съем блинчик.
      - Вы отослали Блора.
      - Ах да!
      - Позвонить, тетя Эм? - предложила Клер. - Кнопка как раз под моим стулом.
      - Я поместила ее там из-за твое'о дяди. Он пытался мне читать "Путешествия Гулливера". А это непристойно.
      - Меньше, чем Рабле или даже Вольтер.
      - Как! Ты читаешь непристойные кни'и?
      - Но это же классики.
      - Есть еще какая-то кни'а - "Ахиллес" - или что-то в этом роде. Твой дядя купил ее в Париже, но в Дувре ее отобрали. Ты читала?
      - Нет, - сказала Динни.
      - Я читала, - вмешалась Клер.
      - Не следовало бы, судя по тому, что мне рассказывал твой дядя.
      - Ну, сейчас все все читают, тетя. Это не имеет никакого значения.
      Леди Монт поочередно окинула взором племянниц и глубокомысленно заметила:
      - Но ведь есть же библия. Блор!
      - Да, миледи?
      - Кофе подайте в холл к ти'ру, Блор. И подбросьте что-нибудь в камин для запаха. Где мое виши?
      Леди Монт выпила свой стакан виши, и все поднялись.
      - Просто как в сказке! - шепнула Клер на ухо Динни.
      - Что вы предпринимаете насчет Хьюберта? - спросила леди Монт, усаживаясь у камина в холле.
      - Обливаемся холодным потом, тетя.
      - Я велела Уилмет по'оворить с Хен. Вы же знаете, она встречается с особами королевской фамилии. Существует, наконец, авиация. Почему он не улетит?
      - Сэр Лоренс внес за него залог.
      - Лоренс не будет возражать. Мы можем обойтись без Джеймса - у не'о аденоиды - и нанять одно'о садовника вместо Босуэла и Джонсона.
      - Но Хьюберт будет возражать.
      - Люблю Хьюберта, - объявила леди Монт. - Он женился слишком быстро... Сейчас запахнет.
      Появился Блор с кофейницей и папиросами. За ним шествовал Джеймс с кипарисовым поленом. Наступила благоговейная тишина - леди Монт заваривала кофе.
      - Сколько сахару, Динни?
      - Две ложечки, пожалуйста.
      - Я кладу себе три. Знаю, знаю - от это'о полнеют. Тебе, Клер?
      - Одну.
      Девушки отхлебнули. Клер охнула:
      - Потрясающе!
      - О да! Тетя Эм, а ведь у вас кофе несравнимо лучше, чем у других.
      - Ты права, - сказала тетка. - Я так рада за несчастно'о Ферза: в конце концов, он мог вас просто покусать. Теперь Эдриен женится на ней. Это так отрадно.
      - Это будет не так скоро, тетя Эм. Дядя Эдриен едет в Америку.
      - Зачем?
      - Мы все считаем, что так лучше всего. Он сам - тоже.
      - Ко'да он вознесется на небо, с ним надо отправить провожато'о, иначе он не попадет в рай, - сказала леди Монт.
      - Ну, уж ему-то там уготовано место.
      - Это еще вопрос. В прошлое воскресенье пастор произнес проповедь на эту тему.
      - Он хорошо говорит?
      - Как тебе сказать? Приятно.
      - По-моему, проповеди ему писала Джин.
      - Пожалуй. В них была изюминка. От ко'о я подхватила это слово?
      - Наверное, от Майкла, тетя.
      - Он вечно нахватается всякой всячины. Пастор сказал, что мы должны уметь отрешаться от себя. Он часто приходит сюда позавтракать.
      - Чтобы вкусно поесть?
      - Да.
      - Сколько он весит, тетя Эм?
      - Без одежды - не знаю.
      - А в одежде?
      - О, страшно мно'о! Он собирается писать кни'у.
      - О чем?
      - О Тесбери. У них была в роду дама, - правда, не Тесбери, а Фицхерберт, которую все уже похоронили, а она оказалась во Франции. Был еще один - он участвовал в сражении при Спагетти - нет, дру'ое слово. Я все'да вспоминаю о нем, если О'юстина подает слишком жирный суп.
      - При Наварине. А он действительно сражался?
      - Да, хотя кое-кто утверждает противное. Пастор собирается это выяснить. Потом был еще один - ему отсекли голову, и он не позаботился упомянуть об этом в хрониках. Но наш пастор раскопал эту историю.
      - В чье царствование это случилось?
      - Я не мо'у запоминать все царствования, Динни. При Эдуарде Шестом или Эдуарде Четвертом - почем я знаю... Он был сторонник Красной розы. Затем был еще какой-то, который женился на одной из наших. Е'о звали Роланд или в этом роде. Он натворил что-то страшное, и у не'о отобрали землю. Он не признал короля главой церкви. Что это значит?
      - При государе-протестанте это значило, что он католик.
      - Сначала сож'ли е'о дом. О нем упоминается в "Mercurius rusticus" [11] или в какой-то дру'ой книг'е. Пастор утверждает, что е'о у нас очень любили. Не помню, что было сперва - то ли дважды сож'ли е'о дом, то ли о'рабили. Там был еще ров с водой. Есть даже список все'о, что взяли.
      - Как интересно!
      - Варенье, и серебро, и цыплят, и белье, и даже зонтик или что-то смешное в этом роде.
      - Когда все это было, тетя?
      - Во время гражданской войны. Он был роялистом. Вспомнила - это'о звали не Роланд, а по-дру'ому. Ее звали Элизабет, как тебя, Динни. История повторяется.
      Динни смотрела на полено в камине.
      - Потом был еще последний в роду адмирал при Виль'ельме Четвертом, который умер пьяным. Не Виль'ельм, а он. Пастор это отрицает. Он и пишет для то'о, чтобы это опровер'нуть. Он говорит, что адмирал прозяб и выпил от простуды рому, а ор'анизм не сработал. Где я подхватила это слово?
      - Я иногда употребляю его, тетя.
      - Ну, конечно. Так что у не'о целая масса выдающихся предков, не считая всяких обыкновенных, и они восходят прямо к Эдуарду Проповеднику или кому-то еще. Пастор хочет доказать, что Тесбери древнее нас. Какая нелепость!
      - Не волнуйтесь, милая тетя! - замурлыкала Клер. - Ну кто станет это читать?
      - Не скажи. Он просто любит разы'рывать сноба - это е'о поддерживает. А, вот и Ален! Клер, ты видела мой портулак? Не пойти ли нам посмотреть?
      - Тетя Эм, вы бесстыдница, - шепнула Динни ей на ухо. - И потом, это ни к чему.
      - Помнишь, что нам твердили по утрам в детстве? Час терпеть - век жить. Клер, подожди, я возьму шляпу.
      - Итак, ваш отпуск кончен, Ален? - спросила Динни, оставшись наедине с молодым человеком. - Куда вас направляют?
      - В Портсмут.
      - Это хорошо?
      - Могло быть хуже. Динни, я хочу поговорить с вами о Хьюберте. Если дело плохо обернется в суде, что тогда?
      Динни разом утратила свою "шипучесть". Она опустилась на подушку перед камином и подняла на Алена встревоженный взгляд.
      - Я наводил справки, - продолжал молодой Тесбери. - В таких случаях дается отсрочка на две-три недели, чтобы министр внутренних дел мог ознакомиться с решением суда. Как только он утверждает его, виновного немедленно выдают. Отправляют обычно из Саутгемптона.
      - Вы серьезно думаете, что до этого дойдет?
      - Не знаю, - угрюмо ответил Ален. - Представьте себе, что боливиец кого-то здесь убил и уехал. Мы-то ведь тоже постарались бы заполучить его и нажали бы для этого на все пружины.
      - Это чудовищно!
      Молодой человек посмотрел на нее с решительным и сочувственным видом:
      - Будем надеяться на лучшее, но если дело пойдет плохо, придется принять меры. Ни я, ни Джин так просто не сдадимся.
      - Но что же делать?
      Молодой Тесбери прошелся по холлу, заглянул за двери. Затем наклонился к девушке и сказал:
      - Хьюберт может улететь. После возвращения из Чичестера я ежедневно практикуюсь в пилотировании. На всякий случай мы с Джин разработали один план.
      Динни схватила его за руку:
      - Это безумие, мой мальчик!
      - На войне приходилось делать и не такое.
      - Но это погубит вашу карьеру!
      - К черту карьеру! Что же, по-вашему, лучше сложить руки и смотреть, как вас и Джин сделают несчастными на долгие годы, а такого человека, как Хьюберт, навсегда изломают?
      Динни конвульсивно сжала его руку, потом выпустила ее.
      - Этого не может быть. До этого не дойдет. Кроме того, как вы доберетесь до Хьюберта? Он же будет под стражей.
      - Пока не знаю, но буду знать, когда наступит время. Мне ясно одно: если его увезут, там уж совсем никаких шансов не останется.
      - Вы говорили с Хьюбертом?
      - Нет. Покамест все очень неопределенно.
      - Я уверена, что он не согласится.
      - Этим займется Джин.
      Динни покачала головой:
      - Вы не знаете Хьюберта. Он никогда вам не позволит.
      Ален усмехнулся, и Динни внезапно заметила, что в нем есть какая-то всесокрушающая решительность.
      - Профессор Халлорсен посвящен в ваш план?
      - Нет, и не будет без крайней необходимости, хотя, должен сознаться, он - славный малый.
      Девушка слабо усмехнулась:
      - Да, славный, только чересчур большой.
      - Динни, вы не увлечены им?
      - Нет, мой дорогой!
      - Ну и слава богу! Видите ли, - продолжал моряк, - с Хьюбертом вряд ли станут обращаться, как с обыкновенным преступником. Это облегчит нам задачу.
      Динни смотрела на него, потрясенная до мозга костей. Последняя реплика окончательно убедила ее в серьезности его намерений.
      - Я начинаю понимать, что произошло в Зеебрюгге. Но...
      - Никаких "но" и встряхнитесь! Пакетбот прибывает послезавтра, и дело назначат к вторичному слушанию. Увидимся в суде. Мне пора, Динни, - у меня каждый день тренировочный полет. Я просто хотел поставить вас в известность, что мы не сложим оружие, если дела обернутся плохо. Кланяйтесь леди Монт. Я ее больше не увижу. До свидания. Желаю удачи.
      И, прежде чем она успела сказать хоть слово, он поцеловал ей руку и вышел из холла.
      Притихшая и растроганная, Динни сидела у камина, где тлело кипарисовое полено. До сих пор мысль о бунте никогда не приходила ей в голову, девушка никогда по-настоящему не верила, что Хьюберта могут предать суду, не верила даже сейчас, и "безумный" план казался ей от этого еще более рискованным: давно замечено, что опасность тем страшней, чем она маловероятней. К волнению девушки примешивалось теплое чувство, - Ален даже не сделал ей очередного предложения. Это лишний раз убеждало Динни в том, что он говорил серьезно. И, сидя на шкуре тигра, доставившего не слишком много волнений восьмому баронету, который со спины слона застрелил ее владельца в ту минуту, когда тот отнюдь не стремился обратить на себя внимание, Динни согревала тело жаром кипарисового полена, а душу сознанием того, что она никогда еще не была так близка к пламени жизни. Куинс, черный с белыми подпалинами старый спаниель ее дяди, который во время частых отлучек хозяина обычно не проявлял особого интереса к людям, медленно пересек холл, улегся на пол, опустил голову на лапы и поднял на Динни глаза в покрасневших ободках век. Взгляд его как будто говорил: "Может быть, будет, а может, и нет". Полено негромко затрещало, и высокие стоячие часы в дальнем углу холла, как, всегда медлительно, пробили три часа.
      XXXII
      Там, где речь идет о деле, исход которого сомнителен - будь то спортивный матч, ньюмаркетские скачки, ультиматум или отправка человека на виселицу, возбуждение всегда достигает апогея в последнюю минуту. Поэтому в день, когда Хьюберт должен был вторично предстать перед судом, ожидание стало для семьи Черрелов особенно мучительным. Родственники Хьюберта собрались в полицейском суде, словно древний шотландский клан, который немедленно стекался, как только опасность грозила одному из его сочленов. Налицо были все за исключением Лайонела, у которого шла сессия, и детей Хилери, уже уехавших в школу. Все это напоминало бы свадьбу или похороны, не будь лица так угрюмы и не таись в душе у каждого обида на незаслуженную несправедливость. Динни и Клер сидели между отцом и матерью; справа от них расположились Джин, Ален, Халлорсен и Эдриен. Сзади них - Хилери с женой. Флер с Майклом и тетя Уилмет. На третьей скамье сэр Лоренс и леди Монт. Пастор Тесбери в последнем ряду замыкал этот боевой порядок, имевший вид перевернутого треугольника.
      Хьюберт, входя в зал со своим адвокатом, улыбнулся сородичам, как горец клану перед боем.
      Теперь, когда наконец дошло до суда, Динни испытывала нечто похожее на апатию. Все преступление ее брата заключалось в самозащите. Он останется невиновным, даже если его осудят. Ответив на улыбку Хьюберта, девушка сосредоточила все внимание на лице Джин. Ее сходство с тигрицей стало особенно явственным - странные, глубоко посаженные глаза Джин непрерывно перебегали с ее "детеныша" на тех, кто угрожал его отнять.
      Были оглашены те же свидетельские показания, что и в первый раз.
      Затем адвокат Хьюберта представил новый документ - сделанное под присягой заявление Мануэля. Затем апатия слетела с Динни: обвинение отпарировало удар защиты, предъявив суду опять-таки данное под присягой свидетельство четырех погонщиков о том, что Мануэль не присутствовал при выстреле.
      Наступило время ужаснуться по-настоящему. Четыре метиса против одного!
      Динни заметила, что по лицу судьи пробежала тень замешательства.
      - Кто представил это второе свидетельство, мистер Баттел?
      - Адвокат в Ла Пас, ведущий это дело, ваша честь. Ему стало известно, что погонщика Мануэля просили дать показания.
      - Понятно. А что вы скажете по поводу шрама, который нам показал обвиняемый?
      - Ни вы, сэр, ни я не располагаем никакими данными, кроме утверждений самого обвиняемого, о том, каким образом и когда был нанесен удар.
      - Согласен. Но не допускаете же вы, что удар был нанесен мертвецом, после того как его застрелили.
      - Кастро, державший в руке нож, мог после выстрела упасть лицом вперед. Я полагаю, это удовлетворительное объяснение.
      - По-моему, не слишком, мистер Баттел.
      - Может быть. Но свидетельские показания, которыми я располагаю, подтверждают, что выстрел был сделан преднамеренно, хладнокровно и с дистанции в несколько ярдов. О том же, обнажил Кастро нож или нет, мне ничего не известно.
      - Итак, можно сделать один вывод: либо лгут шесть ваших свидетелей, либо обвиняемый и погонщик Мануэль.
      - Да, видимо, дело обстоит так, ваша честь. Вам остается решить, что предпочесть - данные под присягой показания шести граждан или данные под присягой показания двух.
      Динни видела, что судья старается уклониться от прямого ответа.
      - Я все превосходно понял, мистер Баттел. Что скажете вы, капитан
      Черрел, по поводу представленных нам показаний об отсутствии погонщика
      Мануэля?
      - Ничего, сэр. Мне неизвестно, где был Мануэль. Я был слишком занят спасением своей жизни. Я знаю только одно - он подбежал ко мне почти сразу же.
      - Почти? А точнее?
      - Право, затрудняюсь ответить. Может быть - через минуту. Я пытался остановить кровотечение и лишился чувств как раз в тот момент, когда он подбежал.
      Затем последовали речи двух адвокатов, и апатия снова охватила Динни.
      Это состояние прошло, как только после речей в зале на пять минут воцарилась тишина. Казалось, что во всем суде занят делом лишь один человек - судья - и что он никогда его не кончит. Из-под приспущенных ресниц девушка видела, как он смотрит то в одну бумагу, то в другую; у него было красное лицо, длинный нос, острый подбородок и глаза, которые нравились Динни, когда он их поднимал. Она чувствовала, что судье не по себе. Наконец он заговорил:
      - В данном случае мой долг - спросить себя не о том, совершено ли преступление и совершил ли его обвиняемый, но лишь о том, достаточны ли, во-первых, представленные мне свидетельства для того, чтобы я признал предполагаемое преступление основанием для выдачи обвиняемого; вовторых, о том, должным ли образом удостоверена подлинность показаний иностранцев, и, наконец, о том, располагаю ли я такими уликами, которые в нашей стране дали бы мне право привлечь обвиняемого к суду.
      Судья помолчал, потом прибавил:
      - Предполагаемое преступление, бесспорно, может служить основанием для выдачи обвиняемого, а подлинность показаний иностранцев должным образом удостоверена.
      Он снова сделал паузу, и в наступившей гробовой тишине Динни услышала долгий вздох, такой далекий и слабый, словно его издал призрак. Судья перевел взгляд на лицо Хьюберта и заключил:
      - Я с большой неохотой прихожу к выводу, что на основании вышеприведенных улик обвиняемый должен быть взят под стражу для выдачи его иностранной державе по приказу министра внутренних дел, если тот сочтет за благо отдать таковой. Я выслушал показания обвиняемого, который ссылается на обстоятельства, предшествовавшие совершенному им деянию и лишающие последнее характера преступления, причем эти показания подтверждены заявлением одного из свидетелей, которому противоречит заявление четырех других свидетелей, сделанное ими под присягой. Я лишен возможности вынести суждение об этих опровергающих друг друга документах и могу утверждать лишь одно: их соотношение составляет четыре к одному. Поэтому я не стану входить в дальнейшее их рассмотрение. Я располагаю, кроме того, данными под присягой свидетельскими показаниями шести человек, утверждающих, что выстрел был сделан преднамеренно, и не нахожу, что ничем не подтвержденные слова обвиняемого, который это отрицает, могли бы оправдать мой отказ предать его суду, будь этот проступок совершен в нашей стране. Поэтому я не вправе считать заявление обвиняемого основанием для отказа предать его суду за проступок, совершенный в другой стране. Я, не колеблясь, признаю, что прихожу к данному выводу с большой неохотой, но считаю, что другого пути у меня нет. Повторяю, вопрос не в том, виновен или невиновен обвиняемый, а в том, должен или не должен он быть предан суду. Я не вправе взять на себя ответственность и сказать, что не должен. Последнее слово в делах такого свойства принадлежит министру внутренних дел, от которого исходит приказ о выдаче. Поэтому я беру вас под стражу, капитан Черрел, впредь до отдачи вышеназванного приказа. Вы не будете выданы ранее истечения двух недель и имеете право сослаться на Habeas corpus, [12] если считаете арест незаконным. Не в моей власти предоставить вам возможность и дальше находиться на поруках, но таковая может быть вам предоставлена судом королевской скамьи, если вы к нему обратитесь.
      Динни полными ужаса глазами увидела, как Хьюберт, который все время держался очень прямо, слегка поклонился судье, оставил скамью подсудимых и медленно, не оглядываясь, вышел из зала. Его адвокат последовал за ним.