После тягостных вчерашних переживаний и вечернего кутежа он больше не заговаривал о своих опасениях; он даже не знал, поехала ли Флер на этот раут с целью проверить свою позицию или просто потому, что любила бывать на людях. И сколько людей! Как будто в громадной гостиной с колоннами собрались все, кого Майкл знал и кого не знал, члены парламента, поэты, музыканты, своей усмешкой словно говорившие: "Ну, я бы написал лучше" или: "Как можно исполнять такие вещи! ", пэры, врачи, балерины, живописцы, лейбористские лидеры, спортсмены, адвокаты, критики, светские женщины и "деятельницы". Он видел, как впиваются во всю эту толпу, зоркие глаза Флер под белыми веками, которые он целовал сегодня ночью. Он - завидовал ей: жить в Лондоне и не интересоваться людьми - то же, что жить у моря и не купаться. Он знал, что вот сейчас она решает, с кем из знакомых поговорить, кого из незнакомых удостоить вниманием. "Вот ужас будет, если ее высмеют", - подумал он, и как только у нее завязался с кем-то разговор, он отступил к колонне. За его спиной раздался негромкий голос:
      - Здравствуйте, юный Монт!
      Мистер Блайт, прислонившись к той же колонне, пугливо выглядывал из зарослей бороды.
      - Давайте держаться вместе, - сказал он, - очень уж тут людно.
      - Вы были вчера в суде? - спросил Майкл.
      - Нет, из газет узнал. Вам повезло.
      - Меньше, чем ей.
      - Гм! - сказал мистер Блайт. - Кстати, "Ивнинг Сан" опять сделала против нас выпад. Они сравнивают нас с котенком, который играет своим хвостом. Пора вам выпускать второй заряд, Монт.
      - Я думал поговорить по земельному вопросу.
      - Отлично! Правительство скупает пшеницу и контролирует цены. Механизация земледелия. Отнюдь не раздувать аппарата.
      - Блайт, - неожиданно сказал Майкл, - где вы родились?
      - В Линкольншире.
      - Значит, вы англичанин?
      - Чистокровный, - ответил мистер Блайт.
      - Я тоже; и старик Фоггарт, я посмотрел его родословную. Это хорошо, потому что нас, несомненно, будут обвинять в недостатке патриотизма.
      - Уже обвиняют, - сказал мистер Блайт. - "Люди, которые дурно отзываются о своей родине... Птицы, пачкающие свое гнездо... Не успокоятся, пока не очернят Англию в глазах всего мира... Паникеры... Пессимисты..." Надеюсь, вы не обращаете внимания на всю эту болтовню?
      - К сожалению, обращаю, - сказал Майкл. - Меня это задевает. Вопиющая несправедливость! Мне невыносима мысль, что Англия может попасть в беду.
      Мистер Блайт вытаращил глаза.
      - Она не попадет в беду, если мы сумеем ей помочь.
      - Будь я уверен в себе, - сказал Майкл, - а то мне все хочется сжаться и спрятаться в собственный зуб.
      - Поставьте коронку. Вам, Монт, нахальства не хватает. Кстати о нахальстве: вот идет ваша вчерашняя противница - вам бы у нее поучиться.
      Майкл увидел Марджори Феррар, которая только что обменялась рукопожатием со знаменитым итальянцем. На ней было очень открытое платье цвета морской воды; она высоко держала свою золотисто-рыжую голову. В нескольких шагах от Флер она остановилась и осмотрелась по сторонам. Видимо, она заняла эту позицию умышленно, как бы бросая вызов.
      - Я пойду к Флер.
      - И я с вами, - сказал мистер Блайт, и Майкл посмотрел на него с благодарностью.
      И тут наступила интересная минута для всякого, кто не был так заинтересован, как Майкл. Длинный, пронырливый нос Общества дрогнул, потянул воздух и, как хобот дикого слона, почуявшего человека, стал извиваться туда и сюда, жадно ловя запах сенсации. Губы улыбались, тянулись к ушам; глаза перебегали с одной женщины на другую; лбы сосредоточенно хмурились, словно мыслительные аппараты под стрижеными, надушенными черепами затруднялись в выборе. Марджори Феррар стояла спокойная, улыбающаяся, а Флер разговаривала и вертела в руках цветок. Так, без объявления войны, начался бой, хотя враги делали вид, что не замечают друг друга. Правда, между ними стоял мистер Блайт; высокий и плотный, он служил хорошим заслоном. Но Майкл все видел и ждал, стиснув зубы. Нос не спеша изучал аромат; аппарат выбирал. Волны застыли - ни прилива, ни отлива. А потом медленно и неуклонно, как отлив, волны отхлынули от Флер и заплескались вокруг ее соперницы. Майкл болтал, мистер Блайт таращил глаза. Флер улыбалась, играла цветком. А там Марджори Феррар стояла, как королева среди придворных.
      Было ли то восхищение, жалость или сочувствие? Или порицание Майклу и Флер? Или просто "Гордость гедонистов" всегда была более эффектна? Майкл видел, как бледнела Флер, как нервно теребила она цветок. А он не смел ее увести, она усмотрела бы в этом капитуляцию. Но лица, обращенные к ним, говорили яснее слов. Сэр Джес Фоскиссон перестарался: своей праведностью он бросил тень на своих же клиентов. "Победа за откровенной грешницей, а не за теми, кто тащит ее на суд!" "И правильно! - подумал Майкл. - Почему этот субъект не послушался моего совета - заплатили бы, и дело с концом!"
      И в эту минуту он заметил, что около знаменитого итальянца стоит, разглядывая свои пальцы, высокий молодой человек с зачесанными назад волосами. Бэрти Кэрфью! За его спиной, дожидаясь очереди "почествовать", не кто иной, как сам Мак-Гаун. Право, шутки богов зашли слишком далеко. Высоко подняв голову, потирая изувеченные пальцы, Бэрти Кэрфью прошел мимо них к своей бывшей возлюбленной. Она поздоровалась с ним нарочито небрежно. Но пронырливый нос не дремал - вот и Мак-Гаун! Как он изменился - мрачный, посеревший, злой! Вот кто мог потягаться с великим итальянцем. А тот тоже смешался с толпой придворных.
      Напряженное молчание сразу прервалось, придворные, парами, кучками, отступили, и Мак-Гаун остался вдвоем со своей невестой. Майкл повернулся к Флер.
      - Едем.
      В такси они оба молчали. На поле битвы Майкл болтал до изнеможения и теперь нуждался в передышке. Но он нашел ее руку; она не ответила на его пожатие. Козырь, который он пускал в ход в трудные минуты, - одиннадцатый баронет - последние три месяца что-то не помогал; Флер, по-видимому, не нравилось, когда Майкл прибегал к этому средству. "Огорченный, недоумевающий, он прошел за ней в столовую. Какая она была красивая в этом зеленовато-сером платье, очень простом и гладком, с широким воланом. Она присела к узкому обеденному столу, он стал напротив, мучительно подыскивая убедительные слова. Его самого такой щелчок оставлял глубоко равнодушным, но она!..
      Вдруг она сказала:
      - И тебе все равно?
      - Мне лично - конечно.
      - Ну да, у тебя остается твой фоггартизм и Бетнел, Грин.
      - Если ты огорчена. Флер, то мне совсем не все равно.
      - Если я огорчена!
      - Очень?
      - К чему говорить, чтобы ты окончательно убедился, что я - выскочка?
      - Никогда я этого не думал.
      - Майкл!
      - Что ты, в сущности, подразумеваешь под этим словом?
      - Ты прекрасно знаешь.
      - Я знаю, что ты любишь быть окруженной людьми, хочешь, чтобы они о тебе хорошо думали. Это не значит быть выскочкой.
      - Да, ты очень добр, но тебе это не нравится.
      - Я восхищаюсь тобой.
      - Нет, ты хочешь меня, а восхищаешься ты Норой Кэрфью.
      - Норой Кэрфью! Мне нет до нее дела; по мне, пусть она хоть завтра же умрет.
      Он почувствовал, что она ему верит.
      - Ну, если не ею, то ее идеалами, тем, что мне чуждо.
      - Я восхищаюсь тобой, - горячо сказал Майкл, - восхищаюсь твоим умом, твоим чутьем, мужеством; и твоим отношением к Киту и к твоему отцу; и тем, как ты ко мне терпима.
      - Нет, я тобой восхищаюсь больше, чем ты мной. Но, видишь ли, я не способна на самопожертвование.
      - А Кит?
      - Я люблю себя, вот и все.
      Он потянулся через стол, взял ее руку.
      - Больное воображение, родная.
      - Ничего больного. Я вижу все слишком ясно.
      Она откинула голову, ее круглая шея, белевшая под лампой, судорожно вздрагивала.
      - Майкл, поедем в кругосветное путешествие!
      - А как же Кит?
      - Он еще слишком мал. Мама за ним присмотрит.
      Если она идет на это, значит все обдумано!
      - Но твой отец?
      - Право же, он совсем не стар, и у него остается Кит.
      - Ну что ж! Парламентская сессия кончается в августе...
      - Нет, едем сейчас.
      - Подождем, осталось только пять месяцев. Мы еще успеем постранствовать.
      Флер посмотрела ему в глаза.
      - Я знала, что своим фоггаргизмом ты дорожишь больше, чем мной.
      - Будь же благоразумна, Флер!
      - Пять месяцев выносить эту пытку? - она прижала руки к груди. - Я уже полгода страдаю. Должно быть, ты не понимаешь, что у меня больше нет сил?
      - Но, Флер, все это так...
      - Да, это такая мелочь - потерпеть полное фиаско, не правда ли?
      - Но, дитя мое...
      - О, если ты не понимаешь...
      - Я понимаю. Сегодня я "был взбешен. Но самое разумное - показать им, что это тебя нимало не задевает. Не следует обращаться в бегство. Флер.
      - Не то! - холодно сказала Флер. - Я не хочу вторично добиваться того же приза. Отлично, я останусь, и пусть надо мной смеются.
      Майкл встал.
      - Я знаю, что ты не придаешь моей работе ни малейшего значения, но ты не права, и все равно я уже начал. О, не смотри на меня так, Флер! Это ужасно!
      - Пожалуй, я могу поехать одна. Это будет даже интереснее.
      - Ерунда! Конечно, одна ты не поедешь. Сейчас тебе все представляется в мрачном свете. Завтра настроение изменится.
      - Завтра, завтра! Нет, Майкл, процесс омертвения начался, и ты можешь назначить день моих похорон.
      Майкл всплеснул руками. Это не были пустые слова. Не следовало забывать, какое значение она придавала своей роли светской леди, как старалась пополнять свою коллекцию. Карточный домик рухнул. Какая жестокость! Но поможет ли ей кругосветное путешествие? Да! Инстинкт ее не обманывал. Он сам ездил вокруг света и знал, что ничто так не способствует переоценке ценностей, ничто так не помогает забыть и заставить забыть о себе. Липпингхолл, "Шелтер", какой-нибудь приморский курорт на пять месяцев, до конца сессии, - это все не то. Как-то ей нужно опять обрести уверенность в своих силах. Но может ли он уехать до окончания сессии? Фоггартизм, это чахлое растение, лишившись единственного своего садовника, погибнет на корню, если только есть у него корень! Как раз сейчас вокруг него началось движение - то один депутат заинтересуется, то другой. Проявляется и частная инициатива. А время идет - Большой Бэн торопит: безработица растет, торговля свертывается, назревает протест рабочих, кое-кто теряет терпение! И как посмотрит Блайт на такое дезертирство?
      - Подожди неделю, - пробормотал он. - Вопрос серьезный. Мне нужно подумать.
      X
      НОВАЯ СТРАНИЦА
      Когда Мак-Гаун подошел, у Марджори Феррар мелькнула мысль: "Знает ли он о Бэрти?" Окрыленная своей победой над "этой выскочкой", взволнованная встречей с бывшим любовником, она не вполне владела собой. В соседней комнате, где никого не было, она посмотрела ему в лицо.
      - Ну, Алек, все по-старому. Мое прошлое так же темно, как было вчера. Мне очень жаль, что я его от вас скрывала. В сущности, я вам несколько раз говорила, но вы не хотели понять.
      - Потому что это было свыше моих сил. Расскажите мне все, Марджори!
      - Хочется посмаковать?
      - Расскажите мне все, и я на вас женюсь.
      Она покачала головой.
      - Женитесь? О нет! Больше я себе не изменю. Это была нелепая помолвка. Я никогда не любила вас, Алек.
      - Значит, вы любили этого... вы все еще...
      - Алек, довольно!
      Он схватился за голову и пошатнулся, и ей стало не на шутку жаль его.
      - Право же, мне ужасно неприятно. Вы должны забыть меня, вот и все.
      Она хотела уйти, но его страдальческий вид растрогал ее. Ей только сейчас стало ясно, до чего он опустошен. И она быстро проговорила:
      - Замуж за вас я не выйду, но мне бы хотелось с вами рассчитаться, если я могу...
      Он посмотрел на нее.
      Ее всю передернуло от этого взгляда. Она пожала плечами и вышла. Люди прошлого века! Она сама виновата: не нужно было выходить за пределы очарованного круга, где никто не принимает жизнь всерьез.
      Она прошла по сверкающему паркету под взглядами многих глаз, ловко миновала хозяйку дома и через несколько минут уже сидела в такси.
      Она не могла заснуть. Даже если газеты не оповестят о разрыве помолвки, все равно - на нее обрушится лавина счетов. Пять тысяч фунтов! Она встала и просмотрела запись своих долгов. Дубликат находился у Алека. Быть может, он все-таки захочет уплатить? Ведь он сам все испортил, зачем он настоял на суде! Но тут ей вспомнились его глаза. Думать нечего! Она поежилась и снова забралась в постель. Может быть, завтра утром ее осенит какая-нибудь гениальная мысль. Но все гениальные мысли пришли ночью и не давали спать. Москва с Бэрти Кэрфью? Сцена? Америка и кино? Наконец она заснула и утром проснулась бледная и усталая. Вместе с другими письмами ей подали записку от маркиза Шропшира.
      "Милая Марджори. Если тебе нечего делать, загляни ко мне сегодня утром. Шропшир"
      Что бы это могло быть? Она посмотрела на себя в зеркало и решила, что нужно хоть немного подкраситься. В одиннадцать часов она была у маркиза. Ее провели в рабочий кабинет. Дед стоял без пиджака и рассматривал что-то в лупу.
      - Садись, Марджори, - сказал он, - через минуту я буду свободен.
      Сесть было негде, разве что на пол, и Марджори Феррар предпочла стоять.
      - Я так и думал, - сказал маркиз. - Итальянцы ошиблись.
      Он отложил лупу, пригладил седые волосы и взлохмаченную бородку. Потом двумя пальцами подкрутил кверху бровь и почесал за ухом.
      - Ошиблись; никакой реакции нет.
      Он повернулся к внучке и сощурился.
      - Ты здесь еще не была. Садись на окно.
      Она уселась спиной к свету на широкий подоконник, под которым скрывалась электрическая батарея.
      - Итак, та довела дело до суда, Марджори?
      - Да, пришлось.
      - А зачем?
      Он стоял, слегка склонив голову набок, щеки у него были розовые, а взгляд очень зоркий. Она подумала: "Ну что ж... Я его внучка. Рискну".
      - Простая честность, если хотите знать.
      Маркиз выпятил губы, вникая в смысл ее слов.
      - Я читал твои показания, если ты это имеешь в виду, - сказал он.
      - Нет. Я хотела уяснить себе свое положение.
      - И уяснила?
      - О да.
      - Ты все еще намерена выйти замуж? Умный старик!
      - Нет.
      - Кто порвал? Он или ты?
      - Он говорит, что женится на мне, если я ему все расскажу. Но я предпочитаю не рассказывать.
      Маркиз сделал два шага, поставил ногу на ящик и принял свою любимую позу. Его красный шелковый галстук развевался, не стесненный булавкой; суконные брюки были сине-зеленые, рубашка зелено-синяя. Необычайно красочная фигура.
      - А много есть о чем рассказать?
      - Порядочно.
      - Что ж, Марджори, ты помнишь, что я тебе говорил?
      - Да, дедушка, но я не совсем согласна. Я лично отнюдь не хочу быть символом.
      - Ну, значит, ты исключение; но от исключений-то весь вред и происходит.
      - Если б еще люди допускали, что есть кто-то лучше их. Но сейчас так не бывает.
      - Это, положим, неверно, - перебил маркиз. - А каково у тебя на душе?
      Она улыбнулась.
      - Подумать о своих грехах не вредно, дедушка.
      - Новый вид развлечения, а? Итак, ты с ним порвала?
      - Ну да.
      - У тебя есть долги?
      - Есть.
      - Сколько?
      Марджори Феррар колебалась. Убавить цифру или не стоит?
      - Говори правду, Марджори.
      - Ну, около пяти тысяч.
      Старый пэр вытянул губы и меланхолически свистнул.
      - Большая часть, конечно, связана с моей помолвкой.
      - Я слышал, что на днях твой отец выиграл на скачках?
      Старик все знает!
      - Да, но, кажется, он уже все спустил.
      - Очень возможно, - сказал маркиз. - Что же ты думаешь предпринять?
      Подавив желание задать ему тот же вопрос, она сказала:
      - Я подумывала о том, чтобы пойти на сцену.
      - Пожалуй, тебе это подходит. Играть ты умеешь?
      - Я не Дузе.
      - Дузе? - маркиз покачал головой. - Ристори - вот это игра! Дузе! Конечно, она была очень талантлива, но всегда одна и та же. Значит, выходить за него ты не хочешь? - Он пристально на нее посмотрел. - Пожалуй, ты права. У тебя записано, сколько ты кому должна?
      Марджори Феррар стала рыться в сумочке.
      - Вот список.
      Она заметила, как он сморщил нос, но что ему не понравилось - запах духов или сумма, - она не знала,
      - Твоя бабка, - сказал он, - тратила на свои платья одну пятую того, что ты тратишь. Теперь вы ходите полуголые, а стоит это дорого.
      - Чем меньше материи, дедушка, тем лучше должен быть покрой.
      - Ты отослала ему его подарки?
      - Уже упакованы.
      - Отошли все, ничего не оставляй, - сказал маркиз.
      - Конечно.
      - Чтобы выручить тебя, мне придется продать Гэйнсборо, - сказал он вдруг.
      - Ох, нет!
      Прекрасная картина кисти Гэйнсборо - портрет бабки маркиза, когда та была ребенком! Марджори Феррар протянула руку за списком. Не выпуская его, старик снял ногу с ящика, посмотрел на нее блестящими, проницательными старыми глазами.
      - Я бы хотел знать, Марджори, можно ли заключить с тобой договор. Ты умеешь держать слово?
      Она почувствовала, что краснеет.
      - Думаю, что да. Зависит от того, какое я должна дать обещание. Но, право же, дедушка, я не хочу, чтобы вы продавали Гэйисборо.
      - К несчастью, - сказал маркиз, - у меня больше ничего нет. Должно быть, я сам виноват, что у меня такие расточительные дети. Других такая напасть миновала.
      Она удержалась от улыбки.
      - Времена сейчас трудные, - продолжал маркиз. - Имение стоит денег, шахты стоят денег, этот дом стоит денег. А где взять деньги? У меня вот есть одно изобретение, на котором можно бы разбогатеть, но никто им не интересуется.
      Бедный дедушка, в его-то годы! Она вздохнула.
      - Я не хотела надоедать вам, дедушка, я как-нибудь выпутаюсь.
      Старый пэр прошелся по комнате. Марджори Феррар заметила, что на ногах у него красные домашние туфли без каблуков.
      - Вернемся к нашей теме, Марджори. Если ты смотришь на жизнь как на веселое времяпрепровождение, как ты можешь что-нибудь обещать?
      - Что я должна обещать, дедушка?
      Маленький, слегка сгорбленный, он подошел и остановился перед ней.
      - Волосы у Тебя рыжие, и, пожалуй, из тебя выйдет толк. Ты действительно думаешь, что сумеешь зарабатывать деньги?
      - Думаю, что сумею.
      - Если я заплачу твоим кредиторам, можешь ли ты дать мне слово, что впредь всегда будешь платить наличными? Только не говори "да" с тем, чтобы сейчас же пойти и заказать себе кучу новых тряпок. Я требую от тебя слова леди, если ты понимаешь, что это такое.
      Она встала.
      - Вы, конечно, имеете право так говорить. Но я не хочу, чтобы вы продавали Гэйнсборо.
      - Это тебя не касается. Быть может, я где-нибудь наскребу денег. Можешь ты это обещать?
      - Да, обещаю.
      - И сдержишь слово?
      - Сдержу. Что еще, дедушка?
      - Я бы тебя попросил больше не бросать тень на наше имя, но, пожалуй, это значило бы переводить часы назад. Дух времени против меня.
      Она отвернулась к окну. Дух времени! Все это очень хорошо, но о чем он говорит? Бросать тень? Да нет же, она прославила родовое имя - вытащила его из затхлого сундука, повесила у всех на виду. Люди рот раскрывают, когда читают о ней. А раскрывают они рот, когда читают о дедушке? Но этого ему не понять. И она смиренно сказала:
      - Я постараюсь. Мне хочется уехать в Америку.
      Глаза старика блеснули.
      - И ввести новую моду - брать в мужья американцев? Кажется, этого еще не делали. Выбери такого, который интересуется электричеством, и привези его сюда, У нас найдется дело для американца. Ну-с, этот список я у себя оставлю. Вот еще что, Марджори: мне восемьдесят лет, а тебе сколько, двадцать пять? Не будь такой стремительной, а то к пятидесяти годам тебе все наскучит; а люди, которым все наскучило, безнадежно скучны. Прощай!
      Он протянул ей руку.
      Свободна! Она глубоко вздохнула и, схватив его руку, поднесла к губам. Ой, он смотрит на свою руку. Неужели она запачкала ее губной помадой? И она выбежала из комнаты. Славный старик! Как мило, что он взял этот, список! Сейчас она пойдет к Бэрти Кэрфью, и вместе они начнут новую страницу! Как он смотрел на нее вчера вечером!
      XI
      ЗА БОРТ
      Майкл не пытался ни убеждать, ни спорить: вопрос был слишком серьезен. Может быть, мысли о Ките заставят Флер изменить решение или ее удержат какие-нибудь другие препятствия - хотя бы мысль об отце. Но ясно было, что рана, нанесенная ей, глубока. Флер отказалась от всех обязанностей, налагаемых светской жизнью, - в течение этой тяжелой недели она нигде не бывала и никого не приглашала. Она не дулась, но стала молчалива, апатична. И часто она очень серьезно посматривала на Майкла, и иногда во взгляде ее было что-то похожее на озлобление, словно она заранее знала, что он ей откажет.
      Ему не с кем было посоветоваться: ведь всякому, кто не был рядом с Флер в течение всей этой томительной истории, ее настроение показалось бы непонятным, даже смешным. Он не мог ее выдать; не Мог даже пойти к Блайту, пока не решится на что-нибудь. Ход его мыслей еще осложняло всегдашнее сомнение - так ли уж он нужен фоггартизму. Вот если бы возгордиться! Он даже не обольщал себя мыслью, что категорический отказ произведет на Флер впечатление; она считала, что его работа нужна, чтобы выдвинуть его в обществе, но никакой пользы стране не приносит. В вопросах политики она была по-обывательски цинична: реагировала только на то, что угрожало собственности или Киту. Майкл понимал весь комизм дилеммы: будущее Англии - или настоящее молодой женщины, получившей щелчок в светской гостиной! Но в конце концов только сэр Джемс Фоггарт и Блайт связывали фоггартизм с будущим Англии, а теперь, если он отправится в кругосветное путешествие, и эти двое утратят свою веру.
      Неделя кончилась. Утром, так ни на что и не решившись, Майкл перешел реку по Вестминстерскому мосту и побрел по улицам Сэрри-Сайд. Он не знал этих мест, идти было интересно. Вспомнил, что тут жили когда-то Бикеты; Бикеты, которым не везло здесь, не повезло, как видно, и в Австралии. Нет конца этим гнусным улицам! Вот откуда выходят все Бикеты. Захватить их побольше, пораньше, захватить, пока они еще не стали Бикетами, еще годятся для работы на земле; дать им случай заработать, дать им воздух, солнце - дать им возможность проявить себя! Безобразные дома, безобразные лавки, безобразные трактиры! Нет, не годится. Нечего впутывать в дело красоту. В палате на красоту не реагируют. Там реагируют только на вполне понятные эмоции - "англосаксонская раса", "патриотизм", "империя", "моральная выдержка" - не отступать от штампов! Он постоял перед зданием школы, послушал монотонное гудение урока. Англичан с их мужеством, терпением, чувством юмора загнать в эти гнусные улицы!
      Внезапно его потянуло за город. Мотоцикл! С тех пор как его избрали в парламент, он ни разу не пользовался этой машиной, грозившей растрясти все его достоинство. Но сейчас он решил извлечь мотоцикл и прокатиться: быть может, от тряски у него созреет решение!
      Он вернулся домой и не застал Флер. Завтрак не был заказан. Майкл поел ветчины и в два часа отправился в путь.
      С грохотом проскочил он Чизик, Слау, Мейденхед; переехал через реку и запыхтел к Рэдингу. У Кэвершема опять переехал мост и покатил на Пэнгборн. На береговой дорожке он прислонил мотоцикл к кустам и сел покурить. День был безветренный. Между стволами тополей виднелась серая гладь реки; на ивах уже появились сережки. Он сорвал ветку и прочистил ею трубку. Тряска пошла ему на пользу: мозг его стал работать. Война! Тогда он не знал колебаний; впрочем, тогда он не знал Флер. А теперь, решая этот вопрос: "ехать - не ехать", Майкл, казалось, провидел свою будущую семейную жизнь. Решение, которое он примет, повлияет, может быть, на следующие пятьдесят лет жизни. Взяться за плуг и по первому же требованию отступиться! Можно пахать в сумерках, криво; но лучше слабый свет, чем полный мрак, лучше кривая борозда, чем никакой. Он не знает пути лучше фоггартизма, он должен за него держаться! Будущее Англии! Где-то неподалеку захихикал дрозд. Вот именно! Но, как говорит Блайт, нужно привыкать к насмешкам. Конечно, если Флер хочет, чтобы он остался в парламенте, - а она хочет этого, - она поймет, что он не должен отступать от намеченной программы, как бы это ни забавляло дроздов. Она не захочет, чтобы он стал безличным флюгером. Ведь как-никак она его жена, с его карьерой связана и ее собственная.
      Он смотрел на дым от своей трубки, на серые, нависшие облака, на белых коров за рекой, на рыболова. Он крутил сорванную ветку, любовался желтовато-серыми бархатными сережками. Ему стало наконец спокойнее, но было очень грустно. Что сделать для Флер? На этой реке - так близко отсюда - он ухаживал за ней. А теперь вот на какой риф наткнулись. Что ж, ей решать, затонет их лодка или нет. И вдруг ему захотелось поговорить со "Старым Форсайтом"...
      Когда послышалось фырканье мотоцикла, Сомс как раз собирался повесить картину Фреда Уокера, которую он купил в магазине возле конторы "Сэтлуайт и Старк", тем отметив конец треволнений, связанных с процессом, и удовлетворив свою тоску по английской школе. Фред Уокер! Конечно, он устарел; сколько школ возникло после него и Мэйсона. Но они, как старые скрипки, сохраняют тон; они редки и всегда будут в цене. Сняв со стены Курбэ, раннего и еще незрелого. Сомс стоял без пиджака, держа в руке моток проволоки, когда вошел Майкл.
      - Откуда вы появились? - удивился он.
      - Я проезжал мимо, сэр, на моем старом мотоцикле. Вижу, вы сдержали слово насчет английской школы.
      Сомс прикрепил проволоку к картине.
      - Я не успокоюсь, - сказал он, - пока не приобрету Крома-старшего лучшего из английских пейзажистов.
      - Кажется, это большая редкость, сэр?
      - Вот потому-то он мне и нужен.
      Закручивая проволоку. Сомс не заметил улыбки Майкла, словно говорившей: "Потому-то вы и считаете его лучшим". Искоса поглядывая на него. Сомс вспомнил, как он появился здесь летом, в воскресенье, после того как в первый раз увидел Флер в галерее на Корк-стрит. Неужели с тех пор прошло только четыре года? Молодой человек оказался лучше, чем можно было ожидать; и сильно возмужал, остепенился; в общем, если сделать скидку на его воспитание и войну, симпатичный молодой человек. И вдруг он заметил, что Майкл тоже за ним следит. Должно быть, ему что-нибудь нужно зря бы не приехал! Он старался вспомнить случай, чтобы кто-нибудь пришел к нему без дела, - и не вспомнил. Ну что ж, это естественно!
      - Может быть, вам нужна какая-нибудь картина, чтобы повесить рядом с вашим Фрагонаром? Вон там в углу висит Шарден.
      - Нет, нет, сэр. Вы и так были слишком щедры!
      Щедр! Как можно быть щедрым к единственной дочери?
      - Как Флер?
      - Я хотел поговорить с вами о ней. Она себе места не находит.
      Сомс посмотрел в окно. Весна запаздывает!
      - Странно, раз процесс выигран.
      - Вот в том-то и беда, сэр.
      Сомс зорко посмотрел ему в лицо.
      - Я вас не совсем понимаю.
      - Нас сторонятся.
      - Почему? Ведь вы выиграли дело?
      - Да, но, видите ли, люди не прощают морального превосходства.
      - Что это значит? Кто?..
      Моральное превосходство - он сам его не выносил!
      - Мы заражены добродетельным духом Фоскиссона. Я этого опасался. Флер болезненно реагирует на насмешки.
      - Насмешки? Кто смеет?..
      - Хорошо было нападать на современную мораль перед судьей и присяжными, но в обществе, где каждый гордится тем, что у него нет предрассудков, это почитается смешным.
      - В обществе!
      - Да, сэр. Но ведь живем-то мы в обществе. Мне все равно, к насмешкам я привык с тех пор, как начал проводить фоггартизм, но Флер совсем измучилась. И не, удивительно - ведь общество для нее любимая игра.
      - Это слабость с ее стороны, - сказал Сомс. Но он не на шутку встревожился. Сначала ее назвали "выскочкой", а теперь еще это!
      - Тут этот немец повесился в Липпингхолле, - продолжал Майкл, - и мой фоггартизм, и эта стычка с Феррар - в общем несладко. Вся эта неделя после суда была скверная. Флер настолько выбита из колеи, что хочет ехать со мной в кругосветное путешествие.
      Если бы в эту минуту за окном над голубятней взорвалась бомба. Сомс не был бы так ошеломлен. Кругосветное путешествие!
      Майкл продолжал:
      - И она права. Действительно, для нее это наилучший исход, но я не имею возможности бросить работу до окончания сессии. Дело начато, и я должен довести его до конца. Я только сегодня окончательно решился. Я бы чувствовал себя дезертиром, и в конечном счете ни один из нас не извлек бы из этого пользы. Но Флер еще не знает.
      Голубятня встала на место - Сомс понял, что Майкл не увезет ее бог знает на сколько времени.
      - Кругосветное путешествие! - повторил он. - Почему не Альпы?
      - Мне кажется, - продолжал Майкл тоном врача, ставящего диагноз, - ей нужно что-то из ряда вон выходящее. В двадцать три года объехать весь свет! А то она чувствует себя отщепенкой.
      - Но как же она бросит малыша?
      - Да, вот показатель, в каком она сейчас состоянии. Эх, если бы я мог поехать!
      Сомс широко раскрыл глаза. Неужели же молодой человек рассчитывает на его помощь? Ехать вокруг света! Безумная затея!
      - Я должен ее повидать, - сказал он. - Оставьте мотоцикл в гараже; мы поедем в автомобиле. Я буду готов через двадцать минут. Идите вниз, там пьют чай.
      Оставшись наедине с Фредом Уокером - картину он все еще не повесил, Сомс окинул взглядом свои сокровища, и сердце у него заныло. Давно они ему так не нравились. Флер коллекционировала людей, а теперь у нее отняли ее коллекцию. Бедняжка! Конечно, занятие было нелепое - разве люди могут дать удовлетворение? Не отвезти ли ей Шардена? Хороший Шарден! Думетриус обставил его на цене, но не слишком. А Шарден долговечен - он еще обставит на нем Думетриуса. Но если это доставит ей удовольствие! Он снял картину, взял ее под мышку и пошел вниз.