- Эта первая речь меня пугает, - сказал Майкл. - Как мне проводить фоггартизм?
      - К тому времени успеет создаться фикция какого-то мнения.
      - А мнение будет?
      - Нет, - сказал мистер Блайт.
      - Ох! - вздохнул Майкл. - А кстати, как насчет свободы торговли?
      - Будут проповедовать свободу торговли и повышать пошлины.
      - Бог и маммона?
      - В Англии нельзя иначе, Монт, если нужно провести что-то новое. Есть же у нас либерал-юнионисты, тори-социалисты и...
      - Прочие жулики, - мягко подсказал Майкл.
      - Будут извиваться, ругать протекционизм, пока он не восторжествует над свободой торговли, а потом начнут ругать свободу торговли. Фоггартизм - это цель; свобода торговли и протекционизм - средства, а отнюдь не цель, как утверждают политики.
      Словно подхлестнутый словом "политики", Майкл соскочил со стола; он начинал симпатизировать этим несчастным. Предполагалось, что они никаких чувств к родине не питают и не могут предугадать грядущих событий. Но в самом деле, кто сумеет во время туманных прений определить, что хорошо, а что плохо для страны? Майклу казалось иногда, что даже старик Фоггарт на это не способен.
      - Знаете ли, Блайт, - сказал он, - мы, политики, не думаем о будущем просто потому, что это бессмысленно. Каждый избиратель отождествляет свое личное благополучие с благополучием страны. Взгляды избирателя изменяются лишь в том случае, если у него самого жмет башмак. Кто выступит на защиту фоггартизма, если эта теория, осуществленная на практике, приведет к повышению цен на продукты и отнимет у рабочего детей, зарабатывающих на семью? А благие результаты скажутся лишь через десять или двадцать лет!
      - Дорогой мой, - возразил Блайт, - наше дело - обращать неверных. В настоящее время члены тредюнионов презирают внешний мир. Они его никогда не видели. Их кругозор ограничен их грязными улочками. Но стоит затратить пять миллионов и организовать поездку за границу для ста тысяч рабочих, чтобы через пять лет сказались результаты. Рабочий класс заразился лихорадочным желанием завладеть своим местом под солнцем. Их дети могут получить это место. Но можно ли винить рабочих теперь, когда они ничего не знают?
      - Мысль не плоха! - заметил Майкл. - Но как посмотрит на это правительство? Можно мне взять эти карты?.. Кстати, - добавил он, направляясь к двери, - известно ли вам, что и сейчас существуют общества для отправки детей в колонии?
      - Известно, - проворчал Блайт. - Прекрасная организация! Обслуживает несколько сот ребят, дает конкретное представление о том, что могло бы быть. Расширить ее деятельность во сто раз - и начало будет положено. В настоящее же время это капля в море. Прощайте!
      Майкл вышел на набережную, размышляя о том, можно ли из любви к родине защищать необходимость эмиграции. Но тотчас же он вспомнил о тяжелых жилищных условиях в этом грязном дымном городе; о детях, обездоленных с рождения; о толпах безработных, которые в настоящих условиях ни на что рассчитывать не могут. Право же, нельзя примириться с таким положением дел в стране, которую любишь! Башни Вестминстера темнели на фоне заката. И в сознании Майкла встали тысячи мелочей, связанных с прошлым, - деревья, поля и ручьи, башни, мосты, церкви; все звери и певчие птицы Англии, совы, сойки, грачи в Липпингхолле, едва уловимое отличие кустарников, цветов и мхов от их иностранных разновидностей; английские запахи, английский туман над полями, английская трава; традиционная яичница с ветчиной; спокойный, добрый юмор, умеренность и мужество; запах дождя, цвет яблони, вереск и море. Его земля, его племя - сердцевина у них не гнилая. Он прошел мимо башни с часами. Здание парламента стояло кружевное, внушительное, красивее, чем принято считать. Быть может, в этом доме ткут, словно паутину, будущее Англии? Или же раскрашивают занавес, экран, заслоняющий старую Англию?
      Раздался знакомый голос:
      - Какая громадина!
      И Майкл увидел своего тестя, созерцающего статую Линкольна.
      - Зачем ее здесь поставили? - сказал Сомс. - Ведь он не англичанин!
      Он зашагал рядом с Майклом.
      - Как Флер?
      - Молодцом. Италия пошла ей на пользу.
      Сомс засопел.
      - Легкомысленный народ! - сказал он. - Вы видели Миланский собор?
      - Да, сэр. Пожалуй, это единственное, к чему мы остались равнодушны.
      - Гм! В тысяча восемьсот восемьдесят втором году у меня от итальянской стряпни сделались колики. Должно быть, теперь там лучше кормят. Как мальчик?
      - Прекрасно, сэр.
      Сомс удовлетворенно проворчал что-то. Они завернули за угол, на Саут-сквер.
      - Это что такое? - сказал Сомс.
      У подъезда стояло два старых чемодана. Какой-то молодой человек с саквояжем в руке звонил у парадной двери. Только что отъехало такси.
      - Понятия не имею, сэр, - сказал Майкл. - Быть может, это архангел Гавриил.
      - Он не туда попал, - сказал Сомс, направляясь к подъезду.
      Но в эту минуту молодого человека впустили в дом.
      Сомс подошел к чемоданам.
      - "Фрэнсис Уилмот, - прочел он вслух, - пароход "Амфибия". Это какое-то недоразумение!
      IV
      ТОЛЬКО РАЗГОВОРЫ
      Когда они вошли в дом, Флер уже показала молодому человеку его комнату и спустилась вниз. Она была в вечернем туалете - иными словами, скорее раздета, чем одета; волосы ее были коротко острижены...
      - Дорогая моя, - сказал ей Майкл, когда короткая стрижка входила в моду, - ну пожалей меня, не делай это - го! Ведь у тебя будет такой колючий затылок, что и поцеловать нельзя будет.
      - Дорогой мой, - ответила она, - это неизбежно. Ты всякую новую моду встречаешь в штыки.
      Она попала в первую дюжину женщин со стрижеными затылками и уже опасалась, как бы не опоздать и попасть в первую дюжину тех, кто снова начнет отпускать волосы. У Марджори Феррар - "Гордость гедонистов", как называл ее Майкл, - волосы отросли уже на добрый дюйм. Отставать от Марджори Феррар не хотелось...
      Подойдя к отцу, она сказала:
      - Папа, я предложила одному молодому человеку остановиться у нас. Джон Форсайт женился на его сестре. Ты загорел, дорогой мой. Как мама?
      Сомс молча смотрел на нее.
      Наступил один из тех неприятных моментов, когда Флер чувствовала, что отец любит ее слишком сильно и словно не прощает ее поверхностной любви к нему. Ей казалось, что он не имеет права так смотреть на нее. Как будто в этой старой истории с Джоном она не страдала больше, чем он! Если теперь она может спокойно вспоминать прошлое, то и он должен последовать ее примеру. А Майкл - Майкл не сказал ни слова, даже не пошутил! Она закусила губу, тряхнула коротко подстриженными волосами и прошла в "биметаллическую" гостиную.
      За обедом, когда подали суп, Сомс заговорил о своих коровах и пожалел, что они не хэрифордской породы. Должно быть, в Америке много хэрифордских коров?
      Фрэнсис Уилмот ответил, что американцы разводят голштинских коров.
      - Голштинских? - повторил Сомс. - У нас они вошли в моду, когда я был мальчишкой. Какой масти?
      - Пестрые, - сказал Фрэнсис Уилмот. - У вас в Англии чудесная трава.
      - Слишком у нас сыро, - сказал Сомс. - Мы на реке.
      - Темза? Какой она ширины, когда нет прилива?
      - Там, где живу я, - не больше ста ярдов.
      - А рыба водится?
      - Рыбы много.
      - Вода в Темзе прозрачная, а в наших южных реках бурая. А из деревьев у вас чаще всего попадаются ивы, тополя и вязы.
      Сомс недоумевал. В Америке он ни разу не был. Американцев считал, конечно, людьми, но очень своеобразными: все они на одно лицо, голова у них не гнется, плечи неестественно широкие, а голос резкий - Их доллар стоит слишком высоко, они все имеют автомобили и презирают Европу, однако наводняют Европу и увозят к себе на родину все, что только можно увезти. Пить им не разрешается, а говорят они очень много. Но этот молодой человек опровергает все предвзятые мнения. Он пьет херес и говорит только тогда, когда к нему обращаются. Голос у него звучит мягко, а плечи не слишком широкие. Но, может быть, Европу он все-таки презирает?
      - Должно быть, Англия вам показалась очень маленькой, - сказал Сомс.
      - О нет, сэр. Лондон очень велик, а пригороды у вас очаровательны.
      Сомс скосил глаза и посмотрел на кончик носа.
      - Недурны! - сказал он.
      Подали палтус. За стулом Сомса послышался какой-то шорох.
      - Собака! - сказал Сомс и подцепил на вилку кусок рыбы, показавшийся ему несъедобным.
      - Нет, нет, папа. Он хочет только, чтобы ты на него посмотрел.
      Сомс опустил руку, и Дэнди лег на бок.
      - Есть он не хочет, - продолжала Флер. - Он требует, чтобы на него обратили внимание.
      Подали жареных куропаток.
      - Что бы вам хотелось посмотреть здесь, в Англии, мистер Уилмот? спросил Майкл. - Вряд ли вы найдете у нас что-нибудь такое, чего бы не было в Америке. Даже Риджент-стрит модернизирована.
      - Я хочу посмотреть лейб-гвардейцев, выставку собак Крафта, ваших чистокровных лошадей и дерби.
      - Дерби вам придется ждать до июня будущего года, - заметил Сомс.
      - Скаковых лошадей вам покажет мой кузен Вэл, - сказала Флер. - Вы знаете, он женат на сестре Джона.
      Подали мороженое.
      - Вот чего у вас, наверное, много в Америке, - сказал Сомс.
      - Нет, сэр, на юге мороженого едят мало. Есть у нас кое-какие местные кушанья - очень вкусные.
      - Мне говорили о черепахах.
      - Я таких деликатесов не ем. Ведь я живу в глуши и много работаю. У нас все по-домашнему. Работают у меня славные негры; они прекрасно стряпают. Самые старые помнят еще моего деда.
      А, так он из Южных Штатов! Сомс слыхал, что жители Южных Штатов джентльмены. И не забыл "Алабаму" [2] и как его отец Джемс говорил: "Я так и знал", когда в связи с этой историей правительство получило по носу.
      В молчании, наступившем, когда подали поджаренный хлеб с икрой, были ясно слышны шаги Дэнди по паркету.
      - Вот единственное, что он любит, - сказала Флер. - Дэн, ступай к хозяину! Дай ему кусочек, Майкл!
      И она украдкой посмотрела на Майкла, но он не ответил на ее взгляд.
      Во время путешествия по Италии Майкл переживал свой подлинный медовый месяц. Под влиянием новой обстановки, солнца и вина Флер словно отогрелась, непрочь была покутить, охотно отвечала на его ласки, и Майкл впервые со дня женитьбы чувствовал, что та, кого он любит, избрала его своим спутником. А теперь явился этот американец и принес напоминание о том, что ты играешь только вторую скрипку, а первое место принадлежит троюродному брату и первому возлюбленному. И Майкл чувствовал, что снова оторвали чашу от его уст. Флер пригласила молодого человека, потому что тот связан с ее прошлым, в котором Майклу не отведено места. Не поднимая глаз, Майкл угощал Дэнди лакомыми кусочками.
      Молчание нарушил Сомс.
      - Возьмите мускатный орех, мистер Уилмот. Дыня без мускатных орехов...
      Когда Флер встала из-за стола. Сомс последовал за ней в гостиную, а Майкл увел молодого американца в свой кабинет.
      - Вы знали Джона? - спросил Фрэнсис Уилмот.
      - Нет, ни разу с ним не встречался.
      - Он славный человечек. Сейчас он разводит персики.
      - И думает заниматься этим и впредь?
      - Конечно.
      - В Англию не собирается?
      - В этом году нет. У них прекрасный дом, есть лошади и собаки. Можно и поохотиться. Быть может, будущей осенью он приедет с моей сестрой.
      - Вот как? - отозвался Майкл. - А вы долго думаете здесь прожить?
      - К рождеству хочу вернуться домой. Я думаю побывать в Риме и Севилье. И хочу съездить в Вустершир, посмотреть дом моих предков.
      - Когда они переселились?
      - При Вильгельме и Марии. Были католиками. Там хорошо, в Вустершире?
      - Очень хорошо, особенно весной. Много фруктовых садов.
      - О, вы еще здесь что-то разводите?
      - Очень мало.
      - Я так и думал. В поезде, по дороге из Ливерпуля, я смотрел в окно и видел прекрасные луга, двух-трех овец, но не было людей, работающих в полях. Значит, теперь все живут в городах?
      - За редкими исключениями. Вы должны съездить в имение моего отца; в тех краях еще можно найти одну-две брюквы.
      - Печально, - сказал Фрэнсис Уилмот.
      - Да. Во время войны мы снова начали сеять пшеницу, но затем бросили это дело.
      - Почему?
      Майкл пожал плечами.
      - Непонятно, чем руководствуются наши государственные деятели. Когда они у власти, им плевать на земельный вопрос. Как только они попадают в оппозицию, так начинают о нем трубить. К концу войны у нас был первый воздушный флот в мире и земледелие начало было развиваться. А как поступило правительство? Махнуло рукой и на то и на другое. Это трагично. А что разводят у вас в Каролине?
      - В наших краях возделывают только хлопок. Но теперь не легко на этом заработать. Рабочие руки стоят дорого.
      - Как, и у вас то-же самое?
      - Да, сэр. Скажите, иностранцев пускают на заседания парламента?
      - Конечно. Хотите послушать прения по ирландскому вопросу? Я могу устроить вам место на галерее для знатных иностранцев.
      - Я думал, англичане - народ чопорный, но у вас я себя чувствую совсем как дома. Этот старый джентльмен - ваш тесть?
      - Он какой-то особенный. Он банкир?
      - Нет. Но, пожалуй, следовало бы ему быть банкиром.
      Взгляд Фрэнсиса Уилмота, бродивший по комнате, остановился на "Белой обезьяне".
      - Знаете, - сказал он тихо, - вот это изумительная вещь. Нельзя ли устроить, чтобы этот художник написал мне картину, я бы отвез ее Энн и Джону.
      - Боюсь, затруднительно будет. Видите ли, он был китаец, даже не самого лучшего периода, и уже лет пятьсот как отправился к праотцам.
      - Ах так! Ну, животных он прекрасно чувствовал.
      - Мы считаем, что он прекрасно чувствовал людей.
      Фрэнсис Уилмот удивился и промолчал.
      Майклу подумалось, что этот молодой человек вряд ли в состоянии оценить сатиру.
      - Значит, вы хотите побывать на выставке собак Крафта? - сказал он. Вероятно, любите собак?
      - Я думаю купить ищейку для Джона и двух для себя. Хочу разводить породистых ищеек.
      Майкл откинулся на спинку стула и выпустил облако дыма. Он почувствовал, что для Фрэнсиса Уилмота мир еще совсем молод и жизнь мягко, словно на резиновых шинах, несет его к желанной цели. А вот Англия-то!..
      - Что вы, американцы, хотите взять от жизни? - неожиданно задал он вопрос.
      - Мне кажется, мы хотим добиться успеха. Во всяком случае, это можно сказать о Северных Штатах.
      - К этому мы стремились сто лет тому назад, - сказал Майкл.
      - О! А теперь?
      - Успеха мы добились, а теперь размышляем, не посадили ли мы сами себя в калошу.
      - Видите ли, - сказал Фрэнсис, - ведь Америка заселена не так густо, как Англия.
      - Совершенно верно, - сказал Майкл. - Здесь на каждое место имеется кандидат, а многим приходится сидеть у самих себя на коленях. Хотите выкурить еще одну сигару, или пойдем в гостиную?
      V
      ПАСЫНКИ
      Быть может, провидение было вполне удовлетворено улицей Сэпперс-Роу в Кэмден-Тауне, но Майкл никакого удовлетворения не испытывал. Как оправдать эти унылые однообразные ряды трехэтажных домов, таких грязных, что их можно было сравнить только с воротничками, выстиранными в Италии? Какое отношение к коммерции имеют эти жалкие лавчонки? Кому придет в голову свернуть на эти задворки с шумной, звенящей трамваями улицы, пропитанной запахом жареной рыбы, бензина и старого платья? Даже дети, которых с героическим упорством производили здесь на свет во вторых и третьих этажах, уходили искать радостей жизни подальше: ведь на Сэпперс-Роу не представлялось возможности ни попасть под колеса, ни поглазеть на афиши кино. Уличное движение здесь составляли только ручные тележки, велосипеды, фургоны, видавшие лучшие времена, да сбившиеся с дороги такси; потребность в красоте удовлетворяли только герань в горшках да пятнистые кошки. Вся улица никла, рассыпалась в прах.
      Отправляясь туда, Майкл поступал против своих принципов. Именно здесь чувствовалось, как густо населена Англия, а он проповедовал уменьшение населения и тем не менее собирался нанести визит разорившимся иностранцам и не дать им умереть. Он заглянул в две-три лавчонки. Ни души! Что хуже - битком набитая лавчонка или пустая? Перед домом N 12 Майкл остановился, поднял голову и увидел в окне лицо, бледное, восковое. Голова женщины, сидевшей у окна, была опущена над шитьем.
      "Вот моя корреспондентка", - подумал он.
      Он вошел в парикмахерскую в первом этаже, увидел пыльное зеркало, грязный таз, сомнительной чистоты полотенце, флаконы и два ветхих стула. На одном из этих стульев сидел верхом худой человек без пиджака и читал "Дейли мейл". Щеки у него были впалые, волосы жидкие, а глаза - философа, трагические и задумчивые.
      - Волосы подстричь, сэр?
      Майкл покачал головой.
      - Здесь живут мистер и миссис Бергфелд?
      - Наверху.
      - Как мне туда попасть?
      - Вот сюда.
      За занавеской Майкл увидел лестницу и, поднявшись на верхнюю площадку, остановился в нерешительности. В памяти еще живы были слова Флер, прочитавшей письмо Анны Бергфелд: "Да, конечно, но какой смысл?" В эту минуту дверь отворилась, и Майклу почудилось, что перед ним стоит мертвец, вызванный из могилы. Мертвенно бледным и таким напряженным было лицо.
      - Миссис Бергфелд? Моя фамилия Монт. Вы мне писали.
      Женщина так задрожала, что Майкл испугался, как бы она не потеряла сознания.
      - Простите, сэр, я сяду.
      И она опустилась на край кровати. В комнате было очень чисто и пусто; кровать, деревянный умывальник, герань в горшке, у окна стул, на нем брошенное шитье, женская шляпа на гвоздике, на сундуке - аккуратно сложенные брюки; больше в комнате ничего не было.
      Женщина снова встала. На вид ей было не больше тридцати лет; худая, но сложена хорошо; овальное, бледное, без кровинки, лицо и темные глаза больше вязались с картинами Рафаэля, чем с этой улицей.
      - Словно ангела увидела, - сказала она. - Простите меня, сэр.
      - Довольно странный ангел, миссис Бергфелд. Ваш муж дома?
      - Нет, сэр. Фриц пошел погулять.
      - Скажите, миссис Бергфелд, вы поедете в Германию, если я заплачу за проезд?
      - Теперь мы не получим разрешения на постоянное жительство; Фриц прожил здесь двадцать лет; он уже не германский подданный, сэр. Такие люди, как мы, им не нужны.
      Майкл взъерошил волосы.
      - А сами вы откуда родом?
      - Из Зальцбурга.
      - Не хотите ли туда вернуться?
      - Я бы хотела, но что мы там будем делать? Теперь в Австрии народ беден, а родственников у меня нет. Здесь мне все-таки дают работу.
      - Сколько вы зарабатываете в неделю?
      - Иногда фунт, иногда пятнадцать шиллингов. Этого хватает на хлеб да на квартирную плату.
      - Вы не получаете пособия?
      - Нет, сэр. Мы не зарегистрированы.
      Майкл достал пятифунтовый билет и положил его вместе со своей визитной карточкой на умывальник.
      - Мне придется об этом подумать, миссис Бергфелд. Быть может, ваш муж заглянет ко мне?
      Призрачная женщина густо покраснела, и Майкл поспешил выйти.
      Внизу за занавешенной дверью парикмахер вытирал таз.
      - Застали вы их дома, сэр?
      - Только миссис Бергфелд.
      - А! Должно быть, она видала лучшие дни. Муж ее - странный парень; как будто не в себе. Хотел стать моим компаньоном, но мне придется закрыть парикмахерскую.
      - В самом деле? Почему?
      - Мне нужен свежий воздух - у меня осталось одно легкое, да и то затронуто. Придется поискать другой работы.
      - Теперь это не так-то легко.
      Парикмахер пожал костлявыми плечами.
      - Эх, - сказал он. - Всю жизнь я был парикмахером, только во время войны отошел от этого дела. Странно было возвращаться сюда после того, как я побывал на фронте. Война выбила меня из строя.
      Он закрутил свои жидкие усики.
      - Пенсию получаете? - спросил Майкл.
      - Ни одного пенни! Сейчас мне нужна работа на свежем воздухе.
      Майкл осмотрел его с ног до головы. Худой, узкогрудый, с одним легким!
      - А вы имеете представление о деревенской жизни?
      - Ни малейшего. А все-таки нужно что-нибудь найти, а то хоть помирай.
      Его трагические глаза впились в лицо Майкла.
      - Печально, - сказал Майкл. - Прощайте!
      Парикмахер ответил судорожным кивком.
      Покинув Сэпперс-Роу, Майкл вышел на людную улицу. Ему вспомнилась сценка из одной пьесы, которую он видел года два назад; кто-то из действующих лиц произносит такие слова: "Условия, в каких живет народ, оставляют желать лучшего. Я приму меры, чтобы поднять этот вопрос в палате". Условия, в каких живет народ! Кто принимает это близко к сердцу? Это только кошмар, встревоживший на несколько ночей, семейная тайна, которую тщательно скрывают, вой голодной собаки, доносящийся издалека. И, быть может, меньше всех встревожены те шестьсот человек, что заседают с ним в палате. Ибо улучшать условия, в каких живет народ, - их непосредственная задача, а сознание выполняемого долга успокаивает совесть. Со времен Оливера Кромвеля их сменилось там, верно, не менее шестнадцати тысяч, и все преследовали одну и ту же цель. Ну и что же, добились чего-нибудь? Вернее, что нет. А все-таки они-то работают, а другие только смотрят да помогают советами!
      Об этом он размышлял, когда раздался чей-то голос:
      - Не найдется ли у вас работы, сэр?
      Майкл ускорил шаги, потом остановился. Он заметил, что человек, задавший этот вопрос, шел, опустив глаза, и не обратил внимания на эту попытку к бегству. Майкл подошел к нему; у этого человека были черные глаза и круглое одутловатое лицо, напоминавшее пирог с начинкой. Приличный, хоть и обтрепанный, спокойный и печальный, на груди воинский значок значок демобилизованных солдат.
      - Вы что-то сказали? - спросил Майкл.
      - Понятия не имею, как это у меня вырвалось, сэр.
      - Без работы?
      - Да; и приходится туго.
      - Женаты?
      - Вдовец, сэр; двое детей.
      - Пособие?
      - Получаю; и здорово оно мне надоело.
      - Вы были на войне?
      - Да, в Месопотамии.
      - За какую работу возьметесь?
      - За любую.
      - Как фамилия? Дайте мне ваш адрес.
      - Генри Боддик; 94, Уолтхэм-Билдингс, Геннерсбери.
      Майкл записал.
      - Обещать ничего не могу, - сказал он.
      - Понимаю, сэр.
      - Ну, всего вам хорошего. Сигару хотите?
      - Очень вам благодарен, сэр. И вам всего хорошего!
      Майкл козырнул и пошел вперед. Отойдя подальше от Генри Боддика, он сел в такси. Еще немного - и он рисковал утратить то спокойствие духа, без которого невозможно заседать в палате.
      На Портлэнд-Плейс часто попадались дома с табличками: "Продается или сдается внаем", и это помогло ему вновь обрести равновесие.
      В тот же день он повел Фрэнсиса Уилмота в парламент. Проводив молодого человека на галерею для знатных иностранцев, он прошел вниз.
      В Ирландии Майкл никогда не был, и прения представляли для него мало интереса. Впрочем, он мог наглядно убедиться, что по каждому вопросу возникает ряд препятствий, исключающих возможность соглашения. Необходимость сговориться подчеркивал почти каждый оратор, тут же заявляя, что нельзя уступить по тому или иному пункту, и тем самым Сводя на нет все шансы на соглашение. Однако Майклу показалось, что, если принять во внимание тему, прения протекают сравнительно гладко; сейчас члены палаты выйдут из зала в разные двери, чтобы проголосовать за то, за что они решили голосовать еще до начала прений. Вспомнилось ему, какое волнение испытывал он, впервые присутствуя на заседании. Каждая речь производила на него глубокое впечатление, и казалось - каждый оратор должен был обратить слушателей в свою веру. Велика была его досада, когда он убедился, что прозелитов нет! За кулисами работает какая-то сила, куда более мощная, чем самое яркое и искреннее красноречие. Стирают белье в другом месте, здесь его только проветривают, перед тем как надеть. Но все же, пока люди не выразят своей мысли вслух, они сами не знают, о чем думают, а иногда не знают и после того, как высказались. И в сотый раз Майкл почувствовал дрожь в коленях. Через несколько недель ему самому придется выступить. Отнесется ли к нему палата с "обычным снисхождением", или же остановят его фразой: "Молодой человек, яйца курицу не учат! Замолчите!"
      Он огляделся по сторонам.
      Его коллеги, члены палаты, сидели в самых разнообразных позах. Казалось, на этих избранниках народа оправдывалась доктрина: человеческая природа остается неизменной, а если изменяется, то так медленно, что процесс незаметен. Прототипы этих людей он уже видел - в римских статуях, в средневековых портретах. "Просты, но обаятельны", - подумал он, бессознательно повторяя слова, которые в пору своего расцвета Джордж Форсайт говорил, бывало, о самом себе. Но принимают ли они себя всерьез, как во времена Бэрка [3] или хотя бы как во времена Гладстона?
      Слова "с обычным снисхождением" нарушили ход его мыслей. Значит, ему предстоит выслушать первую речь одного из членов. Да, совершенно верно! Депутат от Корнмаркета. Майкл приготовился слушать. Оратор говорил сдержанно и толково; видимо, он старался внушить, что не следует пренебрегать правилом: "Поступай по отношению к другим так, как бы ты хотел, чтобы поступали по отношению к тебе"; да, этим правилом пренебрегать не нужно даже в тех случаях, когда вопрос касается Ирландии. Но речь была растянута, слишком растянута. Майкл заметил, что слушатели устали. "Эх, бедняга!" - подумал он, когда оратор поспешно сел. После него выступил очень красивый джентльмен. Он поздравил уважаемого коллегу с блестящей речью, но высказал сожаление, что она не имеет никакого отношения к разбираемому вопросу. Вот именно! Майкл покинул заседание и, отыскав своего "знатного иностранца", пошел с ним на Саут-сквер.
      Фрэнсис Уилмот был в восторге.
      - Замечательно! - воскликнул он. - Кто этот джентльмен под балдахином?
      - Спикер, председатель палаты.
      - Следовало бы дать ему подушку с кислородом. Наверно, его клонит ко сну. Мне понравился депутат, который...
      - Тот самый идеализм, который мешает вам вступить в Лигу наций? - усмехнулся Майкл.
      Фрэнсис Уилмот резко повернул голову.
      - Ну что же, - сказал он, - мы такие же люди, как и все остальные, если покопаться поглубже.
      - Совершенно верно, - отозвался Майкл, - идеализм - это всего-навсего отходы географии, дымка, заволакивающая даль. Чем дальше вы от сути дела - тем гуще дымка. Мы относимся к европейской ситуации на двадцать морских миль идеалистичнее, чем французы. А вы - на три тысячи миль идеалистичнее, чем мы. Что же касается негритянского вопроса, то тут мы настолько же идеалистичнее вас, не так ли?
      Фрэнсис Уилмот прищурил темные глаза.
      - Да, - сказал он. - В Штатах - чем дальше на север, тем идеалистичнее люди в отношении негров. Мы с Энн всю жизнь прожили среди негров - и ни одной неприятности: их любим, они нас любят; но попробуй один из них посягнуть на сестру, я, кажется, сам принял бы участие в его линчевании. Мы много раз говорили на эту тему с Джоном. Он не понимает моей точки зрения: говорит, что негра надо судить таким же судом, как и белого; но он еще не знает, что такое Юг. Умом он все еще живет за три тысячи морских миль.
      Майкл промолчал. Что-то в нем всегда замыкалось при упоминании этого имени.
      Фрэнсис Уилмот прибавил задумчиво:
      - В каждой стране есть несколько святых, опровергающих вашу теорию. А все остальные - самые обыкновенные представители рода человеческого.
      - Кстати, о роде человеческом, - сказал Майкл. - Вон идет мой тесть.
      VI
      СОМС НАЧЕКУ
      Сомс задержался в городе и в тот день провел несколько часов в Зоологическом саду в попытках удержать маленьких Кардиганов, внуков Уинифрид, на почтительном расстоянии от обезьян и диких кошек. Водворив их затем в родной дом, он скучал в своем клубе и лениво перелистывал вечернюю газету, пока не наткнулся случайно на следующую заметку, помещенную в столбце "О чем говорят".
      "В доме одной молодой леди, проживающей неподалеку от Вестминстера, происходят по средам собрания, на которых готовят сюрприз к следующей парламентской сессии. Ее мужу, будущему баронету, имевшему какое-то отношение к литературе, поручено выступить в парламенте с проповедью фоггартизма - учения сэра Джемса Фоггарта, изложенного в его книге "Опасное положение Англии". Инициатором дела является несколько чудаковатый субъект, редактирующий один хорошо известный еженедельник. Посмотрим, что из этого выйдет, а пока вышеупомянутая предприимчивая молодая леди пользуется случаем создать свой "салон", спекулируя на любопытстве, порождаемом политическим авантюризмом".
      Сомс протер глаза, затем еще раз прочел заметку. Гнев его возрастал. "Предприимчивая молодая леди пользуется случаем создать свой "салон". Кто это написал? Он сунул газету в карман - кажется, это была его первая кража - и в надвигающихся сумерках побрел по направлению к Саутсквер, упорно размышляя об анонимной заметке. Намек казался ему абсолютно верным и глубоко коварным. Он все еще размышлял, когда к нему подошли Майкл и Фрэнсис Уилмот.
      - Добрый вечер, сэр!
      - А, - сказал Сомс. - Я хотел с вами поговорить. В вашем лагере есть изменник.
      И без всякого злого умысла он бросил гневный взгляд на Фрэнсиса Уилмота.
      - В чем дело, сэр? - спросил Майкл, когда они вошли в его кабинет. Сомс протянул сложенную газету.
      Майкл прочел заметку и скорчил гримасу.
      - Тот, кто это написал, бывает на ваших вечерах, - сказал Сомс, - это ясно. Кто он?
      - Очень возможно, что это она.
      - Неужели они напечатали бы такого рода заметку, написанную женщиной?
      Майкл ничего не ответил. "Старый Форсайт" явно не поспевает за веком.
      - Скажут они мне, кто написал, если я пойду в редакцию? - спросил Сомс.
      - К счастью, не скажут.
      - Почему "к счастью"?
      - Видите ли, сэр, пресса - цветок весьма чувствительный. Он может свернуть лепестки, если вы к нему прикоснетесь. А кроме того, они всегда говорят вещи приятные и незаслуженные.