.. Но сколько любви! Какая готовность к жертве, граничащей с подвигом! У этих людей были свои незабываемые обиды, и трудно становилось осудить их за враждебное отношение. И все-таки откуда это море недоверия и презрения к Советской власти? Какое огромное внимание уделяет она вопросу детского воспитания, какие колоссальные средства затрачивает на детдома, школы и ясли - и вот какой панический страх, а репутация коммуниста переплетается с репутацией предателя, чуть ли не палача! да что же это?!
      И только что коммунист Коноплянников решил, что лучше не разыскивать Олега, который своими разговорами еще больше раскачает его незыблемое, казалось, кредо, как тут же натолкнулся на Олега, Елочку и собаку. Волей-неволей пришлось заговорить и присоединить и свою фигуру к разочарованному трио, причем сеттер обнюхивал встречного весьма недружелюбно.
      Олег предложил своим гостям отправиться к Нине, которая тоскует в одиночестве, а кстати может попотчевать гостей горячим и крепким чаем: ведь она располагает целиком дачей и таким сокровищем, как керосинка. Нина и в самом деле встретила гостей очень радушно. У нее уже сидела одна гостья седая старушка, тоже из высланных, с которой они уже чаевничали, и, таким образом, мечта Олега о горячем чае тотчас осуществилась. Зато обнаружилось, что старушка обладает жалом еще более ядовитым, чем у Олега, и притом удивительным бесстрашием; нежданно-негаданно она огорошила Нину следующей тирадой:
      - Что это вы меня подталкиваете, моя милая? К осторожности, что ли, призываете? Так я, позвольте вам сказать, ничего и никогда не боюсь!.. Вы уж не партиец ли, милый юноша? Ага, так! Я тотчас догадалась! - И пошла, и поехала щелкать по больным местам: - Что вы нам тут чепуху всякую в голову вбиваете, будто бы Сталин - любимый ученик Ленина? Заладили и в речах, и в печати! Всем старым революционерам отлично известно, что Ленин не доверял Сталину и говорил о нем: он властолюбив и мстителен, "не допускайте его встать во главе!" Я была знакома с Крупской и слышала эти слова от нее самой.
      И не успел еще Вячеслав переварить упоминание о Крупской, которое подействовало на него, словно удар ножа, как старушка перешла в новую атаку:
      - Эх, не сумела ваша партия воспитать молодежь! Я вспоминаю наше племя! Сколько было в нас самой бескорыстной и беззаветной готовности жертвовать собой за народ! Мне довелось работать на эпидемии чумы. Царское правительство не гнало насильно, под угрозой лишения работы, как это делается теперь. Публиковали официальные приглашения на строго доброволь-ных началах, и, однако, от добровольцев отбою не было, гнали обратно, и никто не хотел уходить, - это вам говорит очевидец! А какие смелые пламенные речи лились, бывало, на наших собраниях и студенческих сходках! Мы не цеплялись за выгодные места и не повторяли как попугаи газетных лозунгов!
      Последняя тирада, может быть, не была так убедительно аргументирована, как первая, но зато согласовалась с собственными наблюдениями Вячеслава. До сих пор выводы из них были еще неясны ему, но теперь он почувствовал, что нечто в этом роде, пожалуй, замечал и сам и болезненно всякий раз уязвлялся. Ему делалось все больше и больше не по себе. На его счастье, попали к Нине они только около пяти, а в семь надо было уже выходить к вечернему поезду, неприятные разговоры поэтому не слишком затянулись.
      В вагоне осаждали все те же мысли: медсестра на противоположной скамейке тоже не проявляла особого довольства жизнью, и он готов был биться об заклад, что она ярая контра. Об этом, казалось, кричала даже ее забавная муфточка на черных четках, а еще больше - ее надменное молчание.
      Только на следующее утро, собираясь на работу, он несколько встряхнулся, сказав себе, что кое-что тут, несомненно, выдумки классовых врагов, а кое-что перегибы у власти на местах, есть и сознательное вредительство пробравшихся в управленческий аппарат троцкистов и бухарин-цев. Не зря партия проводит эту чистку в своих рядах и в аппарате. Словно "чистка" его успокоило. В самом деле: если бы Советы и великий Сталин находили все в должном порядке, они не выбросили бы лозунг о чистке, а коли он выброшен, стало быть, там, наверху, тоже видят ошибки, с которыми уже повели борьбу решительно, по-большевистски! Все сделалось опять ясно, встало на свои места.
      Отпуск ему записан в мае. Надо будет съездить в родную деревню, посмотреть, как там идет жизнь, каково переустройство. Прежде он, бывало, всякое лето наведывался, а теперь пятый год глаз не кажет. Навестить дядьев да теток, подышать деревенским воздухом, как раз будет и посевная кампания, да своими глазами посмотреть нарождающиеся колхозы. Тогда небось тени от сомнений не останется и сил прибудет, иной раз надо и самого себя почистить. Если такое дело!
      Он словно бы накидывал градусную сетку на водоворот своих мыслей, чтобы безошибочно определить местонахождение болезнетворного очага и безжалостно выскоблить и выскрести всякую контру в самом себе.
      Непоколебимая целость его мыслей была восстановлена.
      Слуги антихриста! Как бы не так!
      А славный мальчик этот черноглазый, да ведь испортит его эта тетя Маня нелепым воспитанием, а Вячеслав мог бы сделать из него честного гражданина!
      Глава тридцать первая
      В санатории Леля внезапно окунулась в атмосферу мужских ухаживаний и любовных соревнований, и этот мир опьянил ее; мужчины были грубее и примитивней, чем ей хотелось бы, зато в них были более обнажены их инстинкты и яснее сквозило мужское хищничество, которое ей нравилось. Игра с мужским темпераментом привлекала Лелю. Рыцарство размагниченных представителей уходящего класса давно стало казаться бесцветным и бледным. В этот год все впечатления свелись только к санаторским. Это было очень захватывающе, потому что вокруг кипела молодежь, веселая и праздная, все интересы которой сконцентрировались на романах. Сначала Леле казалось странным позволить хватать себя за локти и плечи, выслушивать намеки и убегать от поцелуев, но эта игра увлекала все больше и больше. Интерес подогревался еще тем, что она безусловно имела успех, и притом прослыла "крепким орешком". Женская половина отдыхающих завидовала как ее изяществу, так и этой репутации, - она чувствовала. Всеобщее любопытство как будто даже сконцентрировалось на том, достанется она кому-нибудь или не достанется? Это открыто обсуждалось за обеденными столиками и доставляло ей огромное удовольствие. Некоторые девчонки ее открыто возненавидели, и это тоже содействова-ло росту ее успеха. Тем не менее она отдавала себе совершенно ясный отчет, что раздразнивать в мужчинах страсти доставляет ей все большее и большее наслаждение.
      Когда появился Геня Корсунский - "гвоздь сезона", - он занял среди мужчин примерно то же положение, что она среди женщин. Все как будто отступили, давая ему место, но тут-то именно (может быть, потому, что этот человек заинтересовал ее больше остальных) ей захоте-лось заставить его понять, что она не такая, как все, и требует особо бережного отношения и внимания исключительного. По-видимому, он это понял, если, признав себя побежденным, пожелал перенести знакомство в Ленинград. И вот теперь он не давал о себе знать!
      Пролетел уже весь январь, а он не появлялся! И она увидела себя вновь перед пустотой... Опять довольствоваться обществом матери, Натальи Павловны и Аси с Олегом? Опять этот сухой постный режим, а впереди - перспектива превращения в сухую и злую старую деву? Ей было всего двадцать два года, а она думала о себе так, как будто ей было тридцать! Происходило это отчасти оттого, что на ее глазах так быстро и легко выскочила замуж Ася и этим словно поставила ее в положение перестарка. Окружающие считали ее почти девочкой, и только сама она уже готова была махнуть на себя рукой, замирая от страха, что на ее долю не выпадет радости. Эта мысль делала ее раздражительной, она опять стала до колкости суха с матерью и потеряла вкус ко всем уютным милым минутам домашней жизни; глядя в зеркало на свое хорошенькое личико, со страхом думала, что ей уже недолго быть такой и она упускает время... А что делать? Где найти поклонников, да еще таких, как хочется? Угрожающий бег времени открылся ей, чтобы мучить ее постоянными опасениями о потере драгоценных минут и невозможности ничего изменить. В ней стала появляться зависть к Асе, которая нашла свое счастье еще в то время, когда нисколько не томилась по любви, зависть, несмотря на то, что Олег никогда не пленял ее воображение.
      И вот в одно утро, когда, сжавшись комочком на их древнем сундуке, она раздумывала над неудачами своей жизни, в ее дверь постучала соседка со словами:
      - К вам пришли.
      Она выглянула в переднюю, и словно горячее вино пробежало внезапно по всем ее жилам, согревая кровь: перед ней стоял Геня, цветущий, веселый, в кожаной куртке и меховой круглой шапке. Щеки его были ярко-розовые, а черные глаза сверкали, как уголья.
      - Узнаете меня, Леночка? Явился с вашего разрешения, если припоминаете? Думал заявиться тотчас по приезде, но меня в командировку угнали. Могу я войти?
      - Пожалуйста, Геня! - воскликнула она, чувствуя, как горячая жизненная волна захлестывает ее через край.
      Едва только разговор завязался, как вошла Зинаида Глебовна.
      - Мама, позволь тебе представить: Геннадий Викторович Корсунский один из отдыхающих вместе со мной.
      Геня поднялся не спеша и, кланяясь, не поцеловал руку ее матери. Это покоробило Лелю, но она тотчас сказала сама себе: нельзя требовать от него старорежимной изысканности, он по-своему достаточно вежлив, и этого должно быть довольно.
      При Зинаиде Глебовне, однако, разговор начал увядать, и Леля смертельно испугалась, что Геня сбежит от скуки... Но у него оказались другие планы:
      - А что если мы с вами, Леночка, предпримем сейчас небольшую экскурсию по кино? Мой пропуск со мной, погода отличная, собирайтесь-ка поживее.
      - Стригунчик, как же так? Ведь тебе пора обедать и на работу... забормотала Зинаида Глебовна, видя, что дочь с готовностью вскочила.
      - Об этом не беспокойтесь: накормим где-нибудь вашу Леночку, голодной не оставим и на работу доставим без опоздания, - успокоил покровительственно Геня, подавая Леле пальто.
      В темноте кинозала, сидя рядом с Геней, Леля почувствовал, что его рука пробирается в ее рукав. Это уже вовсе не предусматривалось хорошим тоном, но вырваться она не решилась, боясь чрезмерной сухостью отпугнуть его. Чем-то надо было жертвовать в угоду этому человеку!
      - Леночка-Леночка, милая девочка, я соскучился по вас, - шепнул он, привлекая ее к себе.
      - И я, - ответила она еле слышно.
      Из кино поехали в кафе Квисисана, где Леля пила кофе со взбитыми сливками и ела пирожное. На работу она была до ставлена на такси.
      Как изменилось все за один этот день! С ее груди разом снялась удручающая тяжесть, исчезло ощущение уходящих без радости дней! Ее наконец оценили, ею любуется красивый веселый юноша с черными южными глазами, он готов баловать ее, он в нее влюблен! Это сразу сделало ее веселой и доброй.. Вечером, у Бологовских, опечаленных отъездом Олега, она с готовностью помогала Асе и мадам в их хозяйственных делах, весело играла с ребенком, то и дело заглядывая в глубь своего сознания, где сверкала радостная уверенность: счастье будет и у нее!
      На следующий день у ворот больницы Лелю ждал автомобиль - Геня повез ее опять в кино, а оттуда в ресторан ужинать. Выходя уже около двенадцати ночи из ресторана, он взял ее под руку и шепнул ей на ухо:
      - А теперь поехали ко мне. Согласны, Леночка?
      Она остановилась, точно ее хлеснули бичом.
      - К вам? Нет, Геня, я не поеду, - и вырвала у него руку
      - Почему, Леночка? Мне казалось, мы друг друга любим. Разве нет?
      Она молчала.
      - Леночка, от жизни надо брать все, что можно сделать человека счастливым. Вы ведь отлично видите, что я от вас без ума.
      Фраза эта приятно щекотала ей слух, но она все-таки молчала.
      - Вы меня не любите, Леночка? - допытывался он.
      - Геня, я к вам не поеду А сказать "люблю" для меня не так просто.
      Они выжидательно глядели друг на друга, пауза была очень напряженная.
      - Вы еще никогда не любили, Леночка? Вы простите меня... вы девушка?
      Ей осталось только спрятать запылавшие щеки в меховой воротник.
      А все-таки он безмерно дерзок!
      Геня хмурился, что-то взвешивая. Наконец произнес
      - Простите меня, Леночка Лисичка, не сердитесь на серого волка. Поедемте к вам?
      Она облегченно и радостно вздохнула и в награду разрешила ему целовать себя в темноте машины
      "Теперь он наконец понял, что со мной нельзя шутить, и теперь, если заговорит о любви, то это будет уже предложение.
      Все-таки он милый!" - думала она, закрывая глаза под его поцелуями.
      Последующая неделя была вся полна встреч и веселого оживления. Геня не стеснялся в средствах: кино, театры, такси, конфеты, ужины в ресторане сыпались на нее, как из рога изобилия.
      В один вечер, сидя рядом с Геней в партере Алексадринского театра, с коробкой конфет на коленях, Леля, обводя глазами ряды кресел, внезапно вздрогнула: на нее пристально смотрели холодные, злые, зеленовато-серые глаза. Сердце ее тотчас забилось. "Зачем он здесь? Господи, куда бы мне только уйти от этого взгляда?" Она постаралась принять равнодушный вид и предложила Гене выйти в фойе. Звонок заставил их почти тотчас вернуться в зрительный зал.
      - Вы знакомы с этим товарищем, Леночка? - спросил Геня, едва лишь они уселись.
      - С кем? - прошептала она, хотя заранее была уверена в ответе.
      - С тем, что стоит у прохода в пятом ряду. Взгляните, как он смотрит на нас.
      Леля, однако, обернуться не захотела.
      - Я его не знаю, - сказала она.
      - А мне его лицо как будто знакомо, - продолжал Геня. - Но не могу вспомнить, где я встречался с ним. По-видимому, он размышляет над тем же, если так внимательно изучает меня и вас. Вероятней всего, встречались по служебным делам...
      - Геня, скажите, где вы служите? Я давно хотела у вас спросить.
      - В цензурном комитете, в реперткоме, точнее. Поэтому-то у меня и пропуска во все театры.
      - Как? Вы - цензор, Геня?
      - Это вам не нравится, Леночка?
      - Цензура так уродует произведения. Мне всякий цензор напоминает сейчас же Бенкендорфа, - смущенно пробормотала Леля.
      - И тем не менее ваш самый преданный друг - новый Бенкендорф! засмеялся Геня. - В нашей работе есть очень большие преимущества, Леночка: мы в курсе всех новинок кино, театра, литературы. Цензор все видит первым. Вот подождите, будете вместе со мной ходить на просмотры фильмов и пьес, так сами войдете во вкус нашей работы. Конечно, приходится иногда кое-что перечеркивать, руководствуясь инструкциями свыше... Цензор - человек подначальный, как и всякий другой... Тут уж ничего не поделаешь! Сколько могу, стараюсь быть мягче, даже попадает иногда! - и он добродушно засмеялся.
      В антракте Геня ушел в курительную комнату, покинув Лелю в коридоре бенуара. Она подошла к одному из больших стенных зеркал и, взглядывая, хорошо ли лежат ее кудри, вдруг увидела позади себя отражение все того же холодного, злого лица, которое проплыло мимо. Она взглянула ему вслед и увидела, что он входит в курительную за Геней. Одновременно ноздрей ее коснулся запах, напоминающий минуты в кабинете № 13, - духи, которыми душился следователь, и примешивающийся к ним запах серы.
      Он весь - как нечистый дух! "Элладой" хочет заглушить свой естественный запах, чтобы не выдать родство с нечистым.
      Леле показалось, что Геня вернулся к ней чем-то озабоченный: он несколько раз хмурился и уже не шутил. Прощаясь с ней, он сказал, что не может быть у нее завтра утром, хотя они только что перед тем условились, что он повезет ее завтракать к Квисисану. Расспрашивать она не решилась, но стало как-то неспокойно. Всю ночь она раздумывала над впечатлениями этого вечера, чувствуя, как тяжело и неспокойно замирает ее сердце. Тут было несколько больных точек: цензура, да еще советская! Леля знала, как издевались над ней все ее близкие и до каких нелепостей она доходит! Второе - следователь видел ее с молодым человеком: теперь он может взять под обстрел ее отношения с Геней и начнет допрашивать о нем... И третье: отчего Геня так изменился к концу вечера, так коротко и сухо простился с ней и отменил встречу? Может быть, обиделся за "Бенкендорфа"?
      Следующий день тянулся убийственно медленно. Вернувшись с работы вся наэлектризован-ная, она весь вечер ждала его, но он не шел! Несколько раз она подбегала к дверям и смотрела в замочную скважину на лестницу напрасно! Начала осаждать тревожные мысли: непрочное здание рушится и счастье уходит, счастье, которого она так упорно и долго ждала! Неужели из-за одной неудачной фразы? Да пропади вся эта политика и вся эта семейная вражда к новым установкам! Ну, цензор так цензор! Ведь цензор - не следователь! Может быть, и в цензуру-то Геня пошел только затем, чтобы иметь дело с искусством, а не с канцеляриями и новостройками. Важно одно он ее любит! Пусть бы только пришел, а уже она сумеет опять повернуть к себе его сердце, она не уступит так легко свое счастье!
      Ночь тянулась так же медленно, запомнились часы, которые отбивали удар за ударом, отсчитывая такты ее мучительным думам. Эта ночь кончилась наконец, но легче не стало. Она чувствовала, что мать тревожно наблюдает ее, и небходимость притворятся раздражала ее настолько, что она с трудом удержалась от резкого слова. Она боялась подумать, что будет, если он не придет, - боялась пустоты предстоящего вечера и дум новой бессонной ночи. Несколько раз она пряталась промеж дверей, чтобы опять смотреть в щелку, но время шло, а его все не было! В полвторого предстояло обедать и собираться на работу. Она нырнула снова в темную щель входных дверей к замочной скважине, откуда ей в лицо тянулась струя холодного воздуха. Картина та же, что вчера: скованная холодная тишина лестничных клеток, нарушаемая стуком дверей. Она уже приноровилась разбираться в этих стуках: вот захлопывается чья-то дверь и слышны шаги вниз - этот звук ее не интересует; вот он повторяется снова. А вот звук более отдаленный и подающий надежду - звук захлопываемой внизу лестничной входной двери и шаги наверх - все внимание ее мобилизуется; если бы она была собачкой, то навострила бы ушки; а сердце опять отбивает дробь. Услышанные шаги во втором этаже затихали и кто-то открывает ключом дверь... и снова тишина - строгая, равнодушная и такая же холодная, как струйка воздуха, которая тянется через щелку ей в лицо. Опять стук двери, два разговариваю-щих голоса и шаги вниз - не то! А вот и шаги наверх, послышавшиеся вдруг очень близко (они были сначала заглушены голосами), но это не его шаги - это шаги тяжелые, медленные, сопровождаемые усиленным дыханием: это идет кто-то страдающий одышкой, кто-то старый. Вот они останавливаются. Слышно, как бьют часы - уже час. Скоро мать позовет обедать, а потом на работу... Господи, Господи, он не придет! За что Бог наказывает ее, за что? "Знаю: брата я не ненавидела и сестры не предала" эти строчки Ахматовой как раз к ней! Она опять нагибается к щелке и вдруг слышит удар захлопывающейся лестничной двери и шаги наверх - шаги быстрые, молодые... кто-то взбегает через ступеньку, ближе... Страшно верить: а ну как шаги опять остановятся на полпути? Но шаги не останавливаются, и вот она уже видит в щелку очертание кожаной куртки... Господи, какое счастье! Она только что хочет покинуть свой наблюдательный пункт, как замечает, что Геня останавливается и, опираясь о перила, словно раздумывает: войти ли не войти? Минута, другая, третья... Геня не идет звонить - почему? Открыть самой - значит выдать себя, а отойти - риск: ведь он колеблется, вдруг он не войдет?
      - Стригунчик, обедать! - раздается так хорошо знакомый, ненужный и досадный оклик матери. Она не отвечает и снова нагибается к щелке: Геня стоит по-прежнему! Нет, это нельзя так оставить - будь что будет! И она распахивает дверь.
      - Геня, вы? Здраствуйте! Отчего вы не идете, а стоите здесь?
      Он берет ее руку:
      - Здраствуйте, Леночка. Я только-только поднялся, а вы ! тут как тут! Как всегда, приятно взглянуть на вас!
      Они входят в комнату, и каждый ловит на другом внимательный и как будто настороженный взгляд.
      - Геня, вы не оскорбились ли, что я вас сравнила с Бенкендорфом? Я упрекала себя за эту фразу.
      - Нет, нет, Леночка, что вы! Вчера утром я оказался занят, а вечером голова разболелась - только и всего.
      Но ей почему-то кажется, что головная боль - только предлог и что он не захотел сказать правду. Однако допрашивать она не решается.
      Геня лихо доставил ее в такси на работу и все продолжение пути кормил ее шоколадными конфетами, доставая их из коробки и поднося к ее губам в промежутках между поцелуями. Для разговоров, таким образом, времени не оставалось. Решено было, что к окончанию работы он заедет за ней и они проведут вечер вместе.
      В этот вечер впервые был затронут вопрос о ее происхождении.
      - Кто этот старый человек в таком странном одеянии, Леночка? - спросил Геня, указывая на одну из фотографий в комнате Нелидовых.
      - Дедушка, он был сенатор. Это камергерский мундир.
      - Ого! - сказал Геня. - У вас от этого не бывают неприятности?
      - Да, Геня, от вас не скрою: мы с мамой очень много бедствовали, иначе я не работала бы в тюремной больнице. Вы - советский человек, Геня, и тем не менее, наверно, согласитесь, что преследовать меня за моих предков несправедливо, я ведь тут ни в чем не виновата.
      - Ну, разумеется. Это обычный наш перегиб палки. У вас, кроме матери, есть еще родные, Леночка?
      - Нет, родных нет.
      - Как? Никого? - почему-то удивился он.
      - Только двоюродная сестра, - сказала Леля.
      - Вот как! Она живет одна, или...
      - С бабушкой и с мужем...
      - Эта бабушка тоже, наверное, аристократка?
      - Бологовская, вдова генерал-адъютанта.
      Выслушивая эти спокойные простые ответы, он несколько раз бросал на нее быстрый и как будто удивленный взгляд.
      - Ваша мамаша, наверно, ко мне не очень благоволит - я человек другого круга.
      - У нас нет теперь нашего круга, Геня: nous sommes declasses*, как сказали бы французы. Притом, дворянскому кругу приписывают теперь множество таких недостатков, которых на самом деле не было. Например, зазнайство считалось в нашей среде дурным тоном, присущим только выскочкам. В детстве за нами очень строго следили, чтобы мы были вежливы и привет-ливы с прислугой, вообще с окружающими. Когда я теперь наблюдаю надменные мины, с которыми молодые врачи проходят мимо младшего персонала, я невольно думаю: вот бы им поучиться вежливости у мамы или у Натальи Павловны.
      * Мы выбиты из него (франц.).
      - Да, да, - пробормотал он несколько озадаченно. - Так вы полагаете, что Зинаида Глебовна... - и оборвал фразу. Леля мысленно закончила ее за него: "не была бы против нашего брака", - и румянец залил ее щеки. Понимая, что ответ ее должен быть в высшей степени тактичен и ничуть не изобличать ее догадок, она сказала:
      - Моя мама кротка и добра и готова любить всех, кто добр со мной, - и замерла в ожидании следующей фразы. Но он сказал совсем другое:
      - А кузина ваша вышла за человека вашего круга или он новой среды? По всей вероятности, он спрашивал это, желая точнее уяснить, как будет принят сам.
      - Он не дворянин, но человек интеллигентный, как и вы. Ее он безумно любит, и это то главное, что нам в нем дорого.
      - А как его фамилия?
      Леле казалось, что кто-то, неосязаемо касаясь ее уха, шепчет ей: "осторожней!".
      - Казаринов, - ответила она после минутной паузы.
      Почему-то и он молчал несколько минут и, не продолжая этого разговора - разговора, который касался обнаженных проводов высокого напряжения, вдруг сказал:
      - А не махнуть ли нам в кино, Леночка?
      - С удовольствием, Геня.
      Но она не следила за кинокомедией, над которой потешался он, она думала над тем, что заставило ее солгать ему и каковы могут быть последствия?
      Когда придет эта минута? Он что-то должен сделать с ней, чего она не испытала. Это будет то именно, из-за чего люди разбивают свои и чужие жизни, разоряются, стреляются, лишь бы получить "это" от человека, который начинает притягивать тебя, как магнит! Она этого ждет. Ее маленькое тело еще настолько невинно, что она не представляет себе ни одного из ощущений, которыми, наверно, сопровождается страсть. Но вся она - ожидание! Если "это" не подойдет к ней теперь - она зачахнет. Отчего так? Отчего Ася была и осталась до странности равнодушна к этой стороне жизни? И Олег, называя жену то Снегурочкой, то Мимозой, то святой Цецилией, сам подсказывает эту мысль. Для Аси с самого начала смысл, соль отношений заключалась в чем-то ином, а вот ее томит непонятное тяготение к какой-то таинственной минуте. В чем тут дело? В один из вечеров она вернулась домой, сопровождаемая Геней, несколько раньше. Зинаиды Глебовны не оказалось дома.
      - Никого? - спросил он, озираясь, и глаза его вдруг блеснули.
      - Геня, не надо! Геня, что вы делаете, не смейте! Я не позволю! Геня, я не хочу! Вы обязаны повиноваться! Прочь - слышите? - и, набравшись сил, Леля оторвала его от себя, он ей показался тяжелым и мягким, как куль муки. - Это же нахальство, наконец! - воскликнула она возмущенно.
      Он разозлился:
      - Вы что же, всегда, что ли, будете кормить меня одними надеждами? Я не импотент, чтобы довольствоваться вашей дружбой.
      Леля вспыхнула:
      - Вы обязаны быть деликатным в разговоре со мной! Вы не смеете касаться... касаться... некоторых вещей... Это грубо. Я однажды уже просила вас держать себя корректно.
      - Вы хотите непременно в загс прогуляться или, может быть, в церковь меня потащите?
      Леля гордо вскинула голову.
      - Я своей руки никому не навязываю. Вы можете уйти вовсе, Геня, и это, кажется, самое лучшее, что вам теперь остается сделать.
      - Вот как - самое лучшее! Целый месяц вертелся около вас, баловал, веселил, и вдруг - скатертью дорожка, катись, голубчик!
      - Похоже, что вы намерены предъявить мне счет? - надменно сказала Леля.
      "Прогоню", - подумала она и только что хотела произнести несколько очень решительных слов, которые бы окончательно разделили их, как он обхватил ее и повалил на сундук; однако же это было не насилие - он не сдавил и не зажал ее, а только ласкался, терся, как кот.
      - Леночка-Леночка, милая девочка! Не гоните меня. Ну, зачем мы куражимся, друг друга задираем... Ведь все это вздор, а вот что настоящее! Приголубьте меня хоть немножечко. Ведь это самая большая радость жизни. Ведь я же на самом деле влюблен! Ведь не слепая же вы, чтобы не видеть этого!
      Дверь отворился и вошла Зинаида Глебовна. Оба вскочили. Она все-таки подоспела со своим материнским наблюдением, маленькая, худенькая, она с величавым достоинством молчала в ожидании объяснения.
      - До свидания, - только и сказал Геня, обходя Зинаиду Глебовну. Но в передней, уже у самого порога, он остановился.- Вам будет от нее головомойка, Леночка? - конфиденциально осведомился он и, прежде чем Леля собралась ответить, прибавил: - Видно, и в самом деле без экскурсии в загс нам не обойтись. Пока.
      Вот она и получила предложение в новом вкусе: без коленопреклонений, без клятв в верности, без объяснений с матерью! В теории рыцарство казалось скучным, а вот на практике получалось, что без налета романтики выходит чересчур грубо, и притом она не застрахована ни от обиды, ни от оскорбления! "Не обойтись без экскурсии в загс" - как расценивать эту фразу: считать ее предложением или не считать? Ведь он даже не спросил ее согласия, даже не сказал, что сам желает этого... Она стояла несколько ошеломленная.
      - Стригунчик, что значит эта сцена? Ответь, пожалуйста.
      - Ах, мама! Я знаю все, что ты скажешь. Ну, да - мы целуемся! Что делать, если он воспитан в совсем других понятиях. Ты же видела - я его отталкивала.
      - Но ты позволяешь ему больше, чем можно позволить жениху. Делал он тебе предложение? Ответь.
      - Завтра я тебе сказу все точнее, мама: видишь ли, мы еще не договорились до конца. А ты не будешь против?
      Зинаида Глебовна привлекла к себе дочь.
      - Я хочу только твоего счастья, дитя мое драгоценное! Человек этот не нашей формации, но в какой-то мере интеллигентный. Если ты его любишь, я препятствовать не буду, хотя уже теперь вижу, что ни уважения, ни внимания мне от него не дождаться, с тобой же он слишком смел... Стригунчик, будь осторожна!
      Леля обхватила шею матери.
      - Мама, мамочка! Несчастливые мы с тобой!
      - Стригунчик, девочка моя, неужели он так тебе нравится?
      - Нравится, мама. Иногда я, досадуя на него, и злюсь и в то же время знаю, что без него затоскую. Да, мама: я хочу, чтобы он стал моим женихом; я уверена, что будет очень много шероховатостей, но пустоту моей жизни я больше выносить не могу.
      Утром появился Геня в коричневых полуботинках и парадном галстуке, со свертками под мышкой.
      - Вот вам в подарок туфельки, Леночка, - я заметил, что с обувью у вас не совсем благополучно. А вот здесь - перчатки. Я выбирал самые лучшие в нашем распреде. Померьте, не велики ли? У вас лапки, скажу вам, как у мышонка.
      Леля смотрела ему в лицо, и в глазах ее был вопрос.
      - Эти подарки... Не знаю, Геня, по какому праву вы делаете их?
      - Да разве мы не жених и невеста, Леночка?
      - А вы разве спрашивали меня, Геня, желаю ли я стать вашей невестой?
      - А разве мои глаза и поцелуи не спрашивали вас об этом? Разве вы откажете мне быть моей женой? Не мучайте, лисичка, своего серого! Неужто откажете?
      - Не откажу... - прошептала Леля, краснея.
      - Как жениху - поцелуй, и едемте завтракать в "Европейскую". Вспрыснем наше жениховство бутылкой шампанского.
      - Подождите, Геня! Вы неисправимы! Надо ведь маме сказать... Возьмем с собой и мамочку.
      - А вдвоем разве не веселее, Леночка? Матери - тяжелая артиллерия. Вы уж лучше сами скажите ей потом, вечером. Объясните, что комната у меня есть, и очень хорошая, и что зарабатываю я достаточно. Служить вам не придется. Каждое лето буду катать вас на Кавказ и в Крым. Вы у меня поправитесь и расцветете!