Америка ликовала, пела, плясала, гремела оркестрами. Конечно, находились и скептики. Один завсегдатай таверны в Медисоне заявил, что все это величайший обман человечества, а парни эти самые живут, как он точно знает, в Неваде и никогда не отрывались от Земли дальше, чем на 30 футов. Хозяин другого ресторанчика взглянул на экран телевизора и вздохнул:

— Это один из голливудских трюков...

Но скептики были такой редкостью, что о них даже писали в газетах.

Миллиарды людей следили за работой Армстронга и Олдрина на Луне. Прямую трансляцию, как вы помните, не вели только Советский Союз и Китай. Потом нам показали короткие фрагменты высадки экипажа «Орла». Я хорошо помню плотные группы журналистов у телеэкранов в редакции «Комсомольской правды». Мы смотрели на двух неуклюжих, похожих на водолазов людей в белых скафандрах и заставляли себя верить: «Люди ходили по Луне! Помните, как робко двигались они вначале, ну совсем как дети, делающие первые шаги от стула до стола. А потом освоились, осмелели, сделались торопливее, быстрее затопали в своих смешных башмаках, похожих одновременно и на кеды, и на унты, заходили живее, чуть наклонясь вперед и, передвигаясь в странном ритме заводных игрушек, и маленькие облачка лунной пыли поднимались у их ног. Хотелось крикнуть им: „Осторожнее, ребята! Не споткнитесь! Представляете, если вдруг один из вас упадет сейчас, ну просто поскользнется, что будет тут у нас, на Земле?! Спокойно, ребята, вы молодцы...“

Восхищение и благодарность — вот те главные чувства, которые испытывали все честные люди Земли в эти минуты. Укрепив на Луне флаг своей страны, они поставили рядом и флаг ООН, и маленькие флажки 156 государств мира, подчеркивая таким образом международный, а точнее — всемирный дух своей миссии. На памятном вымпеле, оставленном на Луне, были начертаны слова:

«Здесь впервые ступила нога человека с планеты Земля в июле 1969 от Р.X.

Мы пришли с миром от всего человечества».

Рядом положили золотую оливковую ветвь — символ мира, а чуть поодаль — медали с именами тех, кто отдал свою жизнь делу покорения космоса: Вирджила Гриссома, Эдварда Уайта, Роджера Чаффи, Владимира Комарова, Юрия Гагарина.

Благородство и такт этих символических актов контрастировали с чисто американским «шоу», автором которого явился президент. Никсон хотел непременно пообедать с экипажем накануне старта, но доктор Чарльз Бэрри с дерзкой непреклонностью не отменил карантина и не разрешил этот чисто рекламный обед. Тогда Никсон объявил день посадки на Луну нерабочим днем и решил, что он непременно поговорит «с Луной» по телефону с одновременной телепередачей. Газета «Нью-Йорк таймс» довольно прозрачно намекала, что из трех последних американских президентов Никсон менее других причастен к победе «Аполлона». «На этом фоне разделить славу с тремя мужественными людьми, составляющими экипаж „Аполлона-11“, когда они достигнут Луны, кажется нам весьма неподобающим, — писала газета в редакционной статье. — Помимо возражений с точки зрения дурного вкуса, есть и еще одно более серьезное возражение против этого предложения. Время, которое выделило НАСА для действий космонавтов на Луне, является чрезвычайно ограниченным, менее 2,5 часа, — и оно уже настолько заполнено различными задачами, что полный график научной деятельности, возможно, выполнить не удастся. Президент еще больше сократил бы это чрезвычайно ценное время своим ненужным разговором...»

Разговор все-таки состоялся, и, если говорить о содержании, назвать его нужным — значит погрешить против истины.

Но выполнить намеченные эксперименты он не помешал. Надо сказать, отнюдь не в укор НАСА, что научная программа «Аполлона-11» была минимальной. Первоначально предполагалось захватить с собой блок приборов для проведения восьми научных экспериментов. За этот блок компания «Бендикс аэроспейс системс» получила от НАСА 51 миллион долларов. Но потом блок решили оставить на Земле. Главным научным итогом экспедиции было: человек может жить и работать на Луне. Кроме того, требовалось доставить образцы лунных камней. Армстронгу надлежало буквально в первые же минуты пребывания на Луне собрать «аварийные» образцы, то есть минимальную коллекцию, которую все-таки доставили бы на Землю, даже если бы не состоялся выход Олдрина и почему-либо потребовалось бы срочно покинуть Луну. Об этом Нейлу сразу напомнил Хьюстон, едва он сделал несколько шагов рядом с «Орлом». Камни — это было уже нечто вещественное, то, о чем можно не только рассказывать, но и показывать, «дать пощупать». Камни были нужны обязательно.

Кроме камней, надо было добыть образцы грунта, установить сейсмограф, счетчик фотонов и лазерный отражатель, с помощью которого можно было бы измерить расстояние между Землей и Луной с очень большой точностью.

Все эти задания, в общем довольно нехитрые, экипаж «Орла» выполнил точно. Было собрано 22 килограмма образцов лунных пород. Установленный сейсмограф зафиксировал даже их шаги по Луне и старт «Орла» из Моря Спокойствия, а уже после отлета — некие толчки, в происхождении которых (метеориты или вулканизм) тогда разобраться не удалось. Ученым в обсерватории Макдональда в Техасе удалось получить отраженный луч лазера и установить, что от Луны до Земли 373 787 265+4 метра. «Научные результаты, которые следует ждать от этого завоевания, кажутся скромными, — писала потом парижская „Монд“, — во всяком случае, несоразмерными с миллиардами долларов, которых они стоили...»

Но кто тогда мог попрекнуть их научными результатами? Сели? Гуляли по Луне? Дело сделано!

А ведь дело еще не было сделано. И в Хьюстоне понимали: для полного триумфа нужен только счастливый конец.

Герметический контейнер с образцами уже в кабине. Первым, перепрыгивая через ступеньки, в нее поднимается Олдрин. Сидящий в Хьюстоне на связи Уолтер Ширра шутит:

— Баз — первый человек, который покинул Луну!

Через десять минут поднялся Армстронг.

— Вернувшись в кабину и сняв шлемы, мы почувствовали какой-то запах, — рассказывал потом Олдрин. — Вообще запах — это вещь весьма субъективная, но я уловил отчетливый запах лунного грунта, едкий, как запах пороха. Мы занесли в кабину довольно много лунной пыли на скафандрах, башмаках и на конвейере, при помощи которого переправляли ящики и оборудование. Запах ее мы почувствовали сразу...

Они поужинали и легли спать: теперь они уже имели на это право. Через семь часов началась подготовка к отлету. Они решили оставить на Луне все ненужное: теле— и кинокамеры, фотоаппарат, инструменты для отбора грунта, ранцевые системы жизнеобеспечения, чехлы от ботинок и разную прочую мелочь. Они поступали точно так же, как годящиеся им в прадеды герои Жюля Верна, которые тоже стремились облегчить гондолы своих монгольфьеров, чтобы поскорее взмыть вверх...

Увлекшись лунными приключениями, мы совсем забыли третьего члена экспедиции.

— Мне ни разу не удалось разглядеть «Орла» на поверхности Луны, но время от времени я слышал их, — так вспоминает командир основного корабля Майкл Коллинз свое пребывание на лунной орбите. — Находясь на Луне, лунная кабина всегда была обращена к какой-то точке Земли, поэтому Нейл и Эд все время могли поддерживать с ней связь. Я же находился на круговой орбите и за 2 часа полного оборота в течение 40 минут не мог ни с кем поговорить. Когда я попадал в поле видимости Земли, устанавливалась связь с Центром. Лунную кабину я все-таки не видел, поскольку она находилась за линией горизонта. За те 1 час и 15 минут, которые я находился на видимой стороне Луны, я мог поддерживать связь с внешним миром, а с лунной кабиной мог говорить непосредственно лишь в течение 6-7 минут.

У меня было относительно много времени для того, чтобы поразмыслить обо всем понемногу. Я думал, конечно, о семье, но, кроме того, размышлял о Земле и о том, как прекрасно на ней жить и какой величественной она выглядит из космоса. Как приятно, думал я, увидеть ее голубую воду вместо безжизненного пустынного мира, вокруг которого ты вращаешься. Понимаете, есть планеты и планеты. Пока я видел только две из них, но сравнивать их совершенно невозможно. Луна — удивительная планета, и для геологов она — настоящее сокровище. Но Землю я не променяю ни на что на свете...

Для меня самым приятным было видеть, как «Орел» поднимается с Луны. Это привело меня в сильное возбуждение, так как впервые стало ясно, что мои товарищи справились с задачей. Они сели на Луну и снова взлетели. То был прекрасный лунный день, если только можно говорить о лунных днях. Луна не казалась зловещей и мрачной, какой она иногда выглядит, если освещена Солнцем под очень острым углом. Радостно было видеть лунную кабину, которая становилась больше и больше, сверкала все ярче и ярче и приближалась к точно заданному месту. Остались позади самые сложные этапы сближения, теперь надо было лишь осуществить стыковку и приземлиться. Электронно-вычислительная машина, разумеется, «докладывала», что все идет хорошо, но ее сообщения имели довольно отвлеченный характер. Разве сравнишь их с возможностью самому смотреть в иллюминатор и убеждаться в том, что «Орел» в самом деле надежно состыковался с кораблем.

Процесс стыковки начинается с того, что два аппарата соприкасаются и щуп входит в специальный якорь. Вместе их удерживают три миниатюрные защелки, и впечатление создается такое, будто два аппарата, один весом в 30 000 фунтов, а второй 5000 (это примерно 12,6 и 2,3 тонны. — Я.Г.), соединены бумажными скрепками. Соединение довольно непрочное. Чтобы сделать стыковку более жесткой, пускаешь в ход небольшой газовый баллон, который приводит в действие механизм, буквально присасывающий один аппарат к другому. В этот момент срабатывают двенадцать механических запоров, аппараты прочно сцепляются.

Как только я пустил в ход газовый баллон, аппарат стал совершать ненормальные, рыскающие движения. В течение 8-10 тревожных секунд я опасался, что в такой ситуации стыковка не состоится и придется отсоединиться от лунной кабины и произвести стыковку заново.

Как бы то ни было, я немедленно приступил к делу, а Нейл сделал то же самое в «Орле», и совместными усилиями нам удалось выровнять положение аппаратов. Все это время действовала автоматическая стыковка, и вскоре мы услышали громкий щелчок — значит, сработали двенадцать больших запоров. Слава Богу, мы жестко состыковались. Первым делом предстояло освободить тоннель, сняв для этого люк и убрав стыковочный якорь. Потом я «поплыл» по тоннелю, чтобы встретить их. Вот они оба, я вижу их блестящие глаза. Самое ужасное то, что я не могу вспомнить, кто из них вернулся первым ко мне в «Колумбию». Я встретил их обоих в тоннеле, мы пожали друг другу руки, крепко пожали, и все. Я был рад видеть их — они не меньше моего были рады возвращению. Они передали мне ящики с породой, с которыми я обращался так, будто они были битком набиты драгоценностями. Впрочем, так оно и было на самом деле...

По некоторым подсчетам, стоимость одного килограмма лунного грунта, добытого в этой экспедиции, составляла 18 миллионов долларов за килограмм или 3600 долларов за карат, что вполне позволяет причислить эти камни к самым дорогим драгоценным камням.

Наверное, не без грусти отстыковали они «Орла», который сослужил им такую верную службу, и «налегке» полетели к Земле. На обратном пути было несколько телепередач с борта корабля.

— Где бы ни путешествовать, а хорошо возвращаться домой, — сказал Нейл с улыбкой.

А Майкл добавил:

— Этот наш полет мог показаться простым и легким. Я хочу вас уверить, что это совсем не так...

Кстати, если уж вспомнили о телеперадачах с борта, надо сказать, что передачи эти были постоянной темой споров в отряде астронавтов. НАСА стремилось раз от раза расширять космические телепрограммы, понимая, что телевидение — это лучшая реклама, но многие астронавты сопротивлялись внедрению телекамер в их заоблачный мир. Каннингема заставили взять камеру чуть ли не силой, но в космосе он все-таки самовольно отменил один сеанс, объяснив отставанием от графика работ. Тем не менее телерепортажи Каннингема пользовались у зрителей большой популярностью. Обаятельный астронавт особенно прославился своей просьбой: «Пишите нам почаще, люди!» Яростным противником телевидения был и Армстронг. Он долго настаивал, чтобы из командного отсека убрали телекамеру. Борман, напротив, любил телепередачи. Категорически «за» был и Стаффорд, на корабле которого впервые применялись цветные передающие телекамеры.

Но вот позади последняя передача с борта «Аполлона-11». 24 июля восьмисуточное путешествие было закончено в водах Тихого океана неподалеку от Гавайских островов. Команда спасателей, сброшенная с вертолетов к плавающему космическому кораблю, подвела под него надувной плот и передала астронавтам специальные скафандры, которые изолировали их от внешнего мира, а вместе с ними — тех возможных микробов, которых они могли привезти с Луны. Карантин ждал теперь и «Колумбию», тщательно обмытую дезинфицирующим раствором. Они поднялись на палубу авианосца «Хорнет» через час после приводнения. Там уже стоял специальный герметичный фургон, куда их и поместили. Через окошко фургона их мог приветствовать президент Никсон и моряки. Телефон позволял услышать голоса близких. Из Перл-Харбора все в том же фургоне они полетели в Хьюстон, где в здании №57 Центра пилотируемых полетов была оборудована специальная лаборатория. Там карантинный плен с ними разделили еще 15 человек: геохимики, микробиологи, фотографы, лаборанты, повара.

Астронавты были еще на «Хорнете», когда герметические чемоданы с «лунной поклажей» прилетели в Хьюстон. Днем 26 июля техник Джек Уорен (он тоже вошел в историю), облаченный в синий стерильный комбинезон и сверхстерильные перчатки, начал распаковывать первую космическую посылку. Контейнер освободили от 3 слоев герметичной пластиковой упаковки, погрузили в ванну с кислотой, в камере, где он стоял, довели вакуум до лунных пределов (Уорен работал с помощью резиновых рукавов, находясь снаружи), прокололи контейнер шприцем, чтобы убедиться, что в нем нет никаких газов, и лишь после всех этих антимикробных манипуляций Джек осторожно отпер три замка и медленно поднял крышку.

За каждым движением техника, прижав носы к стеклу иллюминатора, наблюдали четыре специально приставленных к камням человека: геологи Робин Брэд и Эдвард Час, минеролог Клиффорд Рондел и Элбер Кинг — «консерватор», как все звали его тут, исполняющий функции «лорда-хранителя» камней. Уорен достал каротажные трубки, счетчик фотонов, а потом распаковал камни.

— Началась эпоха инопланетной геологии! — патетически воскликнул Брэд, увидев в резиновых руках Уорена пыльные, черные, очень невзрачные с виду куски лунной породы.

Всем интересно, на что они похожи. Мне приходилось рассматривать эти камни на всемирной выставке в Осаке в 1970 году, а потом в Хьюстоне, и, мне кажется, более всего они похожи на комья застывшего асфальта, слегка припорошенного дорожной пылью. Даже самый любопытный человек поленился бы нагибаться здесь, на Земле, чтобы поднять такой камень. Ничего примечательного, необычного в лунных камнях нет, за исключением того, что это — лунные камни. Недаром одна из посвященных им статей в журнале «Пари-матч» была озаглавлена так: «Возможный вывод: в вашем саду такие же камни». Это верно, но когда думаешь о том, сколько труда потратили люди, чтобы показать нам эти камни — первые булыжники бесконечной звездной дороги, — когда представляешь себе, где они лежали совсем недавно, проникаешься к ним невольным уважением...

Через 18 дней карантин окончился. Теперь экипаж «Аполлона-11» ждали дороги славы: торжественные встречи в Нью-Йорке, Чикаго, Хьюстоне, чествование на вашингтонском капитолийском холме, парады, обеды, череда нескончаемых приемов и пресс-конференций, 38-дневная поездка по 22 странам мира. И воспоминания. На всю жизнь.

Их дальнейшая судьба сложилась по-разному. Все три астронавта не участвовали больше в космических полетах и вскоре ушли из НАСА. Они поселились в разных, далеких друг от друга, городах страны и, насколько я знаю, не стремятся к встречам. Впрочем, еще накануне их полета журнал «Ньюсуик» писал, что, в отличие от «Аполлона-9» и особенно от «Аполлона-10», экипаж «Аполлона-11» не отличается большим дружелюбием.

Майкл Коллинз какое-то время был помощником государственного секретаря США по связи с общественностью. Но потом он нашел себе работу, гораздо более интересную для него: в 1971 году он возглавил Национальный аэрокосмический музей при Смитсоновском университете, а в 1978 году стал заместителем ученого секретаря этого университета.

Коллинз написал о своем полете к Луне интересную книгу с красивым названием — «Неся огонь». Есть в ней такие слова: «Я, конечно, не надеюсь, что мне в жизни снова придется совершить что-либо, столь же потрясающее, как передача другим огня космических полетов. Но я надеюсь, что мне еще предстоит узнать много интересного, и это позволит мне отдавать свою энергию планам на будущее, а не предаваться воспоминаниям о прошлом...»

В одном интервью Коллинз говорил, что, может быть, это даже хорошо, что он кружил вокруг Луны, а не сел на нее, потому что груз славы и человеческого внимания — очень тяжелый груз. А когда его спросили еще до полета, легко ли будет жить ему, человеку, который войдет в историю, он ответил:

— В историю войдут Армстронг и Олдрин, а я буду похож на того человека, который вторым, после Линдберга, перелетел через Атлантику.

О своем товарище по экипажу — Базе Олдрине — Коллинз пишет в своей книге с болью и грустью: «Все внезапно кончилось. Баз был отброшен от „Аполлона“, как рыба-лоцман от акулы, и начал судорожно плавать в поисках чего-то другого, такого же быстрого и опасного, к чему он мог бы пристать...»

Олдрин не нашел этой новой пристани. Это видно из его книги. Он тоже написал книгу и назвал ее «Возвращение на Землю». В книге этой действительно больше написано не о космосе и Луне, а о Земле. «Возвращение на Землю» — исповедь, горькая, но откровенная. Есть там такие строчки: «Нас преподносили как идеальных, настоящих американцев. Против настоящих не возражаю. Но идеальные... У нас, как у всех, были свои проблемы. Давила необходимость выделиться. Давили передряги внутренней политики и соперничества. Вражда в космической программе была точно такой же, как и везде...

Мы стали какими-то рекламными персонажами, парнями, которые должны посещать те или иные собрания и банкеты. Мы стали людьми, рекламирующими космическую программу, мы перестали быть космонавтами в техническом смысле слова, когда закончили последний карантин».

Люди, знавшие его давно, говорили:

— Его жизнь — блестящий пример «распавшегося американского героя», который не сумел вернуться целиком из космоса...

Он и сам пишет об этом в книге:

«Я побывал на Луне. Что мне делать дальше?.. Без цели я был как пинг-понговый шарик, который скачет по прихоти и воле других. Я глубоко переживал то, что поэты называют „меланхолией вещей свершенных“...

Знаменитая рекламная поездка по миру произвела на База тягостное впечатление: «Однажды ночью в отеле Жоан (жена Олдрина) серьезно спросила меня: „Я знаю, в каком мы городе, но как называется эта страна?..“

Длительный карантин после возвращения с Луны был раем по сравнению с тем, что происходило теперь... В тот день, когда я должен был обратиться к конгрессу, я находился в состоянии оцепенения. Я предпочел бы снова лететь к Луне, чем исполнять роль знаменитости. Единственные микрофоны, которые мне нравятся, — это микрофоны в кабинах самолетов или космических кораблей. Я бормотал штампованные фразы. Мне было не по себе. Но я обязан был улыбаться и выглядеть таким, каким меня хотели видеть... Я заметил, что действую не на своем обычном уровне. Ранее я всегда знал, что мне делать, а теперь стал нуждаться в том, чтобы мне указывали, как поступить. А жизнь свое требовала. Слишком велика была конкуренция, чтобы позволить себе отстать. Я почувствовал, что болен. Всякого рода успокоительные пилюли, на которых я пытался жить, не помогали, и я обратился к врачам и к своему командиру. Я сказал, что нуждаюсь в психиатрической помощи!»

О болезни Олдрина в Америке много писали, кто объяснял его недомогание усталостью, кто говорил о том, что мозг его иссушила, иссверлила мысль, что первые шаги на Луне сделал штатский человек, а не он, потомственный военный, полковник. После полета ему не присвоили генеральского звания, и это его тоже обидело.

Наверное, все эти предположения справедливы в какой-то мере. Но может быть, стоит прислушаться к его собственным словам и поверить самому Базу: устал от бестактности, измучен всей этой бездушной, наглой помпой, задавлен огромным рекламным щитом, на котором многоцветно и радостно улыбался миру он — Баз Олдрин, командир «Орла»?

Здоровье его поправилось, но из авиации пришлось уйти. Некоторое время рекламировал по телевидению автомобили «Фольксваген», был президентом трех небольших фирм. Журналистов не любил, и они его оставили в покое в конце концов...

Единственный член этого экипажа, кто не стал писать книг, — Нейл Армстронг. Президент Никсон назначил его председателем Национального консультативного совета «корпус мира». Нейл понимал, что назначение это должно послужить рекламой «корпусу», а превращаться в рекламный плакат ему не хотелось.

Он упорно желал занимать лишь такое место, которым он не был бы обязан «Аполлону-11». Через некоторое время Армстронг вернулся на родину, в штат Огайо, и стал профессором астронавтики в университете города Цинциннати.

Еще до полета один журналист задал Нейлу такой вопрос:

— Что вы будете испытывать, когда поставите ногу на Луну?

Он подумал и сказал без рисовки:

— Я искренне надеюсь, что публика понимает, что речь идет о работе коллектива, а выбор того, кто поставит ногу на Луне, достаточно случаен. Получилось так, что выбор пал на меня, но он мог пасть и на другого человека...

Он вернулся с Луны и не изменил взглядов, высказанных прежде. С ровным упорством избегает он встреч с прессой и живет довольно замкнуто в кругу своей семьи на ферме в 40 километрах от города. В свободные дни он любит уезжать куда-нибудь подальше, плавать, ловить рыбу, слушать хорошую музыку. О себе он говорит: «Просто хочу быть университетским профессором и заниматься научной работой». Все официальные письма и бумаги так и подписывает: «Профессор Армстронг».

Коллинз пишет о своем командире: «Нейл живет в замке, окруженном рвом с драконами. По желанию он опускает подъемный мост и делает вылазки, что, впрочем, случается редко. И по желанию, что для него очень важно, Нейл с достоинством возвращается в свое убежище и целиком посвящает себя лекциям по аэродинамике и летным испытаниям, в чем он большой знаток, Нейл знает свое дело и прекрасно справляется с работой». Множество раз Армстронга спрашивали, не оставил ли он себе на память маленький лунный камень? Он пожимает плечами и говорит, что это ему и в голову не могло прийти.

В 1975 году в Хьюстоне я беседовал с одним американским журналистом, хорошо знавшим многих астронавтов НАСА, и спросил его, чем он объясняет столь упорное желание Армстронга всячески избегать любых «перегрузок вниманием» (это его собственная формулировка). Мой собеседник дал, как мне кажется, очень интересное объяснение. Я не ручаюсь за точность слов, но суть вот в чем:

— Армстронг понимает, что пожизненное звание «Первый человек на Луне» всегда будет привлекать к нему внимание публики, а прессы особенно. И всякий раз от него ждут чего-то чрезвычайного, ну, разумеется, не соизмеримого с июлем 1969 года, но хотя бы достойного его подвига. Он понимает, что неизбежно будет только разочаровывать, поскольку сделать больше, чем он сделал, он никогда не сможет. Он понимает, что он не великий человек, не гений и не хочет корчить из себя великого, чтобы не быть смешным.

Летом 1970 года Нейл Армстронг был гостем Советского Союза. Он участвовал в работе научного конгресса по проблемам космонавтики в Ленинграде, был принят в Москве президентом Академии наук, встречался с советскими космонавтами в Звездном городке.

Полет «Аполлона-11» окончился уже давно. Жизнь его экипажа продолжается, впрочем, конечно, и у полета этого было очень интересное продолжение. Но в июле 1969 года программа «Аполлон» достигла своего апогея. Сверкающие точки последующих побед лежат уже на кривой, которая тянется вниз. Эти новые экспедиции пополнили запасы лунных камней, увеличили опыт руководителей полетов, укрепили уверенность инженеров в технике, убедили соотечественников и весь мир в смелости и отваге членов экипажей «Аполлона». Для каждого из них эти экспедиции стали главным событием их жизни, во многом определившим их дальнейшую судьбу. Но, мне кажется, все эти дерзкие и опасные путешествия были уже не нужны. Да иначе и не могло случиться, если целью программы был лишь след на Луне, если это была лишь «программа престижа», как писали в США.