Но уже 11 октября все начинает меняться. В Белом доме разрабатывается документ, предполагающий самые энергичные шаги для ускорения всех ракетно-космических программ, а 14 октября Эйзенхауэр, пренебрегая праздничным настроем семьи — был день его рождения, — проводит многочасовую беседу с министром обороны Макэлроем, изыскивая среди всех проектов «погони» за советским спутником самый верный и быстрый.

Вряд ли нам следует прослеживать все стадии активизации американской космонавтики в этот период. Но, рассматривая все сделанное тогда в перспективе лет, приходишь к мысли, что, пожалуй, самым удачным и, как жизнь показала, перспективным решением для США было решение об образовании Национального управления по аэронавтике и исследованию космоса — НАСА. (Эту аббревиатуру надо запомнить — она постоянно будет встречаться в книжке.)

Эйзенхауэр понял тогда главное: в американской космонавтике нет кулака, бьют растопыркой. Армия, авиация и флот, имея свои ракетные программы, дублируют друг друга и, того хуже, мешают друг другу, традиционно находясь в крайне натянутых отношениях. Советский специалист в области американской космонавтики Ю.Н. Листвинов пишет в своей книге «Лунный мираж над Потомаком»: «Блюстители американских военных традиций считают, что чувство взаимной неприязни между родами войск зародилось еще в те далекие времена, когда флот позволил себе вздернуть на рею брига „Сомерс“ сына военного министра за „нарушение субординации и призыв к мятежу“. Воздушным силам, когда они появились на свет, естественно, ничего другого не оставалось, как только образовать третий лагерь».

Увы, подобная неприязнь — явление не только американское. Оно существует во многих армиях мира, в том числе и у нас. Поскольку сразу после войны у нас ракетную технику взял к себе «под крыло» министр вооружения Д.Ф.Устинов, который всю войну делал пушки и был связан с артиллеристами, у нас ракетная техника как бы по традиции тоже отошла к артиллеристам. Созданием первого ракетного полигона Капустин Яр деятельно занимался маршал артиллерии Николай Дмитриевич Яковлев, а Байконура — маршал артиллерии Митрофан Иванович Неделин. Так что нам счастливо удалось избежать тех сложностей в дележке ракетного «пирога», который изнурял американцев.

Разумеется, власть президента позволяла Эйзенхауэру сделать выбор и «отдать весь космос», скажем, армии, но это непременно сузило бы фронт работ. И, руководствуясь известной на всех языках пословицей о семи няньках и кривом дитя, он понял, что нужна еще одна, независимая от всех военных, не обремененная никакими традициями, новая государственная кормушка для всех монополий. «...Президент исходит теперь из принципа: ничто, абсолютно ничто не должно стоять на пути нашего стремления преодолеть разрыв», — писал обозреватель Р. Дрюмонд.

5 марта 1958 года специальный комитет Белого дома по правительственным организациям, во главе которого стоял Нельсон Рокфеллер, предложил учредить некое «новое гражданское» агентство, на которое и возлагалось проведение в жизнь «агрессивной национальной космической программы». Предложение было быстро одобрено президентом, и в июле состоялось рождение НАСА.

И здесь организационно американцы сразу вырвались вперед. Артиллеристы Яковлева и Неделина были нужны и даже необходимы, когда речь шла об отработке военной ракетной техники, но когда начались космические запуски — какое до них, строго говоря, дело артиллеристам?! Однако командные, стартовые, испытательные наземные, навигационные и связные службы, офицеры, ставшие за годы работы с военной техникой зрелыми специалистами, занимались и космосом. Это породило множество неудобств: многовластие, изумительную по своей абсурдности секретность и многие другие беды.

Надо сказать, что ко времени организации в США НАСА появились новые обстоятельства, подогревающие нетерпение Белого дома: крах «Авангарда» взывал к экстренным мерам.

С «Авангардом» — первым американским искусственным спутником Земли — получилось действительно некрасиво. Назначенный на 2 декабря 1957 года старт (не без умысла: в декабре собиралась комиссия совета НАТО) несколько раз переносился из-за технических неполадок. Наконец 6 декабря старт состоялся. Высота подъема не превышала и метра, когда ракета завалилась и взорвалась. Репортажи и снимки двухсот корреспондентов, приглашенных на космодром, мгновенно разнесли эту новость по всему миру.

Карикатуристы изощрялись в изображении «Капутника», «Пфутника», «Флопника» — каких только прозвищ не придумывали несчастному «Авангарду». Военно-морской флот — это его рук дело — был опозорен. Намеки на диверсию «агентов Москвы» выглядели жалко и глупо. А тут еще надо ехать в Париж на сессию НАТО — ну просто все складывалось из рук вон плохо для Белого дома. Линдон Джонсон назвал этот старт «дешевой авантюрой», которая закончилась «одной из наиболее разрекламированных и унизительных неудач в истории Соединенных Штатов». Если говорить объективно, престиж этой страны за все два века ее существования никогда не опускался так низко, как в эти четыре месяца: октябрь 1957 года — январь 1958 года.

Лишь 31 января 1958 года был наконец запущен первый американский искусственный спутник Земли «Эксплорер-1» весом около 14 килограммов. Если учесть, что вышедший на орбиту за три месяца до этого космический дом «Лайки» весил 508 килограммов, результат был более чем скромный. Но все-таки это был результат! Соединенные Штаты стали космической державой.

Но, как вы помните, «Эксплорер-1» был, как говорят математики, необходим, но недостаточен. Ведь требовалось не догнать, а обогнать. Обогнать, не догоняя, — задача сложнейшая, поскольку она не подчинялась даже правилам арифметики. И, тем не менее, поставив ее, Эйзенхауэр в марте 1958 года настойчиво требует ускорить работы над «лунной» ракетой.

Послать ракету на Луну пионер американской ракетной техники Роберт Годдард обещал 4 июля 1924 года. Эта новость широко комментировалась и в советских газетах. Накануне этого дня — 3 июля — одесские энтузиасты-авиаторы обсуждали первый проект планера «К-5», выполненный учеником стройпромшколы №1 Сергеем Королевым — человеком, которому было суждено отправить на Луну первую ракету. Но на мысе Канаверал об этом не знали, а попасть на Луну им очень хотелось: все-таки это было что-то новое, что-то первое. ВВС осенью 1958 года предприняли три попытки и осрамились вслед за моряками: все они окончились неудачами. В общем, с тем, чтобы обогнать, опять ничего не вышло: вскоре советская «Луна-2» доставила на Луну вымпелы с гербом СССР.

Все это я пишу не для утверждения советского первенства, оно общеизвестно и не оспаривается, а для того, чтобы ясно было: и после запуска первого американского спутника потребность в некой космической «суперакции» не уменьшилась, а даже возросла. И вот такое, как говаривали гоголевские помещики, «расстроенное хозяйство» принимало теперь НАСА в наследство от военных ведомств.

Созданное пока только на бумаге, новое учреждение, несмотря на финансовую поддержку правительства, испытывало вначале серьезные организационные трудности. Ведь все более или менее сведущие в ракетной технике люди, естественно, работали в военных ведомствах, и ведомства эти не торопились расстаться с космической тематикой, понимая, что внимание к ней возрастает с каждым днем. Очень трудно было очертить границу между гражданским НАСА и военными ведомствами, так как одна и та же ракета в зависимости от того, что у нее в «голове», могла быть и научно-исследовательской, и военной. Передача НАСА космических программ была поэтому операцией сложной, болезненной и чрезвычайно запутанной хотя бы потому, что не имелось прецедентов такого рода: гражданские программы, превращались в военные, но наоборот — большая редкость!

Однако поскольку у НАСА были деньги, оно могло купить персонал. Восемь тысяч сотрудников перешли из Консультативного комитета по астронавтике, около двух с половиной тысяч — из Лаборатории реактивного движения Калифорнийского технологического института, флот отдал в конце концов свою скомпрометированную группу из 200 специалистов, которая занималась злосчастным «Авангардом». Но самое важное пополнение произошло уже в 1960 году, когда НАСА получило так называемый отдел проектирования Управления баллистических ракет армии, а проще — хозяйство Вернера фон Брауна.

Браун осел в Алабаме — штате провинциальном, бедном, аграрном, в маленьком городке Хантсвилле у подножия Камберлендских гор. Не случись этого, Хантсвилл и по сей день прозябал бы неведомый миру. Появление немцев все преобразило. Город рос как на дрожжах: отели, мотели, аэродром, федеральная дорога №231 — закружилась, завертелась жизнь. А крутилась и вертелась она вокруг трех огромных зданий отдела проектирования баллистических ракет, в одном из которых, за дверью №4488, и сидел «Прометей Америки» (так называли его в газетах, и это льстило ему) Вернер фон Браун. На юге городка гремели стартовые площадки и «горячие» испытательные стенды. На севере — белели окруженные розариями роскошные виллы технической элиты. Перейдя в НАСА вместе с 4200 своими сотрудниками, бывший барон «Броун» — теперь его имя звучало так — передал новым хозяевам (к большому неудовольствию военных) и Редстоун-арсенал, в котором создавались наиболее удачные ракетные конструкции последних лет его американской жизни: «Юпитер», «Першинг», «Юпитер-C», «Юпитер-II», «Меркурий», «Сатурн-1Б» и, наконец, «Сатурн-5». Кстати, с самых первых дней после реорганизации все работы по «лунной» ракете «Сатурн» были выделены в специальный Отдел систем «Сатурн» — главный из трех существовавших тогда отделов Центра.

НАСА понимает, что следующим логическим шагом космонавтики будет полет человека по орбите спутника. Ведутся работы по двум пилотируемым программам: «Меркурий» — одноместная легкая капсула и «Джемини» — двухместный корабль более сложной конструкции. Впрочем, планы НАСА есть лишь отражение правительственной политики. НАСА финансировалось правительством, а «кто платит деньги, тот заказывает музыку». Кстати, то же было у нас и с С.П.Королевым, с той лишь разницей, что Королев был куда инициативнее чиновников со Старой площади и вялых «теоретиков» из ВПК. Значение полета первого человека в космос в Белом доме понимали очень хорошо. «С точки зрения пропаганды первый человек в космосе стоит, возможно, более 100 дивизий или дюжины готовых взлететь по первому приказу межконтинентальных баллистических ракет», — писала «Нью-Йорк геральд трибюн». Поэтому разработке программы «Меркурий» уделяется большое внимание.

Едва отделившись от военных, НАСА уже нуждается в их помощи: нужно отобрать кандидатов в астронавты. Требования более чем жесткие: кандидатом может быть только квалифицированный летчик-испытатель не старше 40 лет с налетом не менее 1500 часов, обладающий абсолютным здоровьем, ростом не более 188 см и дипломом бакалавра. Вначале было отобрано 508 человек. Анализы, проверки, психологические и технические тесты, наконец, просто непомерная тяжесть всевозможных испытаний сжимали эту группу, словно шагреневую кожу. К апрелю 1959 года был наконец сформирован первый отряд астронавтов из семи человек: Алан Шепард, Вирджил Гриссом, Джон Гленн, Скотт Карпентер, Уолтер Ширра, Дональд Слейтон, Гордон Купер. Только одному из них было суждено ступить на Луну, но мечтали об этом все уже тогда.

Интересно отметить такую деталь, безусловно, характеризующую нетерпение НАСА. Набор астронавтов начался до того, как был создан космический корабль и отработан его носитель.

В Советском Союзе директива Главного штаба ВВС о формировании отряда космонавтов была разослана в январе 1960 года, и лишь 14 марта 1960 года, то есть примерно через год после отбора американцев, первая группа советских кандидатов в космонавты начала занятия. К этому времени существовал хорошо отработанный и многократно проверенный ракетоноситель, а с апреля космонавты уже тренировались в реальном корабле «Восток».

Однако даже в дни самой жестокой спешки с «Меркурием» лунная программа не забывалась. В маленьком городке Пасадена на окраине Лос-Анджелеса полным ходом шли работы над автоматическими разведчиками Луны — «Рейнджерами» и «Сервейерами». В Хантсвилле форсировали «Сатурн». Вернер фон Браун свидетельствует: «В сентябре 1959 года (наши вымпелы уже на Луне. — Я.Г.) министерство обороны и НАСА провели сравнительное изучение мощных ускорителей, в результате чего система «Сатурн» была признана наиболее перспективным средством, способным обеспечить для США возможность посылки в космос тяжелых кораблей в возможно более короткий срок. В октябре 1959 года президент США объявил о своем намерении передать выполнение работ по программе «Сатурн» органам НАСА. Проект «Сатурн С-1» был одобрен 18 января 1960 года, и за ним был признан «высший приоритет3 в стране».

Итак, «Сатурн» получил, как у нас говорят, «зеленую улицу». Эта улица превратилась в автостраду 12 апреля 1961 года.

Полет Юрия Гагарина все расставил по местам. Над землей летали уже целые эскадрильи «Эксплореров», «Пионеров», «Дискавери», «Мидасов», «Транзитов», «Курьеров», «Самосов», «Эхо». При всем разнообразии и объективной ценности их научных программ с политической и идеологической точек зрения, все они, вместе взятые, не шли ни в какое сравнение со 108 минутами полета Гагарина. Открылась новая, заатмосферная страница истории человечества.

И опять, как и со спутником, поначалу наделали конфузливых глупостей, опять говорили о «фокусах» и «магнитофоне на орбите» — никто этого даже слушать не хотел. Рассказывать о реакции правительственных и военных кругов на полет Гагарина значит повторять все сказанное о первом спутнике, только более громким и взволнованным голосом. «Давление быстро нарастает, представители государственного департамента опасаются международных последствий полета Гагарина, — писала „Уолл-стрит джорнэл“. — Гневные голоса раздаются в конгрессе... Позиция президента может подвергнуться изменению в ближайшее же время».

Здесь надо оговориться: имелся в виду другой президент. В своих мемуарах Эйзенхауэр пишет с трогательным недоумением, поверить в которое, однако, трудно: «Я не знал тогда, что спутник придаст окраску событиям следующих лет, включая выборы 1960 года». Не думаю, чтобы такой опытный политик, как Эйзенхауэр, не понимал, что яростная волна критики, которая обрушилась на него в «послеспутниковое время», не повлияла на ход предвыборной кампании.

Сменивший его Джон Кеннеди сразу почувствовал слабое звено в цепи Эйзенхауэр — Никсон, он понимал, что отставание США в космосе — сильный козырь в борьбе с республиканцами, и открыто связывал космонавтику со своим будущим курсом. В одной из своих предвыборных речей Кеннеди говорит о народах мира, которые «были свидетелями того, что Советский Союз первым проник в космос. Его спутники первыми облетели вокруг Луны и вокруг Солнца. Они сделали вывод, что Советский Союз идет в гору, а мы топчемся на месте. Я считаю, что нам пора изменять это мнение». Бывший советник Кеннеди Теодор Соренсен пишет: «Президент был более своих советников убежден, что второстепенные, второразрядные усилия в космосе не отвечают безопасности его страны, не соответствуют ее роли в качестве мирового лидера...»

Космос стоял в первых строчках программы молодого президента. В отличие от Эйзенхауэра октября 1957 года, Кеннеди апреля 1961-го не растерялся. Уже 22 апреля — через десять дней после старта Гагарина — он подтверждает в беседе с журналистами, что поручил вице-президенту изучить, как и когда США могут обогнать Советский Союз. Через три дня он вновь обещает «форсировать наши усилия». Он очень остро чувствовал необходимость именно сейчас, сию минуту отыскать ту самую, объединяющую всю нацию «общеамериканскую идею», о которой говорил в 1957 году Липпман. Сверхрывок, сверхскачок, сверхзадача — называйте это как хотите, но непременно «сверх». Долгие часы проводит президент с экспертами НАСА, пытаясь уяснить для себя суть пяти четко обозначенных им вопросов:

1. Как (совершенно объективно!) обстоят дела с американской космонавтикой?

2. Каковы возможности американских ракет?

3. Можно ли назвать прилагаемые усилия максимальными?

4. Что надо сделать, чтобы полететь на Луну?

5. Существует ли и может ли существовать некая другая программа, в которой США могут надеяться взять первенство?

Увы, ничего, кроме Луны, не просматривалось. В те дни, когда вся Америка радовалась счастливому возвращению Алана Шепарда, совершившего 5 мая 1961 года 15-минутный суборбитальный полет в капсуле «Меркурия», глава НАСА Джеймс Уэбб вместе с министром обороны Макнамарой заканчивали разработку последнего варианта плана высадки человека на Луну. 8 мая они передали все бумаги вице-президенту Джонсону, а тот положил их перед Кеннеди. Да, это было как раз то, что хотел президент. Кеннеди еще раз убедился, как правильно он сделал, заменив в НАСА Кейта Гленнана Джеймсом Уэббом...

Если в Советском Союзе к руководству самыми ответственными космическими программами были привлечены люди, отдавшие ракетной технике многие годы жизни — крупнейшие ученые и инженеры, такие, как С.П.Королев, В.П.Глушко, М.К.Янгель, В.Н.Челомей и другие, то в Соединенных Штатах во главе НАСА стояли обычно крупные администраторы, люди с большими организаторскими способностями и широкими связями в деловом мире, для которых было вовсе не обязательным знание технических тонкостей. Именно таким человеком был Джеймс Уэбб, в течение восьми лет руководивший американской космонавтикой, и это был, пожалуй, самый интересный период ее истории. Уэбб, которому к моменту назначения в НАСА было 54 года, не хотел заниматься космонавтикой, у него не было даже элементарного инженерного образования, но на его кандидатуре упорно настаивал президент, он считал его административным гением.

Уэбб, как говорится, попал «с корабля на бал». Как вспоминает его помощник Роберт Симменс, в конце апреля — начале мая 1961 года в конгрессе США было заслушано несколько «весьма эмоциональных» докладов, посвященных состоянию космических дел. Конгрессменов более всего интересовали гарантии того, что американцы будут первыми на Луне. Никто таких гарантий дать не мог. Более того — никто не мог с какой-либо степенью точности назвать дату возможной высадки на Луну, даже приблизительно. Ни технические возможности, ни перспективы научных открытий, ни даже схема подобного полета никого абсолютно не интересовали, всех интересовал только срок. Собственно, и срок сам по себе тоже никого не интересовал, все хотели узнать лишь тот минимальный отрезок времени, который обеспечивал максимальные шансы оказаться впереди. На Уэбба наседали весьма жестко, но именно потому, что, будучи человеком деловым и расчетливым, он, оберегая свою репутацию, и не мог ничего сказать. Труд рассеять эту атмосферу неопределенности взял на себя Кеннеди.

По традиции президент обращается раз в год (обычно в январе) к сенату и палате представителей с так называемым «Посланием о положении страны», иными словами — политическим отчетом с программой будущих действий. Кеннеди поломал традицию, выступив 25 мая 1961 года со «Вторым посланием о положении страны». Уже один этот факт говорит о том, сколь важной представлялась ему стремительная реакция на гагаринский полет, демонстрирующая его политическую активность. Это была одна из самых эмоциональных речей Кеннеди.

— Если мы хотим выиграть битву, развернувшуюся во всем мире между двумя системами, — говорил президент, — если мы хотим выиграть битву за умы людей, то последние достижения в овладении космосом должны объяснить всем нам влияние, оказываемое этими событиями повсюду на людей, которые пытаются решить, по какому пути им следует идти... Мы стали свидетелями того, что начало достижениям в космосе было положено Советским Союзом благодаря имеющимся у него мощным ракетным двигателям. Это обеспечило Советскому Союзу ведущую роль на многие месяцы. Мы имеем основание полагать, что Советский Союз будет использовать свои преимущества для еще более впечатлительных достижений. Тем не менее мы обязаны направить свои усилия в этом же направлении. Сейчас мы не можем дать гарантию, что будем когда-нибудь первыми в этой области, но можем гарантировать, что не пожалеем труда для достижения этой цели...

И самое главное — президент определил срок решения поставленной задачи.

— Я верю, — сказал он, — что страна согласится с необходимостью высадить человека на Луне и обеспечить его благополучное возвращение на Землю до конца настоящего десятилетия.

Какая «необходимость»? Откуда она? И почему именно таков назначенный срок? Насколько и чем обоснован он? «Установленный срок осуществления лунной посадки до конца 1969 года был полностью произвольным, — утверждала „Уолл-стрит джорнэл“, — продиктованным не какой-то научной необходимостью, а в основном наивно-детским желанием побить русских в гонке к Луне и в то же время занять мысли простого американца чем-то грандиозным». Забегая вперед, хочу заметить, что и в последующие годы Кеннеди всегда старался подчеркнуть прежде всего именно «престижность» новой программы. Комментируя его выступление в Хьюстоне в сентябре 1962 года, «Нью-Йорк таймс» писала о том, что «президент Кеннеди проникновенно говорил о планируемых сейчас громадных и дорогостоящих усилиях, направленных на то, чтобы американец достиг Луны в этом десятилетии. Аргументация, по существу, сводится к тому, что те темпы и расходы, которые были установлены правительством Кеннеди, необходимы потому, что мы не можем позволить себе разрешить Советскому Союзу занимать ведущее положение в космосе. Короче говоря, мы должны соревноваться, и соревноваться успешно. Соединенные Штаты взяли на себя обязательства и не могут отступить».

Заметьте: «не можем себе позволить», «должны соревноваться», «не могут отступить». В темпераментных речах президента чувствуются одновременно и осознанная решительность, и какая-то несвобода выбора, вынужденность. Вроде бы высадка на Луну не желание, а обязанность, необходимость, исполнение некоего, независящего от воли, «высшего предначертания».

В одном из своих выступлений Кеннеди подтверждает это, цитируя рассказ американского писателя Фрэнка О'Коннора. Когда герой рассказа путешествовал с друзьями по фермам, они натыкались на изгородь, через нее забрасывали свои шапки, и тогда у них не было другого выхода, как преодолеть эту изгородь.

— Наша страна, — добавил президент, — закинула свою шапку через стену космоса, и у нее нет иного выхода, как идти за ней...

Видимо, эта навязчивость чувствовалась, и у новой программы, долженствующей, по мысли ее лидера, сплотить нацию в единый монолит, сразу обнаружилось множество противников.

Сразу после выступления Кеннеди опрос института общественного мнения Гэллапа установил, что лишь 33% американцев разделяют мнение своего президента о необходимости полета на Луну. Ведь речь шла не более и не менее как о 20-30 миллиардах долларов! Ни одно человеческое предприятие никогда не стоило таких воистину фантастических денег! Для сравнения можно привести такие цифры:

Программа «Меркурий» — 0,392 млрд. долл.

Программа «Джемини» — 1,3 млрд. долл.

«Манхэттенский проект» (создание атомной бомбы) — 2 млрд. долл.

И «Аполлон», который стоил в конце концов около 25 миллиардов долларов.

Деньги эти для НАСА должно было выделить правительство. Деньги правительству должны были дать налогоплательщики. А они хорошо понимали, что лунные камни, даже если их и привезут, ничего, в сущности, в их жизни не изменят. И им не хотелось платить такие сумасшедшие деньги лишь за честь обогнать русских. У них было полно земных проблем.

Уловив это настроение, «Нью-Йорк таймс» писала: «Мы не можем забыть, что эти огромные средства, ассигнуемые на исследование космоса, можно было бы использовать для осуществления других важных целей. США все еще испытывают громадную нужду в большом числе школ, больниц, жилых домов, но нынешняя расстановка сил в конгрессе делает весьма маловероятным, чтобы сбереженные от космической программы средства были выделены на удовлетворение этих больших потребностей страны».

Один из крупных промышленников, делающих бизнес на космических программах, высмеивая своих «бескрылых» соотечественников, писал, что средний американец думает примерно так:

— Если мы можем обеспечить человеку чистый воздух на Луне, то почему мы не можем этого сделать на улицах наших главных городов? Если человек, летящий в космос, может облететь земной шар за полтора часа, то почему мы не можем сделать так, чтобы человек из дома добирался до работы или до аэропорта не за часы, а за минуты?

Ирония иронией, но средний американец действительно так думал, и понять его можно. И не только средний. Американский математик профессор Уоррен Уэвер предложил свой проект траты 30 миллиардов долларов:

9,8 млрд. — на увеличение зарплаты учителям.

2 млрд. — на учреждение 200 лучшим американским колледжам государственных субсидий.

1,4 млрд. — на увеличение стипендий студентам.

2 млрд. — на создание новых медицинских школ.

13,2 млрд. — на постройку университетов в 53 странах мира.

1,5 млрд. — Рокфеллеровскому фонду4.

И еще оставалось 100 миллионов на популяризацию достижений науки среди населения.

План называли «забавным», часто цитировали его, вновь и вновь обсуждая бюджет лунной экспедиции.

Нашлись люди, которые подсчитали, что стоимость только лунной кабины, которая доставит на Луну и возвратит обратно двух астронавтов, в 15 раз больше, чем если бы эта кабина была сделана из чистого золота.

Ученые, которым, как известно, всегда не хватает средств для осуществления своих замыслов, были просто раздавлены щедростью, с которой финансировалась высадка на Луну.

Физик Ральф Лэп, который принимал участие в работах по «Манхэттенскому проекту», напоминал, что такое важное открытие, как обнаружение радиационных поясов вокруг земного шара, было сделано космическим автоматом весом около 10 килограммов, и утверждал, что «гораздо продуктивнее в научном смысле положиться на автоматы».

Даже такой убежденный пропагандист космических полетов, как английский астроном сэр Бернард Ловелл, директор знаменитой радиообсерватории Джодрелл-Бэнк, и тот сокрушенно признавал, что «проект „Аполлон“ родился не из научных потребностей, а из редкого слияния замешательства как американских политических деятелей, так и американских технических специалистов, которое и те и другие испытывали перед лицом успехов русских». Позднее он вновь повторял, что «нет никаких рациональных причин для высадки человека на Луне к 1970 году. Это лишь иррациональное желание высадить человека на Луне раньше русских. Русские, пожалуй, действуют более планомерно, целеустремленно подходя к таким проблемам, как мягкая посадка и полеты по орбите вокруг Луны». Когда Ловелла спросили, кто все-таки первый совершит посадку на Луне, ученый усмехнулся:

— С научной точки зрения это, в сущности, не имеет значения...

«Антинаучность» новой программы отмечали многие журналы и газеты. «Мало сомнений в том, что это было решением политического характера времен „холодной войны“, — писала „Вашингтон пост“. — Наука при этом... играла малую роль или не имела значения вовсе». Английский еженедельник «Экономист» расшифровывает этот тезис: «Американская программа... явилась прежде всего ответом на пять кошмарных лет, в течение которых русские шли неоспоримо впереди в космической гонке, начиная с запуска первого спутника и кончая первым орбитальным полетом Юрия Гагарина».

Во время поездки по научным центрам США группы советских научных журналистов летом 1973 года, в которой я принимал участие, и позднее, во время длительной командировки летом 1990 года, мне не раз приходилось беседовать с американскими учеными о программе «Аполлон». Многие из них выражали сомнения по поводу целесообразности сделанных затрат. Некоторые даже соглашались с тем, чтобы эти деньги были отданы космонавтике, но считали, что потратить их можно было с большей пользой для науки. Например, путем создания больших долговременных орбитальных станций со сменными экипажами, которые могли бы проводить в космосе фундаментальные исследования земных ресурсов и Вселенной — то, к чему американцы придут к концу нынешнего века.

Бюджет новой программы был ахиллесовой пятой Кеннеди в боях с его политическими противниками внутри страны. Побежденный Эйзенхауэр назвал новую программу «сумасшедшей попыткой добыть горсточку лунной пыли». Он прекрасно понимал, что миллиарды НАСА дают ему прекрасный повод свести счеты с недавним конкурентом, выселившим его из Белого дома. Выступая якобы в защиту интересов «среднего американца», экс-президент говорил:

— Я никогда не предполагал, что эффективный полет к Луне, чрезвычайно увеличивающий наши долги, стоит того добавочного бремени налогов, которое ляжет на плечи наших граждан...

И в самом правительстве тоже не было ожидаемого единства. Против высадки на Луну выступал влиятельный сенатор Фулбрайт:

— На ход истории гораздо больше повлияет то, — говорил он, — как США расправятся с проблемой безработицы, а не то, сколько мы откроем новых галактик.

Барри Голдуотер соглашался с ним: — Это обман! Это самый настоящий обман, поверив в который многие американцы спят спокойно, не подозревая об уготованной им участи. Кеннеди и его правительство со своими разговорами о полете на Луну не только сами превратились в лунатиков, но и хотят превратить в них и всех нас...

И как бы подводя итоги всем этим голосам недовольства, можно снова процитировать слова обозревателя Уолтера Липпмана, который всегда отличался необыкновенным чутьем на общественное мнение и огромная популярность которого во всем мире обязана именно этому чутью. Уже в разгар «лунной гонки», оглядываясь на решение Кеннеди в мае 1961 года, он писал: «Были допущены две большие ошибки. Одна заключается в решении послать на Луну человека. Не аппарат, а живого человека. Вторая — в назначении крайнего срока — 1970 год, когда человек должен совершить посадку на Луну. Эти две ошибки превратили захватывающий научный эксперимент в вульгарный патологический трюк... Это показуха, а не наука, и она компрометирует всю Землю».

В начале книги я говорил о несвоевременности проекта «Аполлон», о его «досрочном» рождении.