В дальнейшем сам Кеннеди не раз подчеркивал престижность лунной программы США. Комментируя его речь в Хьюстоне в сентябре 1962 года, «Нью-Йорк тайме» писала о том, что «президент Кеннеди проникновенно говорил о планируемых сейчас громадных и дорогостоящих усилиях, направленных на то, чтобы американец достиг Луны в этом десятилетии. Аргументация по существу сводится к тому, что те темпы и расходы, которые были установлены правительством Кеннеди, необходимы потому, что мы не можем позволить себе разрешить Советскому Союзу занимать ведущее положение в космосе. Короче, мы должны соревноваться и соревноваться успешно. Соединенные Штаты взяли на себя обязательства и не могут отступить».

Читая это, ощущаешь несвободу выбора. Вроде бы высадка на Луну не желание, а обязанность, тягостная необходимость выполнить некое, независимое от воли, высшее предначертание. Уолтер Липпман – самый популярный журналист США в те годы – заметил коротко и зло: «Это показуха, а не наука, и она компрометирует всю Землю». Показуха не показуха, а работы разворачивались очень быстро. Уже в 1961 году НАСА купило за 80 миллионов долларов около 88 акров земли на острове Мэррит в Мексиканском заливе на самом юге Флориды и приступило к строительству «лунного порта». На месте камышовых зарослей, набитых мириадами москитов, поднимался город Кейп Кеннеди, вокруг роились городки-спутники: Порт Канаверал, Коко-Бич, О'Голли, население росло, как в годы калифорнийской «золотой лихорадки»: с 24 тысяч до 265 тысяч.

С такой же невероятной скоростью рождались и отмирали различные проекты достижения Луны. Выбирали ракету-носитель. Что строить: «Нову» со стартовым весом 4500 тонн или более скромный «Сатурн-5» – 3000 тонн? Каким должен быть лунный корабль? Вариантов было множество, вплоть до 10-местного проекта. Кеннеди добился главного: признания лунной программы – программой общенациональной. Все делалось очень солидно, с размахом, с широким применением компьютеров, вся научно-техническая, технологическая, индустриальная мощь самой богатой страны мира была направлена на ее реализацию.

В 1963 году Кеннеди застрелили в Далласе. Президентом становится Линдон Джонсон. Он убежденно сохраняет космический курс своего предшественника. Еще за шесть лет до этого, когда полетел наш первый спутник, Джонсон говорил сердито:

– Я не верю, что нынешнее поколение американцев хочет примириться с положением, когда каждую ночь приходится ложиться спать при свете «коммунистической луны»...

Деньги! Джонсон не только не перекрыл могучие финансовые потоки, питающие лунную программу, он превратил их в настоящие золотые водопады. Общая сумма ассигнований на исследования космоса с 1808,4 миллиона долларов в 1961 году, когда была объявлена лунная программа, возросла в 1964 году до 7038 миллионов.

Наши «Востоки» были намного тяжелее американских «Меркуриев», мы запускали ракеты вокруг Луны и на Луну, стартовали к планетам, первый космонавт был наш, первая женщина в космосе наша, на конец 1964 года мы запустили одних только спутников «Космос» больше полусотни, из 13 людей, побывавших на орбите, 9 были наши – мы лидировали во всех пунктах всех космических программ, мы были впереди на всех дистанциях «космической гонки», но расстояние между нами и заокеанским соперником стремительно сокращалось, и мы уже слышали за своим затылком горячее дыхание азартного американца.

Все биографы Королева упирают на то, как облегчили его труд космические победы, как помогала теперь ему, пусть безликая, но громкая слава. Но ведь все это и невероятно осложнило его жизнь! Поставленные им самим перед собой и всячески поощряемые людьми, стоящими у власти, условия непременного и очевидного первенства в космонавтике требовали постоянного напряжения всех его сил. Более того, после полета Гагарина требования эти начинают выходить за пределы возможностей даже такого человека, каким был Королев. Они определялись теперь уже не его яростной, сметающей все преграды на своем пути энергией, не умом и талантом его соратников, не могуществом его ОКБ и даже не высоким потенциалом, накопленным Устиновым и другими руководителями отдельных областей промышленности, а экономическим, технологическим и научным потенциалом всей страны. Гонка в космосе по существу превращалась в соревнование двух экономических систем. Существовали сотни причин, объясняющих, почему мы обогнали американцев в космосе. И была одна причина, по которой они должны были нас догнать: они были богаче. Понимал ли это Королев? Думаю, что понимал. Жизнь заставила это понять. В то, что Гагарин – пик судьбы, верить не хотел, а что дальше становилось не легче, а все труднее и труднее, не мог не чувствовать.

Самый первый набросок Н-1 предполагал, что ракета поднимет на орбиту от 20 до 40 тонн – почти восьмикратное увеличение мощности в сравнении с Р-7. Этот вариант и был в работе, когда Королеву позвонили из ЦК и сказали, что Никита Сергеевич просит его приехать в Пицунду. Королев задумался: надо было решить, какие плакаты требуется срочно нарисовать к предстоящему совещанию. Сергей Павлович руководствовался давно проверенным правилом: слова убеждают не всегда, а потому начальству непременно нужно что-то показывать. Лучше всего – готовые машины в цеху или просто на старте. Но поскольку на совещаниях это сделать нельзя, необходимы плакаты. Уровень популяризации – нижайший. Никаких чертежей. Графики самые простые, безо всяких логарифмических координат. Желательно избегать величин относительных. Все должно быть на уровне шестого класса средней школы – просто и ясно: скорость, вес, высота, дальность, если это выгодно – рубли. И еще: плакаты должны быть обязательно красивы, от этого в немалой степени зависел успех доклада. Поэтому Королев был очень придирчив к плакатам, долго объяснял непосредственным исполнителям, как, где, в каком масштабе и даже каким цветом что требуется нарисовать, а потом долго все сам проверял и нередко заставлял переделывать. Он знал: даже малая, чисто техническая неточность в плакате может быть так использована опытным оппонентом, что мигом загубит весь твой доклад и все обсуждение развернет таким образом, что выправить положение будет очень трудно. Для Пицунды плакаты требовались обязательно.

Все приглашенные Хрущевым гости размещались в санатории ЦК КПСС в Гаграх, откуда безо всяких объяснений причин выселили всех отдыхающих. Это было сделано столь строго и категорично, что никому и в голову не пришло скандалить и соваться со своими путевками. Да и февраль – сезон, когда большое начальство наезжает редко.

... Королев не знал леса, не понимал его. В детстве – в Нежине, в Киеве, в Одессе – леса не было, он был знаком с деревьями лишь как горожанин и близко видел настоящий лес, пожалуй, только по дороге на прииск Мальдяк. Гиганты знаменитой реликтовой рощи на Пицунде были непохожи на те высокие, голые и прямые сосны, которые росли в Барвихе на даче, где летом жила Мария Николаевна, к которой он иногда заезжал. Темно-зеленая крона этих древних деревьев была могуча и широка, В них не было стройности корабельного леса: все сосны росли немного вкривь и вкось – взрослые стволы сохраняли память о далеких днях, когда морские шквалы гнули и крутили их тонкие юные тела.

Миновав аккуратную беломраморную проходную, узкие окошки которой делали ее похожей на какой-то аристократический дот, машины остановились у правительственной виллы, вышедшие из них гости сразу окунулись в крепкий, душный воздух субтропического леса. Реликты пахли не смолой, как обычные сосны, а источали незнакомый сложный лекарственный запах дорогой, незагаженной больницы.

Деятельная натура Хрущева не выдерживала курортного ритма, надоедали и долгие прогулки, и плескание в бассейне. Однажды он подумал, что можно неплохо поработать и во время отдыха, который он проводил в Ливадии, но в последнее время чаще – в Пицунде. Нередко случалось, что поблизости отдыхали люди, с которыми ему давно хотелось что-то обсудить, посоветоваться, да просто поговорить. Из ракетчиков на даче Никиты Сергеевича бывали Королев, Глушко, Пилюгин, Челомей, Янгель. Обедали, болтали, обстановка была очень непринужденной.

– Никита Сергеевич! Где же это вы достали такую дыню?! – кричал через стол Пилюгин, большой мастер обескураживающего простодушия. Ничего подобного никогда не ел! А еще одной у вас не найдется?..

Хрущев приглашал в бассейн или на пляж, но поскольку сам он не любил купаться в компаниях, то и другие делали это редко.

Иногда люди специально вызывались на локальные совещания, случалось, что они разрастались: приезжало столько народу, что тут уж было не до обедов и купания!

На этот раз Хрущев решил провести на Пицунде заседание Совета Обороны по очень широкому кругу проблем, но, разумеется, прежде всего по ракетам. Были приглашены высшие военные во главе с Главнокомандующим ракетными войсками маршалом Москаленко и Главнокомандующим Военно-Морским Флотом адмиралом Горшковым, министры ведущих оборонных министерств: Устинов (ракеты), Славский (ядерное оружие), Руднев (заместитель Председателя Совмина, курирующий оборонку), Бутома (судостроение), Дементьев (авиация) и др. Народу было много, и заседание проводилось в просторном спортивном зале рядом с дачей.

Ровно в 10 часов появился хозяин, за которым с дежурными улыбками не шли, а именно «продвигались» Козлов, Косыгин, Микоян. Никита Сергеевич, как дачник, позволил себе светло-серые брюки и спортивную курточку. Секретарь Совета Обороны генерал-лейтенант Семен Павлович Иванов напрягся, проникнувшись важностью момента.

Из каких соображений составлялся список очередности выступающих, сказать трудно. Начали с дел военно-морских. Первым докладывал Горшков, за ним – Макеев. Потом, как всегда долго и вдохновенно – впрочем, все по делу, говорил Челомей. После безукоризненного языка Владимира Николаевича сразу резанули слушателей рубленые фразы Москаленко.

Королев выступал пятым. Никто еще не успел примориться, все внимательно выслушали его четкий доклад, подкрепленный целой галереей красивых плакатов, и его ответы на вопросы, которые задавали, главным образом, военные. Общая атмосфера была мирной, никаких катаклизмов не предвещающей, пока Хрущев неожиданно не спросил:

– А давайте-ка посоветуемся, нужна ли нам ракета на 20-40 тонн? Все переглянулись. Устинов насторожился. Сербии сидел с непроницаемым лицом: нельзя было понять, в новинку ли для него этот вопрос. Королев не понимал, куда клонит Хрущев, – до этого он поддерживал идею Н-1.

– Я понимаю, что это значительный шаг вперед по сравнению с тем, что у нас есть. Но может быть, правильнее сделать этот шаг пошире, – улыбнулся Никита Сергеевич. – Можем ли мы сделать ракету на 75 тонн? Как, Сергей Павлович? И что для этого надо?

– Это будет очень большая машина, Никита Сергеевич, – ответил Королев и замолчал. Хрущев не торопил его. – Сделать, конечно, можно, – продолжал Сергей Павлович. – Для этого надо прежде всего усилить энергетику первой ступени, поставить дополнительные двигатели...

– Но тогда и баки станут больше, ведь так? – спросил Хрущев.

– Конечно, как же иначе...

– Какой же тогда будет высоты эта махина?

– Особенно увеличивать высоту нельзя. Появятся различные колебания конструкции, мы с этим уже встречались. Поэтому придется, очевидно, отказаться от цилиндрических баков и сделать их шарообразными... Надо считать, Никита Сергеевич...

– Это понятно! – засмеялся Хрущев, он был в отличном настроении. – И думаю, ваши товарищи с этим делом справятся... Почему я заговорил о 75 тоннах? Такой вес позволит нам решить, прежде всего, многие оборонные задачи, – он обернулся к военным, которые одобрительно закивали. – И научные тоже, – Хрущев посмотрел на Келдыша, сидевшего у края стола с обычным отрешенным выражением лица. Но он уже знал президента, знал, что за выражением этим кроется напряженная работа мысли. – Такая ракета сможет поднять на орбиту космическую станцию с несколькими боеголовками. Ведь что сейчас получается: наш потенциальный противник запускает ракету не со своей территории, и эта ракета летит до цели, до нас с вами, 8-10 минут, а наша должна лететь 20-30 минут. Разве это справедливо? Мы должны ответить ударом на удар немедленно! – Хрущев припечатал стол своим круглым кулаком. – А с большой орбитальной станции мы не только будем видеть, что в мире делается, но сможем оперативно действовать: сунулся – тут же получай в ответ! Ну, а потом, какие интересные научные работы можно придумать для такой станции! Поселить там человек пять-шесть с разными приборами, телескопами...

Последняя фраза о научных работах была сказана Никитой Сергеевичем скорее из вежливости. При всех политических победах, которые выигрывала для него космонавтика, Хрущев всегда рассматривал ракеты прежде всего как оружие. Сын Хрущева вспоминает233, что отец был даже несколько раздосадован чрезмерным, с его точки зрения, стремлением Королева к космическому рекордизму. Не следует идеализировать здесь Никиту Сергеевича: когда он размахивал своим кулаком над планетой (а делал он это часто), в этом кулаке никогда не было пальмовой ветви, в нем всегда была дубина.

К концу 50-х годов, по словам Сергея Никитовича, «Королев окончательно потерял интерес к делам военным».

Королев сидел задумчивый: 75 тонн это не шутка. Разгонять дальше диаметр кормы нельзя. Надо что-то придумать...

Он не слышал ни Хрущева, ни упорного сухого пиликанья цикад, которые включились вдруг все сразу как по команде. Он уже работал над новой ракетой.

Ракету «перевязали» на 75 тонн. В центре первой ступени удалось разместить еще шесть двигателей. Итого тридцать. Если даже немного форсировать их, прибавка окажется солидной. А если не 75 тонн, а 80-85? Ведь тогда, пожалуй, можно будет отправить человека на Луну, а?! Мысль эта день ото дня становилась все неотступнее. «В необходимости соревнования за приоритет высадки на Луну Королев не сомневался», – свидетельствует Сергей Хрущев234.

Когда через много лет мы, разоблачая эпоху застоя, пишем, что «нашим специалистам, совершенно в духе времени, вменялось в обязанность обеспечить приоритет СССР в изучении Луны»235, – это, конечно, правильно, но, справедливости ради, надо сказать, что подобный нажим не вызывал у этих специалистов бурного негодования. Во всяком случае, у «специалиста № 1» – Сергея Павловича Королева – реакция была самая что ни на есть положительная.

Отдать «американам» Луну? Ни за что! Их нужно обогнать во что бы то ни стало!

И здесь оставался он точным слепком своей эпохи, отмеченной этим примитивным хрущевским патриотизмом, почти детским желанием первенства.

Наряду с программой исследования Луны с помощью автоматов, начатой в 1959 году, конечной целью которой была мягкая посадка на Луну и трансляция на Землю панорамных снимков, Королев задумал и пилотируемую программу. Прежде всего ему хотелось, чтобы наш космонавт облетел вокруг Луны. На чем? «Восток» для этой цели не годился. Ведь при возвращении на Землю от Луны скорость будет значительно больше – тормозная установка «Востока» с ней не справится, да и теплозащита нужна другая. А если сесть и подсчитать, что же требуется изменить в «Востоке», чтобы облететь Луну, быстро становится ясно, что нужен, по существу, другой корабль, корабль второго поколения.

Работы над таким кораблем начались раньше, чем первый «Восток» прошел летные испытания, где-то в начале 1959 года. Таким образом, в создании корабля, способного лететь со второй космической скоростью, Королев американцев не догонял, а обгонял года на два-три – ни о какой «лунной программе» в США еще и слыхом не слыхивали. Вряд ли кто-либо мог назвать время первого космического старта человека тогда, когда Королев уже прицеливался к лунному кораблю.

«Север» – так окрестили по аналогии с «Востоком» будущую машину – был значительно просторнее и без труда вмещал трех космонавтов в скафандрах. Да и форма нового корабля была совсем другой – не шарик, а нечто напоминающее автомобильную фару. Однако до металла дело не дошло: в процессе разработки выявились трудноустранимые прогиворечия. Проектанты чувствовали – то, что они ищут, где-то близко, но «Север» – не то.

Павел Владимирович Цыбин, старый знакомый Королева еще по планерным слетам, которого он переманил к себе из авиапрома, предложил еще один вариант корабля на семь человек, но и его забраковали. В конце концов в этом необъявленном конкурсе победил Константин Петрович Феоктистов, предложивший летом 1959 года конструкцию, внешне похожую на «Север», но по размерам раза в полтора меньше, впрочем три космонавта и в таком корабле тоже могли разместиться. Расчеты и теоретические обоснования заняли около трех лет, и в начале 1962 года началось проектирование аппарата, которому суждено было стать в обозримой истории космонавтики самым долгоживущим космическим кораблем, – проектирование «Союза». Если же быть совсем точным, то проектировался не корабль, а целое семейство кораблей, похожих, как похожи родные братья, но каждый со своим телосложением и характером. Название «Союз» придумали позднее. В ОКБ корабль этот назывался 7К и имел три модификации; 7К-ОК – орбитальный для полетов вокруг Земли (вот он-то и стал известным нам «Союзом»); 7К-ЛОК – лунный орбитальный корабль (уже после смерти Королева его беспилотный вариант назовут «Зондом») и 7К-ЛК – лунный корабль (он не летал).

Таким образом, впервые в своей жизни Королев обогнал самого себя: корабль, который позволил бы космонавтам достичь Луны, уже проектировался, а ракеты, которая могла бы его туда отправить, еще не было.

Впрочем, Королев не считал, что для того, чтобы осуществить облет Луны, надо дожидаться, когда построят суперракету. По его мнению, такой полет можно было осуществить на уже имеющихся средствах. ОКБ Королева проектировало для армии боевую ракету на твердом топливе. А почему бы не сделать так: с помощью ракеты Р-7 поднять на орбиту корабль с космонавтами, пристыковать к нему пороховые ракетные двигатели, которые и разгонят его так, что он полетит к Луне?

Сергей Павлович вызвал конструкторов твердотопливной ракеты, стал их «прощупывать». Доклады были путаные – вроде бы двигатель такой есть, но вроде бы его пока и нет. Главный был подчеркнуто официален – явный признак близкого и неминуемого разноса.

– Расскажу вам анекдот, – неожиданно сказал Королев. – Двадцатилетняя женщина, когда ее хотят познакомить с мужчиной, спрашивает: «Каков он?» Тридцатилетняя: «Кто он?». Сорокалетняя: «Где он?». Так вот я – сорокалетняя женщина, я спрашиваю: «Где он? Где двигатель?»

Вскоре выяснилось, что для выхода на лунную трассу требовалось пять твердотопливных ракет, которые надо было состыковать в космосе в этакую длинную «кишку», наверняка динамически неустойчивую и вообще ненадежную, не говоря уже о том, что при старте с орбиты к Луне возникали большие перегрузки. Короче, вариант был явно неудачный – так считали и сами конструкторы твердотопливной ракеты. Но Королев вдруг уперся, и лишь объединенные усилия Крюкова и Феоктистова – людей, которым Главный доверял, похоронили этот вариант.

Наиболее детально разрабатывалась система 7К+9К+11К. 7К – это космический корабль, который забрасывался на орбиту все той же ракетой Р-7. К нему, также с помощью «семерки», подстыковывался разгонный блок для вывода корабля на лунную траекторию – 9К. Для заправки всей этой системы топливом новые ракеты Р-7 доставляли туда космические танкеры ПК, которые тоже подстыковывались для перелива топлива. Опорожненные баки отбрасывались, заправленный разгонный блок стартовал с орбиты, облетал Луну и точно прицеливал корабль так, чтобы при возвращении к Земле он, с одной стороны, не пролетел мимо, а с другой – не зарылся с огромной скоростью в плотные слои атмосферы. Отцепившись от разгонного блока уже в окрестностях Земли, корабль должен был лишь задеть атмосферу, чиркануть по ней подобно плоскому камешку, брошенному ловкой мальчишеской рукой над тихой гладью воды. Это короткое касание снижало скорость примерно с 11 километров в секунду до 9, после чего уже можно было включать тормозные двигатели.

Когда заместитель Главного по испытаниям Леонид Александрович Воскресенский рассматривал эту схему, он молчал очень долго. Сидящий рядом Королев не подгонял, вопросы не задавал, ждал. Как и Королев, Воскресенский обладал невероятной технической интуицией. Только его интуиция была иного масштаба. У Королева она распространялась на проблемы общие, у Воскресенского – на частные. Если что-то не срабатывало во время испытаний, Воскресенский быстро определял, что и где отказало, и «вскрытие» почти всегда подтверждало его прогноз. У него был редкий дар: в любой машине, в любом механизме, приборе, электрической цепи он сразу видел самое слабое место. Но более того, когда эти машины, механизмы, приборы и цепи соединялись в некую общую систему и тем самым приобретали новое качество, он угадывал «ахиллесову пяту» уже всей этой системы, понимая сложную логику появления ее наиболее вероятного недуга при суммировании отдельных болячек. Королев знал и очень ценил это качество Воскресенского и теперь ждал, что тот скажет.

– Понимаешь, Сергей, – задумчиво сказал наконец Воскресенский, – на бумаге получается все очень красиво. Но как оно будет в жизни? Каждый отдельно взятый агрегат сомнений не вызывает, но все вместе... Чтобы только начать полет к Луне, надо провести четыре стыковки. А мы не провели еще ни одной, у нас нет стыковочного узла...

– Лев Вильницкий у Чертока делает узел, – перебил Королев.

Делает, – кивнул Леонид Александрович, – но еще не сделал, и как этот узел будет работать, мы не знаем. Дальше пойдем. Перелив. И не просто перелив, а перелив в невесомости. Может быть, ничего страшного и нет, допускаю, но мы этого тоже никогда не делали и не знаем...

– Все, что мы с тобой сделали, – сказал Королев, – до нас тоже никто никогда не делал. Но сделали же! Другие варианты еще хуже. Это оптимальная схема.

– Очевидно, оптимальная на сегодняшний день, но от этого не легче... 7К + 9К + 11К – итого 27. Перебор явный...

Королев в карты не играл и шутку не оценил.

Схема была, действительно, наилучшая из всех возможных, и Королев, несмотря на возражения Воскресенского (и не только Воскресенского!), приступил к ее реализации. 7 марта 1963 года он утверждает эскизный проект 7К – размеры, веса, центровку. Вильницкий уже сделал к этому времени стыковочный узел «штырь-игла». Конструкторское бюро Армена Сергеевича Мнацаканяна разрабатывает аппаратуру контроля во время сближения объектов и весь процесс этого сближения. Раушенбах создает новую систему солнечно-звездной ориентации.

Задания получили и любимые ученики Главного: разгонный блок проектировал Виктор Петрович Макеев, космический танкер – Михаил Федорович Решетнев. В Центре подготовки космонавтов уже поговаривали, что надо бы организовать специальный отряд для осуществления лунной программы236. Короче, работа шла полным ходом. И в это время родился новый вариант, гораздо более простой, требующий не четыре стыковки, а одну и позволяющий обойтись безо всяких переливов.

В 1964 году конструкторское бюро Владимира Николаевича Челомея завершает работу над ракетой УР-500, способной поднять на орбиту свыше 20 тонн полезного груза. Это был праздник не только для самого молодого Главного конструктора ракетной техники – он стал им всего пять лет назад, но и для Валентина Петровича Глушко: полет этой ракеты подтверждал правильность его принципиального отказа от двигателей на жидком кислороде. УР-500, которая после запусков в 1965 году тяжелых спутников «Протон», получила «в миру» это имя, работала на новых компонентах: несимметричный диметилгидразин – горючее и азотный тетраксид – окислитель. Жидкости малоприятные: если надышишься парами, наступает паралич дыхательных путей. Когда заговорили, что программу облета Луны теперь следовало бы передать Челомею, Королев очень горячился. Он утверждал, что на ракету, заправленную ядовитыми компонентами, сажать людей нельзя. Тем более, что назвать УР-500 надежным носителем тогда было еще нельзя: прежде чем Государственная комиссия приняла эту ракету, состоялось 43 испытательных пуска. Правда, последние пять стартов прошли без замечаний, что не помешало, однако, Анатолию Семеновичу Кириллову, главному «стреляющему» космодрома, энергично поддержать Королева. Кириллова не только космонавты волновали, он и о своих людях беспокоился, о заправщиках. Королев как-то спросил его, чем эта гадость пахнет.

– Трибуналом она пахнет, Сергей Павлович, – без улыбки ответил Кириллов.

– Но ведь люди на многих производствах работают с сотнями токсичных веществ, – спокойно возражал Челомей своим оппонентам. – Я гарантирую полную безопасность стартовой команды при соблюдении всех инструкций по заправке и других предписаний техники безопасности. Да, новая техника требует дисциплины. И мы не можем отказываться от ракеты только потому, что офицеры космодрома не в состоянии эту дисциплину обеспечить. Что же касается космонавтов, я вовсе не настаиваю, чтобы УР-500 стартовала с космонавтами. Мы поднимем на орбиту полностью заправленный разгонный блок. Дальше одна стыковка с кораблем, которого поднимет «семерка» Сергея Павловича, и путь к Луне открыт...

Аргументы были веские. Не согласиться с ними было трудно. Челомею очень хотелось стать участником советской космической программы. И не рядовым, а ведущим участником.

Владимир Николаевич Челомей. В течение многих лет и при жизни его, и после смерти, наверное, ни о ком не слышал я мнений столь противоречивых, как о нем. Карьерист, интриган, скупердяй. Душа нараспашку, искренен, общителен. И те, и другие дружно утверждали: прекрасно образован. Раушенбах говорил: «Если бы Челомею и Королеву устроить экзамен по физике и математике, Челомей, пожалуй, побил бы Королева». И еще, всеми подмеченное: уникальное умение в любой компании сразу становиться своим, природный дар общения, редкое обаяние, артистизм.

Один наблюдательный сотрудник ОКБ Королева после заседания, на котором его шеф выступал вместе с Челомеем, сказал своему другу, работающему у Владимира Николаевича:

– Я знал, что мой – большой артист, но, оказывается, и твой – не меньший!

– Конечно! – отозвался его приятель. – Только твой – трагик, а мой – комик!..

Мне удалось лишь однажды в мае 1975 года встретиться и говорить с Челомеем. Я просил рассказать мне о Королеве. Владимир Николаевич сидел в своем кабинете за большим, фантастической формы столом, в окружении телефонов, микрофонов, мониторов и других средств оперативной связи. Телефон часто мешал нашей беседе. С кем-то мне неизвестным Челомей говорил резко, коротко, гневно. Тут же зазвонила «кремлевка» и тон его сразу переменился, он почти пел в трубку:

– Анатолий Петрович, дорогой! Ну как же хорошо, что вы позвонили! Ждем-ждем, а вы все не едете... Но ведь обещали!.. Мне так хочется вам все наше хозяйство показать, посоветоваться...

Из дальнейшей беседы я понял, что он говорит с президентом Академии наук А.П. Александровым...

– Ну что вам рассказать о Королеве... Королев был человеком недостаточно образованным, – начал. Челомей свой рассказ. – Обладал удивительной технической интуицией и огромным организаторским талантом. Да... А интеграла, увы, взять не мог... Отобрал у меня облет Луны – сам не сделал и мне не дал. Разве это не талант?

– Но ведь он не успел, он умер...

– Да, да, это ужасно... Мы познакомились в Германии в 45-м. Я занимался Фау-1, а он Фау-2. Он произвел на меня чрезвычайно приятное впечатление. Это был мягкий, спокойный и очень толковый человек... Королев не был идеологом ракетного оружия. Мысль о замене бомбардировщиков ракетами принадлежит фон Брауну. Немцы, безусловно, занимали лидирующее положение в этой области не только в технике, но и в ракетной идеологии. Ни Королев, ни кто другой, в том числе и я, этой перспективы не видели... Понимание пришло позднее, и часто оно шло не «снизу» – от нас, техников, а «сверху» – от руководства, от политиков. Мы быстро перехватили лидерство в ракетной технике и удерживали его довольно долго. В области военных ракет США начали нас обгонять примерно в 1960 году237. К этому времени относится начало разработок, которые обеспечили их будущее первенство и в космических программах...

Королев обладал относительно скромными знаниями и технической эрудицией, но был человеком необыкновенно увлеченным, целиком отдававшим себя делу. Я всегда завидовал его умению увлечь окружающих своим делом и возбудить интерес к нему у руководства... Главной ошибкой Королева было то, что он потерял чувство перспективы. Он продолжал выжимать из своей «семерки» все, что можно выжать. Он увлекся политической шумихой, сообщениями ТАСС. А будущее ему проглядывалось плохо...

– Но ведь шла работа над Н-1, целиком нацеленной в будущее, – возразил я. – И облет Луны...

– Я никогда не выступал против Н-1, – улыбнулся Челомей, – никогда ее не критиковал, но ведь конструктивно она явно несовершенна. А облет Луны... О, у Сергея Павловича было необыкновенное чутье на все новое. Поэтому он и отнял у меня облет Луны. Он очень болезненно переживал мои предложения по облету Луны, понимал, что это возможно сделать. Отнял, но сам не сделал! – повторил Челомей свой укор.

Он лукавил, предполагая во мне просто лопоухого репортера. А я знал, что все было не совсем так...

В марте 1958 года сын Хрущева Сергей окончил Московский энергетический институт. Он увлекался автоматикой и собирался работать в КБ Пилюгина. Но Челомею удалось его перехватить. Сергей был работящий, толковый и скромный парень, не испорченный своим «высоким» происхождением. Он отлично понимал, что нужен Челомею не как молодой специалист, а прежде всего как сын первого человека в стране, понимал, зачем шеф водит его с собой на все совещания и заседания. Во время одной из встреч с Хрущевым-старшим в Ливадии Челомей говорил:

– Вы знаете, Никита Сергеевич, через мои руки прошли сотни молодых специалистов. Хотите верьте, хотите нет, но Сергей – талант необыкновенный, редкий, уверяю вас! Здесь меня не обманешь...